My Fault/Моя вина

Гриллби не мог припомнить ни одного момента в своей жизни, когда бы ему было так больно. Он проходил через депрессию и был слишком хорошо знаком с удушающей печалью, которую она приносила. Он знал все о непроходящем оцепенении, которое высасывает из тебя все эмоции, не оставляя ничего, кроме пустой оболочки. Гриллби знал о боли, о поражении, о тоске, но он никогда прежде не ощущал таких мучительных страданий. Раньше, если он был слишком подавлен, его тело просто отказывалось чувствовать что-либо. Хотелось бы ему сейчас погрузиться в ту пустоту, но в глубине души он понимал, что заслужил все это. Он наблюдал, как спят его дети, изредка поглаживая их по спинам или черепам. Санс часто вздрагивал, сжимал пальцы или морщил лицо, сводя надбровные дуги так, будто ему было больно. Папирус прижался к своему брату, мерцающее сияние появилось вокруг его ладошек, сжавших футболку Санса прямо напротив души. Когда Санс тихо заскулил, Гриллби отвернулся, не в силах больше смотреть в лица своих детей, которые цеплялись друг за друга, ища поддержки. Их души тянулись одна к другой, чтобы убедиться, что они в порядке, в безопасности, тусклый свет, исходивший от места, где находилась душа Санса, заставил душу Гриллби разболеться. Душа Санса. Гриллби видел ее всего несколько мгновений, но даже с того места, где он стоял, он разглядел достаточно, чтобы, наконец, осознать, почему Папирус и Эллен так сильно беспокоились об этом. Его душа была такой хрупкой, такой маленькой. Если бы та атака ударила его.... Гриллби поежился, накрывая ладонями закрытые глаза. Он не мог даже заставить себя подумать об этом. Это все его вина. Как он мог быть настолько глуп, чтобы предложить эту игру? Гриллби знал, что Санс думает насчет своей души, но проигнорировал его. Он настолько погряз в своем глупом соперничестве, стремлении победить родного брата, что совершенно забыл о своем ребенке. Гриллби должен был предвидеть, должен был сделать что-то. Санс пытался отказаться от игры не из-за Флинта или жары, ему было неловко и страшно. Скелет обращался к Гриллби, ища его помощи, но элементаль отмел его. Он даже сам вытащил ребенка на улицу, убеждая, что у него нет выбора, и что Папирус заставит его играть, даже если он не хочет. Бармен был противен самому себе. Ему не следовало выходить на улицу. Не следовало предлагать эту идею. Ему нужно было прислушаться к сыну. Нужно было быть лучшим, блять, родителем, а он был эгоистом. Его пренебрежение навредило его детям, как умственно, так и физически. Его атака сильно обожгла Папируса и нанесла Бог знает сколько урона его душе. Из-за него у Санса возникли галлюцинации. Это он стал причиной паники Санса. Это была его вина, что Санс сорвался. Ему нужно было быть бдительнее. Он не должен был позволить Флинту атаковать Санса и орать на него. Ему нужно было лучше утешать Санса. Нужно было вести себя как отец, которым, как ему казалось, он стал. Вся эта поездка была плохой затеей. Гриллби никогда не должен был приводить своих детей сюда и знакомить с семьей. Они не были готовы, Санс не был готов. Ему удалось продвинуться так далеко, а сейчас стало даже хуже, чем раньше. Гриллби мог только представить ужас, что ждет ребенка, когда он проснется. Сможет ли он понять, где находится? Сможет ли вспомнить, что случилось? Будет ли он что-нибудь слышать? Видеть? Он будет ужасно напуган, и Гриллби винил в этом себя. Бармен снял очки и, отложив их в сторону, уперся лицом в ладони. Его горло что-то сдавливало, а плечи подрагивали, нестерпимое количество печали разрывало его душу. Она болела, и огненному элементалю хотелось кричать. Подумав о Папирусе, который проснется с обожжённой рукой и повреждённой душой, бармен сильнее вдавил руки в лицо. А мысли о Сансе — том, как ужасно напуган он будет, о голосах в его голове, о том, что реальность больше не будет казаться ему стабильной, о чувстве вины, терзающей его тело и том, что он точно будет винить во всем себя — подавляли элементаля. Он не смог задавить тихий всхлип, рвущийся из него. Быстро прикрыв рот ладонью, он оглянулся на своих детей. Все еще спят, хорошо, им нужно отдохнуть, а Гриллби... он не знал, хватит ли ему сил сдержать эмоции, когда его дети проснутся. Огненному элементалю нужно уезжать. Нужно забрать своих детей и уехать из Жаркоземья и, может быть, никогда больше не возвращаться. Сансу нужен кто-то. Кто-то лучше, чем Гриллби, да и Папирус, определенно, станет счастливее, вернувшись домой. Его руку не будет так сильно жечь в климате Сноудина, который может принести облегчение всей их семье. Но Гриллби не смел будить своих детей, им нужно поспать. Бармену стоило бы собрать их вещи, до тех пор, пока они не проснулись, но все, что хотел делать элементаль — это защищать своих детей, как ему и следовало бы, и утопать в собственном ничтожестве. Ни один метод справиться с ним не действовал сейчас. Все годы терапии оказались бесполезны. Он не мог солгать и сказать себе, что не виноват, потому что он был виноват. Некого винить кроме себя самого. Не на что уповать, ведь он причинил боль своему самому большому источнику вдохновения и мотивации. Гриллби не мог расслабиться и поверить, что самое худшее уже позади, потому что он знал, что буря зарождается прямо рядом с ним. Он не мог сбежать, не мог спрятаться и все еще не был достаточно храбр, чтобы встретить свои проблемы лицом к лицу. Флинт был прав, Гриллби просто убегал и игнорировал все свои проблемы. Все это случилось, потому что он сбежал в Сноудин. Если бы Гриллби встретился с собственным братом и заставил его выслушать, они могли бы цивилизованно договориться друг с другом. Ссоры бы не случилось, извинения были бы ни к чему, всего этого просто не произошло бы. Но все было не так просто, конечно же, нет. Гриллби надо было быть трусом. Надо было быть слишком упрямым и озлобленным, чтобы прислушиваться к брату, к семье, и он оставил их, думая, что так будет лучше. Прошли годы, но становилось только хуже, он все ещё не принимал помощь, потому что был слишком эгоистичен, чтобы видеть правду. Даже когда воспоминания стали настолько плохими, что Гриллби не мог уснуть, он все еще отстранялся. Вот когда он попытался покончить с собой в первый раз. Гриллби проснулся раньше всех в городе и стоял слишком близко к краю берега над глубокой частью реки. Когда он смотрел вниз, на речную рябь, его мысли терзали только негатив и ненависть. Если честно, он не этого хотел, но для него это было единственным выходом. Гриллби желал, чтобы все закончилось, боль, чувства, его жизнь. Он хотел только, чтобы смерть была безболезненной. Элементаль поднял ногу и почувствовал, как его тело начинает терять равновесие, наклоняясь вперед, к реке. Он закрыл глаза и напрягся, ожидая, когда его тело обуглится. Внезапно Гриллби дернули обратно за воротник, не дав упасть в воду. Он приземлился на кого-то, слишком ошеломленный, чтобы двигаться и говорить, а этот монстр поднялся на ноги и помог встать огненному элементалю. В тот день, Гриллби впервые встретился с Бонни. Тогда она была намного моложе: то ли заканчивала школу, то ли собиралась поступать в институт, он не помнил. Гриллби ждал, что она начнет ругать его, как Флинт, но она не стала. Гриллби ждал, что она будет кричать все эти ужасные слова, которыми он сам называл себя каждый день, но она не стала. Вместо этого она окинула Гриллби мягким взглядом, убедившись, что он в порядке, а затем расплакалась и втянула его в крепкие объятия. Она не спрашивала его, почему, не заставляла говорить. Все, что кролик делала — это крепко обнимала и тихо всхлипывала, пока не взяла себя в руки. Бонни отвела Гриллби назад к его маленькому дому и позвонила Флинту. Гриллби был слишком подавлен, чтобы волноваться о том, кому она звонит или о чем говорит, он только ответил на пару ее вопросов. Она понятия не имела, насколько плохими были отношения двух братьев на тот момент. Флинт приехал и был в ярости, он орал и орал, его пламя прожигало дыры в потолке и полу до тех пор, пока он не заметил, как безжизненно Гриллби выглядит. Его пламя было низким, темного цвета, взгляд рассеянно блуждал по полу, на вид он был точно таким же жалким, как и ощущал себя. После этого ярость Флинта превратилась в беспокойство, он поблагодарил Бонни за спасение жизни брата и забрал его обратно в Жаркоземье. Он заставил элементаля записаться на сеансы групповой терапии и различные программы, которые ввел Король для помощи тем, кто пострадал от травм на войне. Гриллби ходил на каждую, но не участвовал. Он сидел и слушал, как говорили другие монстры, он слушал, когда его терапевт говорил ему, что иногда грустить нормально, но ему может стать лучше. Он всегда слушал. Но никогда не говорил. — Как вы чувствуете себя сегодня, Гриллби? Ужасно. — Вы все еще думаете о самоубийстве? Да. — Вы до сих пор вспоминаете войну? Ежедневно. — Вы знаете, что я здесь, чтобы помочь вам, да? Я хочу, чтобы вам стало лучше, Гриллби. Скажите мне, пожалуйста, как я могу вам помочь? Убейте меня. Отсутствие улучшений у Гриллби расстраивало Флинта, перевешивая его веру. Он мог называть его бессердечным эгоистом в одну секунду, а в следующую уже спрашивать, все ли с ним в порядке и не хочет ли он поговорить. Постоянные эмоциональные качели стали причиной следующего упаднического витка Гриллби. Когда Флинт начинал кричать, Гриллби кричал громче. Когда Флинт начинал извиняться, Гриллби только бесился, потому что был раздражен гневом Флинта, чем злил того снова, и он снова начинал орать, и так по кругу. Постоянные споры и драки заставили воспоминания Гриллби гореть ярче, а депрессию усугубиться. Дошло до того, что он начал слышать фантомные голоса или крики, иногда они были похожи на голоса тех, кого он знал и видел, как они умирали, иногда он не узнавал звуки. Голоса и отравляющее окружение подтолкнули Гриллби ко второй попытке самоубийства. Если честно, он совсем ее не помнил. Все, что он помнил, как потерялся в воспоминаниях. Он задыхался от запаха горящей плоти и пыли, оставшейся от его товарищей. Вопли ужаса и боли звенели в его голове, эхом окружали его, как тогда, во время боя. Он увидел высокого человеческого мужчину, стоящего перед ним с наполовину обожжённым лицом и большим копьем в руке. Гриллби ощутил знакомое тянущее чувство, когда его душу выдернули из тела и человек занес свое копье, вонзая его в душу. Гриллби проснулся от ужаса и оказался в больнице. Флинт был рядом, но отказался объяснить, что произошло. Он только всхлипывал, умоляя Гриллби рассказать, почему он это сделал и как ему можно помочь. Флинт постоянно извинялся. Извинялся за то, что он ужасный брат, за то, что не заметил этого раньше, за то, что не помог, за то, что не был рядом, за все, что делал Гриллби, извинялся Флинт, хотя это даже не было его виной. Это подавляло оранжевого элементаля. Они не противились друг другу довольно долго, хотя Гриллби иногда кричал, когда был зол на своего брата. Флинт только с жалостью и беспокойством смотрел на него. В конце концов, это стало слишком трудно выносить, и Гриллби во второй раз покинул свою родину. Он хотел начать все с начала, сделать что-то большое, чтобы отвлечься от своего психического состояния, но и в качестве повода держаться подальше от Жаркоземья. Так что он открыл бар. Сноудин был старейшим городом за пределами Руин, но все еще расширялся, как и другие города Подземелья. Война случилась давно, однако воспоминания и трудности растянулись надолго после ее окончания. Долгое время монстры зависели от мусора, что выбросили и забыли люди. Затем Руины стали слишком малы, поэтому они расширялись и росли, пока не достигли того, что у них было сейчас. Барьер все еще стоял, но у них в распоряжении была целая гора. Бесчисленные металлы и редкие минералы были найдены с помощью магии и науки, шаг за шагом их новый дом, который по праву носил название Новый Дом, медленно становился прекрасным. Гриллби мог попросить Короля о небольшой помощи, Азгор настаивал на награждении всех, кто пережил войну, почти требовал, чтобы они приходили к нему в случае любой нужды. С его помощью и помощью некоторых жителей Сноудина бар был завершен. Вскоре он стал местной городской достопримечательностью и все, кто жил там, заходили отдохнуть или просто поболтать с соседями. В течение долгого времени Гриллби подавлял и игнорировал свои проблемы, однако, только сосредоточившись на баре, ему это, кажется, удалось. Флинт приехал, чтобы попытаться убедить брата вернуться домой, но Гриллби отказал, говоря, что он счастливее здесь, чем с ним. Независимо от того, что это была ложь, Флинт, в конце концов, оставил Гриллби и вернулся к своим делам, но вместо него Бонни взялась возвращать Гриллби к жизни. Она выглядела счастливой, видя Гриллби живым и, казалось бы, в хорошем состоянии, а вот Гриллби чувствовал себя неловко рядом с ней еще очень долгое время. Бонни единственная во всем Сноудине знала о депрессии Гриллби и его попытке самоубийства, и от этого ему было неловко. До него доходили слухи, насколько открыта и болтлива монстр-кролик, и боялся, что весь город узнает о нем до конца недели, но никто так ничего и не прознал. Бонни держала рот на замке и не сказала ни слова за спиной Гриллби. Она только улыбалась ему такой же улыбкой, которой одаривала остальных. Это беспокоило элементаля. Он вырос, испытывая на себе вечное волнение Флинта и колебания его эмоций, так что кто-то, кто знал о нем, но не вился вокруг, казался ненормальным. Он привык, что с ним обращались, словно с сумасшедшим, а не как с обычным монстром. В конечном итоге он решил сам все выяснить, потеряв достаточно сна из-за сомнений и желая, наконец, дать отдых собственному разуму. — Ты не собираешься ничего сказать? — спросил бармен, когда они остались в баре наедине. — Ох, ты сделал что-то новое? У тебя новые стаканы? То-то мне показалось, что моя порция больше, чем обычно, но я решила, что это мое воображение. — Что? Нет. Я не об этом, — он обвел рукой бар, Бонни выглядела озадаченной. — А о том, что было раньше, когда мы в первый раз встретились. Ну, знаешь, когда я пытался... — Ой! — Бонни широко распахнула глаза, ее мех немного встопорщился. — Я... эм... На самом деле я не думала, что ты захочешь поговорить об этом. Это кажется очень личной... умм... вещью. Я никому не рассказывала! То есть я сказала твоему брату тогда, но больше никому, клянусь! Я знаю, что болтушка и мне иногда трудно держать рот закрытым, и я знаю, что в городе любят сплетни, но я никому не скажу. Я не знаю, что ты слышал или еще что, но клянусь, я бы никогда... Гриллби положил руку поверх ее губ, она волновалась и чуть не плакала, заставляя его чувствовать себя виноватым за то, что поднял эту тему. — Никто ничего про тебя не говорил, не беспокойся. Я уверен, что ты бы все равно первой об этом узнала. Ты здесь почти каждый день, а этот бар стал центром всех слухов. Бонни немного расслабилась, и Гриллби убрал руку. — Наверное, я просто параноик. Тяжело, знать, что кто-то, с кем ты даже не особо знаком, в курсе твоего самого большого секрета. Я вроде как думаю, что теперь могу доверять тебе, но я был немного удивлен, почему ты ничего не рассказала. — Это не мое дело, — ответила Бонни с каменным лицом. — В смысле, я действительно счастлива, что спасла тебя тогда, и потом я сильно волновалась. Если честно, временами я не могла перестать думать о тебе, это одновременно была забота и легкое увлечение, — поняв, что сказала, Бонни покраснела, став пунцовой. — Н-н-но это больше не так! — прозаикалась она. — Оууу, милая, да ты втюрилась? — поддразнил Гриллби, и Бонни, ставшая ярко-розовой, пихнула его. — Нет же, осел! — Мне жаль, но придется порвать с тобой, ты слишком юная для меня. — Не влюбилась я, придурок! И кроме того, я все равно не стала бы с тобой встречаться! Сколько тебе там, триста? — Ох, очень близко, — Гриллби вздохнул, выглядя расстроенным. — Добавь только еще пару нулей. — Ты серьезно?! — Нет, пушистый ты комочек, — усмехнулся Гриллби, и Бонни надулась. — Боже, обидно, что ты считала меня каким-то стариком. Неужели я так плохо выгляжу? — Иногда мне кажется, будто я вижу седые язычки в твоем пламени, — Гриллби сухо рассмеялся, а Бонни хихикнула. — А хочешь знать мой самый большой секрет? Мы можем обменяться, так ты будешь больше доверять мне! — Что может быть настолько большим секретом в твоем-то возрасте? Ты украла украшения с ёлки? — Нет, и как я только могла быть влюблена в тебя, — простонала Бонни, и Гриллби рассмеялся, немного польщенный этим. — Но больше нет! У меня есть прекрасный парень! — Боже, я просто раздавлен. А я-то думал, мы поженимся, хотя ты мне даже не представилась. — Подожди, мы что, на самом деле не познакомились? — Вообще-то нет, я узнал твое имя от того монстра-мыши, с которым вы все время общаетесь. — Хех, ну так давай исправим это, — она протянула лапку и улыбнулась так широко, что вокруг глаз собрались морщинки, а два передних зуба стали видны во всей красе. — Меня зовут Бонни. Гриллби фыркнул, но протянул руку и пожал ее ладонь. — Гриллби. — Ну, Гриллби, было приятно познакомиться, но мне пора идти, — Бонни, несколько раз встряхнув руку бармена, отпустила ее и встала. — Не беспокойся о своей тайне. Я о ней хорошо позабочусь, не волнуйся. Гриллби просто помахал, когда она выходила, и с того дня между ними установилась прочная связь. Бонни приходила почти каждый день, и они общались, когда Гриллби был свободен. Чаще всего девушка оставалась в баре после его закрытия, а несколько раз она даже засыпала там, и Гриллби приходилось будить ее и отправлять домой. Эти двое становились хорошими друзьями, но Гриллби все еще не был готов поделиться с ней чем-нибудь насчет своей депрессии, которая так и не прошла. Ночи были наименее любимым временем Гриллби. Как только все расходились, он оставался наедине со своими мыслями, которые становились все громче и настойчивее с течением ночи. Бонни улавливала то, что Гриллби редко был в настроении, и пыталась расспросить его об этом, но он отвечал, что для беспокойства нет повода. Игнорировать свое искалеченное психическое состояние и ничего не делать — значит делать только хуже, но бармен не знал, как быть. Он отказался вернуться с Флинтом, и его душили сожаления, но ему действительно не хотелось ни с кем это обсуждать. Он просто хотел, чтобы это прошло. Просто абстрагироваться помогало раньше, так что, возможно, эта маленькая неприятность уйдет, и он сможет снова притвориться нормальным. Годы шли, а Гриллби опускался на дно. Ему едва хватало сил, чтобы продержаться в рабочее время. Его руки дрожали, он бессчетное количество раз путал и забывал заказы. Клиенты замечали это поведение и волновались, но Гриллби отвечал, что с ним все в порядке, просто не выспался. Бонни провести было труднее. Она уделяла Гриллби гораздо больше внимания и подмечала малейшие детали, которые он пытался скрыть. Она обратила внимание, что он почти никогда не надевает перчатки, находясь рядом с водой. Заметила, что его пламя с каждым днем становится темнее. Увидела следы от воды на его руках, когда задрались его длинные рукава. Она приглядывалась, она замечала и она волновалась. Бонни изо всех сил старалась не быть слишком навязчивой, но намеки ничего не дали. Гриллби избегал этой темы, и у Бонни не оставалось выбора, кроме как остаться в баре до закрытия и потребовать ответа. Бонни выдавала вопрос за вопросом, но ответы Гриллби были ложью. Он забыл надеть перчатки. Просто был неосторожен. Нужно больше спать. Он недостаточно питается. Ему просто нездоровится. Ложь, ложь, ложь текла из его рта, пока Бонни, наконец, не сдалась. Она в слезах покинула бар, и Гриллби почувствовал себя ужасно. Его единственная подруга пришла к нему, желая помочь, а он оттолкнул ее и заставил плакать. Он был противен сам себе и после того, как запер дверь бара, отправился в спальню и не выходил оттуда. Бар был закрыт на протяжении трех дней подряд. Многие монстры стучались и пытались узнать, что случилось, но у Гриллби не было сил двигаться. Это была последняя попытка самоубийства Гриллби, но для него самого это был очередной несчастный случай. Он не потерялся в окружении, как в прошлый раз, и сперва не хотел практически убить себя. Но все же врач рассказывал ему об опасности депрессий и о том, как они могут повлиять на душу, так что Гриллби не мог полностью не осознавать того, что с ним происходит. Душа — это источник жизни монстров, их сила, их воля к жизни. Какая-то часть Гриллби начала медленно терять веру. Невероятно трудно навредить душе одной тоской, но душа воплощает твою волю, неважно, какую. Желание жить, умереть, сражаться, есть, спать, дышать, делать что угодно, что ты хочешь, мечтаешь, вожделеешь. Когда теряешь свою волю — теряешь свою душу, а Гриллби потерял волю. С каждым новым днем здоровье огненного элементаля ухудшалось. Он не чувствовал ничего, ни о чем не думал, он продолжал неподвижно лежать на кровати, проваливаясь в сон и возвращаясь в сознание, а дни все шли. Он был голоден, но не видел причины подняться и поесть. Он думал, что ему, наверное, стоит переодеться и позвонить Флинту или Бонни, но у него не было повода. Он не ел, не звонил, не переодевался, не говорил и практически не двигался, пока не почувствовал, что его душа слабеет. Он был темно-оранжевого цвета, пламя настолько низкое, что больше походило на тлеющие угли. Температура его тела упала, и он дрожал, впервые в жизни ощутив холод дома. Но даже зная, что его здоровье падает, он по-прежнему ничего не делал. Когда его глаза начали закрываться, громкий стук в дверь огласил бар. Гриллби не удосужился ответить, сосредоточившись лишь на волнах истощения, что увлекали его в последний сон. Стук становился все громче и громче, пока, в конце концов, дверь не выбили, но Гриллби даже не вздрогнул. Было слышно, как Бонни зовет его. Он не ответил, только закрыл глаза, готовый сдаться. Голос Бонни был слышен все лучше, пока не приблизился к нему вплотную, умоляя проснуться и ответить. Гриллби почувствовал, как его душу вынимают, и мягкая теплая аура разливается внутри его тела. Должно быть, Бонни касалась его души. Так приятно. Он хотел только, чтобы она не плакала. Ее рыдания и мольбы выдернули разум Гриллби из оцепенения. Бонни извинялась, прямо как Флинт. Извинялась за то, что не была рядом, что недостаточно старалась, что подвела его. Гриллби хотел ответить, что это не ее вина. Он... Гриллби хотел. Он пожелал. Проявил волю. Холодная рука смерти скользнула прочь, сменяясь страхом и паникой. Гриллби этого не хотел. Ужас охватил его. Должно быть, он как-то изменился, потому что Бонни ахнула и позвала кого-то, сказав, что Гриллби нужна помощь. Бармен не мог больше оставаться в сознании. Тревога и страх тянули его в темноту, и он боялся, что это может быть последний раз. Он очнулся в больнице — опять — на этот раз один. В комнате было темно, и он ощущал себя таким слабым, что едва мог шевелиться. Врачи не смогли исцелить душу без помощи Гриллби. Элементаль призвал её и осмотрел, тихо вздохнув. На вид она была даже хуже, чем ощущалась. Она выглядела настолько прозрачной и тусклой, что он удивился, как до сих пор жив. Он проверил свою статистику и вздрогнул, увидев цифры. 3/50. Гриллби мягко рассмеялся и вернул душу на место. Почему он выжил? У него не было ни единой догадки. Все, что он знал, что был счастлив, что был, как все остальные. Бонни была первой, кто пришел в комнату к Гриллби. Она сделала два шага, когда Гриллби слабо улыбнулся и помахал ей. Девушка ударилась в слезы, уронила гостинцы и, кинувшись к элементалю, заключила его в долгие объятия. Следом за ней пришел Флинт, и его реакция была похожей, за исключением слез. Гриллби не ждал, что к нему кто-нибудь придет, но было ощущение, что весь Сноудин навестил его, даря подарки и любовь. Каждый желал ему скорейшего выздоровления и предлагал помощь во всем, что ему будет нужно. Гриллби так удивила и тронула их доброта. Он был в глубокой депрессии и подавленности так долго, что, оказавшись окруженным только любовью и лаской, всхлипывал и извинялся несколько часов. Когда последний его посетитель ушел, с ним остались только Бонни и Флинт. Элементаль задремал в кресле рядом с кроватью, положив голову на матрас, а руку на запястье Гриллби. Бармен привлек внимание Бонни, заглядывая ей в глаза, его взгляд был тверд и серьезен, как будто он говорил, что принял помощь, и ему стало лучше. Он обещал, что не будет больше ни секретов, ни лжи. С того дня он держал обещание. Восстановление было медленным и болезненным, но постоянная поддержка всех окружающих помогала ему пережить даже худшие дни. Со временем Гриллби переродился. Он больше не был тем монстром, что до войны, но и таким, каким стал после, тоже — пародией на живого. Может быть, он стал более сдержан и спокоен, чем помнила его семья, но, по крайней мере, выглядел и ощущал он себя счастливее. Он жил у Бонни, до тех пор, пока ему не разрешили вернуться домой одному, но даже после этого Бонни частенько задерживалась до закрытия бара, готовила еду для Гриллби и проверяла, что он в порядке. Бармен был более чем способен справляться с ситуацией самостоятельно, но ценил ее компанию. Хотя Гриллби поправлялся и больше не стремился к самоубийству, его брат все еще волновался. Он ежедневно звонил, наведывался каждую неделю и даже писал письма раз в месяц, чтобы убедиться, что его младший брат в порядке. Временами Гриллби чувствовал себя плохо по поводу происходящего. Его действия привели к такой реакции со стороны брата, и он делал все, что мог, чтобы успокоить Флинта и убедить, что он в порядке. Он тоже звонил, приезжал в гости и делал все, что Флинт просил, но брат никогда не казался удовлетворенным. Как будто все улучшения в состоянии Гриллби были невидимы для него. Гриллби вновь стал впадать в депрессию, не понимая, что он делает не так. Он усердно старался, жертвовал свободным временем для того, чтобы сделать брата счастливым, но этого было недостаточно. Гриллби и Флинт спорили об этом, но последний всегда все сваливал на тревоги и страхи о том, что он потеряет брата. Еще детьми они потеряли своих родителей на войне, и Гриллби был всем, что осталось у Флинта. Гриллби пытался уговорить Флинта поучаствовать в терапии, пытался дать ему понять, что он в порядке, пытался заставить брата поверить ему. Но все было бесполезно. В конце концов, Гриллби забросил попытки. Он не позволит себе вновь впадать в депрессию. Не позволит себе быть несчастным из-за собственного брата. Бармену стало лучше, он был счастлив и здоров. Он делал над собой усилие, чтобы дать Флинту вернуться в его жизнь, но это не сработало. Так разрыв между ними увеличился, и Гриллби сделал то же, что и много раз до этого — сбежал от своих проблем и сделал вид, что их не существует. Теперь, из-за того, что он не заставил Флинта слушать, его дети оказались ранены. Все вернулось. Это то, что он заслужил, не встретившись с братом лицом к лицу. Сейчас он не мог сбежать, даже если очень хотел. Он не оставит своих детей. Гриллби остался бы с ними до конца времен. Он сидел на краю кровати — плечи тряслись — и тихо всхлипывал, пока его дети спали. Как только они проснутся, то возьмут свои вещи и уйдут. Он опять сбегал от брата, но Санс и Папирус были важнее. Они всегда должны были стоять на первом месте. Тогда они не пострадали бы. Гриллби сжал кулаки и зажмурился. Его душа болезненно забилась. Ему стоило перестать думать об этом, но он не мог. Он потерялся в своих отравляющих мыслях. Санс проснулся, будучи измотанным и ощущая себя ужасно. Он был слишком горячим и растерянным, чтобы вновь уснуть, хотя ему этого хотелось. Он почувствовал, что Папирус уткнулся в него, положив ручку, сияющую оранжевым, над душой Санса. Маленький скелет подсознательно посылал импульсы магии в брата. Сонные глазницы старшего скелета остановились на единственном источнике света в темной комнате. Гриллби сидел на краю кровати, обхватив голову руками. Его обычного оранжевого пламени практически не было. Он горел темно-оранжевым цветом заката, пламя на голове было таким низким, что, казалось, вот-вот потухнет. Плечи бармена слегка вздрогнули, и пламя опустилось еще ниже, Санс испугался, что оно совсем пропадет. Скелет приподнялся, убедившись, что Папирус все еще спит и посмотрел на опекуна. — Гриллби? Голова элементаля поднялась и ярко загорелась от голоса ребенка. Бармен оглянулся на скелета, открыл рот, чтобы начать говорить, но выдал только странный треск, и ему пришлось откашляться. — Санс, хей, эм... — голос Гриллби был хриплым и звучал вымученно. Он выпрямился и немного повозился, включая прикроватный светильник, а затем занял прежнее место. — Как ты себя чувствуешь? — Ты в порядке? Зрачки Санса расширились и были полны беспокойства. Его опекун минуту назад выглядел таким несчастным, даже сейчас у него болезненный вид. Его сияние совсем низкое, похожее на догорающую свечу. Бармен уже открыл рот, чтобы соврать, но не решился так бесчестно поступать с Сансом. Они оба обещали быть честны друг с другом. Гриллби хотел бы быть способным скрывать свои эмоции, но не мог, все, что он мог, это попытаться разбавить их. — Я... буду в порядке. Скелет нахмурился, недовольный таким ответом: — Что это значит? — А ты в порядке? — вместо этого спросил элементаль. — Нет, тебе нехорошо. Мне не нравится, когда ты расстроен. Что случилось? Гриллби тихо застонал, пропустив пальцы сквозь пламя на голове. — Нет, Санс. Пожалуйста. Не волнуйся обо мне. Как ты себя чувствуешь? Нормально? — Нет, не нормально. Ты расстроен! Что случилось? Ты плохо себя чувствуешь? — Санс придвинулся ближе, и Гриллби выдохнул тихое ругательство, очевидно, у него нет другого варианта, кроме как быть честным. — Да, Санс, я не в порядке. Я ужасно себя чувствую, но это неважно, ведь мне станет лучше, если я пойму, что с тобой все хорошо. Пожалуйста, малыш, просто скажи мне это, — голос Гриллби звучал надломлено и печально, как будто он сдерживал слезы. — Я... я не знаю. Бармен поморщился от такого ответа, и Сансу показалось, что он вот-вот заплачет. — Что случилось? Что не так? Я что-то сделал? Пламя Гриллби стало светлее, и он потянулся к Сансу, заключая его в крепкие объятия. — Нет! Ты не сделал ничего плохого! Ты ни в чем не виноват. Ты ничего не сделал. Все это только моя вина. Извини. Скелет посмотрел на элементаля. Его лицо было напряженным, и Санс подумал, что если бы он был любым другим типом монстров, то плакал бы. Его плечи дрожали, пока он обнимал Санса, время от времени он судорожно вздыхал, стараясь не так открыто всхлипывать перед своим ребенком. Сансу было жарко и неудобно, но он не сказал ни слова. Он просто сидел на коленях опекуна, позволяя душить и укачивать себя. В конечном итоге огненный элементаль успокоился, его объятия ослабли, и он прислонил свою голову ко лбу Санса. — Сегодня мы возвращаемся домой, ладно? Мы попрощаемся с Сульфи и Фиорой и отправимся в Сноудин. Скелет выглядел сбитым с толку. — Что? — он заметил их собранные вещи в углу и нахмурился. — Почему? Разве мы не останемся на неделю? — Мы здесь больше не останемся. Это была плохая затея. Лучше всего просто уехать сейчас, это место отравит нас. — Отравит? — отозвался Санс в замешательстве. — Да. Отравит. Мы должны разбудить Папируса. Он расстроится, если мы уедем, не попрощавшись. Скелет покачал головой, крепко сжав рубашку на груди Гриллби. — Подожди, нет. Я не... Что произошло? Я не понимаю. Гриллби, м-мне страшно. — Не бойся, ничего не случилось. Все нормально, пожалуйста, не переживай, — Гриллби выглядел таким отчаявшимся, сжимая руки Санса и стараясь не напугать его еще сильнее. Температура его тела стала практически нормальной. Вместо того, чтобы распространять вокруг себя жар, подобно обогревателю, он ощущал себя, как обычный монстр при легкой простуде. — Просто несчастный случай. Мы играли в игру, и я оказался невнимателен. Это только... только моя вина, но я исправлю её. Подобное никогда больше не повторится. Санс вглядывался в лицо опекуна поблекшими зрачками. — Игра? Что сегодня произошло? — Санс, ты помнишь что-нибудь? Скелет не ответил. — Утро. Что ты делал этим утром? — Играл... с Папом, мы раскрашивали рисунки. — Хорошо, а дальше? — Твой брат извинился. Мы вышли на улицу. Я не хотел этого. Мне не нравится играть в монстров и людей. Я не хотел, но Пап настаивал, и ты выглядел счастливым. Мне не хотелось разрушить это. Элементаль закрыл глаза, отворачиваясь от скелета: — Мне очень жаль. Я должен был послушать тебя. Я был слишком... Просто самовлюбленным идиотом. Извини. — Почему ты... — голос Санса оборвался, когда голова начала болезненно пульсировать. Он поднял руки и обхватил череп, крепко зажмурив глаза. — Санс? Санс, что-то не так? Что случилось? — Моя... угх... голова болит, — простонал Санс, воспоминания о том, как они играли, вспыхивали в сознании. Они бегали, дурачились, веселились. Все были счастливы, так почему Гриллби так подавлен? — Просто болит? И все? Санс вздрогнул и захныкал, по его черепу как будто ударили молотом. Боль, кто-то пострадал? Кто? Флинт, они столкнулись. А Папирус тоже толкнул его и получил травму. Сильный ожог руки. Но он спас Санса. — Пап... — Санс распахнул глазницы и оглянулся на спящего брата, чья пострадавшая рука лежала поверх пледа. — Санс, у тебя просто болит голова? Ты ничего не слышишь? Видишь что-нибудь? — Почему я должен... — скелет замолчал, вместе с тем, как прекратилась боль. На ее месте остались воспоминания, которые он забыл. Он напал на Флинта и Гриллби. Он запутался и потерялся. Его зрение исказилось и изменилось, как и голос, говоривший с ним. Он услышал новый голос, тот звучал дружелюбно, намного приятнее, чем голос Гастера, но был даже беспощаднее. По крайней мере, голос Гастера только приказывал, а этот новый голос был жесток к нему. И оба они заставляли нападать, и Санс послушался. Он всем причинил боль. Почему Гриллби винит себя? Это была ошибка Санса. Он потерял контроль. Ему не хватило смелости высказать свои мысли. Он был невнимателен и позволил Папирусу пораниться. Он пытался обратить в пыль Гриллби и Флинта. Он ранил их. Ранил всех. Это все его вина. — Я тебя ранил, — прошептал Санс, глядя на Гриллби. — Ты... я... твоя нога. Я повредил тебе ногу. Скелет сцепил руки перед собой. Его пальцы дергались так, будто он порывался проверить ногу элементаля, но Гриллби задвинул ее подальше. — Все нормально. — Нет, — воскликнул Санс, повышая голос. — Т-ты упрекаешь себя! Но это не твоя вина. Только моя! Я все это сделал! Я-я должен был... я-я... Гриллби крепко сжал плечо скелета, привлекая его внимание. — Ты ни в чем не виноват, Санс. Это я. — Нет! Я всегда виноват! Ты пытался сделать как лучше, а я только все испортил! Я постоянно все порчу! Я загубил эту поездку. Папирус пострадал из-за меня! Я напал на тебя, потому что потерял контроль! Ты ничего не сделал, пытался помочь мне, но я сделал все только хуже. Я не знаю, как быть. Что я делаю не так? Почему мне не становится лучше? Поч... — голос Санса сорвался, слезы потекли по щекам, его зрачки расширились и дрожали. — Я думал, что поправлюсь. Я-я делал все, что ты говорил, но мне н-не стало лучше. Я п-провал. Что со мной не так? Что я не так делаю? — Ты все делаешь так! Это не твоя... — Гриллби остановился, поняв, что почти кричит на Санса, как будто имел дело с уменьшенной версией себя. Элементаль сделал глубокий вдох и судорожно выдохнул. — Нельзя просто взять и поправиться, Санс. На это могут уйти годы работы, и в течение этих лет ты можешь где-то напортачить. Ты можешь быть прямо там, на самом краю выздоровления, а затем скатиться обратно на дно. Это происходит, так бывает. И в этом нет ничьей вины. Знаешь, то, насколько тебе лучше, измеряется не количеством раз, что ты сорвался, а временем, которое тебе нужно, чтобы подняться на ноги и попробовать снова. Это никуда не денется. Неважно, чем вызваны приступы, но это не то, что просто уйдет однажды и никогда не вернется. Временами возвращается, иногда совсем плохо, но и такое случается. То, что ты потерял контроль, не значит, что с тобой что-то не так. Ты просто не... стабильный. Тебе нужна помощь, и ты знаешь об этом. Но пока ты не будешь готов принять ее, ты не сможешь препятствовать этим приступам. Я хотел бы сказать тебе, что все будет хорошо. Все закончится. Но это не так. Даже после того, как ты получишь помощь, это все равно будет случаться, может быть, не так часто и возможно не так сильно, но все еще будет. Все, что нужно, это понять прямо сейчас, даже если ты думаешь, что все портишь или что ты провал, это не так. Ты не можешь думать о себе в настоящем времени и сравнивать с тем, каким ты должен стать. Тебе нужно думать только о том, какого прогресса ты добился. — Но мне стало еще хуже! — всхлипнул Санс, всем своим видом выражая полное поражение. — Я ранил тебя! Я напал на тебя! Я слышу новые голоса и я вижу то, чего нет. М-мне вовсе не лучше! — Лучше! — воскликнул Гриллби, он отчаянно пытался держать себя в руках, но не смог. — Раньше ты не позволил бы мне даже быть рядом! Ты не стал бы разговаривать со мной, не дал бы мне посмотреть на тебя без срывов. Ты никогда не рассказал бы мне о том, как себя чувствуешь или том, что происходит, а теперь ты можешь! Ты позволил мне обнять тебя, поговорить, вывести на прогулку, познакомить с новыми монстрами! Ты разрешаешь мне быть с Папирусом, даже когда тебя нет рядом. Ты паниковал и переживал приступы, а потом просто закрывался назад в свою защитную оболочку, но не сейчас! Сейчас ты здесь, со мной. Разговариваешь, плачешь, открываешься мне, потому что доверяешь. Ты не верил мне раньше, если честно, я думаю, ты очень долго меня ненавидел, но теперь называешь отцом. Эти приступы ничего не значат, если ты подумаешь о том, чего достиг без них! Нехорошо, что они становятся тяжелее, но ты уже лучше справляешься с ними! Ты не можешь сдаться сейчас, потому что кажется, что тебе стало хуже. Я не позволю тебе сдаться. Взгляни на себя, Санс, подумай обо всем, что ты сделал с того дня, как постучался в мою дверь с просьбой о помощи. Ты не запуганный монстр, который пришел в мой бар несколько месяцев назад. Ты поправляешься, и все это видят, я вижу, Бонни, Папирус, все. Не хочу лгать тебе и говорить, что все в порядке. Я говорю, как есть, ничего не приукрашивая, ты не заслуживаешь этого. Будет трудно, и такое будет происходить снова, но ты не можешь дать этому сломать тебя. Мы рядом, неважно, что произойдет. Не смей сдаваться. Ты должен хотеть выздоровления. — Я х-хочу, — Санс шмыгнул носом, вытирая бесконечные слезы, текущие по его лицу. — Я-я хоч-чу выздо-ороветь. Х-хочу п-помощи. Мн-не не нр-равится это. Я бо-боюсь, папа. Я н-не хочу сл-слышать эти голо-оса. Они страшные и злые. Я не хо-очу г-галюц-цинаций. Я-я... — Санс громко разрыдался, оставив попытки скрыть и спрятать свои эмоции. Папирус зашевелился от звука, но, даже понимая, что разбудит брата, Санс не переставал плакать. — М-мне так с-трашно. Собственная печаль Гриллби поглотила его, и эти двое завыли навзрыд, цепляясь друг за друга. Папирус наблюдал за ними, сжав руками покрывало, а взгляд его широко распахнутых взволнованных глазниц метались между горюющими монстрами. Все еще обливаясь слезами, Санс отцепил одну руку от Гриллби и протянул ее брату. Младший скелет бросился к ним, утыкаясь в старшего брата. Всем телом он излучал оранжевую ауру, в надежде, что его единственный метод помощи сработает. Хотя два монстра не прекратили плакать, они хотя бы утихли до того, что весь дом уже не мог их слышать. — Я хочу поправиться, — сопел Санс, обнимая Папируса, но лицом утыкаясь в рубашку Гриллби. — Я знаю, малыш, — пробормотал Гриллби, его голова покоилась на макушке Санса. — Это будет непросто. — З-знаю. — Будет больно, сильно... думать обо всем, что с тобой происходило… Тебе придется рассказывать об этом и многом, о чем ты предпочел никогда не говорить, и это чертовски пугает. — Знаю... — Но начнем с малого, хорошо? С тебя. Ты должен желать этого сам. Я не хочу, чтобы ты делал это ради меня или Папируса, или кого-то другого. Это твой выбор. Санс всхлипнул и кивнул. — Знаю. Я хочу. Хочу быть нормальным. Не хочу больше быть таким. — И не будешь, малыш. Тебе станет лучше. Обещаю, что ты поправишься. Просто это будет тяжело, но я знаю, что ты справишься. Ты был таким храбрым и страдал так долго, но больше тебе это не нужно. Я здесь, с тобой, — Гриллби взглянул на Папируса, который был зажат между ними, держась за брата. — Папирус тоже здесь для тебя. Мы оба. Мы семья. Санс оторвался от Гриллби и взглянул на своего брата, который смотрел на него все еще обеспокоенными глазами. Его маленькая ручка потянулась к нему, утирая слезы с лица старшего брата. Уголки рта Санса дрогнули, когда он прильнул к ладони брата. — Мы семья, — прошептал Санс, кладя свою руку поверх руки брата. — Вы в порядке? — спросил Папирус. Они промолчали, не желая врать маленькому скелету. — ...Но вы будете? Они кивнули. Санс прижался зубами ко лбу Папируса, впитывая утешающую ауру безопасности, которую он излучал. — Да, мы будем, — заверил Гриллби, измученный этим днем. — С твоей помощью, верно, Папирус? Ты ведь будешь со мной, да? Глазницы Папируса были полны решимости. — Да! Конечно, буду! Я сделаю все, что смогу! Энтузиазм и страсть скелета заставили Санса тихо рассмеяться и оставить больше скелетных поцелуев на лице младшего, который застонал от этого. — Ты не одинок, Санс, больше нет, — сказал Гриллби ребенку, который кивнул, слишком утомленный, чтобы плакать дальше. — Мы все еще собираемся уезжать? — спросил Санс опекуна, на что тот глубоко вздохнул. — Мы уезжаем? — заскулил Папирус, вытянув руки и удерживая Санса на расстоянии, чтобы тот не смог задушить его своей любовью. — Мы... — Гриллби посмотрел на часы и еще раз вздохнул. — Давайте спать. Мы решим это утром. Папирус выглядел недовольным этим ответом, но Санс согласился. — Пока давайте просто отдохнем. У нас был длинный день. Санс потянул брата обратно на кровать и укрыл их обоих. Гриллби рухнул рядом, выключив свет и дав Сансу накинуть покрывало и на него. — Спокойной ночи, папа, — сказали скелеты, и Гриллби ощутил слабую улыбку на своем лице. — Спокойной ночи, малыши.