Артефактор

Сознание возвращалось вместе с ощущением чего-то мягкого и холодящего, скользившего по моему виску. Я открыл глаза и несколько мгновений отупело пялился в белоснежный потолок, пытаясь расшевелить собственный разум. – Гарри, ты меня слышишь? – В тяжёлом грохоте крови в ушах я различил чей-то голос и медленно повернул голову туда, откуда он звучал. В ореоле блеклых, но всё ещё хорошо заметных пятен я увидел бледного до зелени Драко, губы которого были искусаны практически в кровь. Он застыл надо мной с медицинской губкой в руках и с влажными пятнами на шёлке светлой рубашки. В ответ на его вопрос я еле заметно кивнул. Он сел рядом и зачастил срывающимся шёпотом: – Мы так испугались, когда твой Кикимер появился среди ночи и выл, что тебя убили на пороге особняка Блэков. Мы с отцом сразу отправились к тебе, через камин вызвали целителей… И вот ты здесь. – Где? – прохрипел я и закашлялся: голосовые связки будто заросли наждаком. – В госпитале имени Святого Мунго. Я прикрыл глаза от резкого света и улыбнулся: да уж, предел мечтаний закончить вечерние посиделки не в постели, а на больничной койке и с головной болью, полученной не от похмелья, а от заклинания. Последняя мысль вилась бесконечно, как нити водорослей в неторопливых струях сонной речки, а я проваливался в дрёму и уже не слышал, что ещё отчаянно шептал Драко. Однако меня бесцеремонно растолкала сиделка, похожая на борца сумо. Такие женщины, встречаемые мною в госпиталях и хосписах довольно часто, вероятно, были просто предопределены этой профессии: могучие и, как показывал мой опыт, неумолимые в просьбах послабить слишком суровый больничный режим. Посетившая меня сиделка прокаркала в лучшей филчевской манере: – Мистер Поттер, вам нужно принять лекарства. От её голоса головная боль снова дала о себе знать. Я стиснул зубы, чтобы не застонать от нового приступа. Пошевелиться мне удалось с трудом: конечности затекли и напоминали деревянные чурбачки, зачем-то приделанные к телу. Да, в таком состоянии грузоподъёмность моей сиделки оказалось благом – она, играючи, усадила меня повыше, и, как годовалого ребёнка, принялась поить лекарствами с ложечки. Горькие зелья сменялись пряными, потом кислыми, а мне казалось, что конца и края моим мытарствам не будет. Но вот в палату тенью проскользнул Снейп, и сиделка, неодобрительно глянув на прибывшего, сложила пустые флаконы в сундучок, вернула меня в лежачее положение и заторопилась на выход. Однако надо признать: свет стал мягче, в горле не першило, а головная боль перестала так злобствовать. Я взглянул на Снейпа, изучающего что-то в пергаменте, прикреплённом к дощечке угрожающего вида клипсой, и, как мне самому показалось, смежил веки всего на минутку. Следующее пробуждение было совсем другим. Я сонно прищурился, рассматривая бьющуюся о стекло муху, почесал кончик зудящего носа и широко зевнул. – Драко, – позвал я, будучи абсолютно уверен: он где-то рядом, – а что произошло? Но в поле зрения появился отнюдь не Драко. – Он сейчас придёт – вышел выпить кофе, – ответил мне Люциус, садясь рядом с кроватью и обдавая меня знакомым горьковатым ароматом. – Что вы хотите знать? – Почему я тут? Кто были нападавшие? Их задержали? А Кикимер? – Слишком много вопросов, а вот ответов у меня будет гораздо меньше. На вас, очевидно, напали и сделали это на пороге вашего дома. Кто напал, наши доблестные мракоборцы не пожелали мне ответить, а вот министру доложили, что ограбила вас известная банда, члены которой состояли в рядах Пожирателей Смерти. Понятное дело, официального названия у неё нет, но журналисты окрестили их кокатриксами (6). Хотя мне кажется: ничего общего нападение на вас с более ранними ограблениями не имеет. По поводу задержания: нет, никого не задержали, а только констатировали, что ваш дом был ограблен, а вы и домовик, который сумел подать нам знак, сражены какими-то редкими проклятиями. Мне жаль, Гарри, особняк Блэков и так не пребывал в идеальном состоянии, а сейчас и вовсе напоминает брошенное здание – воры вынесли всё, что могло представлять хоть какую-то ценность, включая и ваши личные вещи. – Неужели всё? – От новостей у меня язык будто бы прилип к нёбу. – А лаборатория? А библиотека? – Нет, туда, спасибо высшим силам, они не добрались. Библиотеку защитила ещё Вальбурга, а чары на лаборатории ваших рук дело?.. Я кивнул, впрочем, не чувствуя особой гордости. Толку в защите лаборатории, если дом всё равно ограблен? – Почему решили, что это… Как вы их назвали? – настаивал я. – Кокатриксы? Это не я их так назвал – пресса постаралась. Но, моё мнение, отчёт мракоборцев – полная ерунда! Я ещё помню те громкие дела, которые им приписывали. Ничего общего с вашим случаем. При нападении они использовали артефакт из глаза куролиска, а не глушили заклинанием сзади. И уж не помню, чтобы они вообще кого-то проклинали – их интересовали материальные ценности, а парализованная жертва – никогда. – Не слышал о таком существе… – Да, куролиск встречается ещё реже василиска и, хоть иногда и зовётся младшим братом Короля Змей, но внешне сильно разнится с ним и больше напоминает помесь курицы со змеёй. Но главное отличие в том, что его взгляд не убивает, а лишь парализует жертву… Мне приходилось однажды охотиться на него в старых каменоломнях Саксонии. Когда вы поправитесь, я покажу вам его чучело в Зале Трофеев нашего особняка. Милая зверушка! – Вы так ничего не сказали о Кикимере… – и вот тут напускное спокойствие слетело с Люциуса Малфоя, как шелуха. – Ваша жизнь была в приоритете, Гарри, – Люциус потеребил серьгу, что говорило о чрезвычайном волнении. – Для Кикимера честь умереть за своего хозяина… От его слов меня замутило. Старый и совсем недобрый Кикимер был воплощением духа дома крёстного, даже иногда казалось, что в нём течёт больше крови Блэков, чем во мне самом. И да, я привязался к старому брюзге, как к невыносимому, но любимому родственнику: деду или прадеду, который помнил другие времена и никак не хотел принимать новые. Я сглотнул горькую слюну. – И как долго мне валяться в постели? – спросил я с безнадёжностью, из-за которой Люциус, пытаясь меня приободрить, накрыл мою безвольную руку своей ладонью. От его кожи по моему телу стало распространяться тепло. – Ещё немного, потерпите. Северус не даёт здешним целителям спуску, так что, думаю, скоро вы будете на ногах и абсолютно здоровы. Это уже немалое достижение: два дня назад вы напоминали мертвеца. Поверьте, я много их повидал на своём веку и отличу того, кто приготовился отдавать Вечной Невесте душу, от цепляющегося за жизнь зубами и ногтями. Очень рад был ошибиться. О, как я вижу, моя вахта подошла к концу, – Люциус улыбнулся, заметив вошедшего Драко, который принес с собой нечто, соблазнительно пахнущее свежей сдобой. – Драко, постарайся не переусердствовать: два дня Гарри, в лучшем случае, кормили лишь диетической пакостью. Младший Малфой спрятал пакет за спину и проказливо улыбнулся: – Булочки, отец, ещё никому не вредили… Я выдавил улыбку, но сердце сжималось от тоскливых новостей. Правда, от выпечки я и не думал отказываться. *** В больнице я провёл несколько дней, показавшихся мне нескончаемыми. Наверное, персонал госпиталя ещё долго будет поминать мою капризность крепким словцом. Я не привык сидеть без дела, а в палате заняться было нечем: книги запретили, колдовать тоже, посещения – из-за частоты – свели до нескольких часов в день. Небольшая одноместная палата грозилась стать моей камерой, настолько тоскливо мне в ней было: я бездумно прогуливался между кроватью и тумбочкой, иногда смотрел в окно, за которым виднелся грязный тупик. В него никто не сворачивал, даже чтобы справить нужду. Так что мне не за кем наблюдать. И погода, будто сговорившись со всем миром, не хотела баловать разнообразием: небо затянули тучи, но дождь так и не начался. К моему непередаваемому счастью, кроме меня, который уже утомил своим нытьём любого, кто имел неосторожность слушать, был Снейп, не меньше жаждущий моего выхода из стен госпиталя. В конце концов, главный целитель сжалился и над нами, и над собственным персоналом. Его распоряжение было лучшей новостью, услышанной за время после моего выпуска из Хогвартса. Нужно ли говорить, что из госпиталя я летел, словно обзаведясь собственными крыльями? Я торопился хлебнуть свежего воздуха и, конечно же, мало смотрел по сторонам и никак не ожидал, что меня схватят за рукав. Я думал уже возмутиться: с чего вдруг удерживать в шаге от вновь обретённой свободы, но слова протеста так и застыли на языке – передо мной, держа большой букет, стояла улыбающаяся Джиневра Уизли. За то время, пока мы не виделись, она расцвела и похорошела. Куда-то подевались её веснушки, пухлые щёки и заразительная улыбка. Её радость от нашей встречи выражалась слегка приподнятыми уголками губ, обозначившиеся скулы бархатились от пудры, а взгляд больше бы подошёл умудрённой опытом женщине, а не молоденькой девушке, почти ребёнку. При этом я не мог не отметить, что она не рядилась в пёстрые, бесформенные халаты, похожие на одеяние африканских шаманов и не распространяла вокруг себя бестолковую суету, как Молли. Передо мной стоял совсем другой человек. Но она уже не напоминала, к моему сожалению, и ту нерешительную малышку, с которой я когда-то целовался под кривой яблоней в запущенном саду возле Норы. – Привет, Гарри! – Джинни подошла ближе и вложила мне в руки букет, источающий соблазнительный цветочный аромат. – Поздравляю тебя с выздоровлением. Рада, что газеты немного приукрасили, и ты не находишься на пороге смерти. – Привет, Джин. Как видишь. Жив, здоров и готов покинуть эти гостеприимные стены, – я широко улыбнулся в ответ. Радость от встречи была такой яркой и внезапной, будто я вдруг влюбился. Джинни стояла близко, сжимая мне ладонь, незанятую цветами, и не отрывала взгляда от моего лица. Наверное, это было особенное волшебство особенного мгновения. Я смотрел и не мог наглядеться на неё. Глаза, волосы, нежный овал лица, мягкие даже на вид губы, покрытые прозрачным блеском, чувственный, экзотический аромат, словно от полироли для камней – всё было прекрасно. И я потянулся к ней, не думая, что целоваться на пороге госпиталя, как минимум, неприлично, что любители дешёвых сенсаций получат свою новость, что откреститься потом от поцелуя будет невероятно сложно. Нет, об этом не думалось – голова заполнилась добрым английским смогом. Я уже чувствовал её тёплое дыхание на своих губах, когда мои плечи сжали чьи-то руки, и меня с силой дёрнули, прижимая спиной к груди стоящего позади человека. Я попытался вырваться, непонятно зачем. Блаженная пустота в моей голове постепенно заполнялась тревожными мыслями. Вокруг стали собираться люди поглазеть на бесплатное представление. Напротив меня Джинни извивалась в руках Северуса, изредка всхлипывая, яростно и отчаянно. Несложно было догадаться, кто стоял за моей спиной. Я перестал дёргаться. Не думаю, что Люциус Малфой решил на меня напасть и из вредности не дать мне поцеловать очаровательную девушку. Зрение медленно приобретало обычную чёткость. – Вы не могли бы пояснить, что здесь происходит? – тихо спросил я, ужасаясь, какие новости завтра будут напечатаны в «Ежедневном Пророке». – Думаю, что целитель Сметвик уступит нам кабинет для приватного разговора… – ответил Малфой, выпуская меня из своего захвата и шагая к нему. Снейп, не заморачиваясь, как это выглядит со стороны, потащил Джинни за ним. Я поднял с пола упавший букет, покрутил его в руках, зачем-то понюхал. Цветы ничем не пахли. Да, собственно, было бы странно, если бы это оказалось не так: букет состоял из белых, жёлтых и розовых калл, дополненных листьями пальмы. Прихватив его с собой, я последовал за остальными, спиной ощущая любопытные взгляды собравшихся. Когда я вошёл в кабинет, в нём уже разгорелась настоящая баталия. Целитель пытался успокоить бушующую Джинни, требовавшую посадить в Азкабан Пожирателей Смерти, которые ей, слабой женщине, не давали прохода. – Тише, мисс, не надо так кричать, – увещевал её Сметвик. – Почему меня схватили как преступницу! – визжала Джинни, лицо её раскраснелось, волосы в беспорядке разметались – в общем, от очарования не осталось и следа. – Не я здесь преступница! Это они! Они – Пожиратели Смерти! – Силенцио! – гаркнул Снейп, направив палочку на Джинни, а для остальных добавил: – Заткнулись все! После невероятного шума разом навалилась тишина. Джинни разевала рот, но тщетно. – Я прошу вас, целитель Сметвик, взять образец косметического средства с губ этой женщины, – Снейп ещё не успел произнести всю фразу целиком, как Джинни покачнулась, и её лицо, покрытое румянцем возмущения, побледнело. – Вы будете говорить, мисс Уизли, или мне вызвать мракоборцев? Я, в отличие от всех присутствующих, прекрасно знаю, что обнаружат при анализе в вашей помаде. Джинни оглядела всех глазами, как у затравленной лани, а потом молитвенно сложила руки. Снейп взмахнул палочкой, и мисс Уизли закашлялась. – Вот, выпейте, – Малфой по-свойски налил из графина воды в стакан и протянул ей. Не знаю, в чём провинилась Джинни, но у невинного человека так не дрожат руки. Напившись, а половину расплескав по полу, она плюхнулась на стул и закрыла лицо ладонями. – Я всё скажу, что вы хотите знать, – донёсся её глухой голос. – Только не трогайте мою семью. Они не переживут такого позора… – Пожалуй, меня интересует лишь один вопрос: почему из всех вы выбрали именно мистера Поттера? Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы понять: он никак не может быть причастен к вашему случаю… – А разве не понятно? – Она отняла руки и зло оскалилась, становясь похожей на рыжую версию Беллатрисы Лейстрендж, человека – лично для меня – глубоко неприятного. – Я люблю его! От нелепости объяснения целитель Сметвик выпучил глаза (хотя мне казалось, что он невероятно хладнокровен), Малфой издевательски рассмеялся, а Снейп скривился, но тоже с изрядной долей скепсиса. Я застыл, не зная, смеяться мне или плакать. – А что? В это так сложно поверить? – продолжала насмешничать Джинни, закинув ногу на ногу, отчего мантия, распахнувшись, явила нашим взглядам резинку чёрного чулка. – Милый мальчик, робкий и порядочный. Что ещё нужно для хорошей семейной жизни? Милый же мальчик, да, мистер Малфой? Недаром вы его глазами пожираете… Нет, вы не Пожиратель Смерти, вы – Пожиратель Поттеровских Прелестей! Она визгливо рассмеялась. – Организуйте новый тёмный орден. И сыночка своего не забудьте в него посвятить: он сюда, в госпиталь, чаще таскается, чем в бордель… – Она открыла рот для очередной гадости, но уже моё «Силенцио» прервало поток похабщины, льющийся из уст нежной и милой, как раньше я считал, девочки. – Северус, вы не могли бы мне объяснить, что всё это значит? – Мисс Уизли выбрала вас на роль своего мужа, а, дабы вы не сбежали от счастья, решила не оставлять вам лазейки. Тот глянцевый блеск, что вы видите на её губах, это уникальное средство для вашего послушания. Не знаю уж, где мисс взяла волосы, а, может, и кровь, но примите как факт: на её губах адресное приворотное средство. Очень противная штука. И если, попадая в организм с кислородом, оно слегка туманит разум и вызывает лёгкое влечение, то, проникая вместе с едой или питьём, практически порабощает его принявшего. И это необратимо. А сражала она вас на дальних подступах к своему телу, добавив приворотное к духам... – Но как об этом узнали вы? – Я, может, и наивен, но не настолько, чтобы поверить, что Снейп с Малфоем, чуть поведя носами, вычислили приворотное, ориентированное точно на меня. – Мисс уже некоторое время отирается в Лютном переулке, выискивая исполнителя. Вы прекрасно понимаете, что после войны зельеваров осталось не так уж и много… – То есть, сама того не подозревая, она обратилась к вам? – В том числе, Гарри. Естественно, готовить такое я не стал, поэтому и не смог проверить, кого мисс собралась осчастливить своей любовью. Но связи мистера Малфоя сузили круг подозреваемых и, в конце концов, помогли предотвратить непоправимое. Я наколдовал себе стул и сел, пытаясь осознать, что происходило. Не складывалось. Нет, я всё понял, но вот одно-единственное от меня ускользало: зачем так спешить? Люциус Малфой, который не возразил ни слова во время обличительной речи Джинни и не дрогнул ни одним мускулом, вдруг прокашлялся и ответил на мой невысказанный вопрос: – Спешка в положении мисс Уизли была слабым звеном, но вполне понятным – сложно долго прятать беременность… Я вскинул взгляд на Джинни: она вся как-то поникла, но по её лицу было видно – она ошарашена таким уровнем информированности Малфоя. Впрочем, её растерянность долго не продлилась: она взвилась, схватила меня за руку и прижала к своему горлу, будто требуя вернуть ей голос. Если подумать, то справедливо: так она хотя бы попробует оправдаться в ответ. Почувствовав, что может говорить, Джинни села ровно и спросила: – Если вы у нас, мистер Малфой, рыцарь для всех обиженных и обездоленных, то не хотите ли вы взять на себя ответственность? Вот тут уж глаза выпучили все. Люциус невесело хмыкнул: – Мисс Уизли, я не страдаю провалами в памяти. И, если бы этот ребёнок был мой, я бы помнил, как, когда и с кем его зачинал. Или вы участвовали в запретном ритуале и призвали моё тело, заперев дух где-то? – Я не сказала, что это ваш ребёнок, но он определённо вашего рода… – То есть сейчас, пользуясь, что здесь нет Драко, вы пытаетесь убедить меня: он – отец вашего бастарда? – выплюнул Малфой. Он ни капли не изменился в лице, но ноздри его затрепетали, как у хищника. Мне показалось, что он, подобно адской гончей, уже готов вцепиться в доверчиво подставленную глотку. – Конечно, я могу предположить, вы так усердно предлагали каждому встречному свои прелести, что кто-то да клюнул, но не Драко… – И всё же вам придётся свыкнуться с мыслью: наследник вашего рода будет ублюдком. Потому что ничто не изменит того факта – он изнасиловал меня! – Джинни поднялась, окинула меня сожалеющим взглядом и пошла к выходу. Я едва успел ухватить её за локоть: – Ты обвинила человека в тяжком преступлении и теперь уходишь? А Драко ты слова дать не хочешь? – Гарри, ты защищаешь сыночка Пожирателя Смерти. Опомнись! Для них человеческая жизнь – ничто, а уж честь – тем более, не их – вообще пустой звук! – Она выдернула руку из моего захвата и спокойно вышла, хлопнув напоследок дверью. А что чужая честь для тебя, Джиневра? Пока я смотрел ей вслед, сомневаясь, мог ли Драко оказаться настолько циничной сволочью, как рассказывала она, в кабинете стояла гнетущая тишина. – Пусть она предоставит сколько угодно доказательств, а я не верю в виновность Драко, – выдохнул наконец я. – Я тоже, – странно, но ответил мне Снейп. Люциус отрешённо смотрел в окно, на его лбу залегла глубокая морщина. *** Происшествие в госпитале сильно подпортило мне праздничное настроение, но что его ухудшило ещё больше – не просто желание, а необходимость отправиться в особняк крёстного. Оплакивать ограбленный дом я собирался сам, но Люциус Малфой не отпустил меня, отметая взмахом руки все мои аргументы. – Родовое гнездо после такого надругательства – гиблое место, и позволить вам одному бродить в нём – это собственными руками положить вас в гроб. Я не взываю к вашей рассудительности, просто примите как данность – я иду с вами и баста! Кроме того, я не собираюсь спорить, но, пока не найдут вора, вы будете гостить у нас. Это же касается и тебя, Северус. Малфой-мэнор – по-настоящему безопасное место. Только Хогвартс и Отдел Тайн могут похвастаться лучшей защитой. Снейп, в отличие от меня, попытался возразить, говоря, что он как преподаватель Хогвартса может проживать в школе круглогодично, но быстро сдался – Люциус Малфой обладал тем, чем ни Снейп, ни я похвастаться не могли – он просчитывал ситуацию на несколько событий вперёд и очень быстро находил в ней минусы и риски. Честно говоря, мне непонятно, как он умудрился связаться с Волдемортом при таком умении. Я прислушивался к их перебранке и чувствовал себя эгоистом: никто не сказал, а я и не подумал, что ограбление моего дома может оказаться первым звеном в цепи загадочных происшествий. Вторым событием в череде странностей стал пожар в доме Снейпа в Паучьем переулке. Создавалось впечатление, что его атаковали призраки: защита не взломана, контур чар не повреждён, а вместо дома – пепелище. Причём не просто сгоревший остов, а большое пятно, сплошь покрытое толстым слоем стекла и пепла. Это ж какая температура была огня, чтобы расплавились даже камни?! Северус больше горевал не о доме, а о личных вещах: письмах, фотографиях. Но, в конце концов, сдался и он – под прицелом аргументов Люциуса Малфоя никто долго не выдерживал. Я и не заметил весь путь от госпиталя до особняка Блэков. Даже не могу припомнить, мы трансгрессировали или воспользовались порталом. Остановились мы перед самой дверью: я – впереди, Малфой – чуть поодаль. Я глубоко вздохнул и, не давая себе передумать, распахнул её настежь. Особняк Блэков и раньше создавал впечатление на редкость гнетущего места: полутёмный и сырой, с отрубленными головами домовиков на стенах и заплесневевшей мебелью, траченной молью. Растить своих детей в таком «гнезде» я бы не хотел. Однако после ограбления он и вовсе стал похожим на старое, изуродованное животное, и вызывал лишь жалость. Я с опаской ступил в тихий коридор: почти осязаемая тишина напрягала – раньше в доме всегда слышались призрачные шаги, потрескивания и хлопки. А теперь – ничего! Будто весь мир внезапно оглох. Люциус положил ладонь мне на плечо, придерживая от опрометчивых поступков, и указал куда-то в угол. Наверное, его зрение было всё же острее моего либо же я слишком скорбел по уничтоженному дому, но в первый момент я даже не понял, что увидел. А дальше меня разобрал нервный смех: грабители не просто вынесли всё, до чего смогли дотянуться – они полностью уничтожили защиту. И это было бы полбеды, но они нашли единственный артефакт, который не давал возможности возвести защиту снова ещё, как минимум, несколько лет. Вот так, в один миг я лишился дома… От ярости, обуявшей меня, я расколотил опасную вещицу в мелкую труху, срывающимся голосом попросил Люциуса подождать в холле и пошёл к лаборатории. На двери, потемневшей от старости, хорошо просматривались свежие царапины и подпалины, но заклинания выдержали, пусть и опасно искрили. Однако без заминки пропустили меня внутрь. Я ещё не настолько обжил лабораторию, и сборы получились недолгими: подхватил сундучок с материалами и вышел, сцепив зубы и едва сдерживаясь, чтобы не наделать каких-нибудь глупостей. По привычке обновил защиту и вернулся в холл, который оказался пуст. Люциус, так настойчиво предлагавший свою кандидатуру в сопровождающие, не мог уйти, иначе всё это не имело бы никакого смысла. Честное слово, я подумал о худшем. О ловушке, оставленной грабителями для законных хозяев – судя по всему, они разбирались в артефактах и не имели в них недостатка. Я бросился искать Малфоя, уже не обращая внимания на разоренные комнаты, над которыми бы обязательно повздыхал в другой ситуации. Моему облегчению не было предела, когда Люциус нашёлся, целым и невредимым, в комнате с гобеленом. Я редко заходил в неё: она пугала сильнее, чем стекляшки, вставленные в глазницы отрезанных эльфийских голов. Что-то было в этом мрачном помещении, пропитанном тяжёлыми запахами воска, ладана, плесени и пыли. Люциус не обернулся на мои шаги: он стоял с опущенной головой, приложив обе ладони к гобелену. Вначале я даже не понял, что происходит: в полумраке и Люциус выглядел элементом декора, но стоило мне зажечь огонёк, как я отшатнулся, и волосы на моей голове зашевелились, подобно змеям Медузы Горгоны. Пыльный гобелен, потускневший в борьбе со всемогущим временем, висел лоскутами. И то, что бросилось мне в глаза сразу, резался он не в ярости – кто-то с маниакальной методичностью отделял от наполненного магией полотна ровные полосы шириной в четыре дюйма, начиная с высоты человеческого роста и до самого пола. Дрожа от необъяснимого ужаса, я всё же приблизился к искалеченному гобелену – присутствие Малфоя немного успокаивало меня - и сверил рост изувера и мой собственный. При моем росте в пять футов восемь дюймов я не доставал до начала разреза около восьми дюймов. Люциус, понимая к чему мои ужимки под гобеленом, поднял руку, показывая, что грабитель и он были примерно одного роста. – Зачем? – прошептал я, обращаясь больше сам к себе. – Я бы рассматривал версию о мести, – отозвался Люциус. – Вы закончили? Нам лучше уйти отсюда поскорее. – Ещё библиотека… – Тогда поторопитесь: этот дом слишком опасен для нас, – Люциус сделал шаг ко мне и вдруг отпрянул. Что-то зазвенело. Я создал огонёк «Люмоса», а Люциус, закрыв меня собой от предполагаемой опасности, – щит. В слое пыли, покрывающем пол и кое-где потревоженном нашими шагами, лежал нож странно-изогнутой формы. Стандартная проверка показала на нём лишь чары для остроты. Но всё-таки никто из нас не решился прикоснуться к нему голыми руками: чарами упаковали в плотный кокон из пергамента, чарами же Люциус вынес его из дома. На остальные сборы мне понадобилось всего пара минут: библиотеки чистокровных были снабжены специальными чемоданчиками – открываешь его, и все книги укладываются внутрь строго по порядку. Я торопился выйти за двери и, хотя бы на несколько дней не думать о происшедшем – голова и так пухла от мыслей – но последнее, за что зацепился мой взгляд и отчего на душе стало совсем гадко, это выжженное пятно вместо портрета Вальбурги Блэк. Версия о кровной мести была не такой уже и абсурдной. *** Быть гостем Малфоев – это что-то сродни внезапно стать падишахом: все вокруг тебя суетятся, предупреждают твоё самое абсурдное желание и безмерно балуют. Стоило мне обмолвиться совершенно случайно, что я люблю мороженое, как это стало часто подаваемым десертом на обед. В кратчайшие сроки мне оборудовали мастерскую в доме, и Люциус клятвенно заверил: никто, кроме меня, в ней хозяйничать не будет. Если принять во внимание, что особняк Малфоев родным домом мне не был, жилось в нём просто великолепно. Конечно, первым делом я бросился нанимать гоблинов, чтобы отремонтировать дом Блэков, но Драко и Люциус принялись меня отговаривать: какой был толк вкладывать деньги в реставрацию, если на особняке не осталось защиты? И я, стиснув зубы, согласился. Как бы хорошо мне ни было, а тоска с чувством вины грызли меня понемногу. Я не смог защитить наследство крёстного. С расследованием тоже оказалось всё не так просто: вещей или мебели с гербом Блэков в лавки, торгующие краденным, не поступало. Кроме факта нападения и ножа – никаких зацепок. Правда, о ноже никто мракоборцам не сообщил. Но уж если говорить начистоту, то место происшествия они осматривали, судя по протоколам, облазили дом от подвалов до конька крыши, поэтому не я виноват в их упущении. Мы с Люциусом и Драко обследовали нож на все известные проклятия и заговоры, но быстро пришли к выводу: найденный артефакт – обычный ритуальный режущий инструмент. К увлекательной процедуре проверки наверняка присоединился бы и Снейп, но он оставался в Хогвартсе – близились экзамены, а до них – итоговые и контрольные работы. Да, этот нож был не рядовым оружием, больше вычурным, чем по-настоящему функциональным. В конце концов, он применялся для жертвоприношений и являлся скорее статусным: перерезать горло ритуальному козлу можно и простым хлебным. Однако сложно недооценить его художественную ценность: серебряный нож с золотой насечкой был изогнут древнегреческой буквой «тау», рукоять украшала фигура гиппокампа (7), в тело которого вставили голубовато-зелёный аквамарин идеальной прозрачности и цвета размером с голубиное яйцо. Гриву животного по спирали декорировали шариками бирюзы точно такого же оттенка, что и аквамарин. Немного света на историю этого ножа пролил перечень артефактов, который составили гоблины. Так уж произошло, что его предыдущий собрат лежал под слоями пыли в рабочем кабинете хозяина, куда я, естественно, и не заглядывал, и был унесён грабителями в числе остального. Поэтому гоблины меня снабдили новым документом толщиной с солидный книжный том. Я из интереса полистал перечень, где мне и бросился в глаза эскиз найденного в особняке Блэков ножа. Согласно заметкам гоблинов, его изъяли из хранилища в семьдесят пятом году прошлого века, на Хэллоуин. Зачем? Боюсь, спросить было не у кого: портрет Вальбурги сожгли, и из того, что её «светлый» образ нигде не появлялся, пришлось сделать вывод – «матушка Блэк» почила с миром вместе с особняком. В надежде найти ещё что-нибудь, имеющее отношение к ограблению, я пару раз наведывался в дом, конечно, не говоря ни Люциусу, ни Драко, куда направлялся. Они и не спрашивали, рассудив, что ремонт в магазине сам собой не сделается. Однако там вполне неплохо справлялся Ронни. Найти ничего не удалось – после нас с Люциусом в особняке побывало немало народу. Мне казалось, что брать уже нечего, но особо ушлые личности пытались добыть и кирпичи из стен, хотя я даже примерно не предполагал, зачем им это. Судьба всё сама расставила на свои места: однажды утром я явился к особняку, чтобы окружить периметр дома какими-никакими чарами: все эти ходоки за лёгкими деньгами меня раздразнили. На крошечном пятачке перед домом номер двенадцать уже отиралась пара мракоборцев. Я подозревал, что ничего хорошего случиться не могло – тяжесть на подъём у всех бюджетников просто феноменальная – и интуиция меня не подвела. Вместо дома, заброшенного и разграбленного, в моём владении осталась неопрятная куча стройматериалов. Никто не смог мне внятно пояснить произошедшее, но меня впечатлили трупы, которые как раз достали из-под завала. Наверное, что-то сильно прогнило в старой доброй Англии. Итак, я остался совсем без дома. Пока тлела надежда, что особняк со временем можно будет отремонтировать, это не ощущалось настолько остро. Но дом рухнул, под его обломками погибли люди, а официальные власти не нашли слов, чтобы это как-то объяснить. В общем, было от чего впасть в депрессию. К тому же Драко отправился в Японию, а Снейп вырывался из Хогвартса ненадолго, чаще на ужин – в школе случилось очередное чрезвычайное происшествие, кажется, травмировался учитель, и нагрузка легла на плечи остальных. А Северус так и продолжал снабжать Больничное Крыло зельями. Наблюдая, как я становлюсь с каждым днём всё более угрюмым, Люциус решил развлечь меня на свой лад, заодно расширив мой скудный кругозор в традициях и правилах поведения магов. Собственно, это касалось и этикета, и многого иного. Получив своего подопечного, Люциус тоже изменился: пока в доме был Драко, он предпочитал отмалчиваться и размышлять о своём, а тут щедро делился информацией обо всём меня интересующем. Но я не мог не заметить определённых странностей, которые у него появились. Впервые я обнаружил: Малфою изменил вкус: он так привязался к броши, что прикалывал её даже к зелёному облачению. Я списал это на чудачества, которые присущи всем людям без исключения. Да и мало ли, может, Люциус путает зелёный и красный цвета? Но, засидевшись за выполнением заказа далеко за полночь, я возвращался к себе и встретил Люциуса в коридоре. Он явно уже собирался лечь спать: под халатом виднелась льняная сорочка, к кружевам которой, к моему удивлению, была приколота всё та же брошь. – Простите, Люциус, я понимаю, это не моё дело, но вы не снимаете её на ночь? – выпалил я. Даже в полумраке коридора я увидел, как скулы Люциуса порозовели: – У вас не бывает впечатления, что камни – это живые существа? – Наверное, из-за того, что через мои руки прошли уже сотни камней, но нет, – ответил я. – А вы чувствуете другое? – Да, – он понизил голос до шёпота. – Мне иногда кажется, что он, как маленькое и испуганное сердечко, бьётся. С ним не так одиноко… Я едва не отшатнулся: настолько безумным он выглядел. – Вам нужно отдохнуть, – пролепетал я тогда, беря его под локоть и отводя к дверям комнаты. – Вы, конечно, хозяин рубина, но лучше бы вы хоть изредка расставались с ним… – Зачем? Камень чист, подарен с честными помыслами – что может случиться? Да, я шокирую вас, но я влюблён в него. Ни одно украшение не будит во мне таких чувств… И он весь как-то сник. На мой зов он не отвечал, находясь то ли в полусне, то ли в трансе. Я осмелился открыть дверь к нему в спальню и за руку завести его внутрь, снял халат, отстегнул брошь и положил её на тумбочку. Люциус не протестовал: он, послушный моей мягкой просьбе, скользнул под одеяло и закрыл глаза. И, когда я, уходя, обернулся на пороге, он что-то бормотал. Из всего потока слов я разобрал лишь коротенькую фразу: «он, будто твоё сердце…», но имени, к кому он обращался, я не услышал. На следующее утро он даже не вспомнил о нашей встрече в коридоре и очень удивился, когда я принялся рассказывать о его любви. Люциус как-то странно на меня посмотрел, усмехнулся и попросил не обращать внимания, списывая сомнамбулическое состояние на переживания за сына. За всем этим Лита (8) подкрался незаметно. Я бы пропустил праздник, поскольку вообще почти ничего не отмечал, но Люциус, окрылённый своим порывом сделать из меня настоящего чистокровного, предупредил, что собирается не рассказывать, а устроить полноценное торжество. Накануне праздника спал я плохо: и вроде бы чего переживать, а мне казалось, что случится нечто по-настоящему волшебное, судьбоносное. Точно такое же ожидание тревожило и прогоняло мои сны в далёком детстве, а теперь это всё вернулось вновь. Проснулся я ещё до рассвета и опять ложиться не стал. Домовик, будто ожидавший моего пробуждения, приготовил ванну, наполненную неизвестными мне отварами, отчего в комнате стоял аромат луговых трав. Пока я проходил очищение, домовик заменил мою обычную одежду, лишив привычных брюк, трусов и носков. Под длинную, стально-голубоватого цвета мантию мне предложили надеть панталоны, которые подхватывались под коленями шёлковыми лентами, и гольфы, а вместо рубашки – белую манишку с пеной кружев у горла. Как описать первое впечатление? Пожалуй, так: невзирая на манишку и панталоны, я ощущал себя голым. И не просто голым: шёлк мантии при движении елозил по коже, создавая эффект скользящих по моему телу чьих-то настойчивых рук. Мне пришлось побрызгать в лицо ледяной водой, чтобы хоть немного прийти в себя. Малфой, казалось, прекрасно понимал, какие ощущения я испытываю, но на мою робкую просьбу сменить облачение на что-то привычное, возмутился: – Разве вам неинтересно на один день перевоплотиться в кого-то из своих предков, почувствовать связь поколений, в кои-веки изменить что-то в жизни? Я не нашёл ответа. Я не люблю маскарады? Скорее, мне просто не доводилось участвовать ни в чём подобном. Пока я обдумывал вежливый аргумент против, Люциус схватил меня за руку и потащил завтракать. Надо сказать, для праздника он выбрал винно-красную мантию, а кружевной ворот украшала всё та же пресловутая брошь. Завтракали мы на воздухе, за простым деревянным столом, накрытом белой скатертью с вышитыми символами. Люциус назвал каждый из них. Перечень блюд тоже отличался от обычного: творог, вареные яйца, жареное мясо, мёд и ячменные лепёшки из зерна прошлого урожая. Из приборов – чистые руки и деревянная ложка. Днём мы с Люциусом собирали травы в заброшенной части сада, потом плели ивовую жертвенную корзинку. Для первого раза у меня получилось не так уж и плохо, по крайней мере, моё изделие смело можно было назвать корзинкой, а не спутанными прутьями. После такого же незамысловатого обеда, состоящего из мяса на вертеле и ячменных лепёшек, мы с Люциусом развлекались тем, что лепили из теста маленьких человечков, коров и птичек, которые, как объяснил мне он, будут сожжены на ритуальном костре, чтобы приманить к дому благополучие и процветание. А вечером, когда на небе зажглись звёзды, мы занялись костром в маленьком капище. Шесть огромных мегалитов окружали безмолвными стражами большой очаг в полу и покрытый почти полностью стёртыми надписями алтарный камень. Ритуальный огонь, как рассказывал Люциус, требовал сноровки и силы. Сначала мы собирали хворост и рубили каменным топором ветки. Я не лентяй, но несколько новых мозолей на моих руках появилось – дело-то оказалось не таким уже и простым: дерево ощетинивалось пучком волокон, но рубиться не торопилось. Как патриарх семьи, Люциус взял на себя разжигание костра, не используя ни спичек, ни заклинаний. Он долго тёр палочкой в углублении полена, пока не завился лёгкий дымок, и полупрозрачные язычки пламени не стали лизать сухое дерево. Огонь быстро охватил шалашиком установленные ветки и ярко заполыхал. Люциус стоял ко мне вполоборота и, воздев руки к небу, громко и торжественно призывал благосклонные силы, дарующие процветание и плодородие нашим семьям. Я же держал огромную чашу, наполненную маленькими веточками омелы и пучками жертвенных трав, по знаку Малфоя бросая их в жадно полыхающий огонь. Мягкие волны магии накатывали одна за другой, вызывая сонмы мурашек и приятное ощущение где-то в районе сердца. В какой-то момент Люциус бросил в огонь наши корзинки с фигурками животных из теста внутри, и его наговор превратился в песню на непонятном мне языке. Мелодия, пленённая зычным баритоном Малфоя, лилась, я слушал, затаив дыхание. Казалось, что я где-то рядом с чудом, которое вот-вот должно случиться со всеми нами. Такое ожидание бередило мою душу каждое Рождество. Я весь превратился в слух, впитывая всё: прекрасную картину, потому что от Люциуса глаз не отвести в такой момент, его голос, звонко выпевающий одну музыкальную фразу за другой. Даже рубин, который в свете костра бросал на одухотворённое лицо Малфоя кровавые отблески, горел ярче обычного, или же у меня попросту разыгралось воображение. Я скользил жадным взглядом по высокой фигуре Люциуса, в голове роились идеи, как выточить его таким из цельного бивня слона и украсить инкрустацией из африканской шпинели, по оттенку неотличимой от рубина. И, конечно, за всеми мыслями и идеями я попросту пропустил главное. Костёр, ненасытно пожиравший наши нелепые творения, выстрелил в тёмный воздух снопом ослепительных искр, а Люциус так и продолжал петь, смежив веки и подставив лицо с благородным профилем лунному свету. Невесть откуда взявшийся ветер разметал его волосы, сбил пламя, огонь заструился по самому краю каменной чаши. Словно отвечая на мольбу, сорвавшуюся с губ Люциуса, повеяло ароматом трав. Малфой вскинул руки, его лицо исказила болезненная гримаса, но глаз он так и не раскрыл. Последняя фраза покинула изогнутые горечью губы, новый порыв ветра толкнул меня в спину, я на миг отвлёкся, чтобы удержаться на ногах, а когда обернулся, со страхом увидел, что между раскинутыми руками Малфоя стал собираться огненный шар. Я позвал его по имени, но он застыл, словно высеченное из камня изваяние, и ни звука, ни взгляда, что он услышал мои истеричные вопли. Меня снова толкнуло в спину, по рукам и шее поползли колкие мурашки. Порывы ветра стали сильнее. Создалось впечатление, что сквозь меня постоянно пропускали слабый электрический ток: сердце билось рывками, руки дрожали, грозя выпустить жертвенную чашу. Я бросил её сам, когда понял: ритуал плодородия превратился во что-то иное, неизвестное мне, и звон бронзы о камни слился с ударом колокола, огласившего округу. Но вот странно: окрест не было ни замков, ни церквей, а звук разнёсся зычный и чистый, будто звонили совсем близко. Я осторожно тормошил Люциуса – бесполезно, всё равно, что требовать ответа от крепостной стены: он так и стоял, не замечая, как шар между его пальцев разрастался, пульсировал всё сильнее и сильнее. И в момент, когда я собрался сбить Люциуса заклинанием с ног, этот сгусток чистой энергии беззвучно взорвался. Конечно, я постарался отпрыгнуть в сторону, но куда уж: меня настигло и закрутило на месте, как сухой листок своенравной вьюгой. Снова зазвонил колокол, хотя я не могу утверждать совершенно уверенно, и этот звук стал последним, что я услышал. Когда я пришёл в себя, магический ветер всё ещё бушевал. Его свист разгонял заунывную тишину. Постепенно мир возвращал привычные очертания и краски. Несколько раз мотнув головой, я с удивлением обнаружил, что распластан на алтаре, и двигаться мне мешают не отяжелевшие члены, а верёвки, распявшие меня, как разделываемую лягушку для зелья. – Люциус! – заорал я, в мыслях промелькнуло, что, пока нас оглушило магическим выбросом, сюда проник кто-то посторонний. Возможно, грабители, которым было мало добычи в особняке Блэков. Но Люциус подошёл сам – я даже испугался его, когда увидел. Он был похож на инфернала больше, чем на человека: бессмысленный взгляд, плетьми висевшие вдоль тела руки, перекошенный рот. Я замер, не решаясь позвать снова. Но ему не понадобился зов: его чуткие пальцы коснулись моей привязанной кисти, пробежались вверх по руке, надавили на ямку у локтя, скользнули выше, пропетляли по груди поверх мантии, добрались до шеи и погладили скулу. Он тяжело дышал, а потом рухнул на колени, припадая губами к моему бедру. – Люциус, – несмело позвал я, – отпусти меня. Прошу. Малфой вскинулся и зарычал, словно в него вселился демон. Неожиданно для себя я зарычал в ответ, дёрнулся в путах навстречу ему, не замечая боли в выворачиваемых суставах. Я не жертва, чтобы перерезать мне горло на алтаре. Наши губы встретились. Первый поцелуй скорее напоминал укус двух самцов, сражавшихся за гарем нежных самочек. Вкус крови лишь раззадорил нас. И за первым последовал второй. Кто позаботился обо мне: магия или Люциус, теперь никто уже и не скажет – в какой-то момент я обнаружил, что могу участвовать в любовной схватке наравне с ним, верёвок на мне не было. Я смутно помню случившееся дальше, всё как-то туманно и размыто. Камень под спиной казался тёплым, в воздухе остро пахло чабрецом и можжевельником, а волосы Люциуса, когда он фактически лёг на меня сверху, трепали порывы магической бури. Ещё помню его глаза, полные животной жажды, и свои нетерпеливые всхлипы, когда он облизывал мою шею и совал пальцы, смоченные слюной, мне в задницу. Я лежал на алтарном камне, стонал, выл, кусался и царапался, но будь я проклят, если не хотел быть принесенным в жертву зверю с человеческим сердцем. И он взял то, что ему причиталось по праву. Больно? Да, приятного в этом диком соитии было мало, но хотел бы я изменить произошедшее? Нет, нет, нет. Отчётливо помню последние рывки, саднящее ощущение в спине и ниже – шутка ли, Люциус обтирал мною углы алтаря – и тяжесть его неподвижного тела, когда всё закончилось. Я позвал его по имени, но, кажется, он пребывал в глубоком обмороке, поэтому откликнулся не сразу. А потом растрёпанный Малфой поднялся на локтях и всмотрелся в моё лицо расфокусированным взглядом. Бездумное выражение постепенно сменялось сначала испугом, а потом животным ужасом. С быстротой, на которую только был способен, он отпрыгнул, вырывая из меня крик боли: его обмякший член не безболезненно выскользнул из натруженного отверстия. Люциус тут же бросился обратно и, натягивая на моё тело обрывки мантии, шептал извинения. Но было не до них. – Помоги подняться! – Я даже ног свести не мог, не то чтобы подняться. И если Малфой испытывал только раскаяние, то я шатался от усталости, как с перепоя. – Сейчас, сейчас… – шептал он, аккуратно снимая меня с заляпанного спермой и кровью алтаря. На руках понёс в дом, устроил на огромной кровати, собственноручно смазывал многочисленные ранки, ссадины и царапины лечебной мазью. Только в тот момент, когда он поднялся, чтобы уйти, я вцепился в его руку и срывающимся от волнения голосом попросил остаться. Никакой влюблённостью и не пахло: я боялся. Боялся каких-то химер, не иначе. Ничего конкретнее мне уже и не припомнить. Люциус нерешительно замялся: я, едва прикрытый простыней, перемазанный зельями и с яркими багровыми засосами на шее и он, полностью обнажённый, как Адам до грехопадения. Но моё умоляющее лицо плюс раскаяние подтолкнули его к решению: он слабо кивнул и устроился рядом, стараясь не прикасаться ко мне. Но я подкатился ему под бок и уютно устроился, свернувшись калачиком. Уже в полусне я чувствовал, как он аккуратно притянул меня ближе к себе, обнял обеими руками и замер. 6 – Существо страшенное, тело ящерицы, крылья нетопыря, а морду и ноги петуха имеющее. Два у него змеиных хвоста, одним он жертву хватает и оплетает, другим, коий жалом скорпионьим снабжен, убивает. Однако ж может убить и взглядом, чем василиску подобен. В том же и погибель сокрыта — стоит куролиску зеркало показать; как он сам себя собственным взглядом уничтожает. Иногда. Токмо не всегда такой фортель удается. Вылупляется кокатрикс из яйца, петухом семилетним снесенного, и только тогда, когда звезда Сириус восходит. Яйца в навоз теплый погруженные, должна высидеть жаба. Иначе ничего не получится. Превратятся яйца в болтуны. И все тут. Автор нагло тиснул этого обитателя бестиария у Сапковского, о чём честно признаётся. Как и своей авторской волей поменял ему взгляд на парализующий. 7 – В греческой и римской мифологии "Гиппокампы — водные кони из упряжки Нептуна, с рыбьим хвостом и перепончатыми лапами вместо передних ног с копытами." "Странный это зверь: полуконь–полурыба. Морда у него конская, хоть малость поизящней будет, передние ноги конские, а заместо копыт, коню присущих, у гиппокампа лягушачьи перепончатые лапы. Хвост длинный и змеиному подобный. Плавать, само собою разумеется, может сверх всякого удивления." (Материал из Википедии) 8 – 21 июня – Летнее Равноденствие или Равноночие. Почитаемый праздник. Ритуал праздника дня летнего солнцестояния существенно не отличался от ритуала Бельтайна (1 мая), и, как показывают народные пережитки, он выполнялся не только кельтами, но и многими другими европейскими народами. Фактически это был первобытный праздник природы, какой можно наблюдать в подобных обстоятельствах. Костер был в центре обряда этого праздника, общинная природа которого заметна в том факте, что все присутствующие должны подбрасывать в огонь поленья. Огонь символизировал Солнце, обладающее очищающими и ободряющими силами, поэтому считалось, что прыжки через костер предохраняют от болезней, приносят удачу или избавляют от бесплодия. Через огонь проводили также и скот. Но если кто-то споткнулся в момент прыжка, за ним, как предполагалось, следовала неудача. Он был посвящен фадетам или духам и, возможно, подобно «посвященной» жертве Бельтайна, раньше его приносили в жертву. Разумеется, во многих сохранившихся обычаях встречаются животные жертвы, эти жертвы часто помещают в корзины из ивовых прутьев и бросают в огонь. В других районах в процессии несли большие человеческие изображения из ивы и сжигали. Пепел от костра и, возможно, обожженные кости или даже плоть жертв рассеивали над полями или сохраняли и смешивали с зерном. При этом часть плоти, возможно, съедали ритуальным образом, поскольку Плиний упоминает о вере кельтов в то, что поедание человеческой плоти было полезным для здоровья. (Материал из Википедии.)