***
Юри берёт серебро в Канаде, где его ожидаемо обходит Плисецкий с минимальной разницей в очках. В Америке побеждает Леруа, но в соперниках у него нет никого стоящего, так что на пьедестале он стоит со скучающим видом. В Москве заслуженное золото зарабатывает Мишель Криспино, который наконец-то утёр сопли и — весь мир на это надеется — сходил к специалисту полечить голову. Во Францию Виктор собирается долго, с неохотой, как на эшафот. В случае проигрыша у него не останется ровным счётом ничего. Его, как Жанну Дʼарк, сожгут на костре, как Наполеона, отправят в одиночную ссылку. Сравнения можно продолжить, но больше французов с трагической судьбой он не знает. У всех спортсменов есть пробелы в образовании, Виктор хотя бы иногда пытается их заполнять. В Бордо красиво осыпаются листья. В Бордо вообще всё происходит красиво, даже бухают тут именно так, как показано в пафосном независимом кино: без изгвазданной в жратве одежды, без красных глаз, без блевотины в волосах. «Приезжать во Францию со своей любовью, как в Россию — со своей водкой», — одно время любил говорить Крис. Виктор до сих пор не объяснил другу, что водка с полки среднестатистического российского магазина опасна для его слабой европейской конституции. Про первый пункт Крис всё понял сам, причём гораздо лучше и раньше Виктора. Правила правилами, а Виктор теперь везде со своей любовью, мечется с ней по всему миру, перевозя как багаж, на котором большими буквами «ХРУПКОЕ» и рюмочка изображена. — Тебе не кажется, что он волнуется? — спрашивает Мила, когда до разминки остаётся полчаса. Почему Виктор слышит вопрос, адресованный не ему? — Он? — говорит Юра. — Да не, посмотри на эту рожу. Норм всё. Ох, Юрка. Такой весь из себя взрослый, чемпион Гран-при в придачу, золотом обвешан, скоро качаться под весом будет, а не видит ничего. Так и пропустить можно важное что-то. Катаясь, Виктор думает о том, сколько Яков для него сделал, о матери, к которой на могилу не ездил три года, о Юрке с его девчачьими заколочками-котятами-косичками, вечным оскалом и лексиконом прораба, а ещё о том, как же больно. Сжимая зубы, отталкивается. Сжимая зубы, приземляется. Прямее опорную ногу! Боль невыносимая, тошнотой подбирающаяся к груди. На одно страшное мгновение Виктору кажется, что он сейчас потеряет сознание. Триумфальное возвращение, вашу мать! Это выступление назовут эмоциональным, напряжённым, запоминающимся, революционным. Люди по-прежнему смотрят и по-прежнему видят совсем не то. Золотую медаль следует выкинуть в мусор, где ей самое место. Виктор так бы и сделал не раздумывая, если бы не Юри, которому он эту и две последующие медали должен швырнуть в ноги. Швырнуть, а после спросить: можно теперь я просто буду любить тебя? достаточно? заслужил?***
В своём номере Виктор не успевает взяться за ручку, как дверь за спиной захлопывается, и влажные губы накрывают его рот. Трое суток назад он попросил администратора выдать ключ Юри, если тот приедет, но всё равно удивляется приятному сюрпризу. Надежда успела сдохнуть несколько раз за эти долгие три дня. В тёмном закутке не разглядеть: изменился ли за время разлуки, рад ли встрече. Виктор исследует на ощупь: пробегается пальцами по лицу, как слепой, трогает волосы, втягивая носом родной запах, прижимается всем телом. Юри жадно вылизывает его рот, прикусывает губы, шарит руками под рубашкой. Сложно поверить, что не так давно этот самый человек не умел целоваться, потому что сейчас он творит языком что-то невообразимое. Оттёснённый в угол Виктор от неожиданности бьётся затылком о стену, но успевает подхватить за бёдра прыгнувшего на него Юри и держит так крепко, как будто если ослабит хватку, выпустит навсегда. Член Юри упирается Виктору в живот, и его руки слабеют от острого, мгновенно разгорающегося желания. Им срочно нужно сделать что-то со всей лишней одеждой. Звонит телефон. Это Юра, который хочет поговорить насчёт ужина. Они собирались сбежать от Якова и режима, чтобы травиться воняющими болотом лягушачьими лапками и жирным крем-брюле. Телефон звонит настойчивее, словно через трубку передаётся Юркино бешенство. Ничего, мальчик уже вырос — должен понять. — Не обращай внимания, — говорит Виктор. — Ты так катался… — возбуждённо шепчет Юри. Звонка он словно не слышит. — Так катался. Так вот в чём дело. Вот откуда эта страсть. Целуясь, сталкиваясь носами и лбами, они избавляются почти ото всей одежды, сваливают её кучей на полу. Рубашка Юри остаётся висеть на одной руке, застряв на локте. На Викторе уже нет ничего, кроме трусов. Одной рукой Юри сжимает его член через ткань, вырывая громкий стон, потом забирается пальцами за резинку, несильно обхватывает, как будто на пробу, словно это предисловие, другой — продолжает раздражённо трясти, пытаясь стащить рукав. Решив оставить как есть, Юри опускается на колени, стягивает с Виктора трусы и берёт сразу же глубоко, не тратя время на облизывания и посасывания. Последние мысли сносит ураганом, задевающим каждый нерв, проносящимся вдоль позвоночника ниже, к самым ступням, на которых пальцы подворачиваются. Рвотного рефлекса у невинного мальчика не оказалось, этот приятный факт они открыли на третьем месяце семейной жизни. Как только он научился обходиться без зубов, планеты пошли по орбите в обратную сторону, потому что это была и есть истинная магия. Перед нами настоящий тренерский триумф Виктора Никифорова, никак к фигурному катанию не относящийся. Виктор кладёт руку Юри на голову, убирает со лба волосы, поглаживая лоб. — Подожди. Остановись. Выпустив член изо рта с характерным причмокивающим звуком, Юри сидит на полу и смотрит снизу вверх, но для того, чтобы действительно разглядеть его лицо, слишком темно. Где этот чёртов выключатель? Сколько Виктор ни шарил руками по стене, ничего не нашёл. Как он тут три дня прожил? — Поднимись, пожалуйста. Долгого, медленного, глубокого поцелуя и трения тела о тело мало. Юри — когда-то он всё же сбросил свою многострадальную рубашку — снова пытается забраться на Виктора: обхватывает шею, закидывает одну ногу, нетерпеливо постанывает. — Подожди, чудо, я хоть смазку достану. — Я уже всё сделал, — хрипло шепчет Юри, после чего нагибается, роется в куче одежды и быстро пихает Виктору в руку надорванную обёртку с презервативом. — Подготовился, тебе осталось только взять своё. С каждым новым словом, поцелуем и касанием происходящее сильнее напоминает эротический кошмар. Юри никогда не был таким, настолько невнимательным. Создается впечатление, будто ему жизненно необходимо потрахаться сию же секунду, и на каждое малейшее промедление он реагирует подобно ребёнку, которому не купили игрушку. Своё взять, значит? Ну, в конце концов, кто он такой, чтобы отказываться? — Пошли туда… — забывая слова, говорит Виктор. — Давай внутрь зайдём. Ему не хочется заниматься сексом у стены — он устал, и колено болит, но до кровати они не добираются. Юри тянет к столу, ложится на спину и обхватывает бёдра Виктора ногами, притягивая ближе. И снова всё с нервной, жадной поспешностью. Свет получается зажечь пультом, удачно оказавшимся на столе. Виктор наконец-то может разглядеть. Что-то не так. Что-то… Он берёт Юри за подбородок, сжимая челюсть, вглядывается в дурные глаза, в криво сползающую улыбку. Не может быть! — Ты обдолбался, что ли? — спрашивает он, не узнавая собственного голоса. Специалистом по наркотикам Виктор себя не назвал бы, но пробовать кое-что приходилось, а на других под кайфом точно насмотрелся на всю оставшуюся жизнь. Если кто-нибудь заметит, разразится допинговый скандал, и всю сборную Японии поставят раком… Может, это и к лучшему? Карие глаза быстро наполняются слезами. Обиделся? Типа я к тебе со всей душой и готовой жопой, а ты, негодяй, не оценил! — Как ты смог это сказать? — еле слышно говорит Юри. Он порывается встать, но Виктор толкает его обратно. Оба, как это ни ужасно в подобной ситуации, возбудились ещё сильнее. Юри закрывает руками горящее от стыда лицо, а его член даже не думает обмякать. Виктор страшно злится на себя за то, что посмел заподозрить любимого человека в такой гадости, и у него тоже стоит колом. Господи боженька, мать твою перемать, во что они превратились? После тысячи «извини» и невесомых касаний губ, раскиданных по всему телу, Юри снова расслабляется, начинает выгибаться кошкой, тянется за поцелуем. — Всё хорошо, — выдыхает он Виктору в раскрытый рот. — Давай. Виктор раскатывает уже заждавшийся презерватив и входит легко, почти не встречая сопротивления. Подготовился, значит. Отлично подготовился, не поспоришь. Это идеально, невозможно правильно. Какая глупость и мелочь прошлые метания и сомнения, обидные слова и лишние мысли. Всё мелочь и глупость и ничего не стоит. Единственное, что важно — вот оно. Держась руками за края стола, Юри мечется, насаживается глубже, бормочет что-то на странной смеси двух языков. По его шее стекает капля пота, волосы сбились в воронье гнездо, на лице — форменное безумие. — Какой же ты красивый, ты себе даже не представляешь, — говорит Виктор по-русски. — Да! — отвечает Юри, не зная, с чем соглашается. — Да. Да! Виктор бы и хотел продержаться дольше, но сегодня у них всё в какой-то безумной, больной спешке, и он тонет, теряется в диком желании поглотить целиком, растерзать на куски, раствориться полностью, не разделяться ни на долю секунды, поэтому кончает слишком быстро, схватив Юри за руки и неровно переплетя их пальцы. Когда он нехотя выходит, Юри коротит на протяжном «аааа». Он подаётся бёдрами вверх, без слов умоляя сделать что-нибудь. Чтобы сравнять счёт, Виктор становится перед столом на колени. Это доставляет сильную боль, но не будет же он отсасывать, сидя на стуле. В пару касаний языка — их и минетом назвать стыдно — Юри тоже сдаётся. Виктор не успевает ни отстраниться, ни накрыть ртом, только зажмуриться, поэтому ему в лицо брызгает сперма, пачкая нос со лбом, оседая на волосах и ресницах. Юри затихает, раскинув руки и безвольно свесив ноги, лежит на столе, как мёртвый, как сломанная игрушка. Прекрасная кукла, доставшаяся очень плохому хозяину. «Ты так катался…» — почему-то не желает выходить у Виктора из головы. Он относит Юри на кровать, целует в лоб и, наскоро вытершись, ложится рядом. Когда мозги прочищаются после оргазма, Виктор понимает, что перепутал. Состояние, в котором находился Юри, он наблюдал не у наркоманов, а у тех немногочисленных фанаток и фанатов, с которыми спал. Немногочисленными они были потому, что нет ничего отвратительней рыбьего взгляда с плещущимся там слепым, искусственным обожанием.***
После того, как Юри засыпает, Виктор спускается на ресепшен, чтобы поболтать с администраторами и узнать, где в Бордо лучший японский ресторан. Француженки обижаются, что гость из заснеженной России не интересуется их национальной кухней, но оттаивают от пары улыбок и волшебного «вы понимаете, мой муж…». Сколько раз приходилось натыкаться на ядерную смесь из нездорового интереса, притворного понимания и брезгливой жалости. Хорошо, что Виктору наплевать. Завтра он поведёт Юри есть кацудон. На обратном пути Виктор замечает Жан-Жака Леруа собственной персоной, отирающегося у двери в номер Юрки. От мысли, что этот здоровенный канадский лось трахает Плисецкого, в голове ворочаются мысли о расчленёнке. Он честно собирается пройти мимо, потому что не имеет никакого морального права указывать, что делать в подобной ситуации. Совет беречь честь от Виктора Никифорова прозвучал бы весьма лицемерно, а бить морды он не умеет и не любит, да и опять же — совсем не подходит на роль безумного отца, с кулаками оберегающего невинность дочери. Джей-Джей окликает его сам: — Хреново выглядишь, Вик. Виктор знает, что выглядит отлично, уверен в этом и спорить не собирается. У него на шее россыпь засосов, оставленных любимым, — человек с такими метками может горы перевернуть. Скорее всего, Джей-Джей тоже имеет в виду великолепную затраханность, просто высказался как обычно беспардонно. Бесталанных детей очень рано учат быть вежливыми и не говорить лишнего, тем же, кто подаёт большие надежды, прощают любые выходки. Вот и эту звёздочку мама с папой не научили держать язык за зубами. Виктор относится к Леруа нормально, помнит с его юниорских дней, когда Крис распинался о каком-то «канадском мальчике с прекрасной тугой попкой». Ненависть к Джей-Джею — это что-то вроде внутренней шутки, никто на самом деле не испытывает к нему неприязни. Красивых, обаятельных, успешных сложно не любить. Кому, как не Виктору, об этом знать. Но здесь и сейчас, у номера Юрки, он представляет, как его Юри стоит перед чужой дверью, хочет кого-то другого, жалеет об узах, связавших его цепями. Даже самый законный брак — условность, запись на бумажке, что говорить о… — Перед женой не стыдно? — Боже, он докатился до нотаций. — Или стыд не входит в концепцию «Джей-Джей стайл»? Виктор закрывает один глаз и складывает руки, изображая фирменную распальцовку. — А тебе перед фанатами было не стыдно? — отвечает Джей-Джей, вкладывая в слова всё безразличие, на которое он способен. Но Виктора не обмануть, парень взбешён, потому что молод, горяч и безответно влюблён, потому что женился в девятнадцать лет, когда мозгов совсем не было, и не знает теперь, что делать со своей жизнью. Бедненький — пожалел бы кто. — ЭЙ! — раздаётся из-за закрытой двери. — Да, я к вам обращаюсь, дауны, съебались отсюда оба! Спать мешаете. Услышав голос, Джей-Джей меняется: лицо светлеет, глаза распахиваются, рот безвольно раскрывается. В желудке у Виктора закручивается что-то склизкое и ядовитое. Где-то он всё это уже видел. Где-то — это в любой отражающей поверхности. — Выпьем? — спрашивает Джей-Джей с нелепой, несвойственной ему мольбой. — Не пью.***
Наверху в постели спит Юри, через несколько часов ему лететь обратно в свой Детройт. Не существует никакого логического объяснения, почему Виктор в ночи сидит в баре с человеком, который ему не нравится, и пьёт ананасовый сок. Нужно бежать в номер, чтобы обнимать и целовать до последней секундочки, оставшейся перед вылетом. Нужно, но он этого не делает. Джей-Джей напивается быстро, как девица, впервые понюхавшая шампанского. Его окончательно развозит после трёх шотов, мода на которые прошла лет десять назад. Глаза плывут, осанка надламывается, в стремительных обычно движениях появляется заторможенность. — Юрачка говорит… Виктор морщится. — Давай, что же там Юрачка говорит? — произносит он, специально выделяя неправильный звук, как это упорно делают фанатки по всему миру. — Что вы с Юри-куном катаетесь только для того, чтобы решить свои проблемы в постели. Типа без этого вообще никак. Ни туда, ни сюда. Ублюдки. Оба. Чтоб им сгореть в том пиздеце, который между ними происходит! Виктор растягивает губы настолько широко, насколько физически возможно, а в кармане наспех наброшенной олимпийки терзает сломанную зубочистку. Разумнее всего будет отшутиться, потому что он старше, умнее, опытнее, трезв как стёклышко и размазал сегодня по катку всех, включая Леруа с его бронзой, но сопляк прав. Сам вместе со своим «Юрачкой» не понимает насколько. — Ну, у тебя-то в этом большой опыт, Жан. На жену не стоит, только на несовершеннолетних мальчиков, да? Совет дам. Что примечательно, совершенно бесплатный. Для спасения брака прикупите с Беллочкой страпон, вдруг поможет. Загорелое лицо Джей-Джея выцветает, теряет последнюю мужественную твёрдость. — Замолчи. Не смей говорить о ней так… — Он роняет голову на барную стойку и сдавленно, как будто плачет, говорит: — Да что ты можешь знать про настоящий брак, про настоящую семью? И в самом деле. Зубочистка в кармане пропарывает ладонь.