My Fault/Моя вина

— Он длиннее, чем я помню, — пробормотал Санс, глядя на множество открытых дверных проемов. Он мог вспомнить, что заходил только в некоторые из них, и сейчас гадал, что, если все эти комнаты предназначались для содержания различных созданий вроде него и рано или поздно должны были быть заполнены. В сам коридор выходило около двух десятков дверей, и Санс никогда не входил в ближайшие к лифту запасные комнаты. Коридор явно нуждался в хорошей уборке, однако, не считая этого, все было в порядке. Одна лампочка мигала, а другая перегорела, но это мало сказывалось на яркости освещения. Тур шел первым, Санс со своим братом — за ним, а Гриллби замыкал процессию. Санс ощущал, как мурашки бегут по телу от гулкого звука его собственных шагов. Тут было так пусто. Это место никогда не казалось особо оживленным, но по сравнению с мертвой тишиной, царившей здесь сейчас, раньше оно больше походило на дурдом. Санс опустил взгляд, почувствовав, что его ботинок к чему-то прилип, и съежился, увидев черное пятно на полу. Бормоча что-то неодобрительное, скелет обернулся на лифт, сжал футболку на груди, а потом вернул взгляд обратно к пятну. Его зрачки проследили путь из пятен до конца коридора, где те исчезали в одной из комнат. Он тяжело сглотнул. — Все в порядке? — спросил Гриллби остановившегося ребенка. — А-ага, — ответил Санс и перешагнул через пятно. Он надеялся, что на его обувь ничего не налипло. Санс прошел мимо каждой комнаты, останавливаясь, чтобы заглянуть внутрь. Несколько первых были пусты, но скелет все равно задержался, чтобы осмотреть их. Они напоминали комнату, где содержались скелеты, но точно не были той самой. Никто не давил на него, и никто не подталкивал. Папирус задал несколько вопросов, но, по большей части, все молчали. Так продолжалось до тех пор, пока они не вошли в комнату, слишком хорошо знакомую Сансу, его нервы натянулись. Перешагнув через очередное маленькое черное пятно, Санс вошел в одну из тестовых камер. Большинство тренировок Санса проходило именно здесь, и здесь же состоялась их первая с Папирусом встреча. Всего таких залов было два, но этим Гастер пользовался чаще. Другой, прямо за следующей дверью, был вдвое меньше, и от этого его отделяла стеклянная стена. Когда Санс был ребенком, зачастую они пользовались и другой тестовой камерой — тесными помещением, обеспечивающим более близкое и даже интимное окружение, которое больше подходило для обучения, чем для тренировок. Санс осторожно вошел в камеру, его зрачки быстро шныряли по окружению. Внутри стоял знакомый операционный стол, стол Гастера, за которым обычно сидел ученый, наблюдая за экспериментами, и несколько шкафчиков для хранения. Сделав глубокий вдох, Санс прошел вглубь, разглядывая каждый угол. Он подсознательно следовал по пути, которым раньше всегда ходил с Гастером, и остановился у крючка, на который вешал свой халат. Уставившись на крючок, ребенок потеребил ворот футболки. Он неуверенно пошел дальше, но, засмотревшись на металлический крюк, налетел на тележку, которой Гастер частенько пользовался, чтобы держать оборудование под рукой. Санс всегда ненавидел эту шаткую тележку. Ему казалось, будто Гастер держит ее, только чтобы Санс был настороже. Колесики позволяли перемещать ее, и Санс понятия не имел, где может с ней столкнуться. В дополнение к этому, она была сделана из громко дребезжащего металла, так что звук столкновения был таким, будто Санс врезался в мусорный бак, а не в тележку. И звук казался еще громче в пустой комнате, хотя каждый звук казался здесь громче. Санс вздрогнул, когда тележка откатилась, напугав его. Он прижал руки к душе и сжавшимися зрачками следил за тем, как она катится и останавливается. Он стоял, замерев на месте, и не мог расслабиться. Гастер приходил в ярость всякий раз, когда он натыкался на нее, частенько Санс в результате получал травмы в качестве наказания за свою глупость. Его зрачки метнулись к столу, за которым должен был сидеть Гастер, но там никого не было. Никто не прикрикнул на него. Санс нервно рассмеялся. Как ни странно, он почувствовал облегчение и даже легкое головокружение, когда ему открылось, что он может сделать все, о чем раньше не мог даже мечтать. Папирус выглянул из-за операционного стола, чтобы посмотреть, с чем столкнулся Санс. Он подошел и мягко подтолкнул тележку обратно к Сансу. Старший скелет поймал ее, а потом с силой толкнул в стену, она перевернулась с грохотом, напугавшим его брата. Санс рассмеялся. Его душа бешено стучала от смеси страха и восторга. — У меня было столько неприятностей из-за того, что я натыкался на эту штуку, — признался Санс. Он подошел к шкафчикам и распахнул дверцы. — Мне никогда не позволялось открывать их, — сказал он, заглядывая внутрь. Там не оказалось ничего, кроме бинтов, медикаментов и пары больничных халатов, Санс схватил две большие охапки и швырнул все на пол. Хихикая, он вытащил весь пакет с бинтами и уронил его на плитку под ногами. — Эм, что он делает? — спросил Тур у Гриллби, который в замешательстве наблюдал за ребенком. — Мне так часто доставалось за беспорядок! — ненароком выпалил Санс, всплеск энергии заставлял его принимать импульсивные решения. — Я к тому, что предпочел бы, чтобы ты этого не делал, — сказал Тур, когда Санс открыл еще один шкаф и, пользуясь магией, вытряхнул из него все содержимое, до которого не мог дотянуться. Папирус опустился на колени и поднял один из медицинских халатов, которые вытянул из шкафа Санс. Он вспомнил свой собственный, который брат заставил его выбросить в лаву, и нахмурился. Ткань была грубее, чем он помнил, а плетение слишком тонким. В лаборатории не было холодно, но стоило подумать, что они не носили ничего, кроме этого, как скелета бросило в дрожь. — Пап, на что ты смотришь? — потребовал ответа Санс, оторвавшись от разрушения. Когда он увидел больничную одежду, выброс адреналина отступил, а улыбка угасла. — Он колючее, чем я помню, — ответил Папирус, ощупывая пальцами ткань. Санс выбросил моток марли и подошел к брату. Потянувшись к ткани, он пробежал по ней рукой. Его спокойствие вернулось, когда он взял и оглядел одежду. — Так и есть, да? — промямлил скелет. Он бросил ее и поднял голову, глянув на стеклянную стену, которая разделяла тестовые камеры. Он прошелся по упавшему одеянию, подошел к стене и положил руку на стекло. Белая комната, как и все остальные, но внутри не было ничего, даже розеток. Ничего кроме отметин на стенах и полу и нескольких трещин на самом стекле. Санс попытался вспомнить причины их возникновения, но они все слились воедино. Он приблизился к двери, однако, прежде чем войти, оглянулся, убеждаясь, что она не закроется за ним. Гриллби шагнул вперед и встал в проеме, тем самым успокоив своего ребенка пониманием, что дверь останется открытой. Папирус последовал за братом. Санс прошелся вдоль стен, дотрагиваясь пальцами до подпалин, вмятин и царапин. — Санс? — позвал Папирус. — Ты оставил эту отметину, — Санс постучал пальцем по царапине на стене. — Я? — спросил Папирус, и Санс кивнул. — Когда ты был малышом, твоя магия часто колебалась. Ты пытался призвать кость, но она оказалась сильнее, чем ты мог справиться. Она выстрелила, поцарапала стену и попала мне по голове, — Папирус нахмурился, но, казалось, что Санса не беспокоит это воспоминание. — Думаю, и эту тоже ты оставил, — Санс указал на выжженный след на потолке. — Призывал свой первый бластер. — Я могу это делать? Санс кивнул, не выглядя затерянным в воспоминаниях, как Папирус мог бы подумать. Казалось, Санс был настороже, что младший брат находил интересным. Санс всегда легко отвлекался и часто погружался в собственные мысли, поэтому Папирус боялся, что ему придется все время держать его за руку. Однако наблюдая за ним, он видел, что Санс ни разу не ушел в себя. — Что еще здесь случилось? — Папирус поймал себя на том, что спрашивает вслух, его брат обвел комнату взглядом. — Мы встретились здесь. — Это здесь мы повстречались? — ахнул младший, и Санс кивнул, оглядывая пустую комнату. Он остановился и развернулся к месту, где впервые увидел своего брата, он очень живо помнил тот момент. — Ты был здесь, — Санс прошел через комнату, потянув за собой Папируса. — Ты был маленьким. Самым маленьким на свете, — сказал Санс, нежно прикасаясь к полу. — На самом деле, сначала я не знал, что с тобой делать. Я никого не встречал раньше. Поначалу ты спал. Но когда проснулся, то оказался даже лучше, чем я мог вообразить. Сперва ты плакал, наверное, испугался. Потом наши души начали отвечать, и ты успокоился, и ты улыбнулся, — собственная улыбка Санса расцвела на его лице, и Папирус опустился на колени рядом с ним. — Ты любил держать меня за руку и всегда плакал, когда мне приходилось уходить. Папирус взглянул на руки брата, которые мелко подрагивали. Он переплел их пальцы вместе и сжал ладонь брата. — Твоя душа была прекраснейшей вещью, которую я когда-либо видел, — пробормотал Санс, впервые он выглядел затерявшимся в прошлом. — Спорю, что я думал о твоей душе то же самое, — сказал Папирус, возвращая брата обратно. — Хех, тогда, наверное, — фыркнул Санс. Теперь душа Санса не была так слаба, как раньше. Но все еще отставала в своем развитии. Когда Папирус увидел ее впервые, его душа, скорее всего, была в десять раз лучше, чем сейчас. — Я все еще думаю, что она красивая. Санс взглянул на брата и, улыбнувшись, прислонился к нему. — А твоя все еще самая яркая здесь, и наверху тоже, — сказал Санс и мягко коснулся лба брата в поцелуе. Они задержались в комнате еще на несколько минут. По просьбе Папируса Санс рассказал несколько счастливых историй и даже кое-что из своей жизни. Счастливые воспоминания были редки, и еще больше оскудели, когда они вышли из комнаты. Он наслаждался теми, что были, как только мог, понимая их недолговечность. В конечном итоге, Санс и Папирус поднялись и отправились к выходу. Последний раз окинув комнату взглядом, Санс позволил себе пойти дальше. Он остановился у другой тестовой камеры, хотя внутри она оказалась не такой знакомой, как он мог бы ожидать. Гастер всегда забирал все предметы, которые давал Сансу, не оставляя в комнате ничего, кроме пыли. В углу был стол, который когда-то стоял посреди комнаты. Санс подошел к нему и взглянул на стул, на котором всегда сидел. Теперь, когда он вырос, стул не казался ему таким же высоким. Он осмотрел его, замечая сколы и насечки, которые оставил, нервно царапая сиденье. Он провел по ним указательным пальцем. — Это был мой стул, — рассказал Санс брату, ощутив его присутствие позади. Санс забрался на него, заняв свое привычное место. Его руки опустились по бокам сиденья, слегка царапнув по нему, как он всегда делал. — Дома ты так не делаешь, — прокомментировал Папирус, и Санс прекратил скрести стул. — Наверное, нет, — ответил Санс, который никогда не задумывался об этом раньше. Здесь его пальцы вцеплялись в любую возможную поверхность. У него было крайне мало вещей, с которыми можно поиграть, и ему не оставалось ничего другого, чтобы справиться с постоянной паникой и нервозностью. Однако снаружи Санс открыл для себя мешковатую одежду и другие способы выразить свою тревогу и опасения. — Что ты тут делал? — спросил Папирус, Санс убрал руки со стула и сложил их на столе. — Тестировался, наверное. Я часто здесь бывал, до того, как ты появился. Я разгадывал головоломки, учился, проходил простые тесты на интеллект и всякое такое. Чтобы увидеть, на что способен мой разум. — А я здесь бывал? Санс скрипнул зубами. — Нет. Ни разу, насколько я знаю, — Санс хмуро разглядывал стол, а затем оттолкнулся от него и соскользнул со стула. — Хотя я всегда был рад видеть тебя. Он заставлял меня работать быстрее, я должен был все сделать хорошо, чтобы мне было разрешено увидеться с тобой. Папирус задумчиво хмыкнул, казалось, его не заинтересовала эта комната. Здесь скелеты не задержались надолго, Санс мало что мог рассказать о ней. Вместо этого они продолжили путь, до тех пор, пока Тур не остановился перед следующей комнатой, Санс заглянул туда. Заметив знакомый операционный стол с ремнями, чемоданчик и свою робу, все еще висящую на крючке, скелет скрипнул зубами. Операционная. Он ненавидел эту комнату. Он ненавидел все комнаты, но эту ненавидел больше всех. Остановив взгляд на чемоданчике, Санс почувствовал, что его тело начинает дрожать, и понял, что если он заставит себя войти, станет еще хуже. Вся информация все равно, скорее всего, исчезла, Тур, похоже, довольно тщательно все вычистил. Санс также знал, что и все следы Решимости давно пропали. Заглянув внутрь чемоданчика, он не добьется ничего, кроме усилившейся паники. Вся комната была всего лишь воплощением пыток, и он пошел дальше, не сделав внутрь ни шага. — Эээ, ты не хочешь... — Нет, — ответил Санс, перебив Тура. Когда хватка Папируса соскользнула с его руки, Санс остановился и обнаружил, что брат входит в комнату. — Пап, — позвал Санс, но скелет не отреагировал. Санс стоял, сжимая и разжимая кулаки. — Папирус, — снова позвал он, не желая задерживаться здесь дольше, чем уже задержался. Но у Папируса были другие планы. Он без колебаний вошел в комнату и направился прямо к крюку, игнорируя тот путь, которым обычно ходил Санс. Он протянул руки и, сдернув старое одеяние Санса с крючка, осмотрел его. Санс поморщился. — Такое маленькое, — прокомментировал Папирус, прикидывая одежду к своему телу. Санс съежился от этого зрелища, магия объяла ткань, но Папирус крепче сжал ее и потянул на себя. — Нет, — твердо сказал он, заставив Санса заворчать. — Хватит с этим возиться. — Не указывай мне. Ты в порядке. Смотри в сторону. Санс рыкнул, но сделал так, как просил брат. — Почему тебя это так волнует? Тут в шкафах сотни таких, — спросил он. — Потому что это было твоим, верно? Санс не ответил. — Кажется, что оно мало тебе, даже для того времени. — Потому что так и есть. Они все одного размера. Зачем ему было беспокоиться о том, подходит нам одежда или нет? Мы просто должны были быть прикрыты. — Зачем тогда вообще волноваться об этом, если мы постоянно их снимали? — Я не знаю! Почему бы тебе его об этом не спросить! — выкрикнул Санс, Папирус стрельнул в него взглядом. — Прекрати, — потребовал он, сминая робу в кулаке. — Не кричи на меня, — сказал Папирус своему брату. Санс в расстройстве заворчал, резко пнул стену, а затем развернулся и, насупившись, оперся на нее спиной. — Санс, — попробовал Гриллби, протянув ему руку, но Санс отстранился от него. — Папирус, — позвал Гриллби. — Не мог бы ты, пожалуйста... — Всё с ним в порядке! Он мне не босс. Я не делаю, как он хочет, вот он и злится. Я просто хочу посмотреть на его дурацкую робу! — Если она такая дурацкая, почему ты вообще так ей интересуешься?! — рявкнул Санс, развернувшись к своему брату. — Потому что могу! Потому что я могу делать то, что хочу! — ответил Папирус точно таким же резким тоном. — Ты такой... Санс сдержался. Дети обменялись пристальными взглядами. Папирус позволил своем взгляду упасть на душу Санса, а затем вернулся к его глазам. Санс был расстроен. Не нестабилен, но достаточно безумен. Если Папирус не успокоит его, они будут вынуждены уйти. Как бы ему ни хотелось не сдаваться, он понимал, что Санс тоже не сдастся. — Успокойся, — сказал Папирус брату. — Перестань пялиться на мою душу. — Тогда успокойся. Пока нас обоих отсюда не выставили. Свирепый взгляд Санса стал жестче, но душа начала возвращаться в норму. — Ты собрался притащить это домой в качестве сувенира? — поддел он, и Папирус нахмурился. — Я сделаю с ним все, что захочу, ты, тупица, — выплюнул Папирус и, резко дернув, разорвал одеяние пополам. Казалось, Санс растерялся, наблюдая, как его брат рвет ткань, а затем швыряет ее на пол. — Вот, ты добился своего. Счастлив? Прямо как в старые времена. Я-то думал, мы будем создавать новые воспоминания, а не оживлять старые, — Папирус прошел по клочкам робы, выходя из комнаты. Санс быстро схватил его за руку, и Папирус уставился на него. — Чего тебе... — Прости, — виновато сказал Санс. Папируса бесило, что это его характер заставил Санса чувствовать себя подобным образом. Допускать это было нечестно по отношению к нему. Он знал, что Санс извинится, когда успокоится, но сейчас извинение выглядело очень натянутым. С таким количеством комнат впереди, Папирус понимал, что оно не последнее. — Все нормально, — сказал Папирус, он слишком хорошо знал своего брата. Санс попытается оправдаться. — Нет, не нормально. Я просто расстроился. Мне не нравится эта комната, а увидев тебя с робой в руках, мне стало так неуютно. Потом он снова извинится, желая показать Папирусу глубину своих сожалений. — Мне очень жаль. Я не хотел делать этого. Я не хочу, чтобы ты чувствовал себя ограниченным. Прости, что я все еще указываю тебе. Я не хотел. Я знаю, что ты самостоятельный. Прости, что обидел тебя. Наконец, он предложит сделать что-нибудь, чтобы осчастливить Папируса. — Ты хочешь оставить этот халат себе? Хорошо, или мы можем найти новый. Все, что пожелаешь. Папирус слишком хорошо знал своего брата. — Все нормально, — сказал Папирус, не в силах полностью скрыть свою усталость. — Давай пойдем дальше, ладно? — он заставил себя улыбнуться. Санс не заострил на этом внимания, но был благодарен за это. — Можно задать вопрос? — спросил Тур, удивив всех присутствующих. — Он относится к этой комнате, так что, если вам неудобно отвечать, то... — В чем дело? — спросил Санс. При взгляде на Тура с его лица исчезли все следы искренности и вины. — Чемоданчик. Санс напрягся. — В чем дело? — переспросил он более натянутым тоном. — Я не смог его открыть. Мне любопытно узнать, может быть, тебе известно, как это сделать? Лицо Санса опустело. — Вы хотите открыть его? — Если… эм… если это не проблема? — Нет. Не проблема. Санс встал в дверях, но не вошел. Он протянул руку, единожды мигнув, в его глазу загорелась магия. Перед ним возникли пять бластеров и нацелились на кейс. Не колеблясь ни секунды, он выстрелил и разнес взрывом большую часть стола. Сила взрывной волны отбросила чемоданчик в стену. Лучи беспощадно палили до тех пор, пока Санс не расплавил кейс и не выжег половину комнаты. Бластеры исчезли, оставив после себя обугленную камеру и кучу искореженного металла, которая когда-то была чемоданчиком. Сжав кулак, Санс перевел взгляд на стол, к которому его так часто привязывали. По взмаху его руки, из пола взметнулась костяная стена, которая оторвала стол от пола и разбила о потолок. Он развеял магию и уставился на стол, застрявший в потолке. Обхватив раскуроченный чемоданчик своей магией, Санс перенес его под стол. Металл скрипел и стонал, пока стол медленно высвобождался из перекрытий, осыпая крышку кейса осколками разбитого камня. Комната задрожала от удара, во все стороны брызнуло каменное крошево, а помещение затянуло завесой пыли. Чемоданчик лежал в паре метров, разбитый на две части и совершенно неузнаваемый. Санс, глубоко вздохнув, повернулся к остальным монстрам со спокойствием на лице. — Открыто, — сказал он Доктору, который с ужасом наблюдал за этим. Тур сделал шаг внутрь разрушенной комнаты, оглядывая повреждения. Громко вздохнув, он перевел взгляд на кейс, прошел вперед и подтолкнул его ногой. Наклонившись, он аккуратно подцепил когтями кусочек металла и изучил его. — …Шприцы? — ящер оглянулся на Санса. — Он держал в кейсе их? А это не слишком? — Не тогда, когда они наполнены Решимостью. Лицо Тура окаменело. Он мгновенно выронил иглу, а Санс развернулся к нему спиной. — Приятно видеть, что Вы все так же глупы, как и раньше, — сделав несколько шагов вперед, он добавил: — Ваша глупость обнадеживает. — Я предпочел бы, чтобы ты не разрушал остальные комнаты, если тебя не затруднит, — вежливо попросил Тур, когда на пол операционной рухнул кусок потолка. — Это место более не будет использоваться, но все же оно находится под моим домом. — Как будто Гастер построил бы это место таким хлипким, — пробормотал Санс себе под нос, заглядывая в незнакомую комнату, а потом прошел мимо. — Это место больше, чем я помню, — сказал Папирус брату, который задумчиво хмыкнул в ответ. — А мне кажется, что меньше, — признался он. — Намного, намного меньше. Он дотронулся рукой до следующего дверного проема и заглянул внутрь. — Ты помнишь больше, чем я, так что, наверное, ты прав. Мы уходили отсюда, вроде как, в спешке, поэтому я не узна... Санс? — Папирус остановился, когда понял, что Санс больше не следует за ним. Скелет стоял и смотрел в комнату. Папирус заметил, что это была единственная неосвещенная комната, из-за чего она казалась гораздо более зловещей. Он шагнул ближе, но почувствовал руку на плече. Подняв голову, он обнаружил позади отца, чье внимание было направлено на старшего сына. Его рот сжался в твердую линию, пламя мерцало и понизилось, когда он осмелился заглянуть в темную комнату и увидел разбитую машину в дальнем углу. Санс пребывал в трансе, машина внутри комнаты приковала его взгляд. Его тело отбрасывало на нее тень, потому что он стоял в дверном проеме — единственном источнике света. Недолго думая, скелет вошел в помещение. Шаг за шагом, он медленно продвигался по комнате, сжимая пальцами ткань футболки. Остановившись перед большой машиной, он уставился на нее. Дверь висела на честном слове, но была широко распахнута, открывая доступ в металлическое нутро. Там не было черной пустоты, которую помнил Санс, вместо нее был запятнанный искореженный металл. Он поднял ногу и ступил внутрь, его глаза загорелись, даровав необходимый свет. Оказавшись внутри, он неподвижно замер, разглядывая внутренности машины. Плоские стены, обыкновенный металл и ничего больше. Кое-где черные пятна и ржавчина, но никаких ручек или циферблатов. Пальцы Санса отцепились от футболки и мягко коснулись металла. Он поморщился, но не убрал руку. Скелет приложил ладонь к стене, потом сжал руку в кулак и постучал, доказывая себе его реальность. Твердый. Никакого портала. Никакой пустоты. Никакого выхода для Гастера. Выпустив воздух, который он не понял, когда задержал, Санс вышел и осмотрел остальную часть комнаты. Гриллби с Папирусом стояли в дверях. Папирус выглядел более любопытным, чем Гриллби. Санс обошел комнату, тщательно избегая грязи, пятнавшей пол. Взрыв сильно отразился на этом помещении. Потолочные панели пропали, открыв металлический панцирь лаборатории. Электрические провода, больше не способные проводить энергию для питания чего бы то ни было, свисали из дыр и тянулись от машины. Стеклянная комната по другую сторону помещения была разрушена, но внутри не осталось ничего, кроме пыли. Пыль, пепел и обломки покрывали каждый сантиметр этого места. Санс не мог ступить и шага, чтобы под его ботинком не хрустнуло что-то. Стены покрывали огромные темные отметины, сделавшие почти неразличимым их изначальный белый цвет. Если бы из двери не лился свет, Санс оказался бы в темноте. Его взгляд остановился на черных пятнах на полу. Скрипнув зубами и стараясь не наступить на них, скелет присел перед одним пятном, в которое вляпался в прошлом, оставив на полу свой отпечаток. Он ощутил, как смягчилось выражение его лица, когда к нему пришло понимание того, насколько маленьким он был. Он не очень сильно вырос, но по каким-то причинам этот след казался меньше, чем его обычный. Может, потому, что он и был меньше. Санс прошел к большому черному пятну, живо вспомнив, что оно возникло, когда его бесконтрольно рвало после того, как выбросило из машины. На полу остались отпечатки его ладоней, и он обнаружил, что сравнивает с ними свои руки. Возможно, он подрос сильнее, чем осознавал. Теперь его ладони в полный размер были почти на два пальца длинее, чем когда-то. Его накрыла тень, Санс поднял голову и обнаружил Папируса, который стоял рядом с ним. Его брат разглядывал пятно и отпечатки, а затем перевел взгляд на Санса. — Это отсюда ты сбежал? Санс, кивнув, оглянулся на машину. — Это та машина, в которую ты упал? Еще один кивок. — Та, в которую упал Гастер? — Да. Папирус глубоко вздохнул и оглянулся вокруг. Он попытался прикоснуться к черной субстанции, но Санс с мрачным видом перехватил его руку. Папирус держал руки при себе и пользовался ногами, чтобы подопнуть или проверить что-то. Комната беспокоила его. В ней витали такие жуткие и зловещие вибрации, что он не чувствовал себя в безопасности. Отпечатки его брата не вызвали в Папирусе воспоминаний, как другие предметы. Вместо этого от них веяло печалью и страхом. Комната была разрушена, но признаки страданий его брата, даже спустя столько лет, все еще были вполне заметны. Папирус ожидал, что в этой комнате Санс может потерять контроль, однако, взглянув на его душу, он увидел, что брат просто в замешательстве. Папирус как-то не так думал об этой комнате? Он упустил что-то? Во время всех сеансов терапии это была самая трудная часть для Санса. Очевидно, что это худшее место, так? — Тебе нравится эта комната? — спросил Папирус. Санс ответил: — Мне она безразлична. У меня нет хороших воспоминаний о ней. Разве? Папирус знал, что это была комната, где Сансу пришлось выбирать, сражаться или умереть. Комната, где он пришел к решению о необходимости восстания, которое закончилось тем, что он частично попал в машину, а Гастер умер. Но разве это все, что случилось в этой комнате? В комнате, где умер Гастер. В комнате, где Санс окунулся в Пустоту. В комнате, где Санс сражался. Сражался… за себя. За них. — А я думаю, что есть, — сказал Папирус, Санс свел надбровные дуги. — О чем ты? Санс сражался за них. Санс спасал их. — Это комната, в которой ты заполучил нашу свободу. Хмурость Санса пропала. — Комната, где ты сразился за нас. Комната, в которой ты едва не пожертвовал собой, чтобы защитить меня. Комната, в которой ты освободил нас, — Папирус с улыбкой взглянул на брата, изо всех сил стараясь сделать ее непринужденной, но было ясно, что она все-таки вынужденная. — Я думаю, у тебя есть замечательные воспоминания о ней. Ты… мы просто не думали об этом правильно. Папирус протянул руку, и Санс принял ее, глядя на брата, как на дурака. — Мы? — Это нехорошая комната. Мне она не нравится. Темная, пыльная и тут очень неприятная атмосфера, но, — Папирус перешагнул засохший след, который много лет назад оставил его брат, — тут ты сделал свой первый шаг. Папирус дернулся, когда ощутил себя втянутым в сильнейшие объятия. Он чувствовал, как руки Санса сжимаются вокруг его шеи. — Спасибо, — пробормотал Санс, уткнувшись лицом в шею брата. Папирус, мягко улыбнувшись, обнял его за плечи. Вошёл Гриллби, разливая по комнате свет вместе со своим продвижением вперед. Он положил руки на спины своих детей, привлекая их внимание. Они подняли на него взгляды, и он, улыбнувшись, подтолкнул их к выходу. Они охотно пошли, теперь скелеты держались за руки. — Вы в порядке? — спросил Гриллби у детей. — А ты? — парировал Санс. — Дело не во мне, но да, я в порядке. А ты? Мы можем уйти, а потом снова вернуться, — Гриллби оглянулся на Тура, который с хмурым видом разглядывал помещение, разрушенное Сансом. — Наверное. — Осталась всего одна комната, — сказал Санс, сжимая руку брата. — И будет несправедливо, если Пап не увидит единственную комнату, которую он помнит. Папирус улыбнулся, и они проследовали по пути из черных отпечатков, которые оставил Санс, пока возвращался к их старой каморке. Их хватка ослабела, и они расцепили руки. Папирус вошел, а Санс задержался в дверях. Их камера. Белая, пустая и маленькая. Потолок, стены, пол — везде были отметки, оставленные за годы их жизни. Санс вспомнил свою старую привычку ковырять и скрести стены и полы, пока его пальцы не начинали оставлять в них бороздки. Иногда он пользовался костями, когда сдирал собственные пальцы. Кроме того, костями и бластерами он пользовался, пытаясь сломать дверь или проделать где-то дыру. После наказания, он никогда больше не пытался сбежать. — Она всегда была такой маленькой? — спросил Папирус, Санс нервно сглотнул. — Десять шагов от двери, — сказал он, делая первый шаг внутрь. — Шесть поперек, — пробормотал он, шагая к стене. — Ты все это сделал? — младший провел ладонью по подпалинам, и Санс повторил его движение, проведя рукой по другой отметине. — Да. Вмятины, царапины, выжженные участки. Так много следов. Санс ощущал такую тревогу, такой страх. Ему нужен был способ отвлечь себя, и, осознав, что его не наказывают за мелкие отметины, он начал часто этим заниматься. — Это там мы сидели? — Папирус указал на неповрежденный угол. — Я был там, когда зазвенела сирена. — Туда мы забивались, — пробормотал Санс, прижимая руку к сколу на стене. Он обернулся и обнаружил, что Папирус сел в их углу, Санс ощутил странную неловкость. — Пап. Да брось, не делай так. Это стремно. — Не очень удобно, — сказал Папирус, поерзав на месте. — Подушка была бы в самый раз. — У нас не было подушек, — сказал Санс, и Папирус фыркнул. — Знаю. Просто говорю. — Папирус, перестань там сидеть, — повторил Санс, его нервозность росла, а тело напрягалось. — Почему? Ты тут делал все, что хотел. Почему я не могу посидеть в единственном месте, которое помню? — нахмурился Папирус, внимательно наблюдая за братом. — Потому что ты... ты... ты просто не можешь! — рявкнул Санс, дрожа от вида того, как Папирус просто сидел там. В их месте. Где они плакали. Куда они забивались. Где они прижимались друг к другу, сломанные и потерявшие надежду. — Хочешь посидеть со мной? Санс напрягся. — НЕТ! — выкрикнул он. Папирус бросил взгляд на душу брата и заметил, что он просто зол. Он знал, что Санс снова разозлится. — Папирус, — позвал Гриллби. — Встань, или мы уйдем. Папирус нахмурился. — Ты дал Сансу разрушить две комнаты и не кричал на него за это! Я сел в единственный угол, и мне за это достается? Санс может просто уйти, если это ему не нравится! — огрызнулся Папирус, скрестив руки на груди. — Ты не понимаешь! — прорычал Санс, и Папирус зыркнул на него. — Я все прекрасно понимаю! Ты боишься! Ты напуган! Тебе не нравится, что я сижу здесь, потому что это напоминает тебе о прошлом. Что этот угол — тот самый угол, в котором мы сидели, скорее всего, очень грустными и испуганными. Но ты, брат, спустился сюда, чтобы больше не бояться этого! Чтобы иметь возможность начать все заново. Не ори на меня только потому, что я не боюсь сидеть в углу, где мы когда-то сжимались! — Я не боюсь сидеть там! — крикнул Санс в свою защиту. Папирус временами был таким наивным! Он не боится, он просто… просто… — Тогда сядь со мной! — Нет, потому что это глупо! — Потому что ты боишься! — Я не боюсь. Его эмоции колебались, создавая в теле коктейль из расстройства. Папирус видел это, но был сыт по горло и не собирался отступать. — Как по мне, так ты напуган, — съязвил Папирус, и Санс зарычал. — А как по мне, ты избалованный ребенок! — Так забавно слышать это от тебя, Санс! Ты даже в углу мне посидеть не даешь! — Потому что ты... — Потому что ты пытаешься контролировать меня. Ты не имеешь права мне указывать! Я буду делать, что захочу, когда захочу, и если тебя что-то не устраивает — проваливай! — Перестань на меня орать! — Ты это начал! — Если бы ты слушался меня, мы бы вообще не спорили! — Ты вообще меня не слушаешь, самовлюбленный болван! — крикнул Папирус. — Зачем мне слушать того, кто не слушает меня?! Папирус вскочил и толкнул брата. Санс оступился, но выровнялся и, бросив на брата злой взгляд, толкнул его в ответ. Младший ожидал этого и не двинулся с места. Это взбесило Санса, он пихнул брата сильнее, но его руки схватили. — Перестаньте ссориться! — потребовал Гриллби, встав между ними. В воздухе повисло напряжение, скелеты сверлили друг друга взглядами. — Мы уходим. Взгляд Папируса стал жестче. — Отличная работа, Санс. — Если бы ты слушался, этого не произошло бы! — Прекратите, — приказал Гриллби, но скелеты не уделили ему никакого внимания. — Если бы ты дал мне посидеть в углу вместо того, чтобы быть эгоистичным тупоголовым засранцем, мы бы остались здесь. Все это произошло, потому что тебя бесило, что я сижу в углу, которого ты боишься. Ты просто трус! — Я не боюсь! — Ага, конечно. — Папирус. — Не разговаривай со мной, — Папирус развернулся к брату спиной, и Санс скрутил пальцами ткань на штанинах. Он дернул руку, освободился от Гриллби и бросился к брату. — ОТЛИЧНО! Я сяду в твой дурацкий угол, потому что ты просто в корень избалованный тупица, который привык получать все, что хочет! Санс с минуту сидел один, а потом схватил брата за запястье и дернул его к себе. — Ну, доволен теперь, сопляк? Папирус просто подтянул ноги и сложил голову на скрещенные руки. — Как будто тебе не все равно, — надулся он. — Ты прав. Мне фиолетово! — проворчал Санс, его кости слегка дрожали. Он думал, что от гнева. — Здорово, мне тоже! — Класс! — Отлично! Тишина. Санс и Папирус сидели рядом друг с другом, съежившись и отвернувшись. Между ними словно выросла стена, но скоро напряжение заставило ее треснуть. Санс продолжал трястись, списывая все на свой гнев. — Ты этого хотел? — промямлил Санс, Папирус что-то буркнул, сильнее утыкаясь в свои руки. — Нет, — печально ответил Папирус. — Ты злишься? Санс, скрипнув зубами, отвернулся, его гнев быстро растворялся в слезах, которые он пытался скрыть. И он все еще дрожал. Почему? Из-за гнева? Из-за расстройства? Из-за… из-за страха? — …Нет, — промямлил он. Оба снова замолчали. Оба изо всех сил боролись со слезами. Страшно. Санс был напуган. Чем? Он не был уверен. Комната заставляла его нервничать, этот угол вызывал панику, а вид Папируса, сидящего там, ужаснул его. Они были свободны. Они были счастливы. Так почему он сидит тут, как будто это не так? Почему он захотел сесть в их место? — Прости, что назвал тебя трусом, — прошептал Папирус. — И что толкнул тебя. Санс не заслужил извинений. Папирус был прав. — Прости, что назвал тебя избалованным, — извинился Санс, его пальцы впивались в ткань куртки. — И за то, что я плохой брат. Папирус развернулся, Санс попытался отгородиться и спрятать струящиеся слезы, но оказался не достаточно быстр. — Ты не плохой брат! — возразил Папирус, слезы которого капали с подбородка. — Я ужасный брат, — всхлипнул Санс, его плечи тряслись. — Ты во всем прав, — прорыдал он, ощущая, что горе полностью захлестнуло его. — Ты был прав, говоря, что мы выберемся. Прав насчет Гриллби. Прав на мой счет. Я просто придурок. Просто трус. — Я просто расстроился. Я не думал, что говорю! Ты такой удивительный и великолепный, ты самый лучший брат в целом мире, — Папирус прижался к Сансу и втянул его в крепкие объятия. — Ты всегда знал, что делать. Ты всегда делал лучшие выборы для нас. Я просто следовал за тобой. Ты не плохой, это я плохой. — Нет. Не правда, — воскликнул Санс. — Ладно, но и ты не прав! — парировал Папирус. Двое уставились в заплаканные лица друг друга. Зрачки Санса начали дрожать из-за свежих слез, и с громким плачем он вцепился в брата. Истощение. Это путешествие подходило к концу, так же, как и его силы. Эмоции выгорели и надломились, полностью захлестнув Санса. Его радость, гнев, страх, тревога. Все они вылились в слезы. Санс много плакал после того, как покинул лабораторию, но сейчас, казалось, что он проливает все слезы, которые сдерживал, находясь здесь. Каждая операция, тест, эксперимент — все оживало в его памяти, напоминая о том, что он должен оставаться сильным ради брата, пробиваться через все трудности, никогда не сдаваться, сохранять храбрый вид, но больше он не мог. Два года назад Санс и Папирус были в точно такой же ситуации. Изо всех сил цеплялись друг за друга, рыдая и плача. Единственная разница в том, что сейчас это было не от страха. Причиной было огромное множество эмоций. Но не страх. Дни, когда они боялись, прошли. То, что преследовало Санса, прошло. Осталась только оболочка, и больше ничего. И, понимая это, Санс чувствовал, что не может перестать плакать. Все прошло, он всегда знал это. Он видел, как это закончилось, освободил брата и себя, смотрел, как мир забывает и продолжает существовать дальше, как будто ничего не случилось. Но здесь, в комнате, в которой он был когда-то заперт, вспомнить о доме было труднее, чем когда-либо прежде. В конечном счете, всхлипы Папируса затихли, но Санса продолжались, как будто бы часами. Гриллби медленно подошел и опустился перед ними на колени, Санс ненадолго подавил рыдания, а затем бросился на своего опекуна, снова не в силах сдержать бесконечные слезы. Лежа там, на руках своего опекуна рядом с братом, Санс был почти уверен, что это сон. Угол, в котором было проведено так много бессонных ночей, пролито столько слез, который стал свидетелем невыносимого количества боли, теперь занимал он и его семья. Воспоминания о том, как его вытаскивали из этого угла, быстро уступили место образу протянутых рук Гриллби и его терпеливой улыбки, с которой он ждал, пока Санс сделает первый шаг, никогда не заставляя его. Воспоминания о том, как Папирус и Санс плачут, утыкаясь друг в друга, сменились смехом, когда Гриллби пощекотал их ребра. Ночи, когда они дрожали в ожидании неизвестных ужасов завтрашнего дня, заменило тепло огненного тела Гриллби, когда они обнимались, сидя на диване под завывания пурги, бущующей за окнами их дома в Сноудине. Воспоминания, которые постоянно преследовали его, стерлись, теперь их место заняли новые, те, что он сам создал. Где он смеялся, улыбался, ел, спал, жил. Те, где Санс был свободен не просто делать, что хотел, но быть тем, кем хотел. Санс. Санс скелет. Санс, брат Папируса. Санс, сын Гриллби. Санс, племянник Сульфи и Флинта. Санс, маленький монстр-скелет, который живет с братом и отцом в старомодном скромном доме в Сноудине. Санс. Всегда просто Санс. В конце концов, его слезы иссякли, и Санс, совершенно опустошенный, привалился к отцу. Гриллби слегка приподнял его, а скелет охватил его за шею, элементаль поднялся на ноги. Теплые руки обняли его, крепко прижали и подарили бесконечное утешение, и Санс изо всех сил старался не закрыть глаза. Ощутив, как покачивается его тело от шагов Гриллби, Санс понял, что минуты его пребывания в лаборатории подходят к концу. Санс открыл усталые глазницы и посмотрел на длинный коридор. Он не был уверен, что это последний раз, когда он видит его. Возвращение сюда не входило в его планы, но если Санс и мог быть в чем-то уверен, так в том, что будущее всегда остается неизвестным. Мысли о будущем были не тем, о чем он часто задумывался в лаборатории и после того, как выбрался. Он просто проживал день за днем. В лаборатории будущего не существовало, или оно было слишком пугающим, чтобы о нем думать. Санс не мог предположить даже то, что произойдет с ним завтра, что уж говорить о месяце или годе. Сейчас Санс все еще не знал. Он знал, что должен закончить школу. Но что потом? Ему было неважно, а, может, он и не хотел этого знать. Может быть, он навечно останется бездельником, живущим на диване Гриллби. Может быть, отправится в университет и прославит свое имя. Он не знал, но это вряд ли имело для него значение. Нет, значение имело лишь то, что он сам мог сделать выбор. Два года назад он был никем. Он был здесь, в лаборатории. Никто не знал о его существовании, и никто не собирался спасать его. Каждый день был наполнен страхом и болью, а ночи — лишь кошмарными снами. Санс не догадывался, что свобода существует, и никогда даже не рассматривал её как вариант. Гастер рано сломил его дух. Если бы два года назад кто-то сказал, что у него будет дом, семья, свобода, он бы, наверное, расплакался и ответил, что это самая жестокая вещь, которой его могли дразнить. И так оно и было. Первые недели, даже месяцы жизни с Гриллби, Санс изо всех сил старался найти что-то плохое в любой ситуации. Он не доверял элементалю, ненавидел его, спорил с ним, делал ему больно, портил его вещи. Санс отказывался от его подарков и судил каждое его действие, как будто это была какая-то проверка. Как будто Гриллби был Гастером. Гастер — мужчина, который довёл Санса до безумия. Годы пыток и жестокости разрушили его. Чтобы жить, Сансу приходилось полагаться на лекарства, из-за ужасных издевательств, перенесенных им здесь, у него навсегда останутся эмоциональные и психические шрамы. Каждая инъекция, каждая сломанная кость, каждое слово, сказанное ему. Санс так долго проклинал себя. Он был убежден, что это его вина. Он был виноват во всем. Недостаточно трудился. Недостаточно старался. Не уделял внимания. Не слушал. Он. Его. Санса. Вина Санса. Всегда только его. Хотя это было не так. Но, несмотря ни на что, Санс освободился. Санс освободил своего брата. Своего брата, Папируса. Санс дал ему второй шанс. Сломанный и забитый брат навсегда останется в его сознании, как вечное напоминание о вине, но тот, которого он видел перед собой, вырос гораздо сильнее, чем он сам. Всегда добрый, всегда яркий, но слишком самоотверженный и доверчивый. Санс пользовался этим. Да и Гриллби тоже. Секрет за секретом. Вранье за враньем. Папирус улыбался и терпел предательства, веря и понимая, что когда-нибудь Санс придет к нему. Он верил, что неважно, доверяет ли ему Санс, главное, что он сам доверял ему и показывал это. Он показывал это, даже когда достаточно натерпелся и требовал ответов. Ответов, которых он не ожидал, а, может даже, не хотел знать. Хотя сейчас он знал все. Знал все тайны брата. Сейчас Санс не боялся рассказывать ему. Он больше не держал его во тьме неведенья. Он не относился к нему, как к ребенку. И в ответ тот не позволял себе им быть. Нет, Папирус всегда стоял на своем. У него были эмоции, ему позволено чувствовать и выражать их. Он не был счастливым ребенком для всех. Не был для всех золотым ангелочком. Он не мог быть всегда счастлив. Не мог заглушить все свои чувства. Папирус может позволить себе грустить. Он будет возмущаться и кричать, когда разозлится. Будет плакать, когда расстроится. Если он столкнется с проблемами, то не только позволит другим помочь ему, но, если понадобится, позаботится обо всем сам. Ни один хулиган не будет приставать к нему. Ни один секрет не останется неизвестным. Ни одна эмоция не будет отвергнута. Папирус больше не нуждался в защите Санса и был далек от скелета, которого тот помнил, хотя никто уже не был прежним. Санс вырос настолько, что даже не чувствовал себя тем же самым монстром. Страх больше не был частью его повседневной жизни, которая в корне изменилась. Страх, что раньше вел его, контролировал, был его стимулом. Страх, который Санс знал и которому доверял. Санс был машиной. Он получал приказы и выполнял их, и всегда молчал. Если нет, за этим следовало наказание. Это было знакомо Сансу, он жил этим. Но дверь распахнулась и показала, что у него есть выбор. Его голос имеет значение. Действия могут принадлежать ему. А сам он может быть не просто вещью, но существом. Существом, монстром, живым! Санс ждал удара. Ждал крика от Гриллби. Он ждал этого и даже попытался провоцировать его, но ничего не вышло. Даже сейчас. Гриллби ни разу не поднял на них руку, чтобы привить дисциплину. Он ни разу не повысил голос, чтобы показать превосходство. Он никогда не вел себя, как Гастер. Это разбило мир Санса. Его маленький пузырь «сделай или умри» лопнул, оставив вместо себя выбор. Выбор делать что угодно. Все, что угодно! Что-то, что ему было трудно понять. Все остальные просто принимали это, как должное. Они не думают о том, каково это — не иметь выбора. Они не представляют, как подавляет отсутствие голоса и возможности говорить. Никто не понимает, что труднее всего даже не преодолеть барьер отсутствия выбора, но сделать этот выбор. Никто не приказывал ему есть или двигаться. Никто не говорил, куда идти или что делать. Санс пытался цепляться за то, что знал, но это было неверно. Все, что он знал, было неверным. Все, к чему он привык, к чему был приучен, все наказания за неповиновение. Все было неправильно. Но терапия помогла Сансу не только осознать это, но и преодолеть. Фоли и Кава дали Сансу знания и возможности для решения его проблем и сделали все, что могли, для того, чтобы помочь. Они выслушивали, понимали, давали советы, помогали. Они не заставили его понять, что он был не прав, но направили по верному пути. Они прогнали его безумие, изгнали голоса, вытащили его из ямы отчаянья. Улыбнулись ему. Назначенные ими лекарства позволили Сансу стать тем, кем он хотел, и даже больше. Они даровали ему надежду. То, что он потерял давным-давно. Надежду, любовь, доверие, счастье, то, что не существовало для Санса. Сансу было не позволено чувствовать это. Хотя сейчас это было все, что он чувствовал. Надежду на будущее. Любовь к семье. Веру в то, что окружающие продолжат любить и поддерживать его. Счастье просто иметь возможность быть счастливым и улыбаться. Санс ощутил и пережил столько новых эмоций, существование которых даже не считал возможным. Все благодаря тем, кто был рядом и помогал ему. Санс освободился, потому что боролся за это. Санс получил шанс на лучшую жизнь, потому что Папирус заболел. Санс получил дом, потому что Гриллби распахнул для них объятия и подарил им его. Гриллби растил и любил их. Гриллби наблюдал, как его дети повзрослели и за такой короткий срок стали прекрасными монстрами. Он помог им вырасти и понять мир, а взамен они помогли ему справиться с прошлым, от которого он всегда убегал. Санс смотрел в глаза своим проблемам, чего Гриллби никогда не делал. Он сбегал от своего трудного прошлого, от семьи. Он почти потерял единственного брата, так бы и случилось, если бы не его сыновья. Они заставили его пойти на компромисс. Они показали Флинту то, что он никогда не понимал раньше. Они помогли разделенным братьям понять друг друга и не только спасти их семью, но и создать еще большую. Санс чувствовал, будто со дня, когда он постучался в дверь Гриллби, прошло пять лет. Столько всего произошло — школа, Бонни, издевательства, терапия, семья Гриллби, нервные срывы, психические атаки, лекарства, Папирус, Андайн, исцеление. И теперь это. Возвращение туда, где все начиналось. Вместо того, чтобы бежать с Папирусом на руках, Санс практически засыпал в руках Гриллби. Вместо того, чтобы ощущать в грудной клетке трепыхание души, перепуганной тем, что может произойти, он изо всех сил старался держать глаза открытыми, совершенно довольный и счастливый. Ибо прошлое было только этим — прошлым. Сейчас Санс был в объятиях Гриллби, утопая в любви и счастье, что они дарили. Папирус и его отец одинаково устали, но все еще нежно улыбались, пока он говорил последнее «прощай» детству, которого не имел. Взгляд Санса сосредоточился на коридоре, его глаза закрылись вместе с тем, как закрылись двери лифта, обрубив последнюю нить, связывающую Санса с экспериментом С. — Вы придете завтра? — спросил Тур, пока лифт, тихо гудя, поднимал их. — Нет, не думаю, — ответил Гриллби, взглянув вниз на Санса, который крепко спал у него на руках. — Папа? — позвал Папирус, дернув его за штанину. Гриллби посмотрел на него, и Папирус уткнулся черепом в его ногу. — Спасибо. Гриллби улыбнулся, прижал Санса к груди и осторожно погладил младшего ребенка по голове. — Спасибо, Папирус. Спасибо вам обоим. Папирус прильнул к его руке. — А можем мы на ужин покушать блинов? Гриллби тихо хохотнул и, присев на корточки, поднял Папируса, взяв его на руках, как и брата. Элементаль мягко поцеловал его в лоб и нежно уткнулся в малыша носом, ответив: — Конечно можем.