Я всегда твердил, что судьба — игра.
Что зачем нам рыба, раз есть икра.
Что готический стиль победит, как школа,
как способность торчать, избежав укола.
Я сижу у окна. За окном осина.
Я любил немногих. Однако — сильно.
Я считал, что лес — только часть полена.
Что зачем вся дева, если есть колено.
Что, устав от поднятой веком пыли,
русский глаз отдохнёт на эстонском шпиле.
Я сижу у окна. Я помыл посуду.
Я был счастлив здесь, и уже не буду.
Я писал, что в лампочке — ужас пола.
Что любовь, как акт, лишина глагола.
Что не знал Эвклид, что сходя на конус,
вещь обретает не ноль, но Хронос.
Я сижу у окна. Вспоминаю юность.
Улыбнусь порою, порой отплюнусь.
Когда-то в твоей жизни наступает день Х. Он может прийти неожиданно — в один момент, а может вырасти из гор ошибок, недосказанностей, молчаний, которые копились на протяжении нескольких десятков лет. Но время грядет, и ты уже будешь не в силах что-то изменить, повернуть в свою пользу, смягчить удар. С этого момента все твое существование поделится на «До» и «После». Одну половину захочется забыть, как страшный сон, кошмар, в котором творилось непонятно что, во второй же будешь пытаться построить свой замок заново — из обломанных кирпичиков старого дома, суперклея и осколков стекла. И успех будущего зависит оттого, с какой старательностью ты разрушил прошлое.
Что же, у меня все просто обратилось в пыль. Что можно построить из песка да грязи? Разве что могилу…
Я совершал много ошибок- одни разрушали дорогих мне людей, боль которых передавалась мне бумерангом, другие били по незнакомцам, на которых было плевать. Но раньше, хоть мне и было больно, все как-то обходилось. Я не был сломан, повержен, обманут, брошен в грязь.
Убит.
На месте весельчака-добро-пожаловать-в-мой-отель остались руины. Фасад, у которого бомбами стерли улыбку, а от души — лоскуток ткани, не сохранивший ни одного светлого чувства.
Хочется крушить. Хочется ломать. Хочется мстить. Даше.
Даше ли?
Меня бесит все с этой минуты вынужденной правды. Я ненавижу твое высокомерие, твою правильность. На словах — героиня романа, идеальная, принципиальная, а на деле — обычная, стандартная, шаблонная. Кажется, что в тебе фальши даже больше, чем во мне! А для этого нужно было сильно постараться. Я больше не вижу в тебе любви — одно притворство, одна маска влюбленности, которую ты легко, даже мастерски накидываешь в моем присутствии. А сам… Я не понимаю, что чувствую. Вроде ненависть, но слышатся еще отголоски старого, светлого, чистого чувства.
Меня бесит твоя улыбка. В ней невозможно увидеть лжи. Не знай я тебе –подумал бы, что она настоящая. Ты уже предала меня — поезд ушел. Я, как Станиславский, больше не верю.
Меня бесит твой голос. Мягкий, тихий, неторопливый — он звучит медом, а я все ищу в этой бочке запрятанную ложку дегтя. И это не я злопамятный — просто я прекрасно знаю, на что способны женщины.
Меня бесит твой характер. Почему ты притворяешься такой пай-девочкой? Отказываешься ужинать с моими друзьями лишь потому, что видела, как они изменяют друг другу? Называешь это ошибкой, даже больше. А сама-то не лучше…
Что же, Дашенька, ты сама напросилась на такую каторгу.
Вот он — мой день Х. Что я почувствую, танцуя в такт ядовитым словам, которые словно нож вонзятся в твое сердце. Будет ли больно? Будет ли жалко? Странно — я словно ставлю на тебе опыты, пытаюсь реанимировать что-то свое, внутреннее, а о тебе и не думаю… А может, я и не любил тебя? Может, просто возжелал, увидев твою недоступность. А разочаровавшись в ней — забыл?
Пора. Первый аккорд раздается в ушах…
Я ненавижу, я мучаю, я убиваю, в ответ на твою ложь и предательства. Мне не жаль — все твои слезы, все страдания я выпью, как вино, сладостно улыбнувшись в конце, видя твои жалкие судороги. Кину в спину что-то едкое, абсолютно не заботясь о твоей психике.
Сволочь. Даша, какая же ты сволочь…
А какой же я идиот… Я где-то просчитался. В душе стало необъяснимо пусто, словно не я ей преподнес «сюрприз», а она — мне. То, что она испытывала, вернулось ко мне, ударило даже больше, чем по ней.
Вряд ли. Я ее разрушил до основания. Вынул все кости, перемыл, сломал, и вернул обратно. Авось срастется.
Так любил ли я ее? Видимо — да. Иначе откуда желание извиниться, броситься к ней в ноги, расцеловать ее, расплакаться? А она любила меня? Видимо да, раз ее боль передалась мне — значит, мы были связаны какими-то связями, которых сами не увидели.
Единственное, что я могу сделать — оставить ее в покое, дать ей спокойную жизнь. Ясно же, что она — пройденный этап. Даша не простит мне предательства, а я, как чертов собственник, не забуду Никиту, буду постоянно ощущать его. Наши пути разошлись, а отношения были затмением…
Или разрыв был затмением?
***
Забвение пришло на удивление быстро — прошло не больше двух недель, а я уже видел свою судьбу в Софии. Стоило мне оказаться в больнице — она оказалась рядом, стоило Кристине подставить меня — именно general manager спасла меня от ссылки на Север. Да, пока это не любовь, но дружба с мудрой женщиной переросла в острую необходимость в крепком взрослом человеке рядом. И если для этого чувства — надежности — нужно будет забыть прошлое, поменяться, я все сделаю.
Я просто не хочу остаться один. А София не бросит.
По мере развития наши отношения все больше напоминают гонки — от прошлого, от бывших разочарований. Это же очевидно — мы выступаем в качестве лекарств друг для друга. Дорогих, сладких, но все же химических лекарств. София, неужели ты думаешь, что я не замечаю пылких взглядов на твоего заместителя, который, кажется, и думать о тебе забыл рядом с тетей Элли? Неужели есть другая причина, кроме ревности, по которой ты соглашаешься на мои ухаживания? Я, конечно, дурак, но все же не слепой. Думаешь, меня это устраивает?
На удивление — да.
Пока ты со мной, мне не надо думать об ошибках, они так и остались где-то, неисправленные. Пока я с тобой, я взрослею — невольно, даже немного против воли. Но это даже в кайф — словно на месте пыли и песка что-то появляется новое, необычное. Может, даже все восстановится. Но это пока. А сейчас я просто смотрю на тебя, стараясь не косить глаза на стойку портье, где только что, кажется, стояла Даша.
Хотя, мне же все равно.
И на свадьбе мне все равно, что к тебе пристает какой-то пьяный хамоватый мужик. Я просто защищал тебя, как девушку, от потенциального насильника, особенно тогда, когда ты выглядела наиболее растерянной и потерянной. Тебя невозможно было видеть — такой. Хотелось расшевелить тебя, встряхнуть за плечи, расспросить обо всех подробностях, событиях, которые произошли без меня. Я чувствовал, что нужен тебе, но прости — у меня кандалы. Я хочу быть счастливым, с гарантией. С Софией она есть, а с тобой нет.
Ты же понимаешь, что мы убьем друг друга?
Именно поэтому я оправдываюсь перед ней, легко бросив тебя среди танцующей толпы. Именно поэтому я виновато смотрю на нее, разговаривая с генералом. И, в конце концов, поэтому я встаю перед ней на колено и произношу заветные слова.
«Прости», — говорит мой взгляд, обращенный на Дашу за секунду до второй точки невозврата. Пусть все идет так — я не хочу потерять своего человека, того, с кем мне легко.
Однако система дала сбой. Она отказала. А я уехал, даже не попрощавшись. Тебе же, Даша, они не нужны — у тебя и так много проблем.
Не волнуйся, Отель Элеон, я больше не принесу тебе проблем.
Что же, пора выходить из очередного затмения.
***
Я сказал, что лист разрушает почку.
И что семя, упавши в дурную почву,
не дает побега; что луг с поляной
есть пример рукоблудья, в Природе данный.
Я сижу у окна, обхватив колени,
в обществе собственной грузной тени.
Моя песня была лишина мотива,
но зато её хором не спеть. Не диво,
что в награду мне за такие речи
своих ног никто не кладёт на плечи.
Я сижу в темноте; как скорый,
море гремит за волнистой шторой.
Гражданин второсортной эпохи, гордо
признаю я товаром второго сорта
свои лучшие мысли, и дням грядущим
я дарю их, как опыт борьбы с удушьем.
Я сижу в темноте. И она не хуже
в комнате, чем темнота снаружи.
Все с самого начала шло не так — то костюм пропадет, то ведущий Сречка окажется в больнице, о чем София знала, но решила меня не оповещать.
Логично, это же только ее свадьба — я ей вообще по боку.
Похоже, что я окончательно запутался. Вроде — предложение я сделал Софии, вернулся в Москву только ради нее, сам пытаюсь приблизить день бракосочетания, устроить его, облегчив задачу невесты. Тогда какого черта я ревную Дашу к этому Петру? Почему стоило этой брюнетке вновь объявиться в моей жизни — так снова стали кипеть чувства, а София словно ушла на второй план? Подкалывать Канаеву стало вторым смыслом жизни — важным каждодневным ритуалом, без которого я уже вновь не мог обойтись. Мне нравится находиться с ней рядом, как бы в шутку касаться ее, когда рядом нет Джековича или Софии, наблюдать за ней незаметно, видеть ее улыбки на скрытые мысли обо мне.
Я чувствую любовь — то, чего мне не хватало с тринадцатилетнего возраста. В Софии — страсть, желание, а тут — нежность, поддержка. Странно, за три месяца эти две женщины словно поменялись местами. Толстая стала более легкомысленной, менее понимающей. Даша же, наоборот, словно выросла за те сто дней, что мы не виделись. Это уже не просто каратистка Канаева из Волчанска — она испытала многое, еще большее пережила.
Обидно сознавать, что одна из грустных и вынужденных причин ее взросления — я.
Я сомневаюсь. До последнего оттягиваю момент, действительно подумывая о побеге. В день свадьбы у меня есть выбор — согласиться на жизнь Софии, наплевав на страхи, или понадеяться, что ты уже меня простила.
Простила. Да вдобавок и разлюбила. Или, по крайней мере, пытаешься.
Несколько твоих слов в подсобке — и я у алтаря. Пара улыбок со слезами на глазах — и страх исчез. Одно прикосновение к моим рукам — и я поверил в то, что все идет как надо: нас больше ничего не связывает, ведь я перестал быть твоим наркотиком.
Ты переболела.
В отличие от меня.
Ты отказала, отстранившись от меня на безопасное расстояние, произнесла свое вечное «Паш» — и я кивнул, осознав, какой ответ дам перед регистратором.
«Согласен».
А я так и не вышел из затмения, как от него не бежал.
Черт, похоже, что вся моя жизнь — какое-то затмение…
