Артефактор

Наверное, на моём лице отразились мысли: Гермиона охнула, приложила к моему лбу прохладную ладонь, заглядывая в глаза. – Ты устал? – Я мотнул головой, не доверяя голосу посетившую идею. – Гарри, не молчи, не пугай меня! – Всё... – я прокашлялся. – Да, всё в порядке. Переволновался, должно быть. – Гарри Поттер! – Гермиона подхватилась, упирая кулаки в бока. – Не смей считать меня идиоткой! Угрожающее выражение сошло с её лица, как лёд под жарким солнцем, она снова села на лавку и заговорила уже по-другому, обречённо: – Ты меня никогда не простишь? Да? Виновата сама, можешь не напоминать. Я раньше так и считала: зачем Гарри становиться лавочником – ему надо быть борцом за добро и справедливость. Глупая была. И наивная без меры. – И что тебя заставило передумать? – Как ни странно, Рон. Он же рвался в Аврорат, чтобы доказать: он ничуть тебе не уступает, а, когда стало не с кем соперничать, он потерял к учёбе всякий интерес. – Не люблю сплетен, но слышал, что вы расстались?! – Я не зря наполовину спрашивал, наполовину утверждал: умница Гермиона могла выбрать отвечать ей или же кивнуть. Она кивнула. – Хотела бы, – вдруг добавила Гермиона, опуская глаза. – Но кто меня отпустит? Я выгодна Уизли – этакая палочка-выручалочка. А уйти не получается: за моё назначение договаривался Артур... – Ну знаешь! – возмутился я совершенно непритворно. – Если бы Артур договаривался за тупенькую, я бы понял, но с твоим умом... – Мой ум шёл в паре с моей наивностью, – шмыгнула носом она. – Я же хотела заниматься наукой и изобретениями новых зелий, улучшать лекарства, а не бумажки перебирать в Богом забытом отделе. Ради Рона, который повторял слова своей матери, не вникая в их смысл, я отказала самым знаменитым зельеварам. Дура: надо было смотреть по сторонам, а не витать в облаках. Молли же переживает, что пары от снадобий повредят будущему многочисленному потомству мистера и миссис Рон Уизли! Она выплюнула последнюю фразу с такой горечью, что мне стало её искренне жаль. Кто из нас не грешил в ранней юности излишней горячностью? Разве я не наговорил ненужного пять лет назад? Что ж на кого-то кивать, если сам не безгрешен? Я обнял её за плечи: – Хочешь, я поговорю со Снейпом? Было бы жалко хоронить твой талант. Она глянула на меня из-под завесы слипшихся ресниц. – Я не знаю, – прошептала она. – Я хотела... Очень хотела бы! А как же Рон? – Ты собралась всю жизнь провести у его постели? – с вызовом ответил я. – Или твоя помощь в поиске лекарства ничтожнее обмазывания пролежней? Её глаза вспыхнули тем огнём энтузиазма, горевшем ещё в школе – не существовало проблемы, в решении которой Гермиона не преуспела. – Ну что? Идём к Снейпу? – Я шутливо толкнул её в плечо и поднялся. По дорожке к нам шёл Драко. Гермиона схватила меня за руку. – Не надо, я сама подойду, – со сталью в голосе произнесла она. – Я уже взрослая. Драко сиял, как положено нормальному жениху. Правда, причина его прекраснейшего расположения духа крылась не в свадьбе. – Зря вы ушли, – захлёбываясь восторгом, выпалил он. – Родители отнеслись к их проделкам ещё мягко, а, когда настало время братьев... – Ой! – Гермиона прижала ладони к щекам. – Чарли скор на расправу. Что на этот раз ему попало под руку? – Почему попало? – Драко наигранно оскорбился. – Я совершенно не случайно принёс в холл отцовский хлыст... Мы расхохотались, отзвуки нашего смеха вспугнули воробьёв, прячущихся в густых зарослях лещины, и они прыснули во все стороны, отчаянно чирикая. – Ланч задержался на час, но неплохо было бы перекусить, – и Драко, обняв нас за плечи, потянул к дому. От его смокинга воняло тухлыми яйцами гораздо сильнее, чем парфюмом. По дороге он живописал погоню Чарли за братьями, их уловки, чтобы избежать наказания. Но главным в его рассказе было резюме: ни Фред, ни Джордж не горели желанием взять вину на себя и выгородить своего второго близнеца. Драко охарактеризовал новых родственничков весьма красноречиво: «братская любовь крепка до первой порки». Да, мы с Гермионой пропустили самое веселье, но и итог выволочки наблюдать было интересно. Мы застали всё общество в гостиной. Люциус, Северус и почему-то Артур сидели отдельно от остальных. Патриархи двух семей, они с наверняка деланным равнодушием перекидывались пустопорожними фразами. Приглядевшись к виновникам переполоха, я ужаснулся. Близнецы выглядели, как похмельные забулдыги: Чарли не особенно выбирал места, куда бить, поэтому даже на их лицах наливались густым цветом синяки и гематомы, яркие мантии походили же на клоунские обноски, которые картинно иссекли для номера. Джинни переоделась в обычную мантию и, несмотря на сохранившиеся следы слёз, метала в братьев гневные взгляды. Я не заметил, чтобы она удовлетворилась наказанием близнецов. Чарли стискивал крупные кулаки, в одном из них торчали палочки Фреда и Джорджа, и грозно сопел, хмурясь. Без сомнения, он ещё не отошёл от слепящей ярости, поэтому его никто не трогал. Молли суетилась вокруг, скороговоркой обещая оплатить стоимость хлыста, по-видимому, сломанного на спинах близнецов. Кому она это говорила, было непонятно: Люциус сидел далековато, чтобы расслышать её бормотание, а для Драко сломанный хлыст стоил того прекрасного представления, свидетелем которого он стал. Гермиона то и дело прокашливалась и давилась аперитивом, бесконечно извиняясь. Смешливой она не была, но, вероятно, никак не могла успокоиться, представляя прекрасно описанную Драко сцену. Люциус внимательно наблюдал за её потугами погасить клокочущий в ней смех, и в его взгляде проступало нечто озорное и плутовское. Снейп и не пытался скрыть ликования: ещё бы! За годы учёбы близнецы не единожды доказывали, что не видят разницы между добром и злом, для них даже воровство из школьных кабинетов считалось не зазорным. А вот от сияющих и безмятежных улыбок, расточаемых Драко, мне становилось не по себе: я думал, что он перерос злорадство, как ничтожнейшее из эмоций. – Злорадство? Серьёзно? – Драко расхохотался в ответ на намёк о его настроении. – Нет, Гарри, никакого злорадства. Торжество справедливости – это вернее! И, если ты так уж озаботился моим моральным обликом, я чрезвычайно доволен: моя жена хлебнула родственных уз по самое темечко – не она ли говорила, что мы – гнусное семейство с прогнившими традициями и замшелым воспитанием? Их воспитание сегодня сверкало во всей красе! Нет, Гарри, это не злорадство. Это просто радость, что чёрное вылезло и показало свою гнилую натуру. Джинни, как и ты, наделила меня самыми худшими чертами, хотя рвалась в мои спутницы жизни, но скажи, мой шафер, я ли испортил ей торжество? – Прости, я увидел слишком очевидное, – промямлил я, сгорая от стыда. – Не кисни – зовут на ланч. Лучше оцени вино – такому сладкоежке, как ты, должно понравиться. Пойдём, отец уже мечет молнии за наши шепотки в неположенное время и за твой смущённый вид, который ему кажется слишком личным. Я взглянул на Люциуса. На его светлый лик словно набежала грозовая туча, что, впрочем, никак не отразилось на вежливости. Он предложил Молли руку, всем видом показывая собственную радость от её общества. Молли цвела, подобно девчонке на первом свидании. Артур, спотыкаясь, брёл за ними и, глядя на его лихорадочный румянец, становилось ясно, в кого темпераментом удался Чарли. Билл сопровождал побитых близнецов, не сводя с них подозрительного взгляда. Драко предложил руку жене, чем заслужил кислую улыбку – складывалось впечатление, что она ждала моего общества. Я не настолько знал этикет, чтобы быть образцовым его ревнителем, но, похоже, она его знала ещё хуже. Гермиона с радостью вцепилась мне в локоть и делилась, шепча на ухо, своими наблюдениями, больше напоминающими декламацию забавного фельетона на мещанскую семейку. Замыкал шеренгу Чарли: он по-прежнему разозлённо сопел, и от его гневного взгляда у меня чесалось между лопатками. Торжественность трапезы больше подходила проводам в лучший мир, чем свадебному застолью. Молли так старательно следила за руками (её усадили на место хозяйки неподалёку от Люциуса, поэтому она всеми силами пыталась не ударить лицом в грязь), что едва ли съела пару кусочков предложенного. Я тоже не усердствовал: оленина ничем не отличалась от говядины, от соуса во рту было кисло, а вино... На вино я не налегал: Чарли, сидевший напротив, уничтожал его за нас обоих. Остальные делали вид, что им хорошо и весело. Джинни даже похлопала Драко по руке, по-семейному, в её гримасе сложно было уловить радость, но она старалась задать непринуждённый тон трапезе. Кроме того, на меня навалилась усталость со своей подружкой апатией: тяжёлый день бракосочетания не шёл ни в какой сравнение с запланированным посещением Отдела Правопорядка и похоронами Ронни. А поскольку я никогда не занимался организацией погребений и даже не понимал, с чего начинать, то мне ещё предстояло деликатно попросить о помощи Люциуса. Деликатно, потому что вряд ли можно считать зарубцевавшейся рану от потери Нарциссы. А какой из меня дипломат? За скорбными мыслями я не заметил конца обеда. Десерт, состоявший из мороженого под мятно-шоколадным соусом, расплывался в креманке перед моим носом. Близнецы, с которых ни Билл, ни Чарли не сводили взглядов, вели себя образцово-показательно и даже не путались в многочисленных столовых приборах, под конец обеда оживились, и вряд ли их оживление относилось к десерту. Скорее всего, у них была заготовлена ещё одна проделка. Какая мы не узнали: только последний кусочек сладкого исчез, Снейп вытянул обоих провинившихся за уши из-за стола и куда-то поволок, не слушая их жалостливых стенаний. Ни Артур, ни Молли не заступились за сыновей – значит, патриархи семей договорились о трудовой повинности для хулиганов. Даже самый ненаблюдательный человек без труда бы заметил, что Биллу и Чарли не понравилось, как Северус обошёлся с их братьями. Конечно же! Семейное дело! И разбираться с виновниками переполоха следовало дома. Я хмыкнул: как ломать чужие хлысты на спинах братьев, так это ничего, в пределах нормы, а Снейп в качестве надзирателя – не порядок. А касаемо Чарли и говорить не стоило: вина в нём плескалось чуть меньше, чем его поставили на стол домовики. С его вспыльчивостью и убить близнецов недолго. Молли, заметив, с каким трудом Чарли выбирается из-за стола, покраснела под стать своей шевелюре. Артур попытался заслонить злоупотребившего спиртным сына тощей спиной. Не вышло. И не потому, что Чарли был шире в кости и мускулистей отца, – он просто не хотел прятаться. Я бы не назвал Чарли трусом – разве мог бы трус работать с драконами, которые очень тонко чувствуют эмоции людей? – но ведомым – несомненно. В тот вечер его вели вино и болезнь Рона, потому что своею целью он избрал Гермиону. Не последнюю роль, конечно, сыграла и её прелесть, отмеченная всеми. Возможно, это было моё предположение, спорить я не стал бы – знаток людских душ из меня ещё хуже, чем дипломат. Возвращаясь к событиям того дня, я так и не нашёл ошибки, которую допустил и за что впоследствии расплатился. Наверное, моя улыбка, адресованная Гермионе показалась Чарли чересчур соблазнительной, может, я слишком фамильярно придержал запнувшуюся девушку под локоть или ему хотелось выпустить скопившийся в нём кураж – неизвестно. Я и сообразить не успел: склонился к уху Гермионы, с улыбкой пересказывая одну из шуток Драко, как меня смело на пол, в глазах расцвели белые фейерверки, а челюсть и левая сторона лица сперва онемели, а потом взорвались болью. Такой мелочи, как встреча моего затылка с полом, я, оглушённый и ослеплённый, уже и не ощутил. Надо мной пронзительно визжала женщина – первое, что я вычленил из окружавшего шума. Картина начала проясняться, и я уже смог рассмотреть Драко в порванном смокинге, мечущихся домовиков и Чарли, упелёнанного и, подобно кокону шелкопряда, подвешенного под самым потолком. Потом, конечно, я уже заметил и другие подробности происшествия, ничего не значащие для того, кто проморгал основное. – Гарри, как ты себя чувствуешь? – Гермиона с залитым слезами лицом помогала мне подняться на ноги. Я качался, цеплялся за её тоненькие ручки и не знал, соврать или сказать правду – чувствовал я себя преотвратно. Не физически, во время напряжённых событий физическая слабость приключалась хоть единожды, но с каждым, а морально. Конечно, кто-то бы возразил, мол, синяки и шрамы всегда украшали мужчину. Да, если их получили в схватке. Я же ощущал себя хлюпиком, маменькиным сыночком, который свалился в обморок от первого же удара. И моя чёртова беременность не нашла лучшего времени, как дать о себе знать: я согнулся от прошившей мои внутренности боли и застонал сквозь сжатые зубы. – Мистеру Поттеру нужно отдохнуть, – оттеснил от меня всех сочувствовавших Люциус. Приступ продолжался, я едва мог дышать от мучительных спазмов внутри, но с поддержкой старшего Малфоя как-то дошёл до угла. Дальше соблюдать приличия Люциус не стал – подхватил меня на руки и донёс до комнаты. Мне было неуютно в роли невесты, которую переносили через порог, но с этим пришлось смириться: едва ли я мог добрести до своей комнаты самостоятельно. Люциус боялся растрясти меня ещё больше, поэтому нёс, словно величайшую ценность: затаив дыхание и прижимая к собственной груди. Спазмы понемногу утихали, зрение вернуло привычную чёткость, и только ушибленная щека никак не унималась: горела огнём. Мне даже стало казаться, что она опухла и, как только Люциус поставит меня на пол, начнёт волочиться по паркету. К счастью, моё ощущение было всего лишь разгулявшейся фантазией и ничем больше: не успел хозяин дома устроить пострадавшего в домашнем насилии гостя, как появился эльф с корзинкой, в которой размещалась целая аптека. И, конечно же, болеутоляющее в ней нашлось. Люциус сидел рядом, смотрел, как я морщился от вкуса лекарств, и молчал. Я посчитал этот момент самым удобным для своей убогой дипломатичности. – Эм-м, Люциус, ты не знаешь… Случайно… Куда нужно обратиться для организации похорон? – Я выпалил кусок фразы на одном дыхании, поэтому получилось немного смазано. Впрочем, Люциус вычленил пугающее слово «похороны» из моей речи, побледнел, как полотно, и вдруг привлёк меня к своей груди. Он гладил мои волосы и шептал: – Это ещё не конец… Ты рано себя хоронишь… – и тому подобные глупости. Ей-богу, если бы ситуация не была такой щекотливой, я бы хохотал до слёз. Но смех поставил бы на наших отношениях огромный крест, поэтому я подавил неловкое веселье и отстранился. Совсем немного. – Не для меня, – прошептал я, пытаясь не смотреть на губы. – Для Ронни. Возможно, газ, использованный близнецами, действовал неправильно, потому что соблазнительней картины, чем губы Люциуса, мне видеть не доводилось: и остренькие кончики верхней, и припухлость нижней, и цвет благородного кармина – всё вызывало во мне неуместные порывы. Согласитесь, странно нападать на человека с поцелуями, когда вы обсуждаете похороны. Но кто об этом думал? Мои думы сместились в сторону, далёкую и от этикета, и от здравого смысла. Люциус лишь облизнулся, а я уже не мог кратко и внятно сформулировать свои просьбы и вопросы – меня без остатка поглощало желание сцеловать ответ с его губ. И, конечно же, я сдался – разве можно противостоять соблазну настолько долго? Я запутался пальцами в роскошных платиновых прядях и прильнул к его устам своими. В моих представлениях они были сладкими, как рождественский пудинг, как шоколад из «Сладкого королевства», как пасхальное печенье. Нет, я ошибся, однако вкус шампанского неожиданно отозвался неуёмным возбуждением. Люциус поперхнулся вдохом и словно окаменел. Я целовал его губы, неумело, задыхаясь от накатившей нежности, обводил их по контуру кончиком языка, а он не дышал и не двигался. Он даже не дрогнул, словно я целовал всего лишь копию человека, сделанную очень точно, но, к сожалению, неживую. «Ему противно», – опалило меня догадкой, и я отстранился, пряча взгляд. Соблазн повалить его на кровать и зайти дальше поцелуев лопнул, как задетый колючей веткой воздушный шарик. Только тяжесть внизу живота напоминала о моём порыве. – Извини, – пробормотал я, бочком сползая с постели. От стыда на глаза навернулись слёзы, которые тоже были поводом для смущения – я давно вырос из возраста плача по любой причине. – Подожди, – Люциус перехватил меня, когда я намеревался удрать, спрятаться в ванной и уже там дать волю обуревающим чувствам. В груди что-то настойчиво болело, будто бы Люциус своим безучастием разбил мне сердце на крошечные осколки, которые ранили и перемололи в кровавую кашу все внутренности. – Я не знаю, что сказать, – честно признался он, притягивая меня к себе. Его лицо так и не вернуло привычные краски, только губы ярко пунцовели на фоне бледных щёк. – Я надеялся, что наш разговор случится позже… И немного не готов к нему. – Но попытаюсь… – поцелуй, уже добровольный и ожидаемый обеими сторонами, заглушил мой косноязычный ответ. Я отогревался в незамысловатых движениях его языка, в ласках, щедро расточаемых его губами. Мне нравились такие разговоры с ним, беседы, в которых не требовалось собираться с мыслями и искать нужные слова. Я и не вспомнил, что дверь в комнату открыта, и заглянуть в неё может любой, что гостей полон дом, и, как назло кому-то понадобится выразить мне свои заверения в вечной дружбе или посожалеть о случившемся. Я очнулся, когда Люциус, поваливший меня на кровать, вздрогнул и сел, пальцами приглаживая растрепавшиеся волосы. Выглядел он так, словно вейла попала в паб, полный озабоченных работяг. Потрёпанно, совращёно и одурело. Не могу сказать, что мне не понравилась увиденная картина. – Но поговорить всё же придётся, – еле переводя дух, хрипло поставил точку в приятном занятии Люциус. Его взгляд блуждал по моему распростёртому телу: максимум на что я сподобился – приподняться на локтях; и заметно, насколько ему нравилось увиденное. Узкие брюки официального костюма не могли скрыть его воодушевления, что, впрочем, не беспокоило ни одного из нас. – Позволь отлучиться, вид у меня непрезентабельный… Только чистокровный волшебник так галантно отпрашивался подрочить в мою ванную. Я прислушивался к звукам льющейся воды и, кажется, уловил тихий стон, но вполне возможно, что это просто разыгралось моё воображение. Я никуда не отпрашивался: Люциус не успел покинуть ванную, я уже протискивался внутрь, разгорячённый не столько поцелуем, сколько собственной фантазией. На трусах темнело влажное пятно, я сунул руку в них, воображение нарисовало мне Люциуса, так же тяжело дышащего и ласкающего себя на этом самом месте. Капля, из-за которой перелилась переполненная чаша. Меня скрутило, швырнуло вперёд, на кафельную стенку. Я едва удержался на ослабевших ногах. Почти незаметный узор из капель лёг на светлые плитки и потёк. Я не мог отдышаться, сжимал излившийся орган и бездумно растирал по чувствительной головке последние капли. В теле бродили отголоски затихающего удовольствия. Я попробовал выйти из ванной с поднятой головой и равнодушным выражением лица, пародируя Люциуса, которому было всё нипочём. Не вышло. Я запнулся на пороге комнаты, силился не покраснеть и залился жаром смущения по уши. Драко, который ожидал моего выхода, чтобы справиться о самочувствии, глянул на отца, приподнял брови, но ничего не сказал. А, когда Люциус встал, оставляя нас одних, незаметно показал мне поднятый большой палец. – Ничего не говори, – предупредил я его, как только дверь моей комнаты закрылась. – Нем! – бодро ответил Драко, а потом схватил меня за руку и зашептал почти на ухо. – А знаешь, мой друг, что брак крепче, если шафер постарается на благо следующих поколений в первую брачную ночь. Я отпрянул от него. Едва начавший сходить румянец запылал с новой силой. – Ну тебя! – махнул я рукой, пряча лицо от его слишком понимающего взгляда. – Жаль, что помешал… – сокрушался Драко, сев на примятую постель и обводя контуры этой примятости пальцем. – А мы отбываем. Ты точно не хочешь со мной в горы? Горячей ночки не обещаю, но чистый воздух в наличии. Он хорошо прочищает мозги… Уж получше, чем алкоголь. Я покачал головой: – Ты же знаешь, это неправильно. К тому же у меня впечатление, что ты приготовил не очень приятный сюрприз… Драко улыбнулся, но без огонька. – Либо ты узнал меня слишком хорошо, либо удар Чарли пробудил в тебе дар к ясновидению. – Он был и раньше, – успокоил я его. – Правда, великим мне не стать – внезапных озарений и интуиции недостаточно для профессии предсказателя. Но ты чересчур настойчиво приглашаешь: не к добру. Драко поёжился, несколько раз открыл рот, но не проронил ни слова, искренне махнул рукой и достал из кармана флакон, в котором странная субстанция – не жидкость и не газ – мягко перетекала и перемешивалась. Драко уставился на привычные движения мыслей: плавные, но неупорядоченные, и монотонно, будто под заклятием Правды, произнёс: – Я готовился к тому, что не смогу рассказать о своих поступках. Так и вышло: вижу тебя перед собой и не способен выдавить ни слова. Поэтому приготовил запасной вариант. Посмотришь на досуге. Если не станешь со мной разговаривать, я пойму. Но не могу поступить по-другому: всё же надеюсь, что ты не осудишь, как я осудил себя сам. Он поднялся, бросив флакон на постели, и переплёл пальцы, по-прежнему не отрывая взгляда от вместилища своих воспоминаний. – Нам пора, – голос его был глух. – Мы с миссис Малфой сделаем вид, что отправляемся в отель для новобрачных. Не хочу, чтобы отец и Северус читали мне нотации – без них тошно. Зашёл попрощаться, догадывался, что ты не захочешь подышать свежим воздухом Швейцарских Альп. – Ты же понимаешь, – я положил ладонь ему на плечо. Он кивнул, шутливо толкнул меня кулаком и вышел. С его уходом в комнате будто бы похолодало. Не спасали ни тёплого оттенка стенные панели, ни их же обивка, переливающаяся золотом в свете солнца. Всё вокруг было застывшим и неподвижным. Я покрутил флакон в руках: мысли внутри закружились быстрее, будто волновались, что ими завладел кто-то чужой. Почему-то мне не хотелось смотреть воспоминания Драко. То ли стыдно лезть в голову к лучшему другу, то ли боязнь, что испытания нелёгкого периода ещё не завершились. Побег Люциуса меня беспокоил сильнее, но я понимал, нам обоим нужно время – не факт, что наши взгляды на дальнейшие отношения окажутся одинаковыми или хотя бы похожими. Хотел ли я сражаться за него? В тот момент я не мог внятно ответить на этот вопрос. Любил ли я его? Наверное. Он был мне дорог – это бесспорно, но любил ли? Из-за моего непростого детства я уверен, что не умею любить, доверять и строить долгосрочные отношения. Студенческая жизнь лишила меня девственности, но не подарила взамен ни семьи, ни привязанностей – девушки появлялись и исчезали, не сумев сбить мой сердечный ритм ни на секунду. Люциус в этой плеяде побед и поражений стоял особняком. И почему именно он – возможно, кто-то и мог ответить, но не я. Я ещё раз огляделся вокруг, потёр пострадавшую щёку и, надеясь, что все гости внизу, пируют, решил заняться делом. Праздничный наряд надоел: невзирая на именитых портных, которые числились в его создателях, недосмокинг стискивал грудь и живот и мешал свободно дышать. Я переоделся и прокрался в лабораторию. Не мною и очень давно была найдена известная формула от хандры: если есть дело, то никакие перипетии судьбы тебе не страшны. Лаборатория оказалась пуста: Снейп веселился на празднике, а близнецов никто в здравом уме к лаборатории и не подпустил бы. Ну как веселился: Северус вообще к весельчакам не относился, но наверняка его грела мысль, что брак наконец-то заключён и можно своё внимание переключить на другое. Во время совместных занятий в лаборатории мы иногда разговаривали и меня поразило, что профессор не отчаивался найти тех, кто напал на особняк Блэков, или хотя бы понять, как они вошли в дом, защищённый кровными ритуалами. Его привлекали тайные и непонятные происшествия. Настроение у меня было на нулевой отметке. Согласитесь, ни сама свадьба, ни выходка близнецов, а уж тем более побег Люциуса и удар Чарли, всё ещё ощущавшийся даже сквозь блокаду обезболивающих, не добавляли радости и красочности этому миру. Из срочных заказов ничего не осталось. Впрочем, если бы и были, я не рискнул в таком настроении делать какой-либо из них: вещи перенимают настроение создателей, и не стоило портить свою репутацию капризной или несчастливой поделкой. Но другого способа сбросить избыток чёрной меланхолии я не знал. У каждого артефактора в закромах валяются неудачные камни: купленные впопыхах, а потом отложенные до лучших времён, дисгармонирующие по оттенку, чистоте или замыслу. Точнее, я думал, что у каждого бывают такие промахи, а не только у меня. Душа просила мрачного и непрактичного, в поисках наброска я листал рабочий блокнот и с некоторой грустью констатировал, что большинство из них так и останутся лишь симпатичными рисунками. Клиенты чаще всего хотели чего-то конкретного, напоминающего известные украшения или же гармонирующие с их семейными реликвиями. Я перелистнул на набросок вполне простой броши: сразу после схватки Дамблдора и Волдеморта меня одолевали настолько частые кошмары, что сон, где я гулял по полуночному саду, полному чёрных, словно покрытых звёздной пылью роз, и лиловых светлячков, запомнился навсегда, и под впечатлением грёзы я набросал розу, но в то время не обладал ни умениями, ни знаниями, как воплотить моё видение в жизнь. Роза осталась до лучших времён, я смотрел на резкие, небрежные линии и чувствовал, что они – лучшие времена – для броши наступили. Дело было за малым: решить, резать ли лепестки из цельного камня или усеять цветок мелкими самоцветами, чернить его или оставлять металл нетронутым. В муках творчества я перебирал свои закрома, подцепил два мешочка разом и упустил. Их содержимое словно выплеснулось на столешницу и, по законам подлости Вселенной, мелкие, не больше сотой карата самоцветы: шерлы и бриллианты оказались чёрными и на вид совершенно неразличимыми. Я сел на табурет и вцепился в волосы: мне, подобно Золушке из маггловской сказки, придётся потратить не один час, чтобы разобрать по мешочкам турмалины и бриллианты отдельно. Чем отличается хороший артефактор от посредственного? Боюсь, что ответ неоднозначен, но в тот момент мне казалось, что скрупулёзностью и аккуратностью; себя я записал в посредственности, ибо махнул рукой на работу бедной приживалки и решил ничего не сортировать. Различие цвета не бросалось в глаза, а брошь я не планировал продавать: слишком угрюмо она выглядела на эскизе, а, значит, в жизни ей вряд ли стать символом любви. Не торопитесь обвинять меня в транжирстве – практическое применение броши всё же было: она прекрасно бы смотрелась на белой подушечке витрины. Контрастные вещи мало пригодны для жизни, но почему-то они привлекают внимание покупателей. Идея магазина не умерла вместе с Ронни, наоборот, меня преследовала навязчивая мысль довести дело до конца. И открыть-таки на Косой аллее магазин волшебных амулетов. Трудности начались сразу. Возможно, мне не стоило браться за изготовление броши, но упрямство Поттеров – вещь общеизвестная. Платина никак не хотела поддаваться плавке, и я для облегчения раздробил самородок на несколько частей поменьше. Занимаясь основой, я с нежностью вспоминал серьгу для Люциуса – уже не разобрать, что пошло не так, но и узор и сам процесс создания казался мне в разы проще. Полуночная роза капризничала и всячески не хотела появляться на свет. Я переделывал основу раза три, практически на одном упрямстве: то оправа, изображающая чашелистик, покривилась из-за дрогнувшей руки, то зубцы каста раскрошились, то я умудрился отвлечься и обжёг пальцы каплями застывающего металла. Закончил я основу, не помня себя от усталости. Одежда липла к спине и подмышкам, ожоги припекали, а удовольствия от процесса создания не было вовсе. Одно хорошо, дурные мысли мою голову не посещали. Я покрутил тусклую основу, покрытую пятнами окислов и сероватым налётом, и нашёл, что мои мучения оказались не напрасны – цветок, конечно, ещё не приобрёл законченный вид, но на этой стадии был безупречен. Я забросил основу в раствор щавелевой кислоты и на время забыл о ней. С мелкими камнями работать гораздо сложнее: их нужно много, они так и норовят забиться под ногти, выскользнуть из зубьев пинцета и укатиться куда-то на пол, чтобы полностью слиться с ним в единое целое. А мне ещё предстояло не только поставить камни в гнёзда и закрепить, но и выложить шерлы, отливающие тёмно-синим, по краю, а металлически поблескивающие, но просто чёрные бриллианты ближе к сердцевине цветка, чтобы создать необходимый оптический эффект выпуклости лепестков. Так что перебирать камни всё равно пришлось. Понемногу роза оживала, пока на её самом большом лепестке не осталось одно незанятое гнездо. По вселенскому закону невезения я не заметил, что сделал его чуть большим, чем другие. Ни один камень не ложился туда – и шерлы, и бриллианты были мельче. Я уже подумал, что сделал всю работу напрасно, когда мне в голову пришла интересная мысль: в глубинах моего саквояжа обитал неликвидный кабошон горного хрусталя и, кажется, нужного размера. Поскольку мелкие самоцветы я не покупал поштучно, иногда мне попадались камни с очевидными дефектами. Как вы понимаете, речь шла не о гоблинских. Во-первых, мелочь не настолько прибыльна, чтобы гоблины на неё разменивались, а, во-вторых, партия самоцветов для броши обошлась бы мне впятеро дороже, покупай я её через «Гринготтс». Один-два дефектных камня на фоне цены выглядят просто необходимым злом. На дне кристально-чистого кабошона виднелась тёмно-серая туманность, которая с одной стороны сильно обесценивала его, а с другой – пришлась к месту в моей задумке. Камень нашёлся сразу и лёг в оставшуюся ячейку, как будто для него она и была выплавлена. Единственный горный хрусталь среди черноты лепестков создавал впечатление капли утренней росы. Я сел на табурет и долго всматривался в получившийся цветок. Красив – да, с этим сложно было поспорить, но я бы не купил такую брошь ни для матери, ни для возлюбленной – от искрящихся лепестков исходил мертвящий холод, как от разрытой могилы. Для витринного украшения допустимо, но я тотчас же зарёкся его продавать. Мне оставалось только дополнить полураспустившийся бутон листьями и чашелистиками. Я глянул на часы, которые повесил в лаборатории Люциус, чтобы вытягивать Северуса из неё. Обед остался в воспоминаниях. Градус настроения пополз ещё ниже: неужели Люциус настолько страшился нашего разговора? Но никто не собирался выяснять отношения за обедом, тем более в присутствии посторонних. Я вздохнул и принялся подбирать камни для зелени. В моём представлении зелень изумрудов и малахита выглядела чересчур жизнерадостно. Не может быть у мистических роз такой яркой зелени. И вместо сдержанной и строгой брошь становилась аляповатой и несуразной. Поскольку эта поделка делалась по велению души, я был свободен в подборе материала, чем в результате и воспользовался, совмещая бриллианты с откровенно дешёвым хрусталём. Что до выбора самоцвета для листиков, то тут я вообще соединил драгоценные и поделочные камни. Цена у них, конечно, разная: если сравнивать бриллиант с тем же хрусталём, но можно ли утверждать, что какой-то из них красивее? Для зелени я выбрал змеевик. Во-первых, у меня была целая плитка его, и я мог без промедления доделать брошь, во-вторых, тёмная зелень серпентина слегка искрила за счёт чешуек слюды и была испещрена прожилками, как и лист цветка. Резьба – задача немного посложнее плавки: ошибку можно исправить, но она будет либо заметна, либо камень приобретёт нежелательное клиенту качество. С серпентином проблем не возникло: он словно понимал меня. Жилки, зубчики – всё вышло ровным, без сколов, даже сложно представить, что серпентин не обладал собственным разумом. Законченная брошь лежала на столе, поблёскивая, когда я перемещал шар света. Да, она получилась завораживающе красивой, но холод никуда не делся, наоборот: серпентин, талисман лжецов, усилил тяжёлую энергетику шерлов, камня ведьм и тёмных колдунов (9). – Увлёкся или решил не попадаться на глаза? – Я вздрогнул и от звуков голоса, и от тёплых ладоней, внезапно лёгших мне на плечи. – Обед сегодня запаздывает. Ты спустишься или распорядиться подать тебе его сюда? Люциус подкрепил слова лёгким поцелуем в макушку, от которого моё сердце затрепыхалось, подобно цыплёнку, пойманному куницей. – Лучше спущусь, я закончил на сегодня, – я поднял голову и улыбнулся ему. Кажется, ужин у нас будет тет-а-тет. Люциус надел тонкую белую перчатку, которой пользовался и я, чтобы не оставлять на изделии отпечатков пальцев, и коснулся броши, но в тот же момент отпрянул, едва не сметя розу на пол. Он резко втянул в себя воздух, вторая его рука, всё ещё обретающаяся на моём плече, задрожала. – Нелюдимая вещица, – выдавил Малфой. – Не хотел бы я получить нечто подобное в подарок. – Это для витрины, – я покрутил брошенную брошь и сунул её в коробочку для готовых изделий. Чтобы не разыскивать подолгу нужное украшение, крышка упаковки была прозрачной. – А если украдут, им же хуже. – Сладкий яд, Гарри? – хмыкнул Люциус, стягивая перчатку. Он бросил последний косой взгляд на розу и вздрогнул. – Умираю с голоду, – я подхватился с места, взял Люциуса под руку и потянул к столовой. Малфой позволял себя вести: уголки его губ подрагивали, словно он сдерживал улыбку. Как я и ожидал, обедали мы вдвоём. Драко и Джинни официально наслаждались обществом друг друга в роскошном отеле, Снейп отправился в Хогвартс, а гости не пожелали остаться – всем было не по себе после выходок близнецов и Чарли. _____________________________________ 9 – чтобы не плодить сто пятьдесят сносок, я объясню всё в одной. Шерл – это турмалин, богатый железом. Обычно непрозрачен и имеет насыщенный черный, иногда глубокий темно-синий цвет. Как многие тёмноокрашенные камни – имеет славу нечистого. Кабошон (от фр. caboche — голова) — способ обработки драгоценного или полудрагоценного камня, при котором он приобретает гладкую выпуклую отполированную поверхность без граней, в отличие от фасетной огранки; также кабошоном называют обработанный таким образом камень. Обычно отшлифованный кабошон имеет овальную или шаровидную форму, плоский с одной стороны. В более широком значении слова, кабошоном называют шлифовку драгоценных и поделочных камней, в отличие от огранки. (Материал из Википедии). Я не согласен только с одним утверждением из Википедии – кабошон может быть двояковыпуклым, а не только плоским с одной стороны. По легенде Адам, поперхнувшись яблоком познания, выплюнул кусок серпентина. Поэтому второе название его «камень Адама». Змеевик считается камнем греха, символом искушения и просто очень коварным «парнем». Иногда его носят люди, которые сознательно вводят людей в обман. (По материалам Джаспера Стоуна «Всё о драгоценных камнях). Есть распространённое мнение, что камни с любыми дефектами приносят в дом несчастья, особенно алмазы, горный хрусталь и другие прозрачные самоцветы. Честно говоря, я не поддерживаю данного мнения, потому что в таком случае можно носить только синтетически стерильные камни, что мне, как человеку, буквально маниакально помешанному на природной красоте, неприятно. Я готов спорить с любым, что несовершенство камня, как и живого человека, только подчёркивает присущую ему красоту. И я рад, что в таком мнении не одинок: в одном из рассказов А.Сапковский сделал амулетом инклюз – сапфир, вмещающий в себя пузырьки воздуха. (Инклюзы — останки насекомых или растений (реже - мелких позвоночных животных), попавшие в камень).