Как-то так...

      Вадим не часто вспоминал те дни, но это были одни из лучших моментов его жизни. Именно тогда он был хоть и испуган, но счастлив. Ведь что может быть прекраснее, чем понимание, что твои так бережно хранимые и невозможные чувства взаимны? Таких действительно радостных моментов в его жизни было не много, но все они были так или иначе связаны с Глебом. Его безумием. Но проблема была в том что он не мог надеяться на эту самую взаимность, со стороны брата — тем более. К тому же, младший был пьян, а серьезности в словах и поступках пьяных, едва ли больше пары-тройки процентов. Как кто-то из не названных сказал, что когда человек влюблен, то его сердце поет. Вадик бы с чистой душой мог сказать, что этот мудила нагло пиздит. Да, ты можешь быть согласен с этими словами, но ровно до того момента, пока не испытаешь все на своей бренной шкуре. Как испытал он. Поет… Когда человек влюблен — да, его сердце выбивает отчаянные ритмы, выламывая кости. Оно выворачивает немыслимые кульбиты, каждый раз вырывается из груди и одаряет человека приятным чувством трепета. Ты млеешь при виде предмета испытываемых чувств, забываешь обо всем, порой даже свое имя забываешь. О, прекрасное чувство любви. Тебе хорошо, но это длится не долго. Все это подлый пиздеж и подстава. На самом деле, любовь — это боль, это мука, это страдания. Это когда ты при одной мысли о невозможности взаимности готов лезть в петлю, чтобы прекратить эту пытку. Любовь — это когда у тебя скручивает все внутренности от понимания своего положения. Любовь — это когда тебе настолько больно, что у тебя не остается сил даже на слезы. Это когда ты настолько жалок, что ты готов убиться об стену в истеричных припадках и понимания своей никчемности. Любовь—это когда твое сердце разрывается на части, когда оно рыдает. И ты ничего с этим не можешь сделать. Да, быстро же закончилось сказочное детство, хотя сказочным его вряд ли можно назвать. В любом случае, каждый из братьев любил вспоминать те или иные моменты, но никогда бы в этом не признался другому. Они будто в один миг стали взрослыми. Стали многое забывать, стараться забыть или же, на худой конец, показать всем видом в удачный момент, что забыли об этом. Именно тогда, когда они решили полностью расстаться со своим детством и юностью, тогда небо над их головами окончательно потемнело. Рассеять эту темноту у них получалось лишь окунувшись в прошлое и вспомнив то, как они были неразлучны. Тогда небо вновь становилось голубым, но это было лишь временно, к великому сожалению. Говорят, что если претерпеть, то можно свыкнуться со всем, но это было не так. Смотреть на то, что сейчас творится между ним и братом, и вспоминать то, как в прошлом было все гладко… Глеб хотел выть от того, что именно этого он и опасался! Вадим поднялся со своего места на полу и ушёл в гостиную. Младший проследовал за ним с поникшим, но все ещё злым видом. Бесспорно, он себя сейчас еле сдерживал, чтобы не начистить старшему морду. Ведь он хотел примириться, сам пошел на такой шаг, в итоге все равно остался падлой в глазах брата. Да и за то, что винит Глеба в том, что не может его забыть. За то, что влюбил в себя, а потом стал обращаться как с ненужной вещью. За то, что дал надежду много лет назад, а сейчас даже и не вспомнит этого. «А может оно и к лучшему…» — думал порой младший, чувствуя, как больно щемит сердце. — Я тебя ненавижу! — тихо в пустоту восклицает Вадик, прекрасно зная, что тот, к кому он обращался, его услышит. Глеб покосился на него и безэмоционально откинулся в кресле, что было напротив Вадика, который приземлил свою задницу на журнальный стол. Младший не находил себе места, заламывая пальцы и борясь с позывами схватить брата за шкирку и выкинуть за порог. Боялся, что не сможет себя сдержать. Больше, чем выдворить его за порог, Глебу хотелось лишь одного, но если он это сделает, то все никогда уже не станет на свои места. — Я себя тоже ненавижу! — отвечает так же Глеб, стараясь не контактировать взглядом с братом и отогнать наваждение, — зачем ты пришёл? Младший уже не быковал как до этого, но скулы все ещё сводило от желания наставить на прекрасном лице старшего пару отметин, а потом их зализать и больше никогда его не отпускать от себя. Вадиму таки удалось заглянуть в глаза Глебу и задержать его взгляд на несколько секунд. Спустя эти считанные секунды, вспыхнув огнём, Глеб отвернулся от Вадима, вновь пряча взгляд. — Да, именно об этом я хотел поговорить… — завёл разговор Вадим, не сводя глаз с Глеба, — И ты прекрасно понимаешь, что я имел в виду. Почему мы себя так странно ведем друг с другом? О чем говорил Вадим, знал только он. Была ли в его словах двусмысленность, ответить мог только он. Но побагровевший Глеб, бегая по комнате глазами, ответил сухо, в соотношении с тем, что в этот миг творилось в его сердце, которое с каждой секундой, находясь вблизи брата, ударялось о ребра, выламывая их к чертовой матери и затрудняя дыхание. — Непримиримые разногласия? — без энтузиазма буркнул Глеб, порывисто, выдыхая. — Придерживаемся официальной версии? Отлично! — хлопнул старший в ладони, противно заржав, вызывая тем самым не менее противную улыбочку на лице Глеба. — Различные политические взгляды? — выплюнул младший ещё одну вычитанную в просторах интернета версию, что и ему самому казалась полнейшим бредом, а что уж говорить о рассудительном Вадиме… — Теперь ссылаемся на Википедию. Не надоело? Глеб поморщился, представляя, что ответит Вадим на его исповедь. Решительность вновь пропала, на смену ей пришло отвратительное чувство одиночества и ненужности. Ведь как быть человеку, от которого отказался родной брат? Нет, он ещё не отказывался от него, но Глеб чувствовал, что признание резко пошатнет и без того хлипкие отношения братьев. — А что ты хочешь от меня услышать? — высказался, наконец, младший Самойлов, — Почему именно от меня? Ты ведь и сам запутался, почему не покопаешься в своей голове и не найдешь ответ? — Я хочу услышать правду, Глеб, правду. Я и так достаточно копался в себе, не хочу, чтобы мои версии творящейся вокруг нас хуйни засоряли твою голову. Вадим сосредоточено посмотрел на брата, почесывая щетину и то и дело, подбирая губу. — Хочешь знать, почему мы стали отдаляться? Это ты должен спросить у себя! — рыкнул Глеб, которому уже до мозга костей осточертели обвинения брата. — Так это я виноват? — в тон младшему спросил Вадим. Да, старший понимал, что (хоть и не полностью во всем) тоже был виноват, только вот сдавать позиции ему не хотелось. — Да, ты! — упрямо ответил Глеб. — Позволь узнать, чем же я так провинился, малыш? — посмеялся Вадик, усаживаясь обратно на столик, скрестив во внимании руки на груди. — Не зови меня так! Глеб ещё пуще раскраснелся. Подпрыгнув со своего места, он принялся вопить благим матом все, что он думает о Вадике. И тогда он вспомнил все: и детские годы, и юность, и то, как с каждым годом он больше и больше чувствовал себя чужим. Высказал все, и то, как Вадик прикрывался, отталкивая брата делами, как общался с ним на отвяжитесь, а перед всеми делал вид, что все чудесно и лучше просто не придумаешь. — Да это ты стал избегать меня как ошпаренный после того, как я тебя поцеловал лет в четырнадцать! — выкрикнул под конец младший, не упуская возможности пихнуть брата, что встрепенулся и тяжело вздохнул. Едва услышав эти слова, взгляд Вадима переменился из раздраженного в ошарашенный. Он слушал каждое слово брата, но ничто так не осело в памяти и не задело, как эти слова. — Господи, ну какой же ты идиот! — взмолился старший, скрывая лицо в ладонях, — Я избегать тебя стал, чтобы не питать надежд! Тихо ответил Вадик и, открыв свое лицо, посмотрел на Глеба, который, в свою очередь, уставился на него просто сумасшедшим взглядом. А Вадиму… Вадиму стало намного легче, ведь он наконец-то был готов все рассказать брату, и плевать как тот отреагирует. — Я не понимаю тебя… — ответил младший. По нему, впервые для Вадима было не понятно — действительно ли он так туго мыслит или же просто косит под дурочка. Вот тогда старший и решился: — Я любил тебя, полудурок! — слишком спокойно, для всей бури эмоций сказал Вадим, уже не пытаясь спрятать глаза, — Представить тяжело, как же я любил тебя! — Любил… — Да я и сейчас люблю тебя! — закричал Вадим, хватаясь за волосы и ужасаясь сказанному, но отступать он, был больше не намерен. Как бы заманчивы пути отступления не были, он решил, что хватит бегать, — неужели за все эти годы я ни разу не прокололся? Старший, не находя себе места, принялся маячить по комнате в попытках успокоить себя. — Я не верю тебе! — тихо ответил Глеб, — мой Вадим не любит меня! — засмеялся в голос Глеб, подскакивая со своего места. Вадим, услышав это, подступил ближе к брату, за что схлопотал пощечину. По-видимому, она была ненамеренной. По глазам Глеба было ясно, что он сам ужаснулся подобному всплеску эмоций и отступил назад, ударяясь спиной в стену. Вадима это, похоже, отрезвило, и он, приложив руку к тому месту, где остался красный след от руки брата, потряс головой. Придя окончательно в себя, Вадик снова сделал шаг навстречу Глебу. Когда тот в очередной раз замахнулся, он схватил младшего за запястья, крепко сжимая их в своих ладонях. Шипы и цепочки, что как обычно были надеты у Глеба, больно впивались в руки Вадима, но он сдерживал все в себе и сильнее сжимал запястья брата. Глеб тут же принялся брыкаться, но с силой Вадима ему не тягаться, поэтому очень скоро он бросил попытки вырваться из его лап. Младший зло взглянул на брата, но тот прекрасно видел за маской этой злости море обиды. Сейчас в этом взгляде был тот самый настоящий Глеб, что однажды вызвал в нем те трепетные чувства. Глеб, что в начале их пути до жути боялся сцены и не мог найти себе места. Тот самый мальчишка, которому он боялся оказывать более активное внимание, чтобы не давать подозрений и не сломать жизнь. От испытания чувств, к которому, Вадим посчитал лучшим вариантом — сбежать, а вернее — меньше контактировать с братом. Как, оказалось — перестарался, убедил его в полном своем безразличии. — Отпусти меня! — дрогнувшим голосом сказал младший. Его руки напряглись, и он вновь сделал неуверенную попытку высвободиться из рук брата. Вадим не расслаблялся и не отпустил. Все еще смотря на Глеба, он видел, как постепенно ему удается заглянуть под маску злости и увидеть там простого обиженного и любящего ребенка, которым был на самом деле Глеб. Он увидел там подавленного и недолюбленного человечка, что пытается открыться миру, но в итоге просто кусает и шипит на любого, кто подбирается слишком близко к его истинной сущности. Что открывал себя лишь в стихах и когда-то ему. Вадим прижался к брату всем своим телом и, отпустив руки, притянул голову Глеба к себе. Отпустив Глеба из своей хватки, он был готов к тому, что младший его оттолкнет. И Глеб так и хотел поступить. Если бы не тот родной запах, то тепло, что исходило от старшего брата, что он ощутил, будучи так близко к нему. Эмоции снова взяли над ним верх и он, расслабляясь, поддался в объятья Вадима. — Вадик! — просопел Глеб, судорожно сгребая в объятья старшего брата. Он до побелевших пальцев прижимал к себе Вадима, боясь отпустить и упустить этот сладкий миг. Как же долго он ждал этого воссоединения с частью себя. Он думал, что по глупости уже потерял его навсегда, но нет. Вот он. Рядом, в его объятиях, нежно гладит по голове и просто молчит. Но этой тишиной он смог сказать куда больше, чем, кажется на первый взгляд. Глеб только сейчас понял, что уткнувшись в грудь брата и тесно прижавшись к нему, он впервые за несколько месяцев плачет. И не от каких-то сантиментов или под действием алкоголя, а от ощущения родного человека. — Почему ты меня не останавливаешь? — грустно пробубнил Глеб в кофту старшего, что пропиталась слезами, — Тебе доставляет удовольствие смотреть на меня в таком виде? Глеб сжал ладонь в кулак и ударил брату по груди, но тот улыбнулся и, вновь взяв его запястье в руку, прижал к себе. На этот раз хватка была нежнее, и Глеб не пытался вырваться. Он поднял свои заплаканные уставшие глаза и, ничего не понимая, посмотрел на Вадима. — Я тебе уже раза три сказал, что я люблю тебя, — усмехнулся он, — но ты не услышал ни разу… — Врешь! — злобно зашипел Глеб, оттолкнув от себя Вадика.