My Fault/Моя вина

Гриллби поерзал, когда ощутил некую силу, дергающую его за руку. Он попытался не обращать внимания и перекатился на другой бок, натянув одеяло повыше, но толчки не прекратились. С трудом разлепив глаза, он бросил взгляд на часы и заметил, что уже почти четыре утра. Гриллби повернул голову, оглянулся и увидел две белые светящиеся точки, наблюдающие за ним. К нему тянулась рука, готовая тряхнуть его еще раз, но ее обладатель заметил, что элементаль проснулся, и конечность упала на колени хозяина. Бармен сел и провел ладонями по лицу. — Что случилось? — прохрипел Гриллби, пытаясь подавить зевок и протереть заспанные глаза. — Фоли велела мне не оставаться одному, — ответил скелет. Он не был одинок в окружении отца и брата, но понимал, что она имела в виду. Санс не должен был оставаться без присмотра. Когда оба члена семьи спали, никто не мог помешать ему сделать то, о чем он потом стал бы жалеть. — Что-то не так? Как давно ты проснулся? — спросил элементаль, украдкой взглянув на младшего ребенка, который все еще спал. После возвращения домой с терапии несколько дней назад, маленькая семья провела какое-то время за спокойным просмотром телевизора. Было слегка неловко и несколько некомфортно, однако они изо всех сил пытались вести себя нормально. Санс немного сжимался и все время старался держаться в стороне, все его тело дергалось, как будто он был готов сбежать в комнату, но прикладывал все силы, чтобы остаться на месте. Вместо этого он отодвинулся ото всех, свернулся в комочек и постоянно извинялся. Папирус и Гриллби усадили его между собой, успокоили, сказав, что все в порядке, и продолжили смотреть телевизор. Санс все время сидел в напряжении, но, в конечном итоге, смог перестать сжиматься. Его руки бережно дотронулись до родных, и он нежно погладил их кончиками пальцев, как будто спрашивая разрешения. Они оба ответили, сжимая его ладони и прижимаясь ближе. Получив знак подтверждения, Санс уцепился за них и прильнул настолько, насколько мог. Для Гриллби и Папируса такие ласковые действия Санса были как бальзам на душу. Хотя они не хотели, чтобы он так сильно нервничал, касаясь их, они знали, что эту привычку можно преодолеть, как и все остальное. Поведение ребенка было таким же и следующие несколько дней. Санс отчаянно старался преодолеть множество психологических барьеров. Без правильного лекарства, облегчающего его болезнь, он часто не мог услышать голос разума. Но скелет делал все, что в его силах, и часто вспоминал инструкции Фоли и различные методы, которые она ему показывала для того, чтобы справиться с собой, но, похоже, работали они слабо. Санс тратил слишком много времени на обдумывание последствий простейших действий или вопросов, постоянно считал, что приносит только беспокойство и раздражение. И большую часть времени его голоса даже не играли роли в этих размышлениях. Хотя они все еще появлялись и издевались над ним, зачастую именно собственный разум заставлял Санса вести себя так трусливо. Все эти годы жестокого обращения и пренебрежения снова преследовали скелета, и он считал себя отвратительным и ничтожным, как тогда, под надзором Гастера. Когда он говорил, то всегда тихим голосом, иногда прерываясь, чтобы обдумать свои слова, боясь, как бы они не прозвучали оскорбительными или раздражающими. Точно так же его прикосновения были мягкими и нежными. Папирус всегда на всех бросался, хватал за руки или цеплялся за ноги и тела для объятий. Санс, однако, едва касался, и его прикосновения были такими легкими, что Гриллби не ощущал половину из них. Нужно было опустить взгляд, чтобы заметить Санса, стоящего рядом, который указательным пальцем аккуратно держится за руку или штанину и с опаской в глазах смотрит наверх, чтобы понять, что все в порядке. Такое зрелище раздирало душу, но эту привычку принять было проще всего. Предложение физического контакта было самым простым и понятным. Гриллби и Папирус хотели, чтобы Санс знал, что они счастливы и довольны держать его за руку или обнимать. В семье никогда не стеснялись проявлять привязанность в любой форме, но с новыми странностями Санса стало еще сложнее застать их порознь. Они везде ходили, держась за руку со старшим скелетом. Фоли рассказала обоим членам семьи обо всем, чем Санс поделился в течение нескольких сеансов, все подробности и вопросы всплыли на поверхность, и у Санса больше не осталось ни одного секрета. Это стало благословением для Гриллби — теперь он знал полную историю скелета и у него не возникало необходимости избегать тем, в которых он был не уверен. Ему стало проще помочь Сансу справиться с мелкими приступами паники, когда он, наконец, понимал, в чем причина. Большую часть времени собственные мысли Санса вызывали эти постоянные приступы, но, по сравнению с тяжёлыми атаками, они казались сущей ерундой. Кроме того, Гриллби рад был узнать, что произошло в день, когда мальчики сбежали из лаборатории. Хотя, похоже, Папирус не собирался зацикливаться на этом, даже после того, как все было рассказано и дыра в жизни детей, наконец, окончательно заполнилась. Однако это пробудило чрезвычайное любопытство и интерес к тому, что нашел Азгор. Фоли и Кава должны были сообщать Королю о любой информации, касающейся неизвестной лаборатории и всего, что могло расцениваться как опасность для маленького общества монстров. Но до сих пор врачи старались не нарушать соглашение о конфиденциальности, и элементаль догадывался, что для Азгора многое, скорее всего, было покрыто мраком. Без способности читать ВингДинг и нужных ключей все в этой лаборатории оставалось загадкой, и Гриллби хотел навестить Короля, чтобы протянуть ему руку помощи. Но с сожалением понимал, что придется еще подождать, и самолично сообщил об этом Королю. Как всегда тот проявил понимание и терпение. Он настоял на том, что Гриллби должен заботиться о семье, и пока Санс все еще нестабилен, он не хотел беспокоить элементаля и отнимать его время у детей, которые в нем нуждались. Настроение Санса незначительно улучшилось, но его нестабильное поведение оставалось таким же, как в последнее время. Санс мог согласиться с тем, что ему стало легче разговаривать с Папирусом и Гриллби. Но только потому, что между ними больше не было барьера. Из-за отсутствия улучшений в настроении ему все еще не разрешалось оставаться одному. Санс всегда чувствовал себя неудобно от разговоров о самоубийстве или том, были ли у него подобные мысли. С того дня ничего не случилось, но Фоли все еще просила его постоянно быть с семьей. Санс особо не возражал, однако в такие ночи, как эта, когда ему приходилось будить кого-то, потому что он сам не мог заснуть, ему становилось не по себе. Гриллби предложил некоторое время спать всем вместе. У него были свои сложности с Сансом, который просыпался и не хотел никого беспокоить, так что элементаль уговорил их делить одну кровать. Обычно он разрешал детям строить крепости из вещей и утомлять себя или читал им, пока они крепко не засыпали. Санс просыпался по сотне причин, и когда Гриллби разрешил им перебраться на свою кровать, он лишь благодарно улыбнулся опекуну, радуясь, что тот без лишних слов понял, чего хотел ребенок. — Всего двадцать минут. Мне просто приснился странный сон. Я не помню, что там было, но он просто был… странный, — пробормотал Санс, сжимая футболку над душой. Он на самом деле не помнил, что ему приснилось, но его как будто встряхнуло тревожным ощущением. Скелет проверил всю комнату, благодарный за вечный свет Гриллби, который разгонял тени. В комнате было пусто, но душа Санса все равно испуганно трепетала. — Есть одна старая история на такой случай, — сказал Гриллби, Санс посмотрел на него. — Думаю, это больше миф или байка? Вроде той, что если ты услышал гром, то это просто Азгор ушиб мизинец? — Бессмыслица какая-то, — заявил Санс, и Гриллби фыркнул. — Ага, но это должно помочь тебе не бояться, — скелет все еще выглядел растерянным, и элементаль взмахнул рукой. — Так, в общем, многие монстры оказались сломлены после войны и постоянно боялись, ночные кошмары тогда были обычным делом. Многие из нас просыпались, не помня, что произошло, а наши души словно сходили с ума. Тогда медсестры рассказывали нам эти глупые истории, вроде той с Азгором. Хотя мне это не особо помогало. Мне было трудно уцепиться за подобные сказки и легенды, потому что я больше не был ребенком. С Флинтом было так же. Наши мама с папой умерли на войне, и когда погиб отец, Флинт больше не мог нормально спать. И тогда наша мама говорила ему, что это всего лишь его душа напоминает, что он жив и еще не готов сдаться. А затем и наша мама погибла, а я отправился на войну. Он не забыл ее слова, и они всегда помогали ему уснуть. Так что, когда я начал терять сон, Флинт сказал мне, что это просто моя душа дрожит, потому что я был слишком пассивен и она решила, будто я готов сдаться. Поэтому она так бьется, пытаясь разбудить меня, она напугана тем, что я собираюсь обратиться в пыль, когда она еще не готова. Флинт всегда садился рядом со мной и рассказывал, что моя душа так дает мне понять, что она не хочет расставания и велит мне тоже не сдаваться, — Гриллби приложил руки к своей сильной душе и взглянул на сына, который с пустым выражением лица разглядывал коленки. — Твоя делает то же самое. Дает тебе знать, что она еще не готова сдаваться и все еще хочет быть с тобой. — Это тоже бессмыслица, — сказал Санс, подняв руки и схватившись за грудь. — Но утешает, — слабая улыбка расцвела на его лице, а затем он отпустил футболку и перевел взгляд на опекуна. — Хотя хотелось бы, чтобы это поменьше мешало. Я хочу спать. Но не могу. — Довольно забавно, но я говорил то же самое. Тогда Флинт сказал: бывает, что некоторые монстры ложатся спать и больше не просыпаются, и твоя душа, наверное, не хочет так рисковать. Санс нахмурился, его яркие зрачки на мгновение потухли, а затем вернулись в нормальное состояние. Он свернулся в комочек, прислонившись спиной к изголовью кровати и уложив голову на свои колени. — …Прости, что разбудил. — Все нормально, — ответил элементаль, располагаясь поудобнее, он понимал, что ему не придется спать какое-то время. — Уж лучше я проснусь с тобой, чем дам тебе сидеть одному. — Т… ты скучаешь по родителям? Гриллби глубоко вдохнул и протяжно выдохнул. — Да, временами. Я стараюсь не думать об этом слишком часто. У монстров долгий срок жизни, а элементали живут дольше, чем большинство, хотя не так долго, как монстр-боссы. У меня было достаточно времени, чтобы горевать и оправиться, но не получается совсем перестать скучать по кому-то. Ты просто учишься вспоминать, кем они были и что делали, и со временем вместо того, чтобы плакать, начинаешь с улыбкой вспоминать о них. Мой папа был немного занудным, как Флинт. Но мама была замечательной. Она бы вам понравилась. Для нее на первом месте всегда стояла семья. Внешне она не казалась дружелюбной, хотя огненные элементали всегда, вроде как, пугающе выглядят. Но она бы вас избаловала и задала мне трепку, если бы узнала, что я не рассказал ей о вас, ребята, — элементаль погрузился в воспоминания, и Санс увидел на его лице задумчивое мягкое выражение. — Думаешь, ты жил бы здесь, если бы они не погибли? Был бы таким, как сейчас? — Скорее всего, нет, — честно ответил опекун. — Даже если бы я вдруг переехал сюда и открыл бар, я был бы другим. Я изменился из-за всего, что произошло. И, сказал бы, что в лучшую сторону. Я приобрел много опыта и имел дело с такими демонами, с которыми не столкнулся бы, будь они живы. Я не знал бы, как быть с вами и как пытаться воспитывать вас, не говоря уже о помощи. Хотелось бы мне сказать, что сделал бы тот же самый выбор, но, на самом деле, я не уверен. Хотя я в любом случае самый неквалифицированный монстр, когда дело касается воспитания детей. Но в той ситуации я бы не знал, как ценно доверие и что нельзя ожидать, что кому-то просто возьмет и станет лучше, если все выглядит нормально. По крайней мере, благодаря тому, что все это произошло, я могу попытаться помогать тебе и брату, потому что способен представить хотя бы часть того, через что вы прошли. Но я доволен тем, как все обстоит. Я счастлив с вами, меня устраивает то, каким я стал, вот что главное. Скелет кивнул, и они замолчали. Элементаль пытался придумать подходящую тему для разговора, но в его сонном состоянии мягкая кровать — единственное, что приходило на ум. Оглянувшись на сына, который, кажется, погрузился в собственные раздумья, элементаль оторвался от спинки кровати. — Хочешь перекусить? — спросил он, привлекая внимание ребенка. — Сейчас не время для еды, — нахмурившись, ответил Санс. Для еды было определенное время. Строго по расписанию. Все было распланировано — время для еды, время для сна, время для работы. Гастер никогда не опаздывал. Хотя у Санса не было часов и понятия о времени, он взял за основу расписание Гастера и очень быстро приспособился к нему. — Время для еды тогда, когда ты хочешь. Ты ешь, когда голоден, — сказал Гриллби старшему скелету, пожимая плечами. — Нет, это не... — Санс оборвал сам себя. Нет, Гриллби прав. Санс больше не живет по графику. Ему не надо сидеть и дожидаться, когда наступит нужное время. Комната — еда — Гастер — комната. Это все, что составляло его день, и все, что он узнал бы, если бы остался. Но Санс уже не там, да и графика давно не существует. Если он голоден, то мог поесть. Если он уставал, то мог задремать. Он просто забыл об этом и вернулся к тому, что всегда знал и в чем был уверен вместо того, что было правильно. Осознав ошибку, Санс отвернулся, закрыв глазницы, и пробормотал извинение. Инстинкт Гриллби стремился утешить ребенка, обнять его, прижать и говорить, что все хорошо. Однако слова Фоли всплыли у него в голове, и он подавил свое желание. Вместо этого, он сделал вид, что не заметил промах Санса и сосредоточился на первоначальных намерениях. — Эй, — позвал элементаль подталкивая ребенка, Санс слегка вздрогнул, но посмотрел на него. — Есть хочешь? Санс вгляделся в лицо опекуна, пытаясь увидеть то жалостливое выражение, которое заставило бы его страдать ещё больше. Однако не увидел ничего такого. Стараясь сохранить максимально нейтральный вид, он кивнул. — Да, — честно ответил Санс. Обычно его депрессия делала неприятными одни только мысли о еде или просто лишала его аппетита в целом. Но пробуждение и несколько минут размышлений в спокойствии помогли ему немного разобраться в эмоциях, и он понял, что голоден. — Пойдем, — Гриллби протянул руку, из-за чего Санс вздрогнул. Он сжался от собственной реакции, и малое желание поесть быстро прошло. Однако элементаль все еще был полон решимости. — Малыш, расслабься. Все нормально, пошли, — успокоил опекун. — Выпьем горячего шоколада. Скелет ненавидел свои реакции и то, на что он стал похож, но Гриллби вел себя так спокойно и благосклонно… и это очень утешало. Осторожно протянув руку, Санс слабо сжал пальцы элементаля. Бармен ждал, пока ребенок на коленях подползет к краю кровати и спрыгнет с нее. Заботливое рукопожатие Гриллби успокаивало, элементаль замедлил шаг так, чтобы сын был как можно ближе. Скелет все равно плелся позади, не так далеко, как раньше, но отставал. Помня обычный дискомфорт Санса относительно его темпа, элементаль решил превратить их короткую прогулку в игру. Он делал один большой шаг вперед и останавливался, отчего Сансу приходилось быстро семенить за ним, потому что они все еще держались за руки. Вначале Санс казался растерянным, останавливался и медлил. Но игривый взгляд опекуна показал ему, что бояться нечего. Гриллби продолжал театрально вышагивать, и Санс в конце концов улыбнулся, догоняя своего опекуна. Когда они дошли до кухни, Санс спешил позади в очень милой манере, изредка прыгая, чтобы быть рядом с опекуном. Он тихо рассмеялся, когда Гриллби сбился с шага и чуть не упал, но элементаль с радостью принял свою ошибку, если она порадовала ребенка. Оказавшись на кухне, Гриллби поднял скелета и усадил на стойку. Взяв остатки коричных кроликов, он накрыл их ладонями, согревая, а потом передал сыну вместе с салфеткой и вытащил две кружки, попутно откусывая кусочек от собственной булочки. — Тебе обычный или темный? — спросил элементаль, найдя две шоколадки. — Обычный, — ответил скелет с полным ртом еды. — Пфф, много теряешь, — пробормотал Гриллби. Он положил половину шоколадки на ладонь и, сжав ее, наблюдал, как горячий шоколад капает в кружку. — Темный — горький, — заявил Санс, поморщившись. — Ну да. Но не тогда, когда добавишь туда разных вкусностей, — прокомментировал элементаль, наливая молоко одной рукой, пока вторая вспыхнула ярко-красным, выжигая остатки шоколада. Он растопил вторую плитку в свою кружку и повторил процесс, а затем перенес кружки к Сансу и поставил перед ним. — Видишь, сейчас он горький, — начал Гриллби, — но если ты добавишь немного зефира, корицы и взбитых сливок, — перечислял он, с привычной легкостью добавляя все вышеназванное в кружку, — это сбалансирует вкус. Он закончил, демонстрируя идеальную чашку горячего шоколада. — Попробуй, — элементаль протянул чашку сыну и тот принял ее. Он отпил маленький глоток, снова посмотрел на шоколад и пожал плечами, на его лице появился намек на улыбку. — Все еще горько, — сказал он, элементаль фыркнул и забрал у него свою кружку, заменив другой. — Ты слишком молод и не обладаешь вкусом, чтобы оценить прелесть терпких нот этого изысканного напитка. — Бонни тоже его терпеть не может. — Вчера в баре Бонни слопала целый куст салата. Ее мнение не в счёт. Санс тихо рассмеялся, потягивая напиток из своей кружки. Между монстрами разлилась комфортная тишина, пока они смаковали шоколад, наслаждаясь компанией друг друга. Через некоторое время Санс уставился на темную жидкость и свое искаженное отражение в ней. Хотя ему нравилась тишина, он чувствовал, что должен что-то сказать, только не мог придумать что. Он не хотел начинать вынужденный разговор или отвечать на него. Разговоры между ними всегда были вынужденными? Санс знал, что всего пару месяцев назад он легко мог болтать с Гриллби ни о чем. Теперь же он едва мог взглянуть на него. Он скучал по этой связи и дружбе. Ему хотелось вернуть их, но одна мысль о том, чтобы открыть рот, вызывала страх. Теперь он боялся, что может потерять эту связь навсегда. И, может быть, эта дружба больше не сможет возродиться. Подобные мысли вводили Санса в уныние. Гриллби взглянул на ребенка и заметил померкшие зрачки, поникшие плечи и тяжелый хмурый взгляд. На его собственном лице появилось скорбное выражение. Санс всегда так легко переключался между счастьем и депрессией. Часы работы над тем, чтобы вызвать улыбку у ребенка, могли быть разрушены единственной мыслью или действием. Гриллби так старался обеспечить уют и следил за всем, что могло обидеть или задеть его, однако он вряд ли мог действительно что-то сделать, потому что проблема была не в нем или в Папирусе, а в самом Сансе. В разуме Санса не было фильтров, которые подсказывали бы, что действительно хорошо, а что плохо. Скелет много раз говорил, что понимает о чем думает, и что его мысли неправильные, но просто не мог поверить сам себе. Он чувствовал любовь, которую дарила его семья, и знал, что никогда не был для них помехой, но его первым порывом рядом с ними было сжаться и извиниться за то, чего он даже не совершал. От мысли о том, что Санс думает, будто Гриллби ненавидит его, элементаля мутило. Он знал, каким могущественным может быть собственный рассудок, когда он настроен против тебя. Но даже имея за плечами личный опыт, он не мог начать сравнивать его с ношей Санса. Об этой ноше бармен беспокоится постоянно, ведь она никак не становилась легче. По крайней мере, в прошлом Сансу удавалось достаточно быстро оправляться после приступов. Обычно это было чревато неделей или около того мрачного поведения, но потом он вновь находил себя и вставал, чтобы попытаться снова. Сейчас же складывалось впечатление, что даже просто держаться на плаву у него получается с огромным трудом. И эти мысли о самоубийстве… Гриллби не мог сидеть сложа руки, пока Санс справлялся в одиночку. Тот факт, что ребенок просто подумал о самоубийстве, ужасал его. Гриллби задавался мыслью, не так ли чувствовал себя его собственный брат, узнав о действиях младшего. Хотя Флинту могло быть еще хуже, ведь он узнал обо всем, когда Гриллби уже предпринял попытку. По крайней мере, у бармена был шанс избавить своего ребенка от ужаса самоубийства. Он хотел бы только быть уверенным, что его родительских сил на это хватит. Он уже был так близок к провалу, и не думал, что у него в запасе остались ещё попытки. Гриллби старался сделать все, что мог, но, возможно, ему недоставало чего-то, что облегчило бы его задачу. Может быть, у него было слишком мало опыта, чтобы растить Санса и Папируса. Черт, да одной этой ситуации уже было достаточно, чтобы записать Гриллби в негодные родители. — П… П-Пап… эм… — заговорил Санс, перекатывая кружку в руках. Гриллби вышел из задумчивости, и его низкое темное пламя взметнулось вверх, став почти нормальным. Череп скелета был опущен, зрачки в глазницах мерцали, но оставались ярким. — П-Пап поговорил… с тобой о… эм… о… т-травле? — Да, немного. А что? Пока Санс спал или дремал, Гриллби расспрашивал младшего о проблеме издевательств, с которыми тот столкнулся. Папирус по-прежнему был полон решимости избегать этой темы. Он пытался увести разговор в сторону, а если ему не удавалось, начинал отвечать как можно более неопределенно. Пару раз Гриллби удалось выудить из ребенка немного информации, но тогда он был буквально в нескольких секундах от того, чтобы пойти к директору и все ему рассказать. Папирус твёрдо стоял на своём, не давая Гриллби входить в школу. Он постоянно успокаивал опекуна, говорил, что все в порядке, все хорошо, но Гриллби не был дураком. Папирус выглядел таким несчастным, когда задумывался о чем-то, и Гриллби не один раз замечал, что домашняя работа скелета испорчена. Однажды Бонни осталась приглядывать за Сансом, а Гриллби отправился в школу, чтобы переговорить об этом, но там мало чем могли помочь, никто не знал зачинщиков и не видел, чтобы над Папирусом издевались. Завуч, однако, обещал Гриллби передать учителям, чтобы они получше присмотрелись к Папирусу. Он предложил направить ребенка к школьному консультанту, но когда Гриллби передал это скелету, тот не был в восторге. Гриллби всё же уговорил его пойти на одну встречу, однако после нее Папирус вернулся домой с сырым рюкзаком и наотрез отказался снова общаться с представителями школы. Он даже с Гриллби целый час не разговаривал. Элементаль уже был готов забрать сына из школы и найти для него другой вариант обучения, но как и все остальные его предложения, Папирус отверг и это. Гриллби, однако, не оставил свою идею — он попросил Бонни поспрашивать про домашнее обучение ребенка и даже думал насчет начальной школы в Водопадье. Хотя упорство, с которым Папирус старался держать Гриллби подальше от всей этой истории с издевательствами, было мучительно неприятным, элементаль не хотел просто стоять и смотреть, как его второй ребенок страдает. — О-о-он… эм… он не сдержал обещания, — сказал Санс, пытаясь улыбнуться, но улыбка вышла слишком натянутой и неубедительной. — Папирус обещал поговорить с тобой об издевательствах, если я поговорю с Фоли. Он, наверное, забыл. — Он… похоже, твёрдо решил не давать мне помогать, по какой-то причине, — пробормотал Гриллби, проводя рукой по лицу. — Я просто не совсем понимаю, что делать. Он не хочет уходить из школы, не дает мне вмешаться и никому не собирается ничего рассказывать. Каждый раз, как я пытаюсь протянуть ему руку помощи, он отказывается принимать ее, и я просто не знаю почему. Элементаль не мог пускать все на самотёк. Он всегда старался прислушиваться к своим детям, но это желание Папируса просто невозможно было выполнить. Его ребенок несчастен, и оставить все, как есть — не выход, неважно, насколько сильно Папирусу хотелось бы этого. — Эм, мы можем… ммм… поговорить с ним об этом завтра? Ты и я? —предложил скелет, и элементаль кивнул. — Ага, — вяло отозвался он, безучастно разглядывая пол. Но в следующее мгновение бармен отбросил свои депрессивные мысли, ведь, возможно, Санс сможет сделать то, что не удалось ему. — Эй, почему бы нам не заняться чем-нибудь завтра? После твоей терапии мы можем забрать Папируса из школы пораньше и все вместе куда-нибудь сходить? — Конечно, — ответил Санс, улыбаясь более убедительно. Гриллби попытался вернуть ему улыбку, но они оба не преуспели в изображении счастья, так что вернулись к своим напиткам, хмурясь из-за поведения друг друга. Гриллби хотелось пнуть себя за то, что по его вине на лице ребенка появилось такое скорбное выражение. Он должен помогать, а не ныть. Он должен дать своему сыну почувствовать себя лучше, легче, а не сидеть здесь и тонуть в жалости к самому себе. Он не должен вести себя, как ужасный отец. Но он не мог перестать. Бонни несколько раз пыталась подбодрить его, однако ей не удалось. Она настаивала на том, чтобы посидеть с детьми, пока он сходит поговорить со Шквалом, но бармен совершенно не горел желанием спускать с детей глаз, если в этом не было жизненной необходимости. И его здоровье стояло не на первом месте в списке приоритетов. Он в порядке. Ему просто… он не был уверен, что ему нужно. Санс продолжал нервно поглядывать на своего опекуна. Его потерянный, жалкий вид тревожил скелета и наводил на неприятные мысли. Словно на него вдруг начали указывать воображаемыми пальцами, и его самооценка скукожилась. Он отчаянно пытался понять, что сделал не так, чем вызвал подобное, но ничего не приходило в голову. Он постарался подобрать тему для разговора, но и с этим ничего не вышло. Судорожно отыскивая решение, Санс не придумал ничего лучше, чем сбежать. Он поставил кружку в раковину и соскочил со столешницы. — Эм, Пап скоро проснется, и эм… да… — он сверкал глазами в сторону выхода из кухни и потихоньку пятился. Элементаль сжал кружку, глубоко вздыхая, а затем тоже поставил ее в раковину. Позже, когда начнет отмывать засохший шоколад, он возненавидит себя за то, что не замочил их сейчас, но пока ему было плевать. — Санс, погоди… — вздохнул Гриллби, повесив голову и опираясь на раковину. Санс крепко сжал собственную руку, его испуганные глаза смотрели на опекуна, а душа лихорадочно билась. Элементаль повернулся к нему, он был таким высоким, что Санс сжался, светящиеся точки зрачков уменьшились до размера булавочных головок. — Прости, — сказали они одновременно. Гриллби замолчал, а руки Санса взлетели к его рту. — Чт... — Прости! — снова выпалил Санс, делая шаг назад. — Чт... Санс, не надо, — Гриллби осторожно шагнул вперед, но скелет отстранился. Гриллби сжал кулаки, злясь на самого себя. — Ладно, хватит. Санс не извиняйся. Ты не должен... Гриллби заметил напуганную защитную позу ребенка и замолчал. Что бы он ни делал, становилось лишь хуже. Гриллби глубоко вздохнул и опустился на пол. Санс так и стоял в стороне, сжимая пижамную футболку. — Можешь подойти, пожалуйста? — тихо спросил бармен, но скелет все равно выглядел настороженным. — Прости, я... — Санс, пожалуйста, — оборвал его Гриллби, пропуская сквозь пальцы пламя на голове. — Ты можешь просто подойти сюда? Я не сержусь на тебя. Совсем не сержусь. Тебе не нужно бояться и извиняться, просто… Он замолчал, когда ребенок подошел чуть ближе и уселся в полуметре от него. — ...Я-я... — Ты ни в чем не виноват, — твердо сказал Гриллби, глядя сыну в глаза. — Ты не должен извиняться. Ничто в этой ситуации ни в коем случае не является твоей виной. Я не из-за тебя расстроился. Я не сержусь ни на какие твои действия. Меня не задели никакие твои поступки или слова. Ты ни в чем не виноват, Санс. Пожалуйста, не извиняйся. Скелет кивнул и отвернулся от опекуна, обводя комнату взглядом. — Я злюсь только на себя. Вот и все. Ребенок кивнул, еще раз внимательно разглядывая свои ноги. — Но я не должен ведь об этом думать, хех? — сказал элементаль, грустно улыбнувшись. — Чувствую себя эгоистом, когда из-за меня беспокоятся те, кто мне дорог. Санс взглянул на него, сжав зубы. — Ты не должен… забывать о своих чувствах из-за других, — сказал он, Гриллби тихо фыркнул: — Думаю, нам всем троим надо над этим поработать, а? Санс сжал руки на уровне нижней челюсти и тихо вздохнул, беспокойно перебирая пальцами. — …Мы усложняем тебе жизнь? — спросил он, проглотив комок в горле. — М-мы… я сделал жизни всех хуж?.. — Хватит. Санс зажмурился и впился пальцами в свои плечи. — Ты никогда не делал и не сделаешь ничью жизнь сложнее или хуже. Вы с Папирусом ни в чью жизнь не внесли ничего плохого, — Гриллби толкнул ребенка в плечо, пытаясь привлечь его внимание, к счастью, ему удалось. — Поговори со мной, малыш. Что тебя тревожит? — Ты выглядишь таким несчастным, — всхлипнул Санс, невольно вздрогнув от прикосновения опекуна. — Я-я просто… М-может быть, ты, я-я думаю, был бы… эм… был бы счастливее без нас… иногда. Я-я утруждаю тебя, и от меня одни п-переживания, и я-я не стою таких проблем. Мне просто к-кажется, что я порчу... — Ты… Санс, — Гриллби на мгновение уткнулся лицом в ладони. — Малыш. Неужели ты правда не понимаешь, как сильно повлиял на мою жизнь? Ты, именно ты, не только Папирус, так много сделал для меня. Без вас моя жизнь была бы такой скучной и однообразной. Все одно и то же, Санс, работа и кровать снова, и снова, и снова. И я бы просто не замечал, насколько пуста моя жизнь, если бы не вы двое — те, кто показал мне, какой может быть семья. Без вас я, наверное, никогда не смог бы даже поговорить со своим братом. Благодаря тебе я, наконец, поднялся и не стал терпеть его поведение, потому что тебя это расстраивало. И благодаря вам мне удалось возродить разорванную связь с моей семьёй. Без вас я не смог бы вырасти, как личность. Не узнал бы, каково жить в таком доме или как греет душу, когда удается вызвать твою улыбку, если у тебя был плохой день. У меня не было бы никого, с кем можно поговорить или попытаться помочь и понять. Ты сделал меня лучше, Санс. Помог мне взбодриться, когда я чувствовал, что сдаюсь. Ты по максимуму тестировал мои кулинарные способности со своей странной одержимостью хот-догами. Вы показали мне, как важна семья и каким решительным я могу быть, чтобы защитить эту семью. Я в жизни не был так напуган, как в тот день, когда вы с Папирусом пропали. Мне было так страшно. Я не представлял, куда вы делись, и успею ли я найти вас вовремя, пока не случилось ничего ужасного. Вы помогли мне понять мою собственную ценность, и меня каждый раз ставит в тупик, почему вы решили остаться или почему относитесь ко мне, как к отцу. Но вы относитесь, так что, похоже, даже если я так не считаю, но все же делаю что-то правильно. И я знаю это, благодаря вам. * — Ты замечательный отец! — объявил Санс, Гриллби сухо рассмеялся. — А ты отличный парень, но это не всегда легко заметить, ага? Скелет беспокойно взглянул на опекуна. — У всех бывают сложные дни, Санс. Думаю, Папирус — хороший пример того, что не каждый может быть позитивным лучиком солнца все время. Сомнения есть у всех, и у каждого есть страхи — у тебя, у меня, у Бонни. Просто есть. Единственное, что мы можем — оставаться вместе, когда нам плохо, принять протянутую руку помощи и подняться на ноги. Вы знаете, что я всегда буду с вами, а я знаю, что вы будете со мной. Но иногда проще погрязнуть в унынии на несколько часов, чем найти в себе силы и собраться. — Я хочу, чтобы ты собрался. По-моему, ты великолепный отец. Самый лучший. Гриллби погладил Санса по затылку. — Я знаю, Санс. И я рад, что ты так думаешь. Я очень забочусь о вас двоих, и мне приятно понимать, что вы чувствуете то же самое. Ребенок скрипнул зубами, открыл рот, а потом закрыл. Через несколько секунд он, наконец-то, судорожно вздохнул и заговорил. — Ты... — скелет остановился, издавая тихие беспокойные звуки, а затем продолжил. — Ты заботишься о нас… потому что ты нас подобрал? Элементаль не ответил, явно сбитый с толку этим вопросом. — То есть, может, ты… Стал бы ты волноваться о нас, если бы нас взял кто-то другой? Ты бы нас тогда вообще заметил? Элементаль выпрямился, а на его лице проступила обида. — Конечно. Я бы все равно волновался. Все в этом городе волновались, и я не исключение. Были бы вы под моим наблюдением или нет, ничего бы не поменялось. Я бы все равно заметил вас, видел бы ваш прогресс и наблюдал, как сильно вы меняетесь с течением времени. То, что вы не были бы под моей опекой, не значит, что вас не было бы в моих мыслях. — И ты думаешь, что другие чувствуют то же самое? — Судя по тому, сколько вопросов мне задают про вас двоих — да. Местные монстры заботливые, не все это показывают, но им не все равно. Санс сидел на полу, положив голову на колени. — Ага. — Но это тоже бывает сложно заметить, — добавил Гриллби, глядя в потолок. — Даже если они каждый день говорят тебе, что волнуются и что ты не напрягаешь их, поверить все равно сложно, — его взгляд упал на сына, который наблюдал за ним со слабой улыбкой, а затем вернулся к потолку. — Мне потребовалось время, чтобы заметить. Кое-кто слишком долго и слишком сильно упрямился. Но когда ты находишься в таком депрессивном состоянии, — он сделал паузу, закрыв глаза, — то никак не можешь справиться с ощущением, будто ты никому не нужен и сделаешь всем одолжение, просто исчезнув. — Но ведь это не так? — Совсем не так, — открыв глаза, Гриллби уперся головой в шкафчик позади. — Однако, чтобы понять это, мне потребовалась комната, заполненная взволнованными монстрами, которые переживали и боялись, что я умер. Но, эй, мы... или, точнее, я, здесь, верно? Три неудачные попытки и весь Сноудин, ломящийся ко мне в палату… только тогда до меня дошло, — выражение Гриллби было печальным, а огненное тело мягко мерцало, отсвечивая серым. — Я просто хочу, чтобы ты понял это прежде, чем придумаешь пытаться... — в его руку вцепилась какая-то сила, и Гриллби вздрогнул. Он опустил взгляд вниз и обнаружил Санса, который смотрел на него, слезы капали с его костяных щек. — Я и не думал. Я не хочу этого. Не хочу, — прошептал Санс, опекун обнял его за талию, перетягивая к себе на колени. — Я знаю, Санс, — успокоил Гриллби ребенка, нежно уткнувшись носом в его макушку. — Ты хочешь поправиться, и это самое главное. — Да, — подтвердил скелет. — Я-я просто боюсь, х-хотя не должен. — Мы все чувствуем что-то, Санс. Хотя это не значит, что наши ощущения такие, как нам хочется. Ты чувствуешь то, что чувствуешь. Единственное, что имеет значение — сделают ли тебя эти чувства лучше или ты дашь им взять над собой верх и поглотить. Муха всегда будет бояться паука, но это не мешает жукам прогуливаться рядом с логовом Маффет. Санс шмыгнул и, отстранившись от опекуна, в растерянности посмотрел на него. — Что за Маффет? Гриллби фыркнул. — Она рулит продажей паучьей выпечки. — Паучьей выпечки? — Удивительно, что ты о ней не слышал. Фиора всегда говорила, что дети в школе постоянно шутят, будто Маффет запекает детишек в свои пироги. Глазницы Санса расширились, а тело напряглось. — Она это делает?! — Нет, она безобидная. Я видел ее несколько раз в Жаркоземье, ее угощения не так уж плохи. Хотя цену она, конечно, заламывает, — закончил Гриллби. Санс посмотрел на входную дверь и слегка нахмурился. — Мне казалось, что я знаю все про Подземелье. Мы с Папирусом бывали везде, и я думал, что не осталось незнакомых нам мест, однако вот. Все всегда говорят о том, насколько мало Подземелье, но для меня оно все равно остается слишком большим. Многие упоминают Поверхность, солнце и звезды, а я все еще исследую Сноудин. Я не знал о Маффет, или о глубинных пещерах Водопадья, или об открытой поляне в лесу Сноудина. Все мечтают о большом мире и свободе, но у меня это уже есть, — сказал Санс, и его опекун задумчиво хмыкнул. — Народ часто мечтает о том, чего не имеет. Осталась всего кучка монстров, кто знает, как поверхность выглядит на самом деле. И даже так, это было настолько давно, что сейчас никто не может знать наверняка, что там. Наверное, именно поэтому ты все время слышишь, как все говорят о солнце и звездах. Вещах, которых у нас нет и, может быть, никогда не будет. Небо, луна, не быть запертыми в пещерах под горой. Здесь есть еще так много мест, чтобы исследовать их, но однажды вы это сделаете, и тогда — все. От такого можно заработать клаустрофобию. Они чувствуют себя так же, как вы когда-то, — сказал Гриллби, глядя на своего ребенка. — Запертыми в ловушке на долгое время, зная, что снаружи есть так много всего, но понимая, что могут никогда этого не увидеть. Вам повезло увидеть то, что вы хотели. Но все остальные все еще ждут. Санс нахмурился и протянул руку к рубашке опекуна. — Ты скучаешь по Поверхности? Гриллби обдумал свой ответ, а затем кивнул. — Да, скучаю. Как один из немногих монстров, кто помнит, что на самом деле она выглядела как… Ну, наверное, это трудно объяснить. Когда я смотрел на нее, будучи ребенком или подростком, ничего меня не удивляло. Тогда я даже не думал, что эти воспоминания будут что-то значить. Я помню ночное небо таким, каким оно было всегда. Ничего необычного. И сейчас, оглядываясь назад, это так странно, потому что я помню это ощущение, как что-то само собой разумеющееся, но в то же время на него накладываются мои нынешние чувства. Наверное, мне любопытнее посмотреть, похожа ли она на мои воспоминания. Хочу взглянуть на звезды и луну, интересно, они такие же яркие и светящиеся, как я помню? Или просто точки в ночном небе. Буду ли я вести себя так, как будто для меня все совершенно новое или увижу все тот же старый мир и просто пожму плечами? Ну, а ещё, наверное, я все же боюсь того, что может случиться, если барьер рухнет. Последний раз, когда мы видели людей, шла война. Они сильнее нас во многом. Что если барьер спадет, и они придут убить нас? Большинство монстров не переживают по поводу людей. Все, что они знают о них — истории и легенды. Дети их боятся. Взрослые опасаются. Некоторым просто все равно. Ты можешь думать и считать все, что угодно о неизвестном, но пока не встретишься с ним лично, так и не узнаешь, как отреагируешь. Хотя, мне кажется, вам это знакомо. Вы не имели понятия, чего можно ожидать за стенами лаборатории. Вы переложили все свои знания на этот мир. Ты думал, что все здесь такие же, как Гастер, всё имеет свою цену и каждый желает вам зла. Но потом вы поняли, что это не так, — закончил элементаль, Санс повозился с рукавом его рубашки. — Ты боишься людей? — Не… боюсь, — заявил элементаль. — Ну, по крайней мере, не потому, что они могут ранить меня. Я не боюсь того, что человек может распылить меня, потому что у меня есть маленькое врожденное преимущество, — Гриллби поднял руку и посмотрел на искры пламени, кружащиеся вокруг его вечно горящего тела. — Люди снаружи на самом деле слабы. Черт, я помню, как в детстве обжег одному руку, просто прикоснувшись. Большинство монстров здесь внизу не такие мясистые, как люди, но и угрозы они не представляют. А я со своей магией могу причинить кому-то вред, и это меня беспокоит. Думаю, я ещё и поэтому не очень хочу уходить. Меня не радует перспектива быть ходячей опасностью. Я никогда не беспокоился об этом здесь, внизу, потому что монстры куда выносливее людей, — элементаль положил руку на череп Санса, и скелет, ощутив тепло, поднял на него глаза. — Странное чувство — знать, что только этого достаточно, чтобы объять человека огнем и убить его. Люди… — рука соскользнула, упав на колени бармена, его глаза смотрели в пустоту. — Людям, на самом деле, очень больно от огня. Очень, очень больно. Элементаль умолк, и ребенок увидел страдальческое выражение на его лице, такое же страдание отразилось и на лице скелета. — Люди правда такие плохие, как говорят? Гриллби моргнул. — Некоторые. Монстры лучше. Говорят, что монстры состоят из доброты и любви, конечно это не научно, но я не встречал такого монстра, кто не предпочел бы оружию слова. О людях я того же сказать не могу. — Если человеку суждено будет упасть вниз, ты будешь его бояться? — спросил Санс, и Гриллби резко вдохнул. — Я боюсь разрушений, которые он может принести, больше, чем самого человека, — с опаской признался он. Скелет решил оставить эту тему, выбрав другую. — Чего тебе больше всего не хватает с Поверхности? — Смены сезонов, наверное. Здесь внизу их нет. В Сноудине всегда снег, а в Жаркоземье — жара. Ни дождя, ни зимы, ни осени. Хотя мы говорим, что сезоны у нас есть, и иногда что-то происходит, но это не то же самое, — Гриллби прислонил лоб к черепу ребенка и пощекотал его ребра. — А что тебе больше всего нравится в Подземелье? Санс задумался, вспоминая все, что приносило ему счастье за пределами лаборатории. Но не смог выбрать что-то одно. — Это, — Санс обвел взглядом дом, его дом. — Ты, Папирус, этот дом. Этот дом, где живет семья. Две вещи, о существовании которых я даже не подозревал и никогда не думал, что у меня это будет. Но теперь мысль о том, что кто-то может у меня это отнять, пугает больше, чем перспектива вернуться в лабораторию. Санс сжал рубашку Гриллби, тот обхватил дрожащие ладони ребенка и привлек его внимание. — Ты не потеряешь ни одной из этих вещей, — сказал бармен скелету, который смотрел на него печальными глазами. Санс собрался открыть рот, чтобы ответить, но остановился, услышав шаги наверху. — Санс? — позвал Папирус, спускаясь по лестнице. — Папа? — На кухне, — ответил Гриллби, и маленький скелет просунул голову в дверной проем. — Так рано, почему вы не спите? — он сам явно не до конца проснулся. — Не спалось, — ответил Санс с улыбкой. — Все хорошо? — спросил Папирус, глядя на пару монстров. — Все нормально. Мы просто разговаривали и не хотели будить тебя, — ответил Гриллби, и Папирус шагнул в комнату. — Почему вы на полу? Бармен освободил одну руку и поднял ее. — Присоединишься к нам? Папирус коротко рассмеялся, качая головой. — Я бы лучше посидел на кровати, чем на полу, — признался он, но все же сел, привалившись к опекуну. — У Санса был плохой сон? — спросил младший брат. — Да, но теперь все в порядке. У тебя тоже? Папирус пожал плечами и протянул руку, чтобы взять ладонь брата. — Да. Наверное. — Хочешь поговорить об этом? — Хм… нет. Все нормально. Просто ерунда, — пробормотал он, Санс сжал пальцы своего брата. — Обещание, — пробурчал он, заставив Папируса напрячься. Младший отвернулся. Ему явно было неприятно упоминание об обещании, которое он поклялся выполнить. — Мы можем поговорить об этом завтра, — обратился Гриллби к своим детям, поднимая их обоих с пола. — А сейчас давайте попробуем поспать еще несколько часов. Я не хочу, чтобы завтра вы были вялыми. Мы обо всем поговорим утром, ладно? Санс кивнул, а Папирус только тяжко вздохнул. — Ладно. Однако утром Папирус ни словом не обмолвился о своём обещании, но вместо этого пообещал все сделать после школы. Пара монстров неохотно согласилась, хоть им и не хотелось, чтобы маленький скелет шел в школу, если издевательства были такими плохими, как они опасались, однако оптимизм Папируса и его уверенность сдержали их порывы. Папирус знал, что они хотели помочь, но мысль о том, что его семья будет втянута в проблему, с которой он мог бы справиться сам, заставляла его чувствовать себя обузой. Издевательства были тяжелыми, но не шли в сравнение с тем, что переживал его брат. Какое-то время Папирус мог бы вынести парочку хулиганов. Или, по крайней мере, он думал, что мог. Стоя перед дверью в свой класс и понимая, что сегодня его учительницы нет, он быстро терял свою уверенность. Из-за отсутствия учителя у Папируса не было никакого выбора, кроме как провести часть утра на улице с остальными детьми. Глубоко вздохнув и сглотнув комок в горле, Папирус распахнул двери школы и быстро прошел на край игровой площадки. Держась у стены, которую было не видно от двери, он опустил голову и в одиночестве сел на скамейку. Несмотря на отчаянные попытки оставаться незамеченным, его увидели. Куртку потянули назад, и он охнул, ощутив холодный снег, упавший за шиворот. Вскочив на ноги, он лихорадочно вытряхнул его из куртки. Из-за скамейки послышался гогот, он поднял взгляд и обнаружил Райана, Митча и Гека, смеющихся над ним. — Эй, Папирус, — усмехнулся Райан, навалившись на скамейку. — Удивлен, что ты здесь. Ты всегда прячешься в классе, до того, как мы успеем даже поздороваться. Папирус не ответил. — Похоже, сегодня здесь нет мисс Люмие, чтобы спасти тебя. Знаешь, что это значит, болтун? Скелет охнул, когда его грубо толкнули в снег. — Это значит, что тебе не к кому бежать плакаться, уродец, — Райан пнул землю, осыпая Папируса комьями снега. Прозвенел звонок, Митч, ухмыляясь, поднял рюкзак, который скелет оставил на скамейке, вывалил содержимое на землю и принялся топтать грязными сапогами. — Увидимся в классе, Папирус, — заржала троица и убежала, по пути распинав его вещи. Малыш зажал ладонями рот, слезы покалывали глазницы. Поднявшись, он отряхнулся от налипшего снега и попытался очистить мокрые школьные принадлежности от грязи, но большая часть была безвозвратно испорчена. Засунув все в сумку, скелет поплелся в класс. Он опоздал на урок, но, похоже, заменяющему учителю было все равно, он просто велел ему занять свое место. Подойдя к парте, Папирус поставил мокрый рюкзак на пол и сел. На столе была записка, но он не стал читать ее, зная, что в ней, скорее всего, оскорбления. Он просто бросил ее в рюкзак, как и все остальные. Скелет вытащил папку с домашним заданием, но одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что оно испорчено. Бумага полностью размокла от снега и грязи и сделала нечитаемой всю верхнюю половину. Папирус опустил голову на стол и оставался в таком положении до тех пор, пока учитель не подошел забрать задание. — Домашняя работа? — спросила заменяющая учителя, и Папирус поднял голову. — У меня ее нет, — ответил он, женщина нахмурилась, отмечая что-то в своем планшете, а затем двинулась дальше. Папирус слышал хихиканье за спиной, но проигнорировал его. Даже когда здесь была мисс Люмие, издевательства были достаточно плохими, без нее они стали просто невыносимыми. Не было никого, кто мог остановить хулиганов, а заменяющая, кажется, оставалась совершенно слепа к тому, что происходит. Когда она отворачивалась, в скелета летела бумага и мелкие предметы. Его закидали бумажками, Райан, Митч и Гек делали это так, будто целью их жизней было расстроить Папируса всеми возможными способами. Они крутились рядом с Папирусом и поочередно пинали его парту и стул. — Слышал, твой брат сорвался и совсем съехал с катушек, — прошептал Папирусу ребенок-ящерица. — Осторожнее, Гек, а то он нажалуется своему папане, и тот снова прибежит говорить с директором об издевательствах, — сказал Митч насмешливым тоном. — Гриллби даже не его настоящий отец. Я уверен, он даже не заботится о вас. Он, наверное, из жалости вас взял. Наверняка он уже пожалел об этом, когда узнал, что вы психи. Мне его так жаль. Зуб даю, ваши настоящие родители избавились от вас. Папирус хранил молчание, каждая капелька его сил уходила на то, чтобы не расплакаться на глазах у всего класса. День еще даже толком не начался, а издевательства продолжались. В него кидали записки, со всех сторон шептали оскорбления, и Папирус обнаружил, что даже его карандаш украли, пока он выходил к доске решить уравнение. Гек, сидевший позади него, постоянно пинал его стул, заставив Папируса упасть, и весь класс посмеялся над ним. Все это происходило так часто, что заменяющая решила, будто он делает это нарочно, и выставила его в коридор. Не прошло и двух часов, а Папирус был готов расплакаться. Когда ему разрешили вернуться в класс, он понимал, что не продержится обед или даже перемену без своего учителя, которая помогала ему. Когда он вернулся, то обнаружил, что обед из его рюкзака пропал. А с последними оскорблениями в адрес его семьи, которые сыпались на него, и мощными ударами по стулу он почувствовал, что не может больше держаться. Он тихо вырвал лист бумаги, сложил его пополам и сунул в карман вместе в ручкой. — Можно мне выйти в туалет? — попросил Папирус у заместителя, которая только кивнула, отмахнувшись от него. Ноги быстро несли его в туалет, желая поскорее скрыть от обидчиков. Запершись в кабинке, он вытащил лист бумаги и ручку. Он не мог оставаться здесь до конца дня. Папирус был в отчаянье. Он должен сделать что-нибудь, потому что одна мысль о том, чтобы остаться здесь, была ужасной, слезы начали собираться в глазницах. Глубоко вздохнув, Папирус снял колпачок с ручки и начал писать. Он не знал, сработает ли его план, но, честно говоря, ему было все равно. Он пытался. Он так старался оставаться храбрым и справиться с ними сам. Но он больше не мог. Ему было неважно, в какие неприятности он попадет. Он не волновался о том, что кто-то узнает или что его поймают. Все, о чем думал Папирус — как уйти, и если это означало подделать освободительную записку, то так тому и быть.