My Fault/Моя вина

”Скажи хоть слово, маленькая ошибка. Одно слово — и ты труп“. «Ĥę н̨̧āд̧ǿ čт̨āн̨̧ǿв̨ѝτь̧̨̈́čя̨, я̨б̨ĕд̧ǿй, Čāн̨̧ċѝ. Øčт̨āв̨āйςя̨ х̦ǿρǿш̋ēн̨̧ь̧̨̈́кǿй м̊̌āл̨̧ēн̨̧ь̧̨̈́кǿй п̋ǿґāн̨̧ǿй м̊̌þāз̧̨ь̧̨̈́ю̀ и čǿв̨þѝ». — Санс? Скелет дернулся, его крошечные зрачки взметнулись навстречу зеленым впадинам на лице Фоли. Он не обратил внимания на все, что она сказала, если конечно она что-то говорила. Она выглядела озабоченной, должно быть, он что-то упустил. Санс просто не мог сосредоточиться. Не тогда, когда его душа так хаотично билась, магия пульсировала, кости сводило судорогой и неконтролируемыми магическими вспышками. Тело ребенка тряслось в кресле, пальцы в ботинках поджались, а руками он так крепко впился в плечи, что боялся сломать их. Он окаменел. Санс уже жалел, что открыл рот, жалел, что его семья ушла, жалел, что согласился прийти. Санс сожалел о каждом действии, которое он совершил и которое, в конечном итоге, привело его в нынешнее положение. Он раскаивался, но в глубине души молил. Он хотел помощи, ласки, похвалы, быть любимым и когда-нибудь стать нормальным. Он хотел открыть рот и рассказать Фоли обо всем, что он чувствовал и чего боялся. Рассказать о своих кошмарах, голосах, Гастере, лаборатории — обо всем. Санс не хотел больше страдать в одиночестве. Он устал от психологического насилия. Он так устал от страданий. Он не знал, сколько еще сможет вынести. Санс искал мудрость Фоли и ее наставлений. Способ освободиться от собственного разума хоть на мгновение. Он жаждал ее ответов и знал, что она может помочь. Она может помочь преодолеть его страхи, его привычки, его ненависть, его безумие, его боль. Кто-то должен был. Кто-то должен был быть в состоянии помочь ему. Потому что Санс не мог вынести больше. ”Хилое мелкое отродье. Если ты так сильно себя ненавидишь, то положи всему конец“. «Ж°āл̨̧кѝй м̊̌ÿčǿþ čл̨̧ѝш̋ќǿм̊̌ ĉл̨̧āб̨, чт̨ǿб̨ы̊ в̨ǿċп̋ǿл̨̧ь̧̨̈́з̧̨ǿв̨āт̨ь̧̨̈́čя̨ э̌т̨ѝм̊̌ п̋ÿт̨ём̊̌, ǿн̨̧ т̨þŷč». Больше никаких слов. Никаких оскорблений. От себя, от собственного разума, от кошмаров. Санс был бы бесконечно благодарен, если бы Фоли могла даровать ему спасение. Он молился, что наступит день, когда он сможет проснуться с улыбкой. День, когда его тело не будет словно налитым свинцом, а одна мысль о том, чтобы просто перекатиться на спину, не будет приносить боль и казаться невозможной. Он молился о времени, когда сможет спуститься к завтраку и смеяться, улыбаться, наслаждаться обществом своих близких. Когда он не будет вздрагивать от каждого движения и ждать приказов от собственной семьи, словно их собачонка. О дне, когда он не будет сжиматься в присутствии Гриллби, а просто примет его. Об утре, когда брат не обнаружит его разговаривающим с самим собой, и о ночи, когда он не будет проваливаться в сон, цепляясь за Санса, так, будто тот может исчезнуть в любой момент. О жизни, где он может не бояться теней и спать без сновидений об аде, который пережил. Жизни, которую Санс не был уверен, что когда-нибудь сможет получить. Если Фоли окажется способна подарить ему эти мечты, эти фантазии, эти недостижимые видения, тогда Санс, наконец, будет свободен. «Ĥѝкт̨ǿ н̨̧ē čм̊̌ǿ¤ж¤ēт̨ ĉп̈́ąčт̨ѝ т̨ēб̨я̨, ÿρǿд̧. ĤИ̧̨̨ЌŤØ!!!» Это казалось невозможным. И, если честно, Санс не верил, что существует способ освободиться от своего собственного разума. Он был заперт там навечно, потерян в его безумной жестокости. Должно произойти чудо, а может быть, даже больше. Фоли ничего не сможет. Папирус ничего не сможет. Гриллби ничего не сможет. Санс ничего не сможет. Нет никакой помощи, никакого лечения, никакого спасения. Ничего, кроме этого ада… ”Никто не поможет тебе, мусор! Ты застрял с нами. Единственный способ избавиться от нас — это покончить со всем. Может быть, тебе стоит это сделать, таракан. ТЕБЕ ЛУЧШЕ СДОХНУТЬ!“ От этой мысли слезы начали покалывать его широко открытые печальные глазницы. Санс не хотел умирать. Он не хотел, чтобы смерть стала его решением. Он не хотел прощаться с родными и этим миром, который едва успел узнать. Он не хотел терять веру в свою мечту о здравомыслии и чистом ясном рассудке, неважно, какой невероятной она казалась. Он просто хотел, чтобы все его муки остановились хоть на миг. «Ťы̊ м̊̌ǿ¤ж¤ēш̋ь̧̨̈́ ǿċт̨āн̨̧ǿв̨ѝτь̧̨̈́ в̨čё э̌т̨ǿ, Čāн̨̧ċѝ. Ťы̊ м̊̌ǿ¤ж¤ēш̋ь̧̨̈́ čд̧ēл̨̧ãт̨ь̧̨̈́ τãќ, чт̨ǿб̨ы̊ в̨čё п̋þǿш̋л̨̧ǿ. Țāќ б̨ÿд̧ēт̨ л̨̧ÿчш̋ē д̧л̨̧я̨ в̨čēх. ∏ǿд̧ÿм̊̌āй ǿб̨ǿ в̨čēх čт̨þāд̧āн̨̧ѝя̨х, чēþęз̧̨ ќǿт̨ǿρы̊ĕ ǿн̨̧ѝ п̋ρǿхǿд̧я̨т̨ ѝз̧̨-з̧̨ā т̨ēб̨я̨». ”Обо всей боли, что они пережили по твоей вине“. «Взгляни на все беды, что ты принес, 01С». Санс ощутил пустоту внутри. «Ты только делаешь все еще хуже. Как эгоистично с твоей стороны. Ты не заботишься ни о ком, кроме себя, испорченный мальчишка». «Ťы̊ þāз̧̨б̨ѝл̨̧, čв̈́ǿēм̊̌ÿ м̊̌ѝл̨̧ǿм̊̌ÿ б̨ρāт̨цŷ ґǿл̨̧ǿв̨ÿ и čēþд̧цē. Ťы̊ þāз̧̨þўш̋ил̨̧ ēґǿ, Čāн̨̧ċѝ. Ǿн̨̧ ςāм̊̌ čкāз̧̨āл̨̧ э̌т̨ǿ, н̀̂ę τãќ л̨̧ѝ? Ťы̊ б̨ǿл̨̧ь̧̨̈́ш̋ē н̀̂ę п̋ǿхǿ¤ж¤ н̨̧ā м̊̌ǿēґǿ б̨ρāт̨ā. Ēґǿ т̨ǿчн̨̧ы̊ē ĉл̨̧ǿв̨ā, ќãќ п̋ęчāл̨̧ь̧̨̈́н̀̂ǿ. И̧̨̨ Ґþѝл̨̧л̨̧б̨ѝ, б̨ĕд̧н̀̂ǿм̊̌ÿ Ґþѝл̨̧л̨̧б̨ѝ п̋þѝхǿд̧ѝτčя̨ ѝĉп̋ы̊т̨ы̊в̨āт̨ь̧̨̈́ ˚в̨êсь̧̨̈́ э̌т̨ǿт̨ čт̨ы̊д̧ ǿт̨ т̨ǿґǿ, чт̨ǿ ǿн̨̧ п̋þѝн̨̧я̨л̨̧ т̨ēб̨я̨, ќãќ ςы̊н̨̧ā». ”Если ты сам себя так ненавидишь, мусорный мешок, представляю, что они о тебе думают. Должно быть, ты самое жалкое, мерзкое, отвратительное существо, которое они когда-либо видели. Уверен, они просто жалеют тебя. Они не заботятся. Никто не заботится о тебе“. Никто… «Не будет ли лучше, 01С, если ты перестанешь существовать?» «Țāќ т̨ы̊ н̨̧ē п̋þѝн̨̧ēςёш̋ь̧̨̈́ б̨ǿл̨̧ь̧̨̈́ш̋ē б̨ǿл̨̧ѝ. Ĥē п̋ǿчŷв̨čт̨в̨ўēш̋ь̧̨̈́ б̨ǿл̨̧ь̧̨̈́ш̋ē б̨ǿл̨̧ѝ». ”Твоя семья сможет быть счастлива, они станут нормальными. Без тебя гораздо лучше“. «Твою жизнь забудут, ты не более чем кучка праха, которую разнесет ветер…» «Ĥѝчēґǿ б̨ǿл̨̧ь̧̨̈́ш̋ē н̨̧ē б̨ÿд̧ēт̨, Čāн̨̧ċѝ. Ĥѝкãќǿґǿ čт̨þāхā, б̨ǿл̨̧ѝ, ĉл̨̧ёз̧̨. Ťы̊ ǿčв̈́ǿб̨ǿд̧ѝш̋ь̧̨̈́ςя̨. Ǿн̨̧ѝ ǿčв̈́ǿб̨ǿд̧я̨т̨čя̨. М̨̧̌ы̊ в̨čē б̨ÿд̧ēм̊̌ čв̈́ǿб̨ǿд̧н̨̧ы̊ и ĉчāčτл̨̧ѝв̨ы̊, þāз̧̨в̨ê н̨̧ē э̌т̨ǿґǿ т̨ы̊ х̦ǿт̨ēл̨̧? Ťы̊ н̨̧ē х̦ǿчēш̋ь̧̨̈́, чт̨ǿб̨ы̊ в̨čē ċт̨āл̨̧ѝ ĉчāčτл̨̧ѝв̨ы̊?» «Никакого Гастера». ”Никаких трудностей“. «Ťǿл̨̧ь̧̨̈́ќǿ б̨л̨̧ā¤ж¤ęн̀̂čт̨в̈́ǿ…» Ничего?.. Все уйдет? Это возможно? Больше не будет боли. Никакой боли его семьи. Никаких заплаканных глаз. Никаких сочувственных взглядов. Никаких напряженных ужинов. Никакой депрессии. Никаких оскорбляющих голосов. Закончится их травля и жестокость. Никаких воспоминаний о лаборатории. Никакого ужаса перед Гастером. Вообще никакого Гастера. Прекратится фантомное жжение Решимости. Никаких больше бессонных ночей. Никаких страданий. Никакого страха. Ничего! Никакого эгоизма, б̨ĕз̧̨ÿм̊̌ѝя̨·, его. Закончится, все будет кончено! Все станет лучше, всем станет лучше! Все произошло из-за него. Было его виной. Но если его больше не будет существовать, все пройдет. Его страдания, его мучения, все! Его смерть могла бы... Душа Санса пульсировала внутри грудной клетки с такой силой, что он резко распахнул глаза и согнулся пополам. В ответ на его мысли магия вспыхнула так, что глаза засияли, отбрасывая на руки слабый голубой свет. Санс глубоко вдохнул, хватая ртом воздух, а его размытый взгляд упал на плитку под ногами. — Санс? Он поднял череп и взглянул на Фоли, которая уже была на ногах, наклонившись над столом. — Санс, ты меня слышишь? Санс никак не отреагировал. Его паника была еще слишком свежа, а реальность и мысли слишком перемешались. Как он мог о таком подумать? Почему? Почему часть его поверила, что это все-таки правильно? Санс так устал от этих чувств. Так устал от истощения, паники, безумия. Он просто хотел, чтобы это прекратилось. — Почему оно не проходит? — выдохнул он, дрожа, как от холода, несмотря на тепло в помещении. — Почему не проходит что, Санс? — спросила Фоли, которая все еще стояла. — Все, — всхлипнул скелет, его зрачки оставались большими и блеклыми. — Я не хочу больше быть таким. Я не хочу, не могу, — сказал он разбитым тоном. — Санс, что случилось? Тебя беспокоят голоса? Что они говорят? — Они ненавидят меня! — крикнул Санс, ударив кулаком по столу. — Ненавидят меня и хотят, чтобы я умер, и я тоже этого хочу! Я не хочу больше таким быть! Не могу! П-пусть это прекратится. Ребенок всхлипнул, зарываясь в куртку. — Я понимаю, Санс. Я знаю, что ты не хочешь этого, — ответила Фоли, выходя из-за стола. — Все будет хорошо. Я могу помочь тебе. Просто позволь. Пожалуйста, Санс. Я обещаю, что все будет хорошо, — говорила она, подходя к скелету. — А если не будет? — возразил он, устав слышать ложь. Ему не становилось лучше. Он никогда не будет в порядке. Он не был в порядке. Она не могла обещать, что ему будет лучше, если он знал, что это не так! — Я… я не х-хочу чувствовать все это. Его вера истощалась с каждой секундой. — Я знаю, Санс. Звезды, я знаю, — голос Фоли звучал так, будто она близка к слезам, и Санс на секунду задумался, может ли лиственный монстр плакать или она не способна на это, как Гриллби. — Это больно, так больно, да? Такое чувство, будто что бы ты ни делал, ничего не изменится. Что никто не сможет заставить это закончиться. Ты не видишь завтрашнего дня и не веришь, что есть выход. Ты не хочешь пытаться и не хочешь верить. Ты чувствуешь себя таким потерянным, напуганным и безнадежным, потому что ты думаешь, что боль будет длиться вечно, и нет никакого спасения. Доктор встала на колени перед пациентом, предлагая ему свое утешение и поддержку. — Его нет, — всхлипнул Санс, отмахиваясь от терапевта. Фоли покачала головой, с которой слетели листья, и крепко сжала его колено. — Есть, Санс! — уверенно сказала она, ее листья странно щекотали его. — Это не навсегда. Все пройдет. Наступит день, когда ты сможешь просыпаться с улыбкой и засыпать без слез. Я обещаю тебе это, Санс, я обещаю, что тебе станет лучше. — К-когда? — он отказывался верить в эту сказку. — Я не могу тебе сказать, никто не может. — Потому что этого не произойдет! — крикнул Санс, отрицая слова терапевта. — Только то, что я не могу тебе ответить, не значит, что это неправда и никогда не случится! — пояснила Фоли, не желая сдаваться. — Все, что ты чувствуешь сейчас — временно. Я могу помочь тебе, Санс. Я могу помочь тебе вернуть улыбку. Я могу помочь тебе преодолеть прошлое. Я могу помочь тебе победить своих демонов. Я могу это, Санс. Покрытые листьями руки Фоли легли на ладони скелета. Он перевел взгляд с рук терапевта к ее лицу и вгляделся в ее древесные черты, слегка блеклые листья сложились в умоляющее выражение. Санс медленно закрыл глазницы и тихо вздохнул. Душа уже не так бешено билась. Когда душа расслабилась, он вздрогнул, лишняя магия растеклась по телу, на мгновение оставив его с чувством опустошения, а затем вся тяжесть эмоций обрушилась на него. Внезапное давление оказалось слишком велико, его руки сжались на груди, и он с громким стоном завалился на бок. Руки-ветки вовремя подхватили скелета, и Фоли тихо вздохнула от облегчения. Санс прижался к монстру рядом с ним и, рыдая и плача, начал свою исповедь. Он рассказал ей о своем приступе, как он запаниковал, увидел галлюцинации и оказался в Водопадье. Он рассказал о безумии, о том, как издевались над ним голоса, как Гастер появился, подначивая его и влияя на его действия. Причитая, он поведал, как толкнул брата, из-за чего тот поранил голову, и о психическом крахе, который последовал сразу за этим. О потере контроля, о том, как стрелял по пещере и почти задел семью в порыве своей слепой истерики. Он рассказал о последующих днях и том, как вернулись привычки. Как мерзко он себя ощущал и как отвратительно действовал. О его ненависти к себе и собственному существованию, которая всегда следовала за каждой унизительной волной стыда, что захлестывала его из-за старых манер. Он сознался в своих мыслях о Папирусе и Гриллби. Как он поверил, что они возненавидят его и начнут считать низшим созданием, каким он себя считал и каким заслужил быть. Санс говорил о своих сомнениях и о том, каким одиноким себя чувствовал, зная, что должен держаться подальше от семьи, чтобы избавить их от своего присутствия. Он сообщил о своих галлюцинациях, о том, как он принимал за Гастера каждую тень, о том, что его голоса никогда не замолкают. Как они издевались над ним, дразнили, ранили, уничтожали. Как правы они были, всегда правы. Он рассказал Фоли о своих мыслях несколько минут назад. Как голоса заманили его в ловушку и заставили поверить, что смерть была единственным выходом. И как он поверил им. Все. Каждую вещь. Каждое действие. Каждое слово. Санс сознался во всем, полностью выставляя себя своему врачу, которая не могла вымолвить ни единого звука. И когда он закончил, когда он больше не мог придумать ничего, о чем сказать, когда не осталось слез, рыдания не сотрясали больше его плечи, всхлипы не покидали горло, он извинился. Он продолжал извиняться, не уточняя, за что. Фоли тоже не уточняла, она не прервала его ни разу. Она только укутывала Санса в объятия, обеспечивала комфорт, которого он жаждал, и внимание, в котором он так отчаянно нуждался. Так было до тех пор, пока извинения не прекратились, и Санс не замолчал. Он не сопел, не плакал, не произносил ни звука. Его хватка на терапевте ослабла, руки соскользнули с халата, и он закрыл глаза. Фоли отстранилась, не выпуская руки Санса, их взгляды встретились. — У меня много вопросов, которые я хотела бы тебе задать, — честно сказала Фоли, откинувшись к спинке кресла. — Но сначала я хочу спросить у тебя, Санс, ты самоубийца? Скелет сделал глубокий вдох. — Н-нет. Нет? Санс не был. Он не верил, что был. Санс не хотел умирать. Но он только... — Ты сказал, что поверил голосам, когда они говорили, что смерть была твоим выходом. Они говорили об этом раньше? — выясняла терапевт, не спуская глаз с пациента. — Нет, никогда. Только оскорбления и угрозы. — Ты когда-нибудь думал о самоубийстве? Ты когда-нибудь строил план или вынашивал идеи? — Н-нет. Я-я не хочу. Я н-не... — Санс растерялся, обеспокоенный этой темой. Он не хотел умирать. Он хотел только остановить все это. Он не хотел верить голосам, он просто был в отчаянье. — Санс, я понимаю, что ты не хочешь. Многие монстры, не желавшие умирать, делали это, потому что верили, что это единственный выход из ситуации. Ты понимаешь, о чем я? — Да. Хотя в это трудно поверить, но это правда. Это был не единственный вариант, имелись и другие. Просто сейчас было очень трудно полагаться на веру в них. — Думаешь, такие мысли еще повторятся? — Фоли заметила, как Санс сгорбился, обхватывая себя руками. — Я… я не знаю. — Все нормально, я хочу, чтобы ты был честным, Санс. Как ты думаешь, ты точно можешь остаться один и не причинить себе вреда каким-либо способом? Санс сжал зубы, а белые огоньки в его глазницах сместились вниз, когда он склонил голову. — Я не знаю. Он не знал. Санс никогда не считал себя способным на это. Но вот он здесь. Он не мог ничего обещать, потому что не контролировал больше свое тело. Его психическая устойчивость была слишком слаба, а шепот голосов захватил контроль над реальностью. Санс хотел бы обещать, что он ничего не сделает, что будет в порядке. Но не мог. — Ладно, спасибо за честность, Санс. Я хочу, чтобы ты был в безопасности, и твои честные ответы помогут мне в этом. Ты понимаешь ситуацию, верно? Если я попрошу поместить тебя под надзор за самоубийцами, ты поймешь, почему я это сделаю? Скелет напряг спину и потер ногами друг об друга. — Д-да. — Я не планирую этого прямо сейчас, — сообщила терапевт, позволив пациенту расслабиться. — Потому что ты рассказал мне и потому что не пытался причинить себе никакого вреда, тебя нет необходимости помещать под любой больничный надзор. Однако мне придется рассказать Гриллби об этом и попросить его постоянно следить за тем, что ты не одинок. Никаких больше закрытых дверей и замков, ладно? Санс кивнул, разглядывая стену. Ему в любом случае не было позволено находиться в одиночестве. Он всегда был на работе с Гриллби или с Бонни. И хотя он подолгу сидел в своей комнате, вся семья часто проверяла, все ли с ним в порядке. — Ладно, думаю, сейчас нам стоит попытаться решить насущные проблемы. Можешь побольше рассказать мне об этих привычках, Санс? Ты привел несколько примеров, но это все? Скелет покачал головой, а терапевт скрестила ноги. — Н-нет, их… много. Я не знаю, как описать их, и они все продолжают прибывать. Так оно и было. Казалось, что каждый день Сансу удается найти новый способ опозориться. Это было так унизительно. — Это всегда старые манеры? А новых не появлялось? — Фоли задумалась о том, чтобы начать вести записи, но вспомнила о дискомфорте Санса, связанным с этим. — Нет. Только старые. Они просто… мне они не нравятся. От этого я чувствую себя, как тогда, в лаборатории. Я все время боюсь и тревожусь, даже когда знаю, что не должен. Я не вижу в доме никого, кто похож на Гастера, но веду себя так, будто он рядом, и это противно мне. Я жду приказов, хожу позади, не смотрю в глаза, дрожу, когда ко мне подходят близко. Это какой-то позор. Не хочу больше быть таким. Не хочу, чтобы меня таким видели, — проскулил ребенок, свернувшись в позу эмбриона. Санс больше не находился в лаборатории, он не подвергался пыткам и был свободен. Однако вел он себя до сих пор, как там. И почему? — Как ты думаешь, почему эти манеры возвращаются? — спросила Фоли, у которой было несколько идей. — Я не знаю, — пробормотал Санс, отбросив варианты, которые пришли ему на ум. — В самом деле? Ни одной мысли о том, почему или как? — Фоли повела плечами. — Что-то должно было вызвать это. Это был тот инцидент? Санс с трудом сглотнул. — Думаю, это произошло сразу после. Санс не чувствовал себя прежним после инцидента. Он ощущал себя нестабильнее, чем когда-либо. Ему казалось, будто реальность и бред слились воедино. Он не мог больше легко сказать, что было, а что не было реальным, и из-за этого боялся. Крах сознания ужаснул его до глубины души. Голоса, видения, все это было настолько настоящим, настолько объемным, что они продолжали преследовать его и сейчас. — А что именно? Голоса? Возможно, Гастер? Санс напрягся при упоминании имени монстра. — Ты все еще боишься того, о чем рассказал? — спросила терапевт, и Санс отвел взгляд. — Конечно, — признался он, защищающимся тоном. Как он мог не бояться?! — Ты понимаешь, что видел галлюцинации? Скелет не ответил. — Санс, ты думаешь, что то, что ты видел, было настоящим? — Он там, — пробормотал Санс еле слышно. — Что ты имеешь в виду? Я думала, ты говорил, что он мертв? — Фоли наклонилась ниже, кинув взгляд на часы, чтобы проверить время. — Он... Гастер умер, вернее, исчез. Санс не знал, действительно ли Пустота убила его, он только предположил. Но после приступа Санс стал сомневаться в смерти Гастера. — Санс, я не понимаю. Ты несколько раз говорил, что Гастер был мертв, ты соврал мне тогда? — О-он… нет, — пробормотал Санс, закрывая глазницы. — Так Гастер жив? Санс, если это так, ты должен сказать нам. Мы... — В… Вы не сможете… я буду казаться сумасшедшим, — Санс сжал череп, хватая воздух ртом. — Вы подумаете, что я безумнее, чем на самом деле. — Санс. Никто не считает тебя сумасшедшим. Не закрывайся, пожалуйста, сделай глубокий вдох. Санс судорожно вдохнул и выдохнул, что принесло ему только еще больше беспокойства. — Санс, где Гастер? — спросила Фоли, и Санс взглянул на нее глазницами с крошечными зрачками. — В Пустоте. — В Пустоте, — повторила Фоли. — Где же эта Пустота? — В машине. — Где машина? — В лаборатории. — Эта машина работает? — Н-нет, она сломана. Я сломал ее. Фоли секунду рассматривала Санса, обрабатывая информацию. — Так, Гастер в Пустоте, что находится в машине, которую ты сломал. Санс задержал дыхание и кивнул. — Так он не здесь, не в Подземелье? — Я не знаю. Это была правда. Он понятия не имел, что такое Пустота или куда она вела. Ничего из этого не было известно Сансу, и он с трудом понимал, почему его собирались запихать туда. — Если Королевская стража изучит машину, они смогут найти Гастера? — Нет. Его здесь нет. Он исчез. Снова терапевт замолчала, сжав лиственные губы. — Значит, он мертв? — Его нет, — повторил Санс. Мертвый оставляет пыль, а Санс не видел никакой пыли, когда Гастер исчез. — Ладно, Санс, — Фоли изменила свою позу и вытянула ноги. — Я собираюсь задать тебе несколько вопросов и хочу, чтобы ты ответил на них в меру своих возможностей, хорошо? — Хорошо, — нерешительно согласился скелет. — Можешь ли ты отвести меня туда, где физически находится тело Гастера? — Нет, — признался скелет. — Ты веришь, что он мертв? — Я… нет. — Ты веришь, что Гастер, которого ты видел во время приступов, был реальным? — Д-да. — Почему ты считаешь, что он вернулся? — Он хочет причинить боль мне и Папирусу. Фоли со вздохом посмотрела на свои туфли, а затем вернула взгляд к пациенту. — Но, Санс, я не… если он пропал и сейчас его нет в Подземелье, как он может навредить вам? — Я-я не знаю. Пустота… делает… я не знаю, что это и что она делает. О-он может быть где угодно. Пустота здесь, и о-он тоже может быть здесь, — Санс всхлипнул, теребя концы рукавов. Объяснять Пустоту и все, что случилось, было так сложно, потому что он сам не понимал этого. — Что ты имеешь в виду, говоря «здесь»? Что же такое эта Пустота? — Я не знаю! — Хорошо, это нормально, но как Гастер может быть еще здесь? — Голос и его… оно… объединились или… или он расплавился и… вошел в-в-вну-внут-рь... Он зажал руками рот. Фоли кинулась к маленькой корзине для мусора и едва успела передать ее Сансу, как его начало тошнить. Рвоты было мало, но несколько минут Санса терзали сухие позывы и судороги. Фоли предложила ему салфетку, чтобы он вытер зубы, и так и замерла с протянутой рукой, после того, как он забрал её. Глазные впадины Фоли остановились на черной слизи, которую он стер с зубов. Она оглядела скелета, а затем опустила взгляд в корзину для мусора, в которой было небольшое количество такой же слизи. В комнате повисла тишина, единственным звуком оказалось мучительно громкое тиканье часов. — И часто такое происходит? — спросила Фоли, не зная, как прямо узнать, что, черт возьми, это за вещество. — Иногда, — признался скелет. — Ч… Что это за, эм… что это? Санс сжал костяными пальцами край корзины. — П-Пустота и… Гастер?.. Я… О-он внутри меня? Э-это в-внутри меня? На лице Фоли появилось пугающие спокойное выражение, Санс с трудом мог смотреть ей в глаза. В конце концов терапевт расслабила напряженные плечи и сложила руки на столе. — Санс, ты позволишь мне помочь тебе? Скелет моргнул, не уверенный, что правильно понял внезапный вопрос. — Д-да? — Ты поможешь мне понять все, что делает тебя несчастным? Будешь ли ты помогать мне разобраться и добраться до глубинных корней твоей проблемы, даже если это будет больно? — Да, — ответил Санс — Ты обещаешь не врать и не скрывать детали? Даже если они будут ужасны? — Да, — ответил ребенок в последний раз. — Тогда, Санс, — ласково начала Фоли, пододвигая стул ближе к скелету. — Расскажи мне, пожалуйста, о дне, когда вы ушли из лаборатории. И он сделал это. Санс в мельчайших деталях рассказал обо всех испытаниях того дня. Настолько подробно, что Фоли пришлось позвонить Ли и сообщить о продлении сеанса. Когда Санс делился своей историей, терапевт, как и в прошлый раз, хранила молчание. Она говорила только тогда, когда не понимала что-то и хотела от Санса больше конкретики. Вместо того, чтобы открещиваться от вопросов, как он делал это обычно, скелет ответил на каждый и несколько раз в течение всего мучительного рассказа начинал плакать. Машина, Папирус, Гастер, Пустота, черная слизь, все это впервые было услышано кем-то. Санс не понимал, чувствует он облегчение или ужас. Его тело не прекращало трястись, голос дрожал, а душа билась с перебоями. Каждый раз, когда он чувствовал улыбку на лице, к нему подкатывала тошнота, но когда он ощущал подавленность, взрыв адреналина менял его настроение. Санс понимал, что наконец-то кто-то узнал все. У Санса не осталось больше секретов, лжи или прошлого, о котором не узнала Фоли. Она услышала всю его жизнь, и ему… нравилось это. Кто-то знает. Ему незачем больше скрытничать. Все грязные секреты всплыли на поверхность, и никто не наказал его за это. Он ждал, что кто-то это сделает. Боже, как он этого ждал. Он практически видел Гастера, возвышающегося над ним, его фиолетовую магию, тянущуюся к нему, чтобы оторвать Сансу ноги. Но его здесь не было. Только он и Фоли. Первый монстр, узнавший обо всем случившемся. Первый монстр, разделивший с ним правду. Но даже узнав все, она осталась с ним, поддерживая его и оставаясь решительной. — Это все? — спросила Фоли, когда Санс замолчал. — Да, — слегка охрипшим голосом ответил ребенок. — Что было дальше, Вы знаете. Мы бродяжничали, убегали, прятались. — Значит, раньше, когда тебя вырвало черной жидкостью, ты решил, что это Гастер? — Не совсем? Это… штука? Это… что бы это ни было. Оно внутри меня. Фоли кивнула и положила подбородок на сплетенные пальцы. — Когда ты упал в машину, эта Пустота вошла в тебя? Санс кивнул. — И Гастер «расплавился», так сказать, и тоже вошел внутрь тебя? — Да. — И когда ты выбрался из машины, тебя стошнило этой слизью? Это был первый раз? — Да. — И сколько раз такое случалось? — Не уверен, наверное, много. — Эх, хех, ладно. И постепенно ее становится меньше с каждым разом? Она всегда черная? — Эм. Типа того? Думаю, что меньше, но чернота есть всегда. Терапевт покачала головой, листья при этом зашуршали. — И после того, как упал в машину, ты изменился? Ты сказал, что когда искал Папируса, то телепортировался через несколько комнат. Ты всегда был в состоянии это делать? — Н-нет, я стал способен на это после падения. — Еще что-нибудь странное произошло с тобой? Санс задумался, потирая руку. — Эм… я не знаю? М-много всякого произошло. Не знаю… относится ли оно к этому. Странные вещи были нормой для Санса. Все это могло быть связано с Пустотой, а могло и не быть. — Хорошо, ладно... ух… Так, эм… ты еще можешь телепортироваться? — спросила Фоли, пытаясь полностью разобраться в ситуации и информации, которая ее буквально переполняла. — Да, хотя я не очень хорош в этом. Я, вроде как, часто падаю, потому что не знаю, где будет приземление. — Так у тебя нет никакого контроля над этим? — Нет. На самом деле нет. То есть, я могу делать это, когда захочу, но когда я в панике телепортируюсь, то не думаю о том, куда хочу попасть. Просто делаю. Тогда, типа, трудно приземлиться. Я не люблю практиковаться, потому что от этого раскалывается голова, и телепорт отнимает слишком много магии. Хотя сейчас мне это легче дается. Раньше это происходило каждый раз, как я, ну, пугался. Я не мог прыгнуть очень далеко, может, на пару метров, но сейчас он ведет себя более… стабильно? — Думаешь, это потому, что ты избавился от большей части слизи внутри? — Фоли указала на мусорную корзину, и Санс пожал плечами. — Может, и так? — Ты думаешь, что когда-нибудь она уйдет полностью? Санс посмотрел в окно. — …Надеюсь… мне… не нравится это. Это напоминание о том, что произошло. Я это ненавижу, — Санс фыркнул и потер коленями друг об друга, подумав о слизи. — Она там и не может выйти. У меня не получается избавиться от нее. Я не знаю, что это, но каждый раз, как вижу ее, невольно вспоминаю, что произошло и что внутри меня. О том, что она все еще там, и я не могу вытащить ее. — Ты чувствуешь, что она изменила тебя? Падение в машину повлияло на тебя или изменило на каком-то уровне? Может быть, ты увидел что-то позади Гастера? Скелет вздрогнул, вспомнив необъятный мрак Пустоты. — Нет, там ничего не было. Она была просто холодной, черной и удушающей. Я не мог видеть, дышать, говорить, и это было просто невыносимо. Она казалась такой обширной, но такой маленькой, такой пустой, но такой загроможденной. Знаете, как окно, занавешенное черными шторами, из-за которых ты не можешь увидеть или узнать, что там. Все, что ты видишь — лишь черный занавес, и способен лишь ощутить, что там может быть что-то запредельное, но этот занавес настолько темный и необъятный, что поглощает все, что проходит через него. Я не понимаю этого и никогда не хотел понимать. Но каждый раз, как я думаю об этом, у меня болит голова, ненавижу. — Хорошо, я понимаю, — ответила Фоли, заставив скелета поежится. — Так, значит, потому что Гастер внутри тебя, ты не веришь, будто он мертв или исчез? — А это так? — усомнился Санс, Фоли не знала, что и ответить. — Я не знаю, что думать, — признался Санс, разглядывая фаланги пальцев. — Вы, ребята, говорите, что это галлюцинация, но что если нет? Вы не знаете, чем является Пустота и на что она способна, и я не знаю! Все, что я знаю, что он был там. — Но, Санс, ты говорил мне, что он появлялся в обеих формах, и признался, что он ненастоящий. Разве это не знак того, что так и есть? — Но почему он появлялся в обеих формах? Почему бы ему не появиться в своем обычно виде, каким он всегда был? Почему он выбрал свой облик из Пустоты? — Потому что это твой травмирующий опыт, Санс. Обе формы этого монстра сильно повлияли на тебя и психологически навредили. Ты можешь увидеть Гастера в любом количестве обликов, однако все они будут галлюцинациями. — Но это может быть не так. Никто не проходил через машину, никто ничего не помнит, кроме меня! Откуда мне знать, что это не побочный эффект машины? Откуда мне знать, что это не настоящий Гастер? Он умный, умный и мстительный! Он внутри меня и он мечтает навредить мне и Папирусу! — голос Санса поднимался, становясь истеричным. — Санс, прошу, спокойнее, — размеренно попросила терапевт, протянув руку, чтобы поддержать скелета, который отстранился. — Н-не надо! — Ладно, — Фоли подняла руки в защитном жесте и отодвинулась от Санса. — Санс, дыши и думай о дыхании. Не думай о своей панике и тревоге, и давай рассуждать логически. Ты когда-нибудь видел Гастера до приема лекарств? — Н-нет. — Папирус и Гриллби рассказали тебе, что когда ты решил, будто Гастер коснулся тебя, на самом деле, это был ты сам? Ты схватил себя за руку, а не Гастер. Папирус и Гриллби это видели. Санс помнил их слова, но принять их было слишком трудно. Гастер выглядел таким четким, что для него казалось невозможными не быть настоящим. — И-и? — промямлил он. — Кто-нибудь слышал или видел Гастера кроме тебя? — Нет. — Но ты сказал, что Гриллби видел черное вещество в твоей рвоте, верно? Я тоже, прямо сейчас, — она указала на корзину. — Да, и что? — Таким образом, мы можем видеть то, что находится внутри тебя. Считать ли это Пустотой или материей Гастера, но ее могут видеть даже те, кто не был в машине. Так почему мы не можем так же увидеть самого Гастера? Скелет не ответил, только смотрел на нее. — Ты не обязан соглашаться, Санс, но я хотела бы, чтобы ты понял, к чему я веду. Ты сказал, что этого никогда не случалось до того, как ты начал принимать таблетки, в том числе и сейчас. Твои голоса все еще с тобой, но мы оба можем согласиться, что они часть твоего шизоаффективного расстройства. Зная, как Гастер запугал тебя, нарушил твой разум, теперь тебе трудно согласиться с тем, что он действительно исчез, и это нормально. Ты так много страдал из-за него, что для тебя это естественно — чувствовать себя так. Твои привычки лишь побочный эффект. Ты напуган, потому что видишь его, когда не должен, и теперь не можешь смириться с его исчезновением. Твои привычки возвращаются, потому что ты ждешь его, но его нет. Ты должен увидеть и понять это. Пойми, ведь тогда мы должны были бы тоже видеть его. Но это не так. И дело не в машине и падении в нее. Дело в твоем осознании того, что есть реальность. Ты согласен со всем, что я говорю? — Да, — пробормотал Санс. — Но это трудно. Ч-что если он всё-таки вернется? — И как он это сделает? — полюбопытствовала Фоли. — Ты же сам сказал, что видел, как плавилось и исчезало его тело. Это значит, что он пропал. Кроме того, машина разрушена. Если это был его единственный выход, то как ему удастся сбежать? — Я… я не знаю, — признался Санс, стесняясь собственной паранойи. — Бояться нормально. Просто не позволяй своей паранойе управлять тобой. Сегодня я хочу, чтобы ты вышел из своей зоны комфорта и перестал прятаться в комнате. Будь рядом со своей семьей, Санс, потому что они на самом деле заботятся и беспокоятся о тебе. Они хотят помочь. Их реакция — это не жалость, а беспокойство. Санс, восстановление завязано на общении. Если ты не поговоришь со своей семьей, как они должны понять, о чем ты думаешь? — Что если они чувствуют отвращение? Ненавидят меня? — всхлипнул Санс, Фоли взяла его за руку и нежно погладила. — Санс, зачем им так думать? Они когда-нибудь говорили тебе такое? — Н-нет, но… — Санс, ты не можешь жить в страхе и не можешь позволять своему негативу и болезни властвовать над тобой. Ты хочешь, чтобы твоя семья любила тебя и принимала? — Конечно. — Тогда ты должен позволить им это. Ты так же хорошо, как и я, знаешь, что они отчаянно хотят быть с тобой. Тебе просто нужно перестать верить в свою ложь и позволить им это. Твоя душа может бояться, беспокойство может колоть тебя, даже твои привычки могут возвращаться только от простого приветствия, но это тоже прогресс. Ты не почувствовал облегчения от нашего с тобой разговора? — Почувствовал! — Ты почувствуешь тоже самое, если сможешь рассказать об этом Папирусу или Гриллби? — Да. — Санс, я хочу, чтобы ты попробовал это сейчас, ради меня, — Санс захныкал, когда Фоли отстранилась. — У нас осталось всего 10 минут, и я бы хотела, чтобы ты рассказал Гриллби и Папирусу, как ты себя чувствуешь и почему боишься говорить им об этом. Как думаешь, ты справишься? Санс тихо застонал. — Я боюсь. Ужас. Одно дело рассказать Фоли. И совсем другое — семье. Тем, кто, как он боялся, могут возненавидеть его, если узнают. Двум единственным членам семьи, которые были у Санса. Он не мог рисковать потерять их. — Мы можем попрактиковаться. Представь, что я твоя семья, Санс. Теперь, почему тебе так трудно говорить с нами? — Я боюсь, — захныкал скелет. — Чего боишься? — Что вы будете ненавидеть меня и-и что вы под-подумаете, будто я отвратительный урод. — Почему ты так решил? — П-потому что я думаю так о-о себе, и я обуза, и-и ужасный брат, и я грубый, и изуродован Г-Гастером. И-и я знаю это, и вы ненавидите меня, потому что я только все порчу. Вы были бы намного счастливее без меня, — Санс отчаянно вытирал рукавами влагу, скопившуюся в глазницах. — И они скажут тебе, что ты ошибаешься, Санс, но тебе будет лучше услышать это от них. Можно мне их привести? Санс кивнул, бестолку вытирая лицо. Он думал, что уже выплакал все слезы, но они все текли и текли. Фоли открыла дверь и пригласила Гриллби и Папируса. Они едва успели войти, как скелет обернулся к ним со слезами на глазах, вскочил со стула и, громко плача, бросился на своего опекуна, который тут же подхватил его на руки. — Прости меня, не ненавидь меня! — молил Санс, огонь на голове Гриллби понизился, когда он бросил вопросительный взгляд на Фоли, которая просто указала на стул. — Я не ненавижу тебя, Санс, почему ты так подумал? — спросил элементаль, отодвинув Санса достаточно, чтобы заглянуть ему в лицо. — П-потому что я дум-думал, что ненавидишь. Потому что... потому что я не-ненавижу себя, сильно, и я м-мерзкий, и противный, и я-я в-в-все порчу. В-вы дол-лжны быть с-с-с-счастливее без меня, и я бо-оялся, что в-вы ненавидите меня, как Гастер. — Ох, Санс, — прошептал Гриллби, снова прижимая ребенка к себе. Скелет обхватил его за шею и зарыдал в плечо, громко всхлипывая и продолжая лопотать то, что думал. Папирус забрался в кресло и тоже прижался к брату, который тут же уцепился за его шарф, как за спасательный круг. — И-и мне т-так страааашно. Простите, но... но, прошу, пожалуйста, не надо меня ненавидеть. Папа, м-мне так страшно. Пожалуйста, я н-не смогу, не хочу быть о-один, прошу, — умолял Санс, дрожа всем телом. Он был так напуган. Так боялся того, что произойдет дальше. Они держали его, утешали, слушали. Но он все время ожидал, что они оттолкнут его. Его пальцы тряслись от того, как крепко он цеплялся за родных. Папирус молча плакал. Из-за слез Санса его душа ныла в грудной клетке. Брат казался таким маленьким и сломленным, и тот факт, что он думал, будто Папирус и Гриллби ненавидят его, приносил боль обоим членам семьи. Гриллби крепко обнял старшего сына, заботясь о том, чтобы он чувствовал безопасность. — Санс, мы… звезды, Санс, мы никогда не сможем тебя возненавидеть, — сказал Гриллби мягким, но убедительным тоном. — Мы никогда даже подумать о таком не сможем. Черт. Малыш, я... — голос элементаля оборвался, став похожим на треск пламени. Он порывисто вздохнул и отодвинул в сторону свои эмоции, полностью сосредоточившись на сыне. — Я люблю тебя, Санс. Я так чертовски сильно люблю тебя. Я никогда не оставлю тебя, никогда не буду таким, как Гастер. Я не хочу, чтобы ты думал о нас так, потому что этого никогда не будет. Мы всегда будем с тобой, малыш. Папирус кивнул, обхватив руку, которая крепко сжимала его шарф. — П-прости, если я заставил тебя думать так. Я люблю и забочусь о вас обоих так сильно. — В-вы не з-злитесь? Не ненавидите м-меня? — шмыгнул носом Санс, нерешительно отодвинувшись и взглянув на своего опекуна. — Никогда, Санс, ни за что, — подчеркнул Гриллби. — Т-ты нас не бросишь? — Вы не сможете отделаться от меня, даже если захотите, Санс. Скелет тихо икнул, стуча зубами и пытаясь сглотнуть комок в горле. — П-прости, — всхлипнул он, но Гриллби только покачал головой и прислонился ко лбу ребенка. — Тебе не за что извиняться, — сказал ему элементаль, обняв и Папируса, и прижал их обоих к своему вечно теплому телу. Фоли мягко улыбнулась, увидев эту трогательную сцену. До конца сеанса оставалось совсем мало времени, и ей, к сожалению, придется разрушить объятия семьи, сообщив Гриллби о том, что они обсуждали. — В настоящее время Санс находится в очень противоречивом состоянии. Он хочет, чтобы ему стало лучше, но не верит в это. Он хочет устранить разрыв между членами семьи, который, как он думает, возник по его вине, но думает только о том, что Вам и Папирусу будет проще без него. Без лекарств, которые помогали облегчить некоторые его симптомы, многие его страхи и тревоги всплывают на поверхность, и ему не хватает психологической устойчивости, чтобы бороться с ними в достаточной мере. Он стремится закрыться от всех, потому что ему неловко и стыдно. Однако когда он делает это, то остается наедине со своей паранойей и мыслями, от чего нестабильность только растет, — посмотрев вниз, на свои бумаги, Фоли на миг нахмурилась, а затем снова взглянула на Гриллби. — У нас нет времени, чтобы продолжать сеанс дальше. Сама больница закрывается через 20 минут, а это крыло через 10. Я скажу вам, что он признался во всем, поэтому наш сеанс так затянулся. Он рассказал о многом, о своих чувствах, мыслях, о том, что могли чувствовать вы, о приступах, своих взглядах и идеях, о многом. Также Санс рассказал мне о том, что случилось в день, когда они покинули лабораторию. Но я все еще хочу обсудить с ним и с вами некоторые определенные темы, которые еще остались, так как нам не хватило времени. Возможно, если Санс готов, то он сам вам расскажет, однако эта сессия была очень эмоциональной и насыщенной, так что, я думаю, сейчас он готов разве что к длинному сну, — терапевт бросила чуткий взгляд на пациента, который окунулся в теплую поддержку своей семьи. — Санс так же сообщил мне, что у него возникали суицидальные мысли. Все тело Гриллби как будто окоченело. — Это… ну, они достаточно слабые. Он сказал, что никогда не чувствовал, что хотел покончить жизнь самоубийством, или думал об этом или пытался до сегодняшнего дня. Так как он не пробовал и не причинял себе вред и рассказал мне до обострения ситуации, я не буду требовать или рекомендовать ему оставаться на ночь в больнице, где он будет под присмотром. Кроме того, я не думаю, что это будет полезно или ново, но еще раз прошу вас присматривать за ним. На самом деле, у меня есть несколько вещей, которые я хотела бы попросить у всех вас, — сложив руки, сказала терапевт. — Во-первых я хочу, чтобы вы записали Санса ко мне завтра на две сессии. На всякий случай я освобожу время под третью, но я хочу докопаться до сути, особенно того, что чувствует Санс прямо сейчас. Итак, я разрешу Сансу вернуться с вами домой, но не позволяйте ему оставаться одному. Во-вторых, больше не давайте Сансу прятаться и запираться. Санс, тебя это тоже касается. Если ты чувствуешь себя подавленным и расстроенным, то говори. Ты не можешь больше сбегать, а вы двое не позволяйте ему этого. В-третьих, Вам с Папирусом нужно больше вовлекать Санса в дела. Я знаю, что Вы работаете, а Папирус в школе, но вы не можете давать ему прятаться, когда он смущен своими действиями. А вы позволяете ему сбежать, думая, что этим помогаете ему, а на самом деле, в одиночестве его неуверенность только растет. Санс хочет внимания и жаждет быть любимым больше, чем когда-либо. Он может вздрагивать и вести себя в соответствии с привычками, но это не то, что он на самом деле думает. Участие в делах, нахождение рядом, объятия, утешение, общение, отношение, как к нормальному монстру — это то, что он хочет. Если он странно ведет себя, скажите, что все в порядке и двигайтесь дальше, не носитесь с ним и не уходите от темы, будто ничего не было. Чем больше он видит, что вы оба принимаете его и игнорируете его привычки, тем быстрее он их преодолеет. Верно, Санс? — Да, — пробормотал он. — Санс хотел сказать вам обоим, что думает, будто вы видите его низшим существом, таким, как он видит себя сам. Он считает, что вы его ненавидите, испытываете отвращение к нему и находите его поведение нелепым и неисправимым. Позволяя ему запираться в спальне, вы даете возможность этим мыслям тлеть внутри него. Ваше присутствие поможет ему стабилизировать себя и свои галлюцинации. Когда их нет, он может более четко и рационально мыслить, но в моменты, когда он видит, как вы демонстрируете жалостливое или повелительное отношение — его нестабильность возвращается. Если вы будете концентрироваться на негативе и тех частях, что он ненавидит, он тоже будет делать это, — Фоли взглянула на часы, зная, что время вышло. — Надеюсь, что завтрашняя сессия прольет еще больше света на глубинные причины привычек и поведения, а также поможет вам всем понять, что не так и как мы можем это исправить. Также я хотела бы больше поработать с Сансом над преодолением трудностей и управлением самим собой в моменты паники и смущения. Прошу прошения, но я потеряла счет времени. Есть еще очень много вещей, о которых я хотела бы поговорить, но придется подождать. Есть ли у вас какие-нибудь вопросы? — Нет, спасибо, — ответил элементаль. — Рада помочь. И, Санс, — скелет отстранился из объятий и взглянул на терапевта, — больше никакого одиночества, хорошо? До завтрашнего дня я хочу, чтобы ты всегда был рядом с кем-то, ладно? Позволь своей семье помочь, потому что они хотят этого. Чувствуя, как опекун обнимает его и брата, Санс кивнул. — Л-ладно.