Возвращение Кровавого Короля...

      Живи, Акура. Ты ведь непреклонный, несгибаемый и несдающийся.       Лицо Нанами хмурое и озабоченное. Черты ее искажаются, стелют страшным и боязным чувством, а глаза не отрываются от перевязанной мужской груди. Потной, взмыленной, опускающейся и поднимающейся со странными, свистящими звуками. Когда раздается скрип двери, девушка сразу оборачивается, поднимает голову.       — Как он? — Этот знакомый голос принадлежит Ятори. Он застывает в приоткрытых дверях, как только девушка мягким жестом руки останавливает его, рвущегося к своему господину и Королю.       — Ему лучше, — отвечает Нанами и снова переводит взгляд на Акуру. — Но в себя еще не пришел.       — Дерьмо, — цедит сквозь зубы приспешник и разворачивается на пятках, чтобы гулко и звонко спуститься по лестнице вниз, вжимая подошву в ступени с такой силой, словно желая оставить на них рельеф. Практически на века.       В ту ночь, он ворвался в эту комнату, буквально минутой позже нее. Меховой шар уже было хотел открыть рот и явно хлестко возразить против присутствия с его Королем этой выскочки, но едва коснувшись ее руки и потянув к двери, он тут же поймал на себе взгляд Нанами. В тот момент, она, с пальцами, испачканными в алой крови, со стелющейся по полу окровавленной юбкой и горящими глазами была похожа скорее на дикую валькирию, сущую дьяволицу, что шагнула в этот мир из самого страшного круга Ада. И впервые верный приспешник не рискнул возразить ничего против воли человеческой девчонки. В конце концов, что имеет безродный низший ёкай против девушки, в чьем теле содержится дух самой божественной силы? Ничего. Нанами — человек, но далеко не обделенный возможностями, чтобы не справиться с таким, как он. Поцелованная богом. И божественное благословение течет в ее жилах вместо крови. Сталь нрава, сила воли и духа. Гремучая смесь, если пробудить в ней истою ярость.       Нанами жмурится, мотает головой. Она прижимается спиной к спинке кровати, считает про себя до десяти, чтобы эта пружина напряжения, сгусток нервов внутри, растянулась, отпустила её. Это тяжело. Это перебор. Она бледна. Губы ее почти обескровлены, сжаты в тонкую линию. Девушка постоянно накручивает на палец прядь своих длинных волос. И те становятся столь ломкими, жухлыми, словно солома. Платье на ней все еще пахнет его кровью.       Девушка смотрит на мужчину на постели. Глаза его закрыты, лоб разглажен, и даже бровная складка не беспокоит кожу. Густые, удивительно алого цвета волосы чуть воровато топорщатся, а уголки темных губ покойны. Акура-оу бесспорно красив как мужчина. Он прекрасно физически сложен, высок, широкоплеч, и магия кроется в его руках немалая. Но какое сейчас это имеет значение, когда ей так страшно за него. Что-то такое забралось за самую грудину. Столь далеко, столь глубоко, столь прочно засело внутри. И жрет ее нутро, отравляет страхом. Нанами прикрывает глаза, выдыхает. И тогда в сознании вновь встает картина. Она была готова закричать, расплакаться. И сама себя не понимает. Зачем? Почему? Из-за него? И снова глаза распахивает. Нет, только Томоэ, он единственный к кому она должна испытывать подобные чувства.       Девушка встает с насиженного места. Фигура у нее тонкая, но сейчас словно на излом. Ей еще никогда не было так страшно за кого-то чужого. Одинокая свеча продолжает тихо тлеть на деревянной тумбе, а ветер колышет тонкие занавески. Лунный свет льется из открытого настежь окна, и все вокруг продолжает спать. Нанами ставит локти на стол, опускает на них голову. Сидит, слушая чей-то тихий говор за дверями, да едва слышное шебуршание — Ятори тоже не спит. Несомненно, стены эти знали многое, видели не мало, но никогда еще доселе здесь не проливалась кровь самого Короля Демонов. И губы Нанами дугой.       Она боится за него.       Это глупо. Это неразумно. Это как-то не так. Он ей чужой. И Нанами снова кривится. Но что-то тонкое, эфемерное и такое нежданное проскользнуло в ней от его вида, вцепилось, запустило отравленные клыки.       Глупо.       Несуразно.       И Нанами резко встает на ноги.       Ей не стоит так печься об Акуре-оу. Не стоит думать о том, что с ним случилось. Не стоит с тихим, удушающим страхом взирать на его рану. Уже промытую, перевязанную несколько раз, очищенную и обработанную. Не стоит. И даже гордо вздернутая голова и расправленные покатые плечи не исправят положения. Создадут лишь фикцию, химеру, лживый морок. Зато другие может и поверят. Я сошла с ума. Я знаю. Нанами кусает мякоть нижней губы, но по-прежнему остается с ним. И все вздрагивает, лишь стоит ему глухо застонать в полубреду.       Акура, ты безрассуден.       Рассвет приходит незаметно. Акура ворочается на своей постели, и Нанами тут же распахивает еще мутные ото сна глаза. Она сидит в кресле. Скрюченная, с едва затекшими мышцами и в неудобной позе. В комнате они по прежнему остаются одни. За дверью также не слышно звуков. И лишь косой утренний луч чертит лицо мужчины. Акура морщится, трет лицо, давит пальцами на глаза. Взгляд его рассеян и рассредоточен, но вот он застывает на напряженной женской фигуре. И в зрачках мелькает доля осмысленности.       Они смотрят друг на друга в полной тишине и Нанами вдруг слабо улыбается. Едва-едва. И на душе становится почти спокойно. Точно где-то глубоко внутри нее зарождается что-то эфемерно хорошее, такое абстрактное, что образы даже не приходят. Есть всего лишь один ослепительный свет. Он режет глаза, вызывает слезы, но сияет так ярко, что хочется смеяться. И Нанами чувствует радость. Оглушающую, слишком большую, необъяснимую и совершенно неуместную.       — Наконец ты очнулся.       Акура садится почти сразу. Покрывало падает с него, обнажая поджарую грудь. Он трогает пальцами повязку. Хмурится. Та едва багряная. Кровь застыла в ее волокнах и слоях.       — Не надо, — сразу говорит Нанами и подается к нему вперед. — Не трогай.       Но мужчина давит еще сильнее, морщится, не слушает ее. И пальцы его пачкаются в соку собственного тела. Живом, алом, теплом.       — Не надо, Акура, — со сталью в голосе повторяет Нанами и встает на ноги, перехватывает мужское запястье, сдавливает его своими тонкими пальцами, и он поднимает на нее глаза. А по коже точно бьет разряд тока. — Ты сделаешь себе хуже. — И наверное впервые в жизни Акура идет у кого-то на поводу. Нанами почти грубо отбрасывает его руку садясь с ним рядом. Выражение лица у девушки строгое, голос жесткий. Акура смотрит на нее подмечая, что лоб ее чертят морщины, складки кожи. Она позволяет себе несдержанные эмоции, и уголки губ мужчины дергаются, двигаются едва заметно. Нанами же кусает мякоть собственного рта. И Акура кривой ухмылкой встречает карий взгляд, что-то такое чумное пляшет по кромке его зрачка.       — И чего ты так лыбишься? — Нанами складывает руки на груди, хмурится и смотрит на него в упор.       — А у меня характер веселый. Люблю улыбаться. — Ерничает перед ней Акура в ответ.        Имбецил.        Нанами давит вздох и невольно снова бросает взгляд на Акуру. Он по прежнему смотрит на нее. И в его глазах столько всего. Ей кажется, или он ей благодарен? И тут Нанами понимает одну простую вещь. Она ведь действительно не отходила все это время от него. Акура двигает шеей, и раздается щелчок позвонков. Взгляд Нанами скользит с его лица, стынет на ране, а потом еще ниже. И девушка едва краснеет. Мужчина замечает, как чуть пылают ее щеки. Неужели его оголенная кожа вызывает в ней такие эмоции? Дурость.       — Дай мне воды.       Нанами кивает молча и тут же подскакивает на ноги. Льет воду в простую неглубокую чашку и протягивает мужчине. Акура принимает её охотно. Капли застывают на его губах. И он вытирает их пальцами. И есть в его жестах что-то такое животное, дремучее, что заставляет Нанами вновь поспешно отвести взгляд, а лицо вспыхнуть.       — Дурак ты, — тихо шепчет она.       — Вторю тебе. — Ох и острый же у него слух. И улыбка такая хитрая, чисто плутовская. Нанами снова поднимает на него строгий взгляд. Акура рядом с ней сидит в небрежной позе: одно колено согнуто, на нем покоится рука, нога вытянута и в пальцах он вертит простецкую чашу. Все его поджарое, жилистое тело откинуто на пуховые подушки. И вид столь самодовольный, такой самоуверенный, практически наглый и бессовестный.       Акура улыбается, приподнимает простую посудину и снова пьет. И в его взгляде — сущий намек. Практически преступный. Такой, что Нанами нутром чувствует, как в ее горле уже клубится воздух возмущения, спертый и жаркий. Она почти давится им. А глаза Акуры продолжают гореть. Насмехается. Смотрит на ее тонкую фигуру, на лицо, с залегшими под глазами синяками, кожу, слишком сильно обтягивающую скулы. И все понятно же без слов.       Ты переживала за меня. Волновалась.       Взгляд его ликует.       Многого хочешь, Акура. Слишком много.       И дернуть бы ей плечом, взять свою октаву в разговоре, верную, нужную и правильную. Да такую, что даже он не восперечит.       Но Акура лишь улыбается. Он сам знает, где правда и ложь.       — Я хочу снять с себя все эти тряпки.       — Но…       — Никаких «но», Нанами. — И в голосе его чистое повеление. О да, такие как он привыкли повелевать, приказывать и ждать, что все им будут подчиняться. Акура поднимается на ноги, и почти остервенело начинает сдергивать с себя бинты.       — Ладно, как хочешь, — вдруг соглашается девушка вставая за ним следом. — Только дай мне.       Нанами силится не краснеть, разматывая бинты, оголяя чужую кожу, под которой вибрирует скрытая сила мышц.       — Рана почти зажила, — шепчет девушка, отчего-то рассматривая запекшуюся на марле кровь, а не изучая глазами коросту на широкой карминовой полосе.       — Вижу, — отзывается Акура       Он ведет рукой по своему подбородку, и Нанами поднимает к нему глаза. Она смотрит на его длинные пальцы, на яро выступающую линию челюсти и почему-то сглатывает.       — Я думаю, что повязку стоит вернуть на место, — Вдруг как-то сдавленно произносит девушка и Акура косит на нее глаз. Взгляд у Нанами странный. И он никак не может понять те эмоции, что вдруг поселились в ней, не может осознать те непрошенные ощущения где-то за грудиной, что душат теперь и его. Но прекрасно видит и замечает, как странно и так совсем по-женски она ведет себя с ним.       Что-то меняется. Столь ощутимо, что оба боятся себе в этом признаться.       Акура молча садится на кровать и позволяет тонким рукам снова замотать его. Нанами делает это ловко и проворно, словно проделывала все это не раз. И тут его озаряет.       — Сколько я провалялся здесь?       — Уже вторые сутки. — Нанами закусывает губу и продолжает сосредоточенно покрывать слоями бинта мужское тело. Но Акура резко перехватывает ее руку, заставляя девушку замереть, судорожно втянуть носом воздух.       — Зачем ты со мной все это время сидела?       Она мнется, молчит, буравит взглядом кожу его плеча, вызывая зуд в мышцах и костях. Так и не поднимая взгляда. Акура же смотрит на нее точно с опаской. Будто сам ее боится. Её ответа.       — Я не знаю, — наконец тихо шепчет Нанами, — Ты был ранен. И мне показалось, ты не хотел бы быть один в эти минуты,— и он отпускает ее руку. Тонкое запястье горит, кожа пылает, все еще храня тепло чужих пальцев. Слова продолжают висеть в воздухе тяжелыми гирями. Что-то меняется. Вокруг них, между ними. И когда Акура закрывает глаза, соглашаясь с этим тихим высказыванием, они с грохотом падают вниз, разбиваясь правдивыми эмоциями. Он бы не хотел. Кажется, девчонка читает его душу, его мысли.       Закончив перевязывать ему плечо, Нанами почти сразу отстраняется, выпрямляется, едва поджимает губы. Она поднимается на ноги, стараясь отвлечься и унять сердце в груди. Тянется за первой попавшейся на глаза книгой с высокой полки. И пальцы так предательски подрагивают.       — Что с тобой случилось? Это был Томоэ?       Когда она начинает говорить о чем-то ином, то почти сразу ощущает, как уже может спокойнее, размереннее дышать. И слышит, как Акура давит вздох. Кажется, что-то да придется ей рассказать. Мужчина уже знает, что даже если он сейчас ничего ей не скажет, то Нанами ведь все равно найдет способ узнать. Просто задушит его вопросами.        — Нет. Такехая. И его клинок Божественного Гнева.        Акура наблюдает, как она тянется на самых носочках, как вздымается и опадает ее грудная клетка, как ткань призывно очерчивает мягкие полушария грудей, видит он и тонкую шею с застывшими на ней каплями крови. Его, наверное. Акура смотрит на её сосредоточенное лицо. Ему хватает всего одного порывистого движения, чтобы оказаться к ней ближе. Здоровая рука его легко подхватывает залежавшийся томик с высокой полки. И Нанами закусывает губу, практически заглатывает верхней нижнюю, когда оборачивается к нему, едва не впечатываясь в его грудную клетку. Девушка ахает от неожиданности, чуть смущенно улыбается, кивает и все же принимает из его рук книгу, а Акура все неотрывно смотрит на ее рот, буквально впивается в него глазами. Мягкий и сладкий, как хорошо выдержанное вино. Он знает. Он пробовал. Он пил уже.       — Спасибо.       Звук ее голоса разрушает всю магию момента, и Акура трясет головой, отступая на короткий шаг от девушки.       — Я рада, что это был не Томоэ. — Нанами мнется, опускает глаза собираясь с мыслями. — Акура, ты отпустишь меня домой? — Улыбка тянет её губы. Взгляд искрится непередаваемым теплом и светом.       — Никогда.