Маленькие истории о нелюдях

- И чем же тебе кичиться? - я смотрю на Острого с презрением. Его и его братьев дело всегда было убивать, а вот мне подобные спасали жизни. Спасали, вливая по каплям в кровь человека целительные составы. Это я и говорю, глядя как на его лезвии дробятся лунные блики. Он вздергивается и шипит, воздевая к луне острый кончик. - Просветленный сказал, невежество есть наибольший из грехов. Разве не знаешь ты, что люди, имеющие право носить подобных мне, носили нас всегда парой? И тот, что был больше, убивал врагов, я же был создан для врачевания души. Для последнего из возможных врачеваний, когда не могут помочь ни ты, ни твои лекари, ни твои целебные составы. Я не нашелся, что возразить ему. От природы я не склонен к разговорам, очевидно, будучи сотворен полым, я могу лишь пропускать через себя - составы, чужую кровь... чужие мысли. Душа, сказал этот гордец... Тот, кто стал моим пациентом, был стар и устал, у него было тяжелое лицо, лысая голова и большое грузное тело. И врата его души закрылись от людей, когда в его сердце лопнула струна; он лег на койку, в заботы врачей, и теперь лишь ожидал смерти. Он никогда ни о чем не сожалел, хотя в заплесках его крови я видел миллионы солдат, которых он посылал на смерть, видел, сколь бессмысленной была порой эта смерть. Видел выпущенное по воле его отравленное облако, подобное грибу, над мирными деревнями, и летящую через ножку этого облака военную машину. Видел реки крови. И видел, что мой человек ни о чем не жалел. Это был человек-камень, остается только удивляться, как меня смогли ввести в сосуд, по которому текла его усталая кровь. Острый молчал, луна плескалась в волнистом рисунке его лезвия. - Омыта и ясна, Теперь луна сияет. - проговорил он. И продолжал, обратив к луне узкое лицо свое: Гнев бури миновал. Теперь все сделано, И я могу уснуть На миллионы лет*. И замолчал, глядя на луну. Молчал и я, думая о своем человеке, о том, как реже и тише поднималась и опускалась его грудь, которой помогали приборы, как уже не мог он дышать, и приборы дышали за него - а по венам текла каменная, незыблемая кровь. - Он был в крови по локти и колени, - снова начал Острый, все более горячась. - И сам говорил, что там, по ту сторону жизни, для таких как он, демоны уже приготовили железные крючья и раскаленные решетки. Он ни на что не надеялся, но я слышал его сны, слышал, как в них стучались те, кого он посылал на заведомую гибель. Я видел, как перед смертью он писал письмо, где просил прощения у всех, кого посылал на смерть - просил прощения за то, что не смог добиться победы и жертвы их были напрасны. Я молчал. Я помнил, что в каменные тягучие сны моего человека также стучались - облепленные болотной тиной, с выеденными зверьми глазами, обгоревшие, сжимающие шлемофоны в обожженных руках. Но он никогда не впускал их дальше порога. - Он взрезал себе живот на пороге рассвета, - Острый уже почти кричал. - Хотел также перерезать горло, но передумал. Он запретил помогать себе и умирал долго, сжимая меня в руке. Он... - Неважно, - тихо сказал я. - Это уже неважно. Они все равно встретятся, наши с тобой люди - там, где для них демоны уже приготовили железные крючья и решетки.