My Fault/Моя вина

Гриллби, сгорбившись, просидел на кровати весь последний час. На тумбочке рядом с будильником лежали две папки: одна синяя, другая оранжевая. Ему становилось дурно всякий раз, когда он смотрел на них. Каждый миг, что он провел, прикасаясь к ним, он ощущал себя настолько мерзко, будто его пачкала какая-то невидимая грязь. Его мысли не могли задержаться на мире вокруг больше чем на несколько минут. Они постоянно возвращались к пониманию того, что дети скоро вернутся домой или что Герсон позвонит и попросит забрать их. Затем, после того, как ему в голову приходили мысли о детях, его взгляд опускался к папкам, и он снова погружался в глубокую задумчивость. В мире не существовало ничего, что могло бы подготовить его к тому, что он увидел. Просто не существовало. Одной лаборатории было достаточно, чтобы заставить душу элементаля разболеться так сильно, что его тело на самом деле выцвело и потеряло форму. Одно дело было выслушивать рассказы Санса, слышать обо всех ужасах, которые происходили с ним, и совсем другое — побывать в месте, где все это случилось… Оно оказалось таким маленьким. В коридоре было максимум десяток дверей, и большинство комнат пустовали. Когда Гриллби показали тестовые камеры и операционную, он был благодарен Азгору и Туру за то, что они оставили его и дали Гриллби уединение, в котором он нуждался, но не мог попросить сам из-за того, что голос отказал ему. Рассказы его сыновей отзывались в голове, когда он смотрел на большой стол в середине комнаты. Ремни, которыми детей к нему привязывали, были сильно потерты, и одного взгляда на них хватило, чтобы запястья элементаля заныли от какой-то странной фантомной боли. Он отчетливо видел вырывающихся и бьющихся в фиксаторах детей, что кричат, взывая о помощи, или рыдают от боли. В голове Гриллби всплыло увиденное им раньше фото, когда он перевел взгляд на стеклянную стену, отделяющую тестовую комнату. Это было самое большое помещение, и, очевидно, многие панели и части в нем были заменены. Комната все еще носила следы повреждений, там были подпалины, вмятины и царапины. Бармен вспомнил истории и проследил отметины от выстрелов, которые по приказу делал его сын. Хотя именно в этой паре комнат Санс страдал больше всего, самое тяжелое потрясение Гриллби пережил, находясь в камере скелетов. Она была маленькой. Настолько, настолько, настолько маленькой. Больше похожей на большой шкаф. Стены, потолок и пол пестрели отметинами: некоторые казались сделанными намеренно, другие выглядели так, словно кто-то просто обезумел и начал атаковать стены. Нетронутым остался лишь один уголок, и Гриллби, присев рядом, просто смотрел туда минут двадцать. В этом месте его дети так долго находились. Эта комната — та самая комната, где их держали. Этот стол — тот самый стол, к которому их привязывали. Эта большая пустая камера — та самая большая пустая камера, в которой они были вынуждены тренироваться. Это то самое место, где их прятали. Все это помешало им иметь жизни, которые они заслуживали. Это все ранило и ломало их таким огромным количеством способов. Место, в котором они погибли бы, замешкайся Санс хоть на секунду. Гриллби тряхнул головой, все его тело дрожало. Он сделал несколько глубоких вдохов и поднял руки, чтобы провести по своей пылающей голове, но остановился, взглянув на папки. Эти проклятые папки. Азгор вывел Гриллби из лаборатории и бессчетное количество раз спросил, точно ли он хочет увидеть эти папки. Элементаль ответил, только когда лифт закрыл двери и поднял их на уровень Азгора. Когда они покидали лабораторию, Тур остался внутри, позволив Королю и Гриллби отправиться в дом Короля вдвоем. Ушло несколько минут и две кружки чая, чтобы Азгор, наконец, достал документы. — Как договаривались, — сказал Азгор, толкая папки через стол. Гриллби напрягся и сглотнул, разглядывая их, затем осторожно протянул руку и поднял. Разница между ними была почти пугающей. Оранжевая — и Гриллби предположил, что она принадлежала Папирусу — была тонкой. Он отстраненно подумал, насчитается ли в ней больше тридцати страниц? Она была несравнима с потертой и толстой папкой Санса. Первые страницы оказались одинаковыми в обеих. Слева были приколоты листы с основной информацией и две фотографии. Оба снимка Папируса были печальными, скелет тупо пялился в камеру, больничная роба была слишком велика ему. На втором снимке стала заметна разница в возрасте, но выражение лица осталось прежним. Однако ситуация Санса была иной. С первой фотографии его сын приветствовал элементаля улыбкой и выглядел намного младше, чем сейчас. Гриллби чуть не засомневался в собственном зрении. Но все так и было. Его сын ярко улыбался в камеру, как будто это обычная школьная фотография. Одеяние было большим, однако, казалось, Санса это не волнует, хотя из-за этого он стоял немного неловко, но улыбался во все зубы. Нижнее фото оказалось таким, как Гриллби и ожидал. Чего он не ожидал, так это маркировки, которая мгновенно привлекла его взгляд. Одной рукой Санс прижимал к себе другую, на которой были выгравированы символы ВингДинга. Гриллби ощутил, как от их вида онемело его тело. Маркировка, которую Санс так сильно ненавидел. Та, которую он соскоблил со своей руки. Его клеймо. Это был не сын Гриллби, а просто имущество. Скелет выглядел сломанным больше, чем Гриллби когда-либо видел, и совершенно неузнаваемым. Санс казался таким маленьким, его пустые глазницы были направлены к полу. Он сжимал свою клейменную руку, а его душа была выставлена на обозрение. Душа — маленькая и слабая, едва светящаяся, но магия, искрящаяся вокруг нее, говорила Гриллби, что Санс был напуган. Дальше стало только хуже. К ужасу Гриллби, большая часть текста пропала, не оставив никаких объяснений, хотя ничто не смогло бы этого оправдать. Единственная информация, которая осталась, касалась исключительно Санса и Папируса, ничего о Гастере. Кроме этого остались фотографии, и их было много. Всего несколько можно было считать хорошими, и еще меньше походили под оценку «сносные». Остальные просто документировали пытки. Гриллби боялся даже притронуться к ним. Его тело и магия настолько дестабилизировались из-за эмоций, что одна ошибка могла привести к тому, что любой горючий материал мог вспыхнуть. Если бы его сын не был заинтересован в получении этих файлов, Гриллби с радостью сжег бы их, превратив не более чем в пепел. К счастью, Азгор был рядом, чтобы предложить любую помощь, которую мог. В общей куче Гриллби нашел те фотографии, о которых говорил Санс. Он тут же перевернул их и отложил, и ему пришлось проделать это со многими другими после этих. Они не несли ничего кроме боли, и Гриллби не был уверен, сколько еще его душа сможет выдержать. Самым запоминающимся было последнее, что показал ему Азгор. Король подтолкнул через стол три диктофона, и Гриллби уставился на них. — Когда мы с Туром впервые их обнаружили, мы не проигрывали записи полностью. Обычно мы останавливались на середине, так как не ожидали ничего кроме очередного статического шума. Хотя один он проиграл до самого конца, — он указал на средний, — и мы обнаружили, что там есть какие-то голоса. Санса и Папируса, если быть точным. Пальцы Гриллби впились в ткань его брюк. — На этом, — Король указал на первый, — Санс, я думаю. Он говорит на ВингДинге, так что я не смог понять его, а на среднем голоса их обоих. Азгор замолчал, и элементаль взглянул на последний диктофон. — А третий? — спросил он, едва узнав собственный голос. — …Я дал тебе обещание предоставить всю информацию, которую мы нашли о них, — сказал Азгор, у которого под глазами залегли тени. — Вот почему я отдаю тебе все. Но я… пожалуйста. Я сделал свою работу и выполнил свою часть сделки, но не давай ему слушать эту запись, — Азгор смотрел на Гриллби темными искренними глазами. — Прошу тебя, просто избавься от нее. — Проиграйте ее, — попросил Гриллби, но Азгор покачал головой. — Прошу, не делай этого. — Проиграйте запись, или это сделаю я. Азгор не сдвинулся с места, так что Гриллби протянул руку и придвинул диктофон к себе. Не отрывая от него взгляда, он нажал на «плей». Азгор закрыл глаза, воздух наполнил статический шум, который в какой-то момент оборвался. — …Где Папирус? Гриллби затаил дыхание, услышав голос своего старшего сына. Затем долгое время был только статический шум, прежде чем голос Санса зазвучал еще раз. — Я не хочу этого. Я хочу Папируса… НЕТ! Не делайте ему больно!.. Я приму это! Приму, пожалуйста! Не мучайте его!.. Нет, извините, пожалуйста... Да! Да, все, что Вы хотите! Я приму это, пожалуйста, только не делайте ему больно. Запись снова превратилась в статический шум, и Гриллби решил, что она закончилась, но Азгор лишь отвернулся, на его лице читалось страдание. Гриллби приготовился, ожидая того, что будет дальше. Комнату заполнил крик на высокой ноте, и тело Гриллби тряхнуло. — ИЗВИНИТЕ! ИЗВИНИТЕ! Я НЕ МОГУ! ОСТАНОВИТЕ ЭТУ БОЛЬ! НЕ МОГУ! ИЗВИНИТЕ! ГОРИТ! ПРОШУ! ХВАТИТ ЭТОГО, Я НЕ ВЫНЕСУ! НЕ ВЫНЕСУ! ХВАТИТ... Санс еще раз громко закричал, и Гриллби ударил кулаком по диктофону, разбив его на части. В комнате повисла жуткая тишина. Гриллби опустил взгляд на разбитый диктофон, его пламя было цвета красного дерева. Душа бешено, почти болезненно колотилась в груди, он задыхался. Около минуты в его голове не было ни одной мысли. Единственное, что было в нем — невыносимая боль и разрастающийся обжигающий гнев. Он медленно поднял кулак, на столе остались следы от его пальцев, когда он убрал их с разбитого устройства. — Они все такие? — спросил он тихим голосом. — Нет, только этот. Гриллби не стал проигрывать остальные. Он сложил материалы в пакет, который ему дал Азгор, быстро попрощался и ушел. Он сел на паром до дома, не останавливаясь в Водопадье, чтобы забрать детей. Когда Гриллби вернулся домой, он взял файлы и поднялся вверх по лестнице в свою спальню, крепко сжимая их пальцами. Он вошел в комнату и запер дверь, хотя был один в доме. С запертой дверью самообладание отказало ему. Бармен положил файлы на стол и сел на кровать, где и оставался все это время. Ему нужно было бы встать, но он не мог. Одна мысль о том, чтобы подняться, уже утомляла его настолько, что не хотелось ее даже рассматривать. Ему нужно было бы проверить своих детей, узнать, вдруг он им нужен. Однако мысли о них заставляли его душу ныть в груди. Он любил их, звезды, как он их любил. Его взгляд никогда не изменится, любовь никогда не ослабеет, семейные узы не разрушатся. Хотя после того, как увидел эти фотографии, Гриллби волновался о том, насколько сильным у него получится оставаться рядом с ними. В одиночку он не мог сохранять хладнокровие, а стоит позволить себе хоть мгновение свободы, он может допустить ошибку. Он хотел утопить их в ласке и похвалах. Дать им все, что они хотели, показать им, что они нормальные и счастливые, и свободные. Они никогда больше не будут испытывать боль, им не придется бояться, не нужно прятаться. Он просто хотел, чтобы они были счастливы. Гриллби знал, что его старания, в конечном счете, могут их задавить. Но не был уверен, сколько времени ему понадобится, чтобы прийти в норму. Чтобы забыть все, что он видел, и просто смотреть на своих сыновей как на двух детей, которых он нашел на улице, а не как на пару экспериментов, переживших пытки и издевательства. В любом случае, они были его детьми, в любом случае, они были его сыновьями. Этого ничто не могло изменить. Это никогда не изменится. Но воспоминания о фотографиях и лаборатории были еще слишком свежи в памяти, и он не мог стать самим собой. Гриллби не хотел беспокоить Санса и знал, что Папирус наоборот будет наслаждаться повышенным вниманием. Бармену просто нужна минутка, или час, или год. Просто время, чтобы забыть, преодолеть, справиться. Его тело с трудом поддерживало стабильность, и элементалю на самом деле не хотелось, чтобы пламя вышло из-под контроля. Глубокий вдох. Успокойся. Вдох. Выдох. Всего двадцать минут, и он позвонит. Всего двадцать минут и, эх, может быть, немножко стабильности... — Папа! — позвал Папирус, и Гриллби приподнял голову, когда услышал, как открылась входная дверь. — Папа, ты дома? Пожалуйста. Нет… Он поднялся, заработав лёгкий приступ головокружения, и, пошатываясь, подошёл к двери. Пальцы Гриллби сомкнулись вокруг ручки, готовясь не дать двери открыться. Он провел большим пальцем над замком. — Гриллби, — на этот раз позвал Санс, и Гриллби повернул замок и попятился от двери. Ему нужна минута. Его мысли были слишком разрозненными. Тело слишком блеклым. Он услышал шаги, которые поднимались вверх по лестнице, и затаил дыхание. — Гриллби? В его дверь постучали. — Подождите, — выдавил Гриллби и задумался, слышно ли было сквозь дверь, как трещит его голос. — Ты в порядке? — спросил Санс, Гриллби напрягся, когда увидел, как ручка повернулась, но застряла из-за того, что сработал замок. — Гриллби, почему дверь заперта? — Может, он готовит вечеринку-сюрприз внутри, — тихо ответил Папирус. — Просто дайте мне минутку! — сказал Гриллби, оборачиваясь, и подавился воздухом, когда увидел файлы. Он кинулся к ним, подхватил со стола, и, оглядевшись вокруг, поискал место, где их спрятать. Его взгляд упал на шкаф, и он подошел к нему. Открыв дверь, Гриллби взглянул на верхнюю полку. Она была пустой за исключением коричневой коробки, которая содержала военную форму элементаля и его разрозненные воспоминания о прошлом. Даже сейчас смотреть на них было больно. Посмотрев вниз на папки, элементаль встал на цыпочки и поднял коробку, чтобы положить их под нее. Он вернул коробку на место, закрыл дверь и громко вздохнул, когда с этим было покончено. Раздался новый стук, он промолчал, молясь, чтобы его дети как-нибудь ушли. Понимая, что этого не произойдет, он оттолкнулся от шкафа и посмотрел на него, чтобы убедиться, что все закрыто и нет никаких признаков наличия папок. — П-повеселились на улице? — спросил Гриллби, надеясь, что нормальность вопроса даст ему немного времени и поможет сосредоточиться. Дышать. Просто дышать. Не слишком ли он горячий? Не слишком темный? Он слишком темный, черт. Но он не мог стать светлее, просто не мог. Его метания по комнате только заставили душу быстрее биться от осознания, что придется открывать эту дверь. Ужас плескался у него в животе, и элементаль беспомощно захныкал. — Ага! Мы с Андайн... — Папа, открой дверь, — потребовал Санс. Гриллби резко выдохнул. Почему он такой нетерпеливый? Где он этому научился? Гриллби дал ему все время мира для восстановления, да и у Папируса терпения было с лихвой. — Гриллби! — Санс подергал ручку еще раз, но было все еще заперто. — Гриллби. Открой ее. Элементаль крепко сжал кулаки и, дрожа, подошел ближе к двери. — Гриллби. Открой... — Ладно, — сказал он, перебив сына, когда оказался прямо у двери. Бармен протянул руку и аккуратно повернул замок, его пальцы обхватили ручку, и он уставился на закрытую дверь. Он выдохнул воздух, который задержал, и повернул ручку. Замок щелкнул, отрываясь, но дверь никто не толкнул. Последний раз вздохнув, Гриллби наконец-то отворил ее. Санс и Папирус сделали шаг назад, наблюдая за ним. Волна беспокойства окатила Папируса, но он быстро скрыл это, Санс просто выглядел более расстроенным и взволнованным. — Ты что-то рассказывал, Папирус? — осторожно спросил Гриллби, и скелет только моргнул, собираясь с мыслями, чтобы продолжить. — Мы с Андайн нашли кристалл под мусорной кучей, — Папирус вытащил камень из кармана, демонстрируя дымчато-белый кристалл. Гриллби посмотрел на него, наблюдая, как он отражает слабый оранжевый свет, но ничего не сказал. Папирус нервно взглянул на своего брата, самообладание которого начало сдавать под натиском тишины. Все молчали, единственное, что двигалось — это зрачки детей, когда они переглянулись и взглянули на их отца. Наконец Гриллби пошевелился. Он опустился на колени перед своими детьми и крепко обнял их обоих. На мгновение скелеты напряглись, объятие застало их врасплох. Скелеты молча переглянулись, и Санс оказался первым, кто ответил. Он обнял своего опекуна и уткнулся ему в шею. Папирус последовал за ним. Они стояли так, кажется, часами. Гриллби только крепче прижимал их, желая быть так близко, как мог, пока его дети утыкались в него в ответ. Они расслабились только, когда объятия элементаля начали ослабевать. Гриллби на самом деле не хотелось отпускать их. Но он не мог держать их в ловушке своих рук вечно. Однако он понял, что отпустить их не так-то просто, так что взял их за руки, нежно поглаживая кости большим пальцем. — Как насчет того, чтобы позавтракать на ужин? — спросил он все еще более мягким, чем обычно, голосом, словно элементаль был на грани слез. Хотя обоим скелетам, кажется, полегчало от предложения. Папирус улыбнулся, а Санс просто спокойно посмотрел на него. — Можно нам блинчики? — поинтересовался Папирус. — И французские тосты, яйца, булочки, все, что пожелаете, — ответил Гриллби, наклоняясь, чтобы быстро чмокнуть детей. — Пока вы помогаете мне это готовить. Улыбка Папируса стала еще шире. Почти во все его лицо. Он взвизгнул от восторга и потянул опекуна вниз по лестнице, но Санс замешкался в коридоре. Элементаль оглянулся на него, а младший скелет с нетерпением замер на ступеньке. Санс минуту просто смотрел на него. А потом отпустил руку Гриллби, только чтобы поднять свои и показать, что хочет, чтобы его несли. Элементаль улыбнулся и подхватил сына, усадив к себе на плечо. Санс наклонился и обхватил руками шею отца, положив свой череп на голову Гриллби. — Хочешь омлет с сосисками, Санс? — спросил Гриллби, и Санс, задумчиво хмыкнув, кивнул головой. — Да, пожалуйста.