***
До финала Гран-при в Турине, где золотую медаль повесят на шею Кацуки Юри, остаётся три дня. Виктор терпеливо ждёт. Виктор планирует, какие прыжки недокрутить, где чуть запнуться, чтобы выглядело органично, и не забывает наблюдать за Юрой. Юра зол, тренируется, пока не падает замертво от усталости, орёт на всех и постит фотографии с хэштегами различной степени агрессивности. «Десять баллов по шкале Плисецкого», — шутит Мила. То есть юная надежда российского спорта ведёт себя как обычно. Виктор начинает чувствовать подвох. Зря. Спортивные новости в комнате отдыха Клуба транслируют круглые сутки, даже ночью, поэтому особого внимания на них обычно не обращают, если только не показывают прямое включение важного соревнования по фигурному катанию. Новости — фон, к которому за годы тренировок привыкли все спортсмены без исключения. Виктор не сразу понимает, о чём идёт речь в репортаже, в мозгу застревают отдельные слова: «Жан-Жак Леруа», «самопровозглашённый король», «вождение в нетрезвом виде», «двое пострадавших». Отовсюду раздаются охи-вздохи, девушки прижимают руки ко рту, мужчины не стесняются в выражениях. И это действительно «полный пиздец», «охуеть он попал» и «совсем, блядь, они там в своей Канаде ебанулись». — Выключите! — незнакомым голосом произносит Юра, сидя с пугающе ровной спиной, как будто ему шпалу вставили вместо позвоночника. Виктор видит только его затылок, и этого достаточно. — Выключите — я сказал!!! — Да где, блин, этот пульт? — сокрушается девушка. Соня? Катя? Когда-то она звала Виктора на свидание. Как давно это было — целую жизнь назад. Виктор видит перед собой пульт, но не может пошевелить рукой, чтобы дотянуться, вдохнуть по-нормальному тоже не выходит. Его пальцы в паре сантиметров от нужной кнопки, но всё попытки тщетны. Пытается на пробу передвинуть ногу под столом — ничего. Доигрался. Судьбы вершить вздумал. — Все на выход! — орёт Яков, забирает пульт и выключает телевизор. Спортсмены нехотя подчиняются. Виктор остаётся на месте. Юра, до этого сидящий в ступоре, опрокидывает стол — после чего расходиться начинают активнее — а потом ещё один и ещё. Яков хватает его сзади, прижимая руки к туловищу, тихо и монотонно говорит что-то в ухо. Юра мечется, вертит головой, не кричит даже — вымученно, сдавленно стонет и хрипит. Яков (и откуда столько сил в его-то возрасте?) бросает Плисецкого на диван, подальше от ещё устоявших столов. — Говорил с ним? — Да, — после долгой паузы отвечает Юра голосом больного гнойной ангиной, который три недели не разговаривал. — Вчера? Сегодня? — Вчера. — Есть что-нибудь, что он может использовать против тебя? — Яков мягко треплет его за плечо. — Ты ему угрожал? Оскорблял? Юра начинает трястись в приступе сухого нервного смеха. — Яков, ты меня первый день знаешь, что ли? Оскорблял ли я его? Нет, блядь, я делал ему комплименты и мурлыкал! А он из-за этого переехал к хуям двух человек! Виктор опасается, как бы в разговоре не всплыло его имя. О поддержке и уважении Якова в таком случаем можно будет забыть навсегда. Но Юра слишком увлечён собой и своей разрушенной личной жизнью, чтобы вспомнить, откуда ноги растут. Если подумать, это очень некрасивая история, которая могла быть трагичной, как в кино, но Джей-Джей не разбился насмерть, чтобы они все мужественно сдерживали слёзы на его похоронах, не покалечился, чтобы Юра лил над ним слёзы в больнице. Нет, на нём ни царапины. Он пьяным сбил двух человек, находящихся сейчас в реанимации в тяжёлом состоянии. А самое ужасное — дисквалификация. На лёд в финале Джей-Джей уже не выйдет. Он не докрутил флип от волнения, не спутал шаги от разбитого сердца, он… Каким конченым, на всю голову ебанутым говном нужно быть, чтобы в такой момент думать о соревнованиях и медалях? А, Никифоров? В конце концов, он не сделал ничего дурного. Леруа сам психанул, как девятиклассница, которую бросил мальчик, сам нажрался, сам сел за руль пьяным, сам… сбил этих людей. Виктор ни в чём не виноват, как не виноват икающий от нервов Юрка или не уследивший за подопечным Яков. — Посиди с ним. — Яков кладёт руку на лысину, беспомощно глядя в потолок. — Пойду позвоню… Твою мать, Вить, я даже не знаю, куда звонить. Он тоже не знает. И вообще — поздно звонить. Остаётся надеяться, что Леруа хватит ума не упоминать имя Юрки ни на допросах, ни журналистам. — Я прослежу за ним, — обещает Виктор. Опять же — с этим он припозднился. Плисецкий икает и лежит безвольной кучей на диване. Было бы неплохо что-то сказать. Извиняться Виктор не собирается, потому что не считает себя виноватым, но всё же. — В Канаде довольно лояльные законы, насколько я знаю. Юра поднимает на него взгляд и — боже, сколько злобных взглядов Плисецкого Виктор видел, всё было не то — в этот раз реально готовится убить голыми руками. Это не прыжок даже, а грёбаный полёт. Стол со скрипом отъезжает к своим поверженным собратьям. Виктор валится на пол вместе со стулом. Затылок с гулким звуком ударяется о плитку. Ногой Виктор отшвыривает стул, руками пытается отодрать от себя дерущегося Юрку, которого трясёт, как в эпилептическом припадке. Кулаки молотят мимо, хотя Виктор и не старается увернуться, только отплёвывается от чужих волос, набившихся в рот. На драку эта возня похожа меньше всего — себе Плисецкий причинит вреда куда больше, чем кому-либо другому. Вместо того чтобы оттолкнуть, Виктор прижимает Юру крепче, лицом к груди, пытается своим телом организовать смирительную рубашку. Размахивать руками в таком положении неудобно, поэтому вместо синяков Виктор получает порцию царапин сначала на ладонях и предплечьях, а потом и — как-то всё же поганец извернулся — на лице. Им кататься через три дня! Нельзя рожу портить — главное правило, которое Яков с детства вдалбливал, как Отче наш. — Ходил за мной, ходил… — начинает Юра снова этим своим жутким полустоном, полухрипом и тут же заходится одним словом, качаясь как маятник: — Бля-ядь, блядь-блядь-блядь! Блядь… Что мне, блядь, теперь делать?! Виктор не знает, что делать. Он молчит. Он сегодня вообще подозрительно много молчит, потому что, кажется, похерил единственное, что сумел выстроить за прошедший год, — отношения с этим бесноватым подростком. Лежать неудобно: плитка холодит спину и затылок, состоящий сплошь из острых углов Юра елозит, царапается, пихается. Истерика продолжается в чуть более осмысленном формате. Из трёхэтажного мата и завываний удаётся вычленить обрывки информации. Вот значит как. И обещание развестись, как только исполнится восемнадцать, было, и предложение сразу же пожениться, и мольбы переехать в Канаду, и «не хочу, чтобы ты был в скандале замешан» (как трогательно), а ведь не переспали даже. Впрочем, это как раз объяснимо. В цивилизованном мире на установленный российским законодательством возраст согласия всем наплевать. Восемнадцати нет — ручки уберите, а иначе будете заклеймены педофилом и вообще злодейским злодеем. А там ещё и жена есть. Ух, не отмыться до завершения карьеры, которую пришлось бы сворачивать в срочном порядке. Теперь уже без разницы, карьеры никакой, считай, больше нет — скончалась под колёсами одной из спортивных тачек Джей-Джея. А сам Юра: «Ну кто так делает?!», «Кто так говорит?!» и протяжное «ненавижу», непонятно кому адресованное. Поторопился Джей-Джей. Ох, поторопился. Всё не так. Всё не вовремя. На футболке Виктора расплывается мокрое пятно. Он не желает знать — сопли это, слюни или слёзы. Юра приподнимается. На фею он сейчас похож меньше всего: лицо всё в красных пятнах, из носа течёт, волосы сбились в паклю. Обречённо падает обратно, лбом тычась в грудь. Лежат они на холодном полу развороченной комнаты отдыха, и оба не имеют ни малейшего понятия, что делать дальше. Добились своего оба. Предложений руки и сердца больше не поступит, Юрочка. Никто больше не мешает твоему солнышку занять первое место, Витенька. Молодцы, ребята! Из последних сил Юра дубасит ногой в несчастное правое колено. Виктора слепит белыми вспышками ненастоящей боли. Не больно — он всё придумал. Нереально всё. Осуждающие его новый образ жизни статьи — нет их, прочитали и забыли. Отвращение на чьих-то лицах — где оно? каких лицах? Почему вообще это должно волновать? Подношения на жертвенный алтарь стали реже, и мы обиделись? расклеились? забухали? Злые люди загнобили нервического божка? Юри не любит? Ох, то есть, простите, любит, но не так, как нужно?! А как нужно? Как вас, охуенно прекрасная звезда, нужно любить? Восхищается недостаточно? Ой, а теперь слишком сильно? Нужно, наверное, выдать Юри инструкцию, в каком объеме и каких формах демонстрировать свой неебический восторг. Зато совершенно реальны два человека, умирающие в реанимации. Реален бьющийся в истерике Плисецкий. Леруа, которого могут посадить в самую что ни на есть реальную тюрьму. — Что у вас тут произошло? — устало спрашивает Яков, когда возвращается, сделав или не сделав все свои телефонные звонки. — Всё нормально, — отвечает Виктор, поднимаясь и отряхиваясь. Смотрит на свои руки: места живого нет. С лица течёт кровь, он тыльной стороной ладони размазывает её по щеке, чтобы не капала на футболку. Бесполезно, тряпку всё равно придётся выкидывать — пятна крови, соплей, слюней красуются модным принтом. Нужно идти в раздевалку и переодеваться. Юра лежит на полу звездой, раскинув руки и ноги в стороны, и на сказанное Виктором «всё нормально» разрождается хриплым, икающим смехом, от которого стынет всё внутри, как если бы жидкий азот залили в глотку. В классической любовной истории обязательно должен быть счётчик трупов. Ну так вот, по классике живём. Что там счётчик показывает? «Жан-Жак и Юра»: два. «Виктор и Юри»?***
В раздевалке на Виктора смотрят как на пришельца. Он ловит своё отражение в зеркале — нет, не позеленел, но похож на вернувшегося с войны солдата или истерзанного львами укротителя. Бывает, эти стены и не такое видели. Виктор переодевается, почти не глядя, и стремится убежать из здания побыстрее, чуть не поскальзывается на обледеневших ступеньках Клуба. Только в России: все условия для тренировок золотых медалистов. Не сломали ногу на катке — выходите на крылечко, возможность ещё не упущена. В чистой футболке Виктор стоит у входа, ветер норовит сбросить накинутую на плечи олимпийку. Он жмёт пальцем в номер, добавленный в чёрный список, и ждёт. Боже, как он ждёт! Как второго пришествия — фанатики. Как он сам объявления результатов на первом соревновании сто лет назад. Гудки сменяются шумом, в котором удается различить голос Пхичита и обычные звуки заполненного катка. — Юри? — несмело спрашивает Виктор. — Да? От любимого голоса рвётся наконец натянутая до предела струна. Виктор шумно втягивает носом воздух, раскрывает пошире глаза, моргает, чтобы не заплакать. Слова вырываются сами, он хотел сказать совсем другое: — Юри, я сделал ужасную вещь. — Тебе нужна моя помощь? — говорит Юри неуверенно, как будто внезапно сомневается в своём английском. — Мне всегда нужна твоя помощь. Юри молчит. Виктор нагибается, кладёт горящий лоб на ледяные перила. Молчанием можно убить. Гильотины и электрические стулья придумали слабаки, вот она — самая мучительная смерть. — Если ты не хочешь слышать мой голос… — Виктор… — Юри тяжело вздыхает. Можно представить, как он закрывает глаза и мотает головой, потому что не знает, продолжать или нет. — Я всегда хочу слышать твой голос. — Я прилечу в Турин первым рейсом, — выдаёт Виктор с одержимой поспешностью. — Я буду ждать.