***
Глеб все еще не мог уснуть, все время представляя, какой будет реакция его брата, когда на намеченную встречу придет вовсе не тот, кто звал, а такой подонок, как он. Он знал, что Вадим будет далеко не рад его видеть, и это посеяло смуту в его душе, что и сподвигло уже под утро на звонок переговорщику. — Слушай, прости меня. Я знаю, что я баламут. Можешь позвонить, Вадиму, пожалуйста? Отмени встречу… — тихо ответил на сонное «Алло» Глеб. Приятель, на той стороне провода, на пару секунд притих. — Вы что, сговорились? — зашипел недовольно он. — В каком смысле? — недоумевал младший. — Твой брат только что звонил, — пояснил тот, — сказал, что не сможет прийти на встречу, что довольно странно, ведь до этого он согласился… — продолжил задумчиво он. — Тем лучше! — не очень-то оптимистично пробубнил Глеб, сбрасывая вызов. «Эх, Самойлов! Давно уж пятый десяток разменял, а мозгов как не было, так и нет!» — сокрушался он сам себе, — «Ну и что бы я ему сказал? Как бы я ему объяснил появление своей персоны не по плану?» «Не стоило даже пытаться…»***
Глеб сидел на стуле в своей квартире и выкуривал очередную сигарету, что пускала свой дым в лучи поднимающегося солнца и рассыпала пепел по бесчисленным думам. Он знал, что помириться надо, но уже был не так уверен в том, что у него это выйдет как прежде. Если говорить откровенно, то он вообще не был уже уверен ни в чем. «Что же все так сложно то?!» — укусил губу от злости Глеб. Он открыл окно, впуская морозный воздух в прокуренную кухню, и выкинул бычок куда-то вдаль, осмотревшись по сторонам. Последующее было как в тумане. Глеб, никак не ожидавший увидеть брата сейчас, да и вообще, как будто потерялся в пространстве и заворожено, пропуская удары сердца, смотрел на идущего вдоль улицы Вадима. Он точно помнит, как увидел приближающуюся к подъезду фигуру брата, как тот по-свойски открыл подъездную дверь ключом, как вошёл в его квартиру, замок которой был не заперт. Как вновь вошёл в его жизнь, что была в отличие от входной двери закрыта за семью замками от старшего, да и от него самого. Вадим с несколько минут молча стоял в кухне и смотрел на свесившего ноги с подоконника Глеба. Окно за его спиной было настежь открыто, и холодная зимняя вьюга заметала в дом снежинки, заставляя поеживаться от сердитых дуновений. Кожа обоих покрывалась мурашками, и, казалось, что не столько от погоды за окном, сколько от встречи, что была желаемой, но совсем не ожидаемой. — Какого хера ты сюда приперся? — первым заговорил Глеб, пряча взгляд своих голубых глаз в ладонях. Он закрыл лицо руками, стараясь не поддаться соблазну взглянуть в глаза брата, которые каждый раз, как впервые околдовывали его. Вадим не говорил ни слова, просто стоял и с зубным скрипом смотрел на младшего брата. «Зачем ты пришёл? Уж явно не для того, чтобы помириться, это не твоя прерогатива!» — подумал и усмехнулся младший, и подтверждением этого послужили странные и непонятные действия со стороны Вадима. Он преодолел расстояние до брата, закрыл окно и, скинув пальто, с размаху, несильным, но уверенным ударом разбил губу Глебу. Тот отшатнулся, сразу облизав языком разбитую губу и поджав её, сдерживая позывы ударить в ответ. Впиваясь пальцами в борт подоконника и, опустив веки, призывая спокойствие. Сейчас они оба напоминали тупых и упрямых ослов. Вместо того, чтобы как следует поговорить, пускаются бить морды друг другу. Конечно, чувства злости куда легче выказать, чем распинаться и признаваться в причине своей злости, что влюбился. Да, пусть это звучит полным бредом, но ведь как будет потом легко на душе. Они уже не маленькие дети, но никто не уяснил для себя этот факт и от этого ведут себя как подростки. — Почему я не могу забыть тебя? — крикнул Вадик, падая на стул, хватаясь за растрепанные волосы. В ответ последовала абсолютная тишина со стороны младшего. Он так и не поднял своих глаз. В какой-то мере, он понимал, что разбитая губа — минимум из заслуженного. Вот только слова Вадима ему были куда больнее разбитой губы. — Ты, мать твою, воды в рот набрал? — подскочил старший, хватая Глеба за грудки. — Не трогай нашу мать! — тихо пригрозил младший брату и Вадим отступил. — Это все, что ты можешь сказать? — Неужели ты винишь меня в том, что не можешь забыть? — удивился Глеб, спрыгивая с подоконника, — Как ты смеешь винить меня в этом? Глеб с силой толкнул от себя Вадима, но тот, ухватившись за футболку младшего, потянул его за собой, и они упали оба на холодный кафель. — Не семей винить меня в своих тараканах! — пихнул от себя брата Глеб, уже будучи на полу рядом с ним, — Я никогда не винил тебя в своих чувствах! — со злостью кинул он, и поднялся в сидячее положение. Вадим вставать не спешил. Сказанное Глебом поставило его в тупик, и он просто потерялся в своих сумбурных мыслях по этому поводу. Он не понимал до конца значение последнего выражения брата, что выводило старшего из себя. Он рвано вздохнул. Ему было интересно: Глеб имел в виду то, о чем он сейчас думал, или это все больной и извращенный мозг Вадима нафантазировал?! Он больше склонялся к первому, но и тот факт извращенного мозга отрицать было нельзя. Всю свою сознательную жизнь он думал о нем. Он думал о брате, будучи шестилетним ребёнком, когда впервые увидел младшего. Он думал о Глебе, когда тот учился говорить и ходить. Думал о Глебе, когда тот лез за ранетками в чей-то огород… Когда они вместе лезли, и Глеб упал. Думал о младшем, когда обрабатывал его раны. Думал о нем, когда получал от родителей за недосмотр, а на следующее утро они вновь лезли словно неисправимые. Он думал о брате, когда тот учился кататься на велосипеде, когда пошёл в школу. Он думал о Глебе, когда он возвращался побитый, хоть такое было всего пару раз. Когда Глеб не желал ни о чем рассказывать и умалчивал. Он заступался за него за его же спиной, выяснив причину помятого вида брата. Он думал о нем всегда. Когда учил играть на гитаре, когда уехал учиться, а брат остался дома. Думал, желая поскорее встретить, а при встрече долго не выпускал из объятий, смущая младшего. Может быть, тогда все и началось. Именно, когда Вадим, возвращаясь после долгого расставания с учебы, зажимал младшего в объятьях, замечал, как он повзрослел, как он постепенно превращается в мужчину, как появляется первый пушок на подбородке и щеках. Он каждый раз с интересом наблюдал за изменениями в Глебе, с особенным любопытством. Каждый раз, замечая, как его все больше тянет к младшему, хотя куда уж больше, он все серьезнее осознавал, что просто влюбился. Мысль об испытании данного чувства к родному брату была ему очень страшна и казалась неправильной. Он не хотел себя оправдывать словами, что, мол, показалось, пройдет, все это глупости, навыдумывал. Самому было невыносимо противно понимать, что реальность такова, и тошно от страха в соискании взаимности. «Влюбиться в родного брата и ждать взаимности… и это-то под боком у родной матери!» — подумал тогда Вадим, но отдаляться от брата, как не пытался, не выходило. Он просто с обезумевшей улыбкой вспоминал, как одним летним вечером, он застал пьяного Глеба у дома. А состояние его тогда было… в общем, вряд ли это можно было назвать состоянием. Ему тогда было всего четырнадцать лет, и, ясное дело, он напился впервые. И первое, что он сделал, когда Глеб, подражая маятнику, метался из стороны в сторону, по пути к нему, рассмеялся. И не просто хихикнул, а буквально сложился от смеха пополам. Увидев соловеющие серые глазки младшего, учуяв сразу тошнотворный запах выпивки и приторную улыбку, вовсе не смог сдержать свой смех. — Ва-адь! — пролепетал Глеб, протянув руки, что бы обнять брата, и Вадим, стиснув зубы и поджав губы, что бы опять не засмеяться, обнял его, — А знаешь, что я тебе никогда не скажу? — заплетающимся языком продолжил пацан, еле держась на ногах. — Горе луковое! — воскликнул старший, — И… пьяное… — Я никогда тебе не скажу, никогда… — внезапно заткнувшись, младший Самойлов обмяк в руках брата и сладко засопел. Вадим лишь усмехнулся, и понес в дом нелегкого брата, который то и дело что-то бурчал под нос. Звал родителей, просил налить еще какого-то Лёху, называл мразью какую-то Дашу, обвинял Вадика, что тот так редко приезжает, что не любит его, так как он и что никогда не сможет и не поймет. — Если бы ты только знал, как я тебя люблю, глупый! — прошипел Вадим, опуская похрапывающего брата на кровать. Именно в тот злосчастный момент Вадима и накрыло. Он не смог не поддаться искушению. В следующий момент он склонился, чтобы поцеловать Глеба в лоб, но брат оказался хитрее. Тут же, распахнув глаза, Глеб потянул склонившегося над ним Вадима за ворот рубашки и, повалив на себя, с тихим полустоном, поцеловал. Старший незамедлительно ответил на поцелуй брата, лежа наполовину на нем. Инициатор крепче притягивал брата, обвив руками его шею, впиваясь все сильнее в губы Вадима и растягивая поцелуй. Это будоражило старшего, сносило ему башню, но Вадим, вовремя опомнившись, выскользнул из цепких ручонок младшего. Он ошарашенными глазами взглянул на не двигающегося и улыбающегося, подобно маньяку, брата и стремглав покинул комнату. Через мгновение он уже сидел перед чашкой чая, шлепая себя по щекам, пытаясь привести в чувства. Но у него это никак не выходило. Он все вспоминал случившееся с пару минут назад, прокручивал в мозгу тот будоражащий поцелуй, на который он еще, как последний кретин, ответил. «Прекрасно! Поздравляю с новым достижением фантастического извращенца!» — воскликнул Вадим, отодвигая кружку с чаем и зажимая в зубах сигарету, но тут не вовремя раздался стук в дверь, и он поплелся открывать, кинув на стол сигарету. На пороге стояла мама. «Блядь!» — воскликнул на свое сказочное везение Вадим.***
— Почему не предупредил, я и не знала, что ты вернулся! — принялась мать с порога расцеловывать Вадима. — Да чего уж там! — ответил старший Самойлов, и прошел с матерью в дом, — хотел сделать вам сюрприз. — Глеб тебя уже видел? — вешая куртку, с интересом начала разговор мама, — Представляешь, вчера все уши мне прожужжал, еле отговорила его ехать к тебе. — Да, он такой, — посмеялся Вадим, забирая пакеты и проходя в кухню, — Хотя это довольно странно, учитывая, что когда я в последний раз уезжал, он сказал, что ненавидит меня и желал исчезнуть навсегда. Когда они прошли в кухню, Вадик тут же, ужаснувшись, принялся судорожно прятать сигареты со стола. Не смотря на то, что Вадиму было уже двадцать, курить при родителях он не решался, поэтому мать и понятия не имела о табачном увлечении сына. — Пойду, позову Глеба, он, наверное, весь день ничего не ел… — хмыкнула мать и двинулась к комнате. Сердце Вадима ушло в пятки, и перед его глазами предстает картина, как она входит в комнату к пьяному в хламище Глебу, а тот еще и поведает, как последний дебил, о произошедшем между ними. Это не на шутку испугало старшего, и он поспешил преградить путь. — Он-он спит, я его кормил! — быстро протараторил старший. — Привет, мам! — раздался голос за спиной. По спине Вадима пробежали табуном мурашки: «Если она узнает — мне пиздец!» — обреченно подумал он, оборачиваясь лицом к огнедышащему дракону, ведь если поднести к нему спичку, то это пьяненькое малолетнее чудовище заполыхает огнем. Глеб обнял мать. Да, она учухала, каким букетом ароматов от него разит. Глеб виновато взглянул на маму, замечая ее выражение лица. Та не в силах ничего сказать на ситуацию, лишь покачала головой. В это время страх еще больше одолел Вадима, и он, схватив брата за руку, увел от недовольного взгляда матери. — Ты ведь не свалишь, завтра опять? — заплетающимся языком пролепетал Глеб, которого Вадим завалил обратно в кровать. — Если ты проспишься, то нет… — ответил Вадим, выходя из комнаты. Глеб кивнул и радостный перевернулся на бок, после чего провалился в сон.***
— Вадим Рудольфович, кажется, ты говорил, что накормил и уложил брата спать… Ирина Владимировна не то, что бы рвала и метала, но явно была зла. Вадим только и успевал жмуриться на каждое нелестное выражение матери, и про себя говорил спасибо всему на свете за послушание брата. Если бы это нетрезвое нечто сейчас бы наболаболило… так сказать, лишнего, кто знает, что было бы. — Мам, да ладно тебе, вспомни меня, когда я впервые выпивший пришел! Не сразу, но это подействовало, и Ирина Владимировна уже спокойнее смотрела на ситуацию с младшим. Остаток вечера она лишь шуршала над готовкой, расспрашивала Вадима об учебе и вообще о его жизни, да причитала о том, как Глебу будет плохо утром. А Вадим в свою очередь молился, что бы Глеб утром ничего не вспомнил.***
На утро Вадим проснулся от грохота в кухне, было около девяти. Мать в это время уже на работе, а значит, быть это мог лишь один человек. — Доброе утро, юный садовник! — съехидничал Вадим, наблюдая как трясущимися руками, младший сгребает остатки глиняного горшка, земли и цветка. — Для кого как! — вяло ответил Глеб и тут же, с жалобным скрипом, грязнющими руками схватился за черепушку. — Похмелье — дело не хитрое! — вновь посмеялся Вадим Глеб заскулил и, шлепнувшись на пол, коснулся головой о холодный кафель, после чего, на его губах заиграла радостная улыбка. — Иди душ холодный прими, кудесник херов! Будем тебя отпаивать! — засмеялся старший, осторожно поднимая брата с пола и направляя в ванную. — Пошел ты! — уже более оптимистично кинул Глеб и решил послушаться.***
— А теперь расскажи мне, как ты дошел до этого? — серьезно начал старший Самойлов, пододвигая кружку чая брату. — Маме не расскажешь? — ухмыльнулся Глеб. — Она и так уже в курсе, — ответил он, но поспешил заверить, — об остальном не узнает, обещаю. — Поспорили, — махнул рукой младший, отпивая из кружки жидкость и тут же выплевывая ее на стол, — Да это же чифирь! — Это крепкий чай и ты должен это выпить! — ответил Вадим, не желая слушать отнекивания брата, и, наконец, задал тот самый волнующий вопрос, — Ты хоть что-нибудь помнишь? — В голове кошмарный сумбур…я счастлив, что хоть имя своё помню. — А если по серьезному? — Лишь какие-то обрывки. Помню, как шёл до дома, — задумчиво вспоминал Глеб, не забывая отпивать по небольшому глотку горький горячий чай, — как тебя встретил, потом пустота, помню, как ты укрывал меня. Глеб замолчал, Вадим забыл, как дышать и уставился на брата. В глазах его застыли две противоположные по желанию друг другу мольбы. С одной стороны он желал, чтобы тот ничего не помнил, ведь так все будет куда проще. Ему не придется устраивать беседы, несмотря на то, что предоставляя возможность все изменить, Вадим бы не изменил ничего, и повторил бы. Если посмотреть с другого бока, то он очень хотел, чтобы младший все помнил. Ведь Вадим просто не знал, что с собой делать от запретных чувств к младшему. Вадим серьёзно напрягся, внимательно слушая и выпытывая продолжение. — Дальше помню, как проснулся и услышал маму, и все, — Вадим радостно выдохнул, а Глеб продолжил, болезно поскуливая, но уже меньше, — Мозги, будто в бетономешалке побывали! После этого, старший поднялся со своего места и покинул кухню. Глеб грустно улыбнулся в спину брату: — Жаль, что тебе проще обо всем забыть, — полушепотом огорченно, сказал он, но Вадим этого уже не слышал.