Артефактор

Чтобы попасть к моему поверенному на приём, мне пришлось просидеть в банке никак не меньше двух четвертей часа – неизвестная истеричная барышня, заламывая руки, всё выспрашивала, а точно бывший муж не сможет добраться до счёта. Рапкир, выпроваживая её подальше от своего рабочего места, нёс такую же белиберду, как и все банкиры, когда хотят от вас отвязаться: «да, мэм, наш банк – самый надёжный в магическом мире…». Понятное дело, самый надёжный, если он единственный. Меня гоблин встретил с тревогой в обычно холодном взгляде, но заметно расслабился, когда понял, что речь идёт о покупке камней, а никак не о доме. Выбор кварца оказался богат: от кристаллов с неравномерной окраской, которые ушлые гоблины подсовывают новичкам, хотя к фантомным они не относятся, до действительно стоящих – с хлоридными, рутиловыми и сульфатными включениями. Я выбрал удивительный камень родом из Индии, прозрачный, с раухтопазом в глубине, завораживающего, розовато-персикового цвета. Он был невелик: чуть больше пяти карат – с фалангу моего указательного пальца, да больше мне и не требовался. Я вернулся в гостиницу, готовый приступить к осуществлению своей идеи, честно украденной у другого артефактора. Не торопитесь меня обвинять в плагиате: одна и та же идея у двух мастеров может иметь совершенно разное воплощение. И я достал из своего саквояжа всё необходимое, уже настроился на работу, когда снизу раздались совсем уж непотребные вопли. Я спустился в бар, собираясь вразумить крикунов, но только выругался – Том решил провести конкурс «кто кого перепьёт», а вопили болельщики. Не могло быть и речи, чтобы что-либо делать в такой обстановке: скорее результатом моей работы стал бы пожар, чем подвеска. Мне пришлось собирать все вещи и аппарировать к своему новому дому. Я немного переживал: мало ли как на меня отреагирует полтергейст. Однако волновался зря: дом был погружён в тишину, ремонт вступил в завершающую стадию, а никаких голов или других бесхозных частей тела не наблюдалось. Я набросал на пергаменте несколько вариантов подвесок с секретом: и с открывающимися створками, и больше напоминающий сильно уменьшенную тубу для документов, и нечто, подобное крошечной седельной сумке. Но принимая во внимание цвет камня, я решил сделать подвес в виде готического окна, за которым то ли начинается закат, то ли гаснет рассвет. Провозился я почти до утра, а когда вышел на крыльцо, чтобы вдохнуть свежего воздуха – голова после суматошного дня гудела, то понял, что возвращаться в отель, в общем-то, и незачем. Моя спальня – единственная комната, к которой примыкал балкон, пахла смолистым деревом и свежим бельём, в ней давно уже завершили все переделки. Я зевнул, доплёлся до кровати – монстра на массивных дубовых ножках – и рухнул на неё, моментально отключаясь. *** – Хозяину нужно подняться… Хозяину нужно проснуться… – причитал кто-то рядом со мной. Поначалу я принял монотонно лившиеся слова за продолжение сна – гостиничные эльфы не будили постояльцев – этим нелёгким делом занимался Том, но, когда меня за руку тронула чья-то лапка, с трудом разлепил веки и обнаружил рядом с собой домовуху в серой наволочке. Но в доме не было эльфов! – Ты кто? – Я приподнялся на постели и огляделся: нет, никакой ошибки не случилось – передо мной маячила моя кровать в новоприобретённом доме. – Кирин, – ответило мне лопоухое тощее создание, тараща большие жёлтые, как у совы, глаза. – Кирин спала, пока не появился хозяин. К хозяину прилетела важная птица… Хозяину нужно подняться. Я долго соображал, откуда появился и какой хозяин, потом встал, отчаянно зевая. Темпус показывал, что проспал я чуть больше трёх часов – с моим расходом магии словно и не отдыхал. Но, пообещав себе, что устрою сиесту после того, как с Драко спадёт проклятие, я спустился вниз, к ожидающей меня птице. Картину, открывшуюся моему взору, надо было запечатлеть для потомков. Большой холл усилиями ремонтников превратился в светлую комнату, в которой солнце играло на золотистых вензелях, а в увеличенные окна качали листвой старые разлапистые клёны. Большой пёстрый филин, забыв о важности, скакал по раме распахнутого окна, как легкомысленная пичужка, а рука, вылезшая из стены, пыталась поймать строптивую птицу на ощупь. Но в отличие от руки, у филина были глаза, и как только скрюченные пальцы подбирались ближе к нему, пернатый почтальон вспархивал и перелетал на безопасное расстояние. Я, не выдержав, расхохотался. Рука втянулась в стену, а вместо неё на меня уставились два бежевых, под цвет отделки, глаза, пару раз моргнули и пропали. Филин угрожающе заухал, а потом уже совсем с другим видом спустился вниз и отдал мне письмо. В нём была одна строка: «Достал три. Не забудь о премиальных. Итого 300. А.Д.». *** Не чуя ног от радости, я быстренько умылся и, махнув рукой на предлагаемый завтрак, схватился за порт-ключ. Леганес дохнул жаром, словно он и не был сонным городком, а разъярённым драконом. Часы показывали всего семь утра, а духота уже погребла под себя и чуть более оживлённые, чем в прошлый раз, улицы, и пахнущие кошачьей мочой подворотни, и даже дышать воздухом с непривычки стоило усилий. Рубашка сразу приклеилась к спине, каждый вздох давался с трудом, если принять во внимание мою спешку. Она на этот раз едва не стала фатальной: я так торопился выбраться из жаркой западни, что не подумал поднять лицо и проверить условный знак, которым Альвар давал понять – иди смело, всё чисто! Я снова, как и тогда – звякнул в велосипедный звоночек, потом в дверной и сложил губы в доброжелательную улыбку, когда из квартиры напротив вышла сухопарая старуха с хитрыми глазами. Она махнула рукой – мол, иди ко мне, милок. Вначале я покачал головой, но, когда дверь Альвара распахнулась, а на её пороге замаячил неизвестный мне человек, сбивчиво извинился, – якобы, позвонил не в ту квартиру – подошёл к старухе и поцеловал смуглую щеку, пряча нервную дрожь. Бабушка была мила, назвала внучком и затянула к себе, обругав подозрительно приглядывающегося аврора бешеным псом. В квартире старушки в глаза бросался огромный алтарь с Девой Марией, красочный и украшенный живыми цветами вперемешку с кривляющимися идолами и горящими, несмотря на жару, тонкими свечами. По сравнению с остальной обстановкой – светло-оранжевыми голыми стенами и коричневым, порядком выгоревшим от солнца полом – он навевал ощущение праздника. Над кушеткой, которая вполне вероятно служила пожилой женщине постелью, раскинул потрескавшиеся крылья крест. За ним прикорнул засохший цветок. Старуха присела в плетённое кресло, лоза которого потемнела от древности, и принялась плести яркий коврик из красных, синих и жёлтых ниток. Она смотрела на свои руки и никуда больше, но из-под проворных пальцев выходило полотно с затейливым узором. Я присел рядом, на заскрипевший под моим весом стул, и молча наблюдал, как крутятся и подскакивают клубочки шерстяной пряжи. Окно в комнату было распахнуто, и ветер до меня доносил слабые крики людей снизу, духота чуть отступила, но всё равно в горле словно поселилась оранжевая пыль Леганеса. Нервная дрожь понемногу отпускала, и следом за ней на меня начала наваливаться дремота. – Мой племянник пообещал тебе что-то? – Я вздрогнул от внезапного вопроса и кивнул. – Не жди – на этот раз псы его не отпустят. Говорила я ему! Эх! Альваритто, Альваритто! Пожадничал, попросил много – вот и результат. Ничему тебя жизнь не учит. Бурное море вместо полноводной реки. Всё охота да деньги, а это, знаешь, внучок, первый шаг, чтобы с золотом заместь камня утопиться. Не смотри на меня так – не выжила из ума старая Венда, не выжила. А с чем же сравнить жизнь жительнице земли, редко балуемой дождём? У кого широкая гладь: плыви в любом направлении, а у кого-то поток – не свернёшь, не притормозишь – тянет жизнь своим невесть кем проторенным руслом. Тебе, внучок, скажу следующее: твоё море туманно. Пока несёт тебя течение, а ты не барахтаешься. Не потому, что не хочешь – не видишь, куда плыть. Но совсем скоро, если не трепыхнёшься, затащит на такие скалы и отроги, не выбраться. Костлявая уже тянет руки. Ищешь ты зло великое, а зло ищет тебя. И найдёт: зависть людская ненасытнее смерти, подлее рифов. Верь только своему сердцу, твоё – крепче просмоленного дуба, смотри по делам людским, на то тебе такие глаза и даны. Ах глаза, камни драгоценные! Смотри, внучок, да не тыкайся к чужим – навести старого друга. Иди, куда душа зовёт… Старуха вытянула из складок бесформенного одеяния трубку, набила её чем-то, напоминающим поролоновую губку, разорванную на кусочки, и прикурила от алтарной свечки. По комнате поплыл резкий запах вареных грибов, стены стали зыбкими и то находили на меня, то раздвигались, яркие фигурки святых смотрели как живые: кто с сочувствием, а кто и с укоризною. Старуха засмеялась, показав крепкие белоснежные зубы, бросила мне на колени готовый коврик и змеиную трещотку. – Твой путь начался… *** Очнулся я в кресле собственной спальни. Нестерпимо громко выли защитные артефакты, голову будто набили опилками, а кости расплавили, перед этим раздробив. Я рывком поднялся, застонав от боли, прострелившей от макушки до пяток, прошёлся по комнате, чувствуя, как дурнота отступает, распахнул окно и сжал в пальцах приятный на ощупь коврик, чтобы потом положить его на изголовье кресла. Трещотка, скатившаяся с моих колен на пол при этом, вдруг подпрыгнула, поплыла по воздуху, затарахтела и исчезла. И вой смолк, отчего мне показалось, что я внезапно оглох. Это было больно, я сжал виски, сделал пару шагов и рухнул навзничь на кровать. Мысли напирали одна на другую, перескакивали с темы на тему, словно играли в догонялки. Почему Альвар, опытный маг и контрабандист, не заметил слежки? И за что грубил милой женщине, Венде? Интересно, знала ли её мать при рождении о даре ясновидения дочери или просто дала красивое имя? И где искать пресловутого друга, который живёт в месте, куда меня тянет? Тянет ли меня вообще куда-либо? На этой мысли я застопорился, потом с трудом поднялся, еле-еле дополз до мастерской и, основательно поковырявшись в саквояже, достал Обезболивающее и Бодрящее. Боль и слабость исчезли сразу, но от безысходности, которая сжимала мне сердце, не помогало ни одно ни другое. Окончательно разуверившись, что у предсказания есть смысл, я отправился в гостиницу – за расчётом. В конце концов, надо хоть с чего-то начинать. Погода испортилась как по мановению волшебной палочки: поднявшийся ветер натянул серых облаков, и начал накрапывать мелкий, занудливый дождь. Том, услыхав, что я съезжаю, расстроился, пригласил выпить «на дорожку», попутно просветив – меня смело можно рекомендовать как идеального постояльца. Было стыдно отказываться, поэтому, оказавшись в баре, я вытерпел приветствия и уселся за угловой, практически скрытый густыми тенями столик. Пили мы огневиски. Признаюсь, пью я вообще нечасто, а крепкие напитки – табу для любого артефактора, но меня грызла тоска и отчаянье, к тому же: не хотелось обижать Тома, и все принципы отошли на задний план. Вначале к моему столику потянулись приятели по жёлтой прессе, то есть я им был знаком – они мне нет. Всё это сопровождалось пожеланиями выпить. Потом среди подсевших к моему столику я узнал нескольких людей, а дальше – провал. Огневиски сделал своё чёрное дело. *** Утро застало меня в незнакомом месте. Вернее, вначале так показалось, потому что заторможенный взгляд выхватил массивные балки на потолке, а таковых не было ни у меня в доме, ни в отеле. Кроме того, к стропилам неизвестные мне хозяева привязали травы, от которых по комнате плыл приятный пряный запах, и что-то ещё, смахивающее на пучки светлых волос, по длине напоминающих женские. В голову полезли дурные мысли, под стать моему самочувствию: кто-то решил набить из героя чучело. Конечно же, это было не так. Сделав над собой усилие, я всё же поднялся с постели, с удивлением заметил, что накрыли меня меховым одеялом, хоть и раздели буквально догола, прошёлся по комнате, уже догадываясь, где я. На глаза навернулись слёзы: вся обстановка, начиная от огромного закопченного очага с медным чайником, корзины с лиловыми поганками и заканчивая исполинских размеров столом с добротным дубовым стулом – окружающее оказалось слишком знакомым. Больше пяти лет я не видел этой комнаты, и только сны, приятные, но с налётом грусти, не давали мне забыть её окончательно. Думаю, все и так догадались: проснулся я в сторожке Хагрида. На стуле аккуратной стопкой лежала моя одежда, в которую я тут же облачился – встречать хозяина неглиже в мои планы не входило. Дверь взвизгнула, как собака, поддетая сапогом, и свет солнца, резанувший по глазам, заслонила массивная фигура. Я бросился к Хагриду, обнял от всей души. Он внешне совсем не изменился: те же курчавые волосы, добрые чёрные глаза, которые я раньше часто сравнивал с жуками, та же широкая улыбка, скромно прикрытая усами и бородой. Время добавило немного дюймов в его талию, но никак не изменило характер. – Гарри, – пробасил он, осторожно обнимая меня. – Вырос-то как… Возмужал… – А ты всё такой же, – я засопел, стараясь справиться с накатившей тоской. Хогвартс по-прежнему олицетворял для меня дом, место, где я впервые почувствовал себя не одиноким. – Как я сюда попал? Хагрид отстранился и наклонил голову, но было заметно, что его порадовал мой вопрос. – Это длинная история. Я почувствовал, как жаром заливает щёки. Впервые я выпил столько, и память милостиво отключилась сразу после трезвого сознания. – А что ты помнишь последнее, Гарри? – спросил Хагрид, и у меня сразу закралось подозрение: без пьяных геройств не обошлось. – Как пил с кем-то на брудершафт, а все нас подбадривали криками, – промямлил я, пряча взгляд. – Не помню, с кем. – Да с помощником министра, неким Персивалем Уизли, – прокомментировал тут же мой друг. – Потом целовался с ним под прицелом камеры Риты Скитер. Поделился с ней очень громким шёпотом, что зарываешь топор войны с семейством Уизли и прощаешь им их предательство… Мне поплохело. Если бы я был барышней, то сто раз во время этого коротенького пересказа моих приключений свалился бы в обморок. – Это не конец? – помертвевшими губами спросил я, потому что Хагрид не переставал посмеиваться в бороду. – Да, по мелочи. Твоей речи Перси не оценил, вы с ним снова поругались, за чем наблюдала вся честная компания, включая Скитер. Ты бы видел её оскал – мантикора обзавидовалась! А дальше я и Том разнимали вас, потому что вы решили устроить магическую дуэль, но, слава Мерлину, вы оба лыка не вязали – поэтому смертоубийства удалось избежать. А дальше ты пригласил меня к себе в гости, но стоило нам выйти из паба, как ты уснул и свалился прямиком в лужу. Ну я и принёс тебя сюда. Пока ты спал, Скитер успела настрочить экстренный выпуск, иди, умывайся – прочтёшь за завтраком. Моё мерзопакостное состояние, которое я считал, хуже стать не может, не шло ни в какое сравнение с душевным. На душе скребли книззлы. Не то чтобы я сильно переживал об интервью Скитер, но представил, как его прочтут Драко, Северус и особенно – Люциус, и не безоблачное настроение окончательно сползало вниз. В хижине не было водопровода и канализации, поэтому плескался я в бочке за сторожкой, ёжась от пробиравшей прохлады. Пока я приводил себя в порядок, Хагрид уже накрыл на стол: печёные яблоки соседствовали с кособокими кексами сомнительной свежести, а бекон – с прокопченным в очаге окороком. Сам не ожидая от себя, я с аппетитом позавтракал, запивая еду каким-то зеленоватым, чуть кисленьким напитком с комками. Если бы не цвет, я бы принял его за скисшее молоко. Головная боль отпустила сразу, за ней ушло ощущение катившегося по пищеводу камня. Но руки все равно подрагивали, будто у старика. Хагрид, решив, что я уже достаточно пристыжен, перевёл разговор на другие темы. Я, может, и не рассчитывал узнать столько о жизни послевоенного Хогвартса, но Хагрида уже было не остановить. Рассказы о постройке загонов сменялись баснями о персонале, о живых и о портретах почивших. О МакГонагалл, до последнего воевавшей с министром, чтобы директором назначили Снейпа. Об Альбусе Дамблдоре, который не позволил её интригам испортить жизнь Северусу. Газету я получил в руки, когда сыто откинулся на спинку стула, мечтая ещё вздремнуть и понимая, какая это для меня непозволительная роскошь. Что и говорить, отвратительней правды иногда нет ничего. Чёрные жирные буквы складывались в двусмысленный заголовок, а две фотографии, размещённые под ним, лишь добавляли ехидной статейке нужной правдоподобности. На первой я выпивал с Перси на брудершафт, а потом целовался с ним. Фотография позволяла рассмотреть, как сплетаются наши языки и соприкасаются губы. От откровенности снимка снова замутило. Вторая понравилась больше: Хагрид держал меня практически на весу, сковывая объятиями мои руки, я брыкался и раз за разом умудрялся попасть Перси по лицу. Что-то было в этом: моя ступня в дорожном ботинке на толстой каучуковой подошве задевала скулу Уизли, и в объектив летели капельки слюны, смешанной с кровью, а помощник министра падал навзничь, скривившись от боли и сшибая собой несколько деревянных стульев. На этот снимок мне смотреть приятней: душу не рвало на части чувство вины перед Люциусом, потому что агрессию было проще пояснить, нежели французский поцелуй. – Не переживай ты так, Гарри, – похлопал меня по плечу Хагрид. – Репутация Скитер говорит сама за себя. А кто поверит… Его проблемы. Нет, Хагрид, это мои проблемы, и ничьи больше. И Люциус окажется прав, послав ко всем горгулиям такого возлюбленного… Я поёжился то ли от воображаемого строгого взгляда Люциуса, то ли от невесть откуда появившегося сквозняка. А Хагрид всё вспоминал, каким я был ребёнком, и как «сынок Малфоя» пытался сделать так, чтобы меня отчислили из школы. Я улыбнулся: эти небольшие отрезки жизни, талантливо возвращённые из глубин моего сознания, были похожи на ярких светлячков в непроницаемой темноте. Но напоминание о Драко отозвалось острой болью где-то под сердцем, отчего я поморщился. – Что скис? – Хагрид похлопал по моему плечу. – Приключилось чего? Я открыл рот, чтобы ответить, и меня внезапно пронзила догадка: цепочка предсказания будто бы замкнулась – я же сам говорил братьям Криви, что хотел бы проведать школу и учителей. Рассказ вышел путанным, от волнения слова будто спотыкались об язык, Хагрид слушал, качая кудлатой головой. За его молчание я не переживал, может, он и не блистал энциклопедическими знаниями, но не был глупым, чтобы трепать языком направо и налево. Дослушав до конца, он просиял: – Что ж ты молчал-то? Я этим ядом поясницу смазываю, когда ревматизм приключается. Сейчас отолью тебе… Да, я видел целого василиска, правильно собранные ингредиенты с которого могли подорвать экономику магической Британии, но в буфете Хагрида было никак не меньше десятка огромных бутылей, до самой затычки заполненной густым ядом. Вспоминая, сколько Альваритто запросил за пять унций, я побоялся и примерно представлять стоимость запасов – немало охотников за компонентами расстались бы с галлеонами лишь за наводку на такой клад. Хагрид не мерил унциями ни чай, ни другое, поэтому я стал обладателем трёхпинтовой бутыли – самая маленькая, какая у меня есть, Гарри! – чистейшего, оттенка розового жемчуга акромантульского яда. Мы ещё поговорили о том и сём, прогулялись по окрестностям. Хагрид показывал загоны для животных, построенные им самим из бурелома, похвастался, что у Дракучей Ивы у корней появилось несколько веток будущей поросли. Я даже забыл ужаснуться этой новости – бутыль приятно грела руки, скрывая содержимое за стыдливым покровом старой газеты. Своя ноша была не в тягость. От Хагрида я направился прямиком к Малфоям: радость бурлила во мне, опасаясь, что алкоголь до конца не выветрился, я боялся наделать новых глупостей. Снейп, увидев какой «флакончик» я ему принёс, едва не сел мимо кресла, от шока он ещё четверть часа не мог вымолвить ни слова, только косился то на меня, то на бутылку, соображая, в чём подвох. Люциус же долго пожимал мне руку, обнимал, никак не прекращая бормотать слова признательности. Его не смущали зрители и мой не самый парадный вид – он благодарил за сына, которого ему уже раз пришлось хоронить, дважды он вряд ли бы пережил. Зелье Снейп закончил к обеду: по тому, с какой осторожностью он вынес колбу с ним из лаборатории, стало ясно – в ближайшее время повторить свой подвиг он не сможет. Да и весь его лихорадочно больной вид демонстрировал то же самое. Люциус отдал распоряжения готовиться к обряду – кипучая энергия словно бурлила внутри его человеческой оболочки. Мы же со Снейпом наоборот напоминали искры погасшего костра. По крайней мере, чувствовал я себя примерно так. Ритуальная магия не очень редка, но, как и Артефакторика, сильно пострадала от действий людей, которые в ней ни черта не понимали, но поторопились объявить тёмной и потенциально опасной. В ритуальной магии я был едва ли не профаном – так, нахватался по верхам, вряд ли мои знания можно посчитать хотя бы сносными. Снейп был подкован в этом куда лучше: он окинул меня нечитаемым взглядом, приказал принять ванну и переодеться в халат – такого рода обряды проводились без лишнего, к чему относилась и одежда. Я, должно быть, ещё не повзрослел, потому что всю дорогу от гостиной до ванной и назад проделал, обмирая от страха – шутка ли, мне нужно предстать перед взорами Люциуса, Снейпа и Драко как в первый день своего рождения. Если со взглядом Люциуса я готов был мириться, то остальные меня вгоняли в краску заранее. Спасала мысль, что без ритуала и моего участия Драко гарантированно погибнет. Снейпа такие мелочи как одежда или её отсутствие никак не смущали: он разделся, не отрывая взгляда от пергамента с описанием ритуала, швырнул халат на лавку и даже размял плечи энергичным движением. На его лице не было и следа румянца, который у меня разлился, наверное, до самых пяток. Я, последовав примеру Северуса, разделся, покрылся мурашками от холода и стоял, не зная, чем заняться, пока текли минуты ожидания. Со всех углов тянуло, и я вдруг поймал себя на мысли: с нетерпением жду ритуала, потому что зуб на зуб уже не попадает. На длинной лавке, подпиравшей мрачную, тёмную от копоти стену, чего только не лежало: причудливой формы ножи, какие-то лопатки и щипцы, пергаменты, вскрытые и запечатанные конверты, и поверх всей этой кучи хлама дожидался, пока его прочитают, срочный номер «Ежедневного Пророка», от мимолётного взгляда на который меня затошнило. Стараясь не привлекать внимания Снейпа, я бочком подобрался к стопке и, мне чудилось, бесшумно вытащил компромат. – Можете не прятать улики – я уже успел ознакомиться с вашими сомнительными достижениями, – я подпрыгнул на месте, заслышав над ухом спокойную речь Снейпа. – Скажите спасибо, что эльф не подсунул эту газетёнку Люциусу. Ему сейчас о сыне нужно думать, а не поцелуях пылкого Героя. Да, и вы рано разделись, Гарри – вам, не привыкшему к постоянному холоду, недолго и простыть. Мне показалось, что воздух подземелья опалил лёгкие. Я схватил сброшенный халат и завернулся в него, пряча и заалевшее лицо, и виноватый взгляд. Снейп хмыкнул, потешаясь над моей реакцией, но ожечь своим едким сарказмом не успел – в зал быстрым шагом вошёл Люциус, неся на руках практически неподвижного Драко. Я стиснул злополучную газетёнку в пальцах, с удовлетворением ощущая, как она расползается в клочья. За те пару дней, что мы не виделись, Драко словно истончился – от привидения его отделяла очень и очень тонкая грань. Халат обнажал горло, исчерченное точно карта сплетением вен, под полупрозрачной кожей явственно обозначились кости ключиц, а, когда Люциус снял с него всё, мне захотелось закрыть глаза: я видел перед собой настолько измождённого человека, что сердце обливалось кровью. Механизм ритуала был прост и понятен любому, даже начинающему волшебнику: мне предстояло запечатать «Глаз Аргуса» в уже изувеченном нефритовом драконе, проводниками для которого послужат Люциус и Северус (и не приведи Мерлин, прервать ритуал на этом месте): один, поскольку являлся отцом, а второй – крёстным. Чтобы очистить организм от последствий проклятия, Драко выпьет зелье и вернёт перворожденную силу. Что это значит? Да, от проклятия он избавится, но вот несколько месяцев колдовать сможет слабенько – первородная же сила, всё-таки, а мы, волшебники, тратили часть её, чтобы появиться на свет. И самое интересное в последствиях ритуала, что амулет, созданный мной, войдёт в резонанс с полем Драко, и он получит иммунитет к подобным проклятиям навсегда. Приятный бонус за все мучения. Драко лежал на алтаре посередине зала, в изнеможении откинув голову и смотрел, не мигая в потолок, теряющийся в тенях. Люциус сбросил одежду и, нисколько не смущаясь, занял своё место. Воздел руки вверх, и голос его, разгоняя эхо, заполнил зал. Он не просил и не умолял – требовал у магии её защиты и покровительства. Снейп вторил ему, но куда тише. Я разглядывал их лица, дожидаясь знака, что пора вступать мне. Люциус задрожал, по его телу змеились разряды энергии, впитывавшиеся в руны на полу, отчего они светились то зелёным, то кроваво-красным. Снейпу приходилось немного легче: по крайней мере, такого напряжения, как у старшего Малфоя я не наблюдал. Момент запечатывания я почти пропустил – так засмотрелся на сплетающиеся в завораживающие узоры руны, и только Северус, практически кричащий ритуальные слова, вывел меня из созерцательного транса. Нефрит задрожал, грозя расколоться, но потом потемнел ещё больше, вспыхнул лиловым светом. Люциус ссутулился, закачался и начал оседать. Снейп бросился к Драко, который, похоже, находился на грани потери сознания, и принялся поить зельем. Драко захлёбывался, кашлял, морщился от наверняка неприятного вкуса, а потом с силой, не понятно откуда взявшейся, оттолкнул Северуса и завыл, схватившись за голову. Я шагнул к нему, но всё окрест вдруг заволокло багровым туманом, внутренности свело болезненным спазмом. Я открыл рот, чтобы закричать, но вместо этого не совладал с собственным телом. Пол стремительно приближался, вращаясь.