Ох уж эти дети, авроры и обскуры

      Неделя сладостного ожидания настроила Матильду на тревожно-лирический лад: требовалось столько всего приготовить для грядущего знакомства. Не может же она предстать перед избранницей сына (хоть этот паразит и не очень-то торопится её представлять, но куда он денется?) как уже отчаявшаяся когда-либо дождаться этого дня полоумная старуха?       Нет, миссис Грейвс должна была спуститься со сверкающего пьедестала вдовы и матери мракоборца и внезапно поразить бедную девушку своей простотой, искренностью и ироничностью. Таков был её замысел…И чтобы его воплотить, Матильде жизненно необходим был подходящий наряд. А где подходящий наряд — там новое платье. Она — как всякая разумная женщина — была уверена в безграничных возможностях ни разу не надёванного вышеуказанного предмета.       Эту юную (ну, миссис Грейвс надеялась, что будет старше невестки хотя бы лет на пятнадцать) особу ожидало неизгладимое первое впечатление от свекрови. Но для реализации этого впечатления необходимо было предпринять ряд шагов. И первый (платье!) требовал самого серьёзного подхода.       И поэтому, примерно через две недели после того, как подозрения Матильды оформились в уверенность, а её сын выяснил наконец-то, что ему совсем необязательно «играть в одни ворота», в дверь рабочего кабинета Персиваля Грейвса постучали. — Да, в чём дело? Если вы по поводу… — приподнимается из кресла аврор и тут же в него опускается, прерываясь на полуслове. — Мама? Что случилось? — Ничего сверхъестественного, Персиваль, ничего…Пока, — лукаво улыбается ему вошедшая женщина, — но мне нужна твоя помощь. И, умело не давая сыну вставить и слова в ответ, Матильда начинает прочувствованный монолог (игнорируя гримасу недоверия и сурового отчаяния на лице слушателя): — Персик, я посещу в эти выходные Париж... Что твоя старая мать забыла в городе любви? Платье…Да, платье! Новое, чудное, великолепное, помолвочн…молочного оттенка...Ты же не хочешь, чтобы я была похожа на матушку Генри Хиггинса? Прости меня, но в моём детстве попрошайки одевались элегантнее... Вот и присмотри тогда пару дней за домом. Да, предвещая твои вопросы — я помню о своём домовике. Кречмер отправляется со мной. А прекрасные растения и мистер Пипин остаются на тебе. Нет, он не проживёт двое суток один, без человеческого общества — его тонкая натура не выдерживает сколько-нибудь продолжительного нахождения в одиночестве…Персиваль Артур Грейвс, оторвешься от своей… «очень важной работы» ненадолго и проведаешь родной дом пару раз, не переломишься. Да, я отправляюсь прямо сейчас, ну, пожелай своей матушке удачи…Люблю тебя, мой дорогой… — Удачных выходных, матушка…— задумчиво отправляет мужчина в закрывшуюся дверь. И напряжённо хмурится: он планировал провести ближайшие два дня со своим мальчиком. И перевести неловкую подростковую дрочку (полуодетыми и в темноте), которая, впрочем, за считанные минуты доводила Криденса до невменяемого состояния (которое, в свою очередь, толкало Грейвса за грань ещё быстрее), во что-то более серьёзное. И продолжительное. Но теперь сладостное изучение любимого тела грозило прерваться в самый неподходящий момент воспоминанием о голодном и чахнущем от тоски мистере Пипине…Мать ему никогда не простит, если её драгоценный кот будет скучать. А в том, что она узнает, как питомцу жилось эти два дня, сомнений у Персиваля не было.       Но мистер Грейвс был всё-таки сыном миссис Грейвс. Поэтому идеальный для всех выход был найден. И вечером, едва успев раздеться и поцеловать ждущее дома чудо, он предлагает: — Криденс, родной, как ты смотришь на то, чтобы на эти выходные переселиться к моей маме? Она смылась в Париж, сейчас уже, наверное, облегчает семейный счёт… А меня попросила приглядеть за цветами. И мистером Пипином, чтоб его… Не хочу перемещаться туда-сюда, лучше обоснуемся там на пару ночей, а? Покажу тебе свою детскую комнату, кровать там… — мужчина старается сделать своё предложение максимально интригующим, а сам думает: «Покажу…кровать...Отлюблю на ней тебя до звёздочек перед глазами…» — А ваш…твоя мама точно будет не против? — как-то неуверенно спрашивает его мальчик Персиваль недоумённо интересуется в ответ, всё ещё витая мыслями где-то рядом с кроватью и распростёртым на ней Криденсом: — Против чего? — Н-ну, чтобы я там был…с тобой…Я ведь не… — Не волнуйся, радость моя! Во-первых, ты не «не» — ты мой любимый человек. И во-вторых, она же все выходные будет в Париже и ничего не узнает… — Горячо убеждает мальчишку Грейвс и продолжает после драматической паузы, — но только если ты не будешь притеснять мистера Пипина… — А кто это? — всё ещё с сомнением, но уже поддаваясь настрою мужчины говорит «любимый человек». — Он всего лишь самый неврастеничный кот на свете, но мне кажется, если кто и способен с ним поладить, кроме матушки, так это ты.       Разумеется, субботним утром они прогуливаются до Грейвсовой «колыбели». Криденс тут же знакомится с мистером Пипином, и Персиваль немного ревнует, потому что мальчик изливает на невозмутимого кота столько нежности, сколько только может, не задушив животное в объятиях. Вопреки опасениям, кот реагирует на новое лицо в своём окружении довольно спокойно и милостиво позволяет «маленькому человеку» любить себя.       Весь день мужчина едва поспевает за ними: вдвоём с мохнатым чудовищем, как про себя продолжает звать животное Грейвс, Криденс исследует весь дом. Он с одинаковым восхищением заглядывает в шкафчики на кухне, спускается в винный погреб, забирается на чердак, где зарывается в старые вещи семьи Грейвс с головой на несколько часов. И спускается в обнимку с котом и с заплаканными глазами. Персиваль, ничего не спрашивая, ставит перед ним кружку с какао и в очередной раз поражается огромной волне благодарности, которую мальчик обрушивает на него, просто подняв взгляд.       Насыщенный день так выматывает Криденса, что тот чуть не засыпает в старинной чугунной ванне. И засыпает мгновениями позже, когда мужчина несёт его, завёрнутого в простыню, в спальню. И сопит так сладко, что умилившийся аврор откладывает до следующей ночи все грандиозные планы и просто засыпает рядом, уткнувшись носом в чёрную макушку.       Воскресенье проходит более спокойно: Криденс с котом на коленях часами рассматривает детские колдографии маленького Перси и тихо смеётся, когда узнаёт у ребенка на них такие любимые вздёрнутые брови и поднятый уголок губ.       Вечером Грейвс решительно запирает кота на кухне и относит теперь уже совсем не сонного мальчика в свою спальню. Он действует уверенно, но никуда не спешит, то подводя любовника к самому краю, то успокаивая его мягкими поглаживаниями. Наконец распалённый мужчина спускается поцелуями по животу, накрывает губами возбуждение своего ма… — Мне кто-нибудь объяснит, что здесь происходит?! — Матильда Грейвс, разумеется, прекрасно (ох, даже чересчур!) видит, что перед ней «происходит», но ей жизненно необходимо время для головокружительной переоценки ситуации. — Ох, ма-ам…Серьезно?! — Мужчина по возможности хладнокровно призывает к себе халат и, облачившись, выбирается из постели. Затем спокойно подаёт замершему соляным столбиком Криденсу одеяло. — Прикройся, мальчик мой. «Устроить ваш волшебный «первый раз» в доме матери — «отличная» идея, аврор Грейвс!» — неторопливо проигрывается у Перси в голове. Тем временем матушка «отмирает» и говорит одной любопытной усатой морде, заглядывающей в дверь: — Ох, мистер Пипин, не смотри туда… Как хорошо, что Кречмер остался разбираться с обувью. Да, Персиваль, с обувью! Речь сейчас не о лишней паре туфель, а о моём голом сыне в постели с… Ох, а ведь эту кровать тебе подарила тётушка Абигейл! В гостиную, Персиваль! А вы, молодой человек, подождите здесь. Нам с сыном надо кое-что обсудить, — она решительно разворачивается на месте, подхватывает на руки кота и выходит из комнаты. Грейвс бросает мальчику ободряющую улыбку и спешит за матерью. Криденс съёживается в комочек, закутывается в одеяло и начинает представлять самые ужасные по его мнению вещи, которые предстоит вынести сейчас из-за него Персивалю.       А тот уже в гостиной, наконец, решает открыть рот и начать что-то объяснять, когда воинственно настроенная миссис Грейвс снова взрывается тирадой: — Если ты скажешь, что я всё не так поняла, я брошу в тебя чем-нибудь. Может даже оглушающим, хоть ты его и отобьёшь…Я может и старая, но не идиотка. Подумать только, а я ещё спрашивала его о детях…Нет, чтобы намекнуть матери: «Пестики мне нравятся больше тычинок, мам, никаких тебе внуков». Смешно ему…Ну, что ты скажешь в свое оправдание? Подожди, я надеюсь — вы ограничились твоей спальней? — Ну конечно, о чём ты, вообще, го... — Да уж, спасибо, что не расположились на нашей с отцом кровати — вот был бы сюрприз...Итак, в оправдание…? — Я минуту назад хотел сказать стандартное «ну, ты должна была узнать обо всём не так, прости меня», — задумчиво начинает мужчина, а потом подходит к матери и берёт её за руку, продолжая, — Но теперь скажу вот что: мама, это — Криденс. Внутри него сидит мощнейший за всю новейшую историю обскур, его воспитывала чокнутая фанатичка-не-маг, и ему девятнадцать. Но я люблю его, а он, надеюсь, — меня. И я верю, что ты примешь этот факт. Не сразу, но примешь. А я — мы — подождём, хорошо? И у меня ещё один крайне важный вопрос: зачем ты отправилась в мою детскую, едва прибыв домой? Матильда растеряно оглядывается и говорит: — Мистер Пипин беспокоился на кухне — я его выпустила, и он припустил к твоей комнате со всех ног… — Предатель, — беззлобно фыркает на кота Персиваль и уже собирается идти за Криденсом и забрать его домой, как мужчину настигает материнское: — Не вздумай сейчас куда-то тащить мальчика! Утром жду вас к завтраку. Одетых, разумеется… И, Персик, я не перестану тебя любить из-за того, что твой выбор — немного…неожиданный, слышишь? Ты же у меня умница, верно? Успокой своего…Криденса, и поговорим утром…Ох, Персик…