Ох уж эти дети, авроры и обскуры

      Конечно, потом, уже в стенах родного департамента, аврор Грейвс возвращается к привычному образу мыслей и действий. Он передаёт всё так же закутанного в нелепо длинный плащ Криденса («носителя обскура» —мысленно поправляет себя мужчина) в руки безликих конвоиров в белом. Бросает: — В отдельную камеру, щиты на максимум, охрану к нему. Не провоцировать, не разговаривать, применение силы ограничить первым уровнем, — а сам спешит к кабинету Пиквери, не замечая тихого отчаяния, с которым «носитель обскура» смотрит ему вслед. Докладывая об «инциденте» несчётное количество раз перед комиссиями всех мастей, Грейвс держится отстранённо, холодно и профессионально. Да, заметил обскура, да, оценил невосполнимость потерь для научного сообщества всего мира в случае уничтожения, да, он считает, что носитель отреагировал на его голос, и нет — мистер Грейвс не предполагает, почему именно на его… Профессионализма хватило на две недели: холодная отстранённость лопнула в тот момент, когда выходящий из кабинета Персиваль наткнулся на увлечённо болтающих сестёр Голдштейн. — Ты представляешь, Тина — она била мальчика ремнём прямо по пальцам. Не знаю, как он выжил вообще у этой фанатички…Хорошо, что он теперь у нас, в безопасности, — растягивая слоги, говорит блондинка. Её собеседница обеспокоено хмурит брови и отвечает: — В безопасности-то — да, но если он продолжит отказываться от еды, нам придётся применять силу. Ньют…Мистер Саламандер говорит, что в таком состоянии он вредит и обскуру… Они удаляются, не заметив на мгновение изменившегося в лице начальника. Грейвс ожесточенно трёт виски, неожиданно зло улыбается и отправляется на нижний уровень — в царство их научного консультанта Ньюта Саламандера.       Там мужчине, как впрочем и при каждом (вынужденном) визите, становится муторно и нехорошо. Камеры с прозрачными стенами, стеллажи, заполненные банками со странным содержимым, мигающие лампы…Это всегда производило на Персиваля угнетающее впечатление. Вот и теперь — он с внутренним содроганием оглядывается, пока не замечает лежащую в одной из камер фигурку. Грейвс подходит ближе, и ему в глаза бросается острая, выпирающая, бесконечно хрупкая цепочка позвонков, отчётливо выступающая на обтянутой белой тряпкой спине. Какое-то время он видит только мучительно беззащитную спину, потом замечает втянувшуюся в плечи чёрную макушку и подтянутые к груди колени. Мужчина давит в себе порыв разнести ко всем чертям проклятые прозрачные стены и, вместо этого, не сдерживая гнева, кричит: — Саламандер! Куда вы запропастились? В ответ за стеллажами раздаётся шорох, следом — оглушительный звон, и лишь затем оттуда появляется высокий рыжий силуэт. Который недовольно интересуется, не приближаясь, впрочем, к аврору: — Что происходит, мистер…Мистер Грейвс? Чем моя скромная обитель заслужила высокую честь принимать… — Оставьте ваш юмор для аврора Голдштейн, мистер Саламандер! Меня интересует, что вы сделали с Кри…с хозяином обскура? Почему он выглядит хуже, чем при задержании? Я был уверен, что это невозможно, — прерывает учёного Персиваль. — Да ничего я с ним не сделал! Этот маленький паршивец просто не даёт мне возможности изучить обскура! Такой материал пропадает зря… Если бы я мог понять, как ему удалось дожить до такого возраста... Это же произведёт фурор в Национальном Научном Обществе! Такая мощь, такая красота — и в жалком теле этого слабоумного! Он ведь даже разговаривать отказывается — пришлось собирать воспоминания силой…И не реагирует ни на что: я был убеждён, что сверхсильные раздражители… — Сверхсильные раздражители? — темнея, глухо повторяет Грейвс. — Да-да, ну — электрический ток, ледяная вода…Жаль, из-за бумажной волокиты сложно выбить разрешение на Круциатус…Но я отвлёкся, — энергично продолжает Саламандер, — итак, раздражители, да — он так и не выпустил обскура. Только жмурился сильнее и шептал что-то. А сейчас он, думаю, в ступоре… — Вы в своём уме?! — взрывается наконец аврор, — Круциатус? Электричество? Он ребёнок! Не преступник, не подозреваемый…Не ваше чёртово подопытное животное! А всего лишь мальчик, который скрывал и контролировал невероятную силу всю свою жизнь. Мы заметили его только потому, что он беспокоился — не пострадал ли кто-то из-за его проклятого обскура, разрушившего дом. А вы говорите — слабоумный! Откройте камеру, Саламандер. Учёный подходит ближе и недоумевает: — Зачем? — Затем, что я забираю мальчика отсюда, довольно этого. С президентом всё будет решено. Хватит, вы получили свой шанс на «невероятное открытие» — и не смогли им воспользоваться за две недели? Что же вы за исследователь, мистер Саламандер? Ньют обиженно восклицает: — Но он всё время был человеком! Я не люблю людей, не люблю…Моя работа — не люди, а магические существа… Грейвс молча поворачивается к камере. Расстроенный учёный лезет куда-то под фартук и достаёт палочку. Взмах — и Персиваль подходит к лежащему на полу мальчишке, подхватывает его на руки и перемещается в свой кабинет. Благодарит собственный нездоровый рабочий энтузиазм за удобный диван, на котором частенько оставался ночевать, и опускает Криденса на скрипучую кожу. Мальчик ещё крепче зажмуривается, обнимает худые плечи и шепчет: — Это всё неправда, он не придёт потому, что ты слабый, жалкий, урод… Мужчина садится рядом, притягивает мальчишку к себе на колени и, удивляясь маловесности его тела, просит: — Мальчик мой, открой глаза. Скажи мне, кто не придёт? В ответ Грейвсу достаётся отчаянное: — Если я открою глаза — то проснусь, а я не хочу… Я уже так давно не видел вас во сне. Они не давали мне спать… — Но это не сон, Криденс, послушай — посмотри на меня. И снова — ничего. Персиваль выдыхает и внезапно — в интуитивном порыве — накрывает губами мальчишеский рот, стиснутый горестной складкой. Он мягко целует, обводит языком ряд зубов, прикусывает нижнюю губу, не замечая удивлённо распахнутых глаз напротив. И прерывается только тогда, когда чувствует бессильные коготки на своих руках, крепко держащих в объятиях худое тело. — З-зачем вы…Вы опять бросите меня с ними? В-вы обещали, что поможете…Вы… — Нет, я больше не оставлю тебя одного. Разумеется, Персивалю приходится нарушить обещание — он всё-таки остаётся аврором. И ему разрешается, после долгих переговоров с Пиквери, изменить лишь место содержания Криденса. Мальчика не возвращают на нижний уровень, а переводят в стандартную одиночку для подозреваемых. Грейвс навещает его так часто, как только может без ущерба для службы. Он бы с радостью оставался ночевать рядом с решеткой, за которой спит его мальчик, но понимает, что подобная одержимость не прибавит ему очков при рассмотрении кандидатур на роль опекунов Криденса.        Да, несмотря на яростные протесты Саламандера, МАКУСА вынес вердикт: — Криденс Бербоун, девятнадцать полных лет, хозяин сильнейшего за всю новейшую историю США обскура нуждается в волшебнике — наставнике и опекуне, который возьмёт на себя ответственность за все возможные риски и поможет контролировать, подчинить и использовать в мирных целях магическое существо. На опекунство, кроме Грейвса, претендует ещё старшая Голдштейн. Персиваль уверен, что немалую роль в этом сыграла давняя и абсолютно безнадёжная влюблённость Тины в их штатного магозоолога-экспериментатора. К ногам которого она и собирается бросить Криденса. Аврор снова обещает мальчику, что никому его не отдаст.       И, когда решение выносят в пользу мистера Персиваля Артура Грейвса, тот не тратит время на бессмысленное «обсуждение своих планов», которые, в прорывающемся едком сарказме, обещает прислать с совой лично каждому члену комитета. Он идет по исхоженному за последний месяц вдоль и поперек коридору к знакомой до каждой трещинки на полу камере. И думает, в очередной раз увидев, как смотрит на него его мальчик: «Я люблю тебя вечно и всюду». И говорит, запрятав поглубже неуместное (Грейвс не верит, что Криденс может действительно что-то чувствовать к оставившему его в экспериментальном аду Ньюта человеку. И не желает «навязываться») и мучительное — любимый мой: — Мальчик мой, пойдём домой