Возвращение Кровавого Короля...

      Стеклянный кувшин токкури почти пуст, остатки вина слабо плещутся где то на донышке. Жидкость трет стекло. В гортани — горечь, а на её языке — прелый вкус. Нанами сидит в глубоком кресле, согнув ноги в коленях и поджав их ближе к груди, а в руках все вертит бутылку. Вкус отвратительный и совершенно точно не нравится девушке. Но, так ей кажется легче. Последние часы, проведенные в гордом одиночестве, Нанами не думала ни о чем кроме того, что творится внутри нее. И совершенно точно может сказать лишь одно. Она запуталась. Погрязла и увязла в себе. Правильная и верная Богиня Земли, коей она всегда себя считала, всенепременно бы оценила окружающую обстановку, давно нашла бы возможность вернуться к друзьям. С нужной информацией в голове и на языке, со знаниями, и самое главное, была бы уже давно как можно дальше от Акуры, потому что все это — особенно то, что растет и множится внутри нее — однозначно не приведет ни к чему хорошему. Не с ним. Нанами не вчера родилась, чтобы этого не понимать. У них не могло бы быть общего будущего. А от того, что все становится вот так, лишь больнее, лишь хуже. И глаза жжет. До самых слез. Это естественно, что она ему не пара. Ей не нужно так гореть в его руках, так желать его, так тянуться к нему. И сегодня был просто перебор, край, практически крах. И если она еще промедлит, то точно не сможет уйти, придется отдирать с мясом.        Девушка трет глаза, вызывая зуд, раздражение, красноту и закусывает губу, а потом делает еще один глоток и заходится кашлем - это крепленое вино, оставленное в её комнате Акурой несколькими днями раньше, оно бьет по рецепторам нещадно и кружит голову. Наверное, все же, напиться было не лучшей её идеей. А еще все больше Нанами почему-то кажется, что она ломается. Или меняется. Кому как больше нравится. И очень сильно хочет домой. Сейчас дак в особенности. Дома проще. Дома нет Акуры-оу и этого зудящего чувства во всем теле, что он вызывает, нет этих эмоций и порывов, желаний касаться этого мужчины, говорить с ним, поцеловать его. Нанами ведь теперь знает, что его руки умеют ласкать. Несколько грубо, беспардонно, даже эгоистично, но ласкать. Она знает, что губы у него жесткие и даже острые, но от них ее не держат ноги, а голову туманит. Но она всего лишь девочка, которая, кажется, совершила самую большую ошибку всей своей жизни. От которой ей теперь необходимо избавиться. Это всего лишь чувство, ощущение. Возможно, все это лживо и неверно, но отделаться от того, что сидит внутри и точит подкорку сознания, крайне сложно. А дома есть Томоэ. Есть их отношения, в которых есть тепло и его любовь. И Нанами хочется верить, что все еще не пошло крахом. Что все не стало в швах, как она склонна думать, накручивая и приумножая. А еще есть дома Мидзуки и его улыбка, и столько знакомых лиц. А не только не эти серые стены и Акура, Акура, Акура...       — Что ты знаешь о той женщине, что сегодня приходила сюда? — Вдруг спрашивает Нанами зашедшую к ней горничную. И брови той сразу несколько удивленно взлетают вверх.       Нанами и сама понятия не имеет, откуда вдруг в ней взялась эта смелость. Бестактность. Даже наглость. Просто взять, открыть рот и спросить у постороннего человека то, что ее так волнует. Глупо врать. Ее очень волнует Акура и все, что с ним связано. И пусть Нанами боится хоть как-то назвать и определить словом эти эмоции и чувства к нему, но они есть, и от них никуда не деться. Это аксиома. Нерушимая и неделимая. Поэтому девушка моргает и глазами отчего-то втыкается в открытое от зановесок окно.       — Я мало что о ней знаю, — отзывается собеседница, ставит поднос с ужином на столик и совсем по-мужски чешет затылок пальцами с обломанными ногтями. — С уверенностью могу лишь сказать то, что она относится к гейшам с квартала Красных Фонарей.       — А может... - Нанами не заканчивает фразу, и снова закусывает нижнюю губу. Она не имеет никакого права давить на эту служанку своими расспросами, что-то просить у нее, пусть даже если бы ей и хотелось услышать большее, узнать хоть что-то еще об Акуре и этой незнакомой ранее женщине. У прислуги и без того дел хватает. - Не важно. Прости меня.       Нанами ерзает в своем кресле, чуть вытягивает ноги разминая спину и снова натыкается взглядом на лицо служанки все так же стоящей перед ней. У девушки отчего-то мелькает странная мысль, что та наверняка сейчас могла подумать что то неуместное о ней. И тут их взгляды сталкиваются. Нанами силится улыбнуться. Легко и по доброму. И у нее выходит. Вот только несколько ломано и неровно, но все же, это можно назвать улыбкой. Кончики губ едва дрожат. И служанке этого вполне хватает, что бы с поклоном оставить девушку в её покоях.       В спальне Нанами полно всяких побрякушек: картин на стенах, ничего не значащих статуэток, на трельяже стоят шкатулки с кое какими украшениями, есть даже косметика. На прикроватном столике лежит маленький томик Пауло Коэльо, заложенный аккуратно закладкой четко посередине. Ну и конечно, в её комнате много разной мебели, есть шкаф с книгами, два мягких кресла, округлый столик, большая кровать, а еще есть комод. Большой, из красного дерева, с резными ручками и выдвижными ящиками. Он давно уже забит всякими разнообразными вещами. В основном одеждой и постельным бельем, но в самом низу свалено барахло принадлежащее только Нанами. И в том ящике разумеется царит сущий бардак. Наверное, глядя на все это, можно даже подумать, что она давно успела привыкнуть к такой жизни и даже не плохо обжилась, стала частью некогда чужого мира.       Но каждый раз, когда в груди что-то щемило, сдавливало так туго от одиночества здесь. Девушка морщилась, прикладывала руку к сердцу, слушая его взволнованные, режущие удары. Моргала. А потом шла, и открывала заветный ящик. Ровно, как и сейчас. Нанами садится, поджимая ноги под себя, тянет резную ручку и шарит рукой в самом дальнем углу нижнего ящика. Пальцы её перебирают какие-то коробочки, бумажки и тетради, натыкаются на школьную шариковую ручку, а потом она чувствует маленький пакет. Девушка обхватывает клочок полиэтилена пальцами, зажимая между средним и указательным, и достает.       В этом маленьком пакетике заключено самое главное. Простое, но такое болезненное и дорогое.       Нанами подставляет ладонь, аккуратно вытряхивает на нее содержимое. И ей на руку падает та самая заколка, подаренная еще в прошлом году Томоэ. Девушка вертит её в руках, и прижимается губами к изящному цветку на спице канзаши. А затем опускает руку с заколкой к груди — поближе к сердцу — и закрывает глаза. Вспоминает, как потели ее ладони, а живот предательски скручивало. Как она волновалась, боясь позвать Томоэ на ту прогулку в парк. И совершенно глупо улыбалась. Казавшаяся себе такой неуклюжей и несуразной девчонкой перед ним. Он ведь ей так нравился, как только мог нравиться симпатичный парень юной девочке.       А потом ее глаза так удивленно расширились, становясь такими большими, что практически не видно было белок, когда она вдруг поняла, что эта заколка изначально была предназначена именно, как подарок для нее. И в тот вечер Нанами точно так же прижимала его подарок сердцу. С того момента прошел год, а она все помнила, так, будто это было вчера. Она никогда её не надевала здесь. Но она её хранит, время от времени достает и смотрит, а потом прячет обратно.       И Нанами принимает решение. Единственно правильное, как ей кажется. То, которое стоило принять давно.       Она намерена вернуться к друзьям.       Но люди — создания настолько алогичные. И Нанами понимает это сейчас столь ясно и отчетливо. Она, конечно, старается не думать об Акуре. Когда берется пальцами за округлую ручку, когда тянет дверь на себя. Но между ними стало всего слишком… просто слишком. Всех тех странных желаний и ощущений, ставших ее постоянными спутниками. Всех тех мыслей вращающихся лишь вокруг него. Это ведь должно её пугать и настораживать! Но нет. Чувства страха давно нет, нет опасений, даже нервозного напряжения. Теперь рядом с ним девушка напрягается лишь совсем по иным причинам. Когда реагирует на его близость, на прожигающий взгляд. И кончики пальцев так покалывает. Все мешается. Плотское, сексуальное, тактильное с чем-то эфемерным, душевным и нужным.       Нанами делает еще один глоток из токкури, вливая к себе в горло жидкость до конца. Крепленое вино ударяет по вкусовым рецепторам горечью и отравой. Девушка морщится, высовывая язык, и ставит бутылку на пол рядом со своей дверью, зарывается пальцами в волосы, давит на корни. Отвратительное состояние. Такое болезненное, глухое, безвольное. Будто у нее руки опустились, будто она совсем ничего не может сделать. Неужели так и есть? Слабая девчонка.       Нанами кажется, что она вляпалась по самое горло, прожгла себе кожу раскаленным железом, стала насквозь черной, как все те эмоции, которые рождаются в ее душе. Девушка шмыгает носом и понимает, что выпила слишком много - её пошатывает. Ну и черт с ним. Ей давно не было так паршиво. Нанами всхлипывает, вытирает щеки ладонями. И чувствует, как ее душат слезы. А в голову приходит самая ясная мысль.       Она хочет к Акуре.       Не важно где он и что делает, не важно, что может смерить её холодным взглядом безразличных глаз, а может даже отправит обратно с колючим словцом в спину. Она просто хочет к нему. С ним… спокойно, что ли. Ее тянет к нему. По-дурацки все выходит, не так, как надо, не так, как должно быть. Не правильно. В действительности ведь она хочет видеть не своих друзей, не Томоэ, мужчину, которому она так сильно нравится и который сам у нее вызывает лишь теплые чувства и симпатию. Нет. Она хочет видеть человека, острого, словно бритва, ядовитого, как змеи в террариуме. Нанами хочет к Акуре-оу       Это будет в последний раз. Она обещает себе.       Ногой девушка случайно пинает токкури, и та с глухим стуком падает на пол. По стеклу бежит трещина. Нанами хочет фыркнуть, но понимает, что слишком напилась. Тело плохо слушается, хотя мысли, на удивление, остаются достаточно ясными. Она идет медленно, цепляется ногами за серые камни иногда выступающие из пола. Уже стемнело. Кое-где горят огни. Нанами вертит головой. Она понятия не имеет, где может быть Акура, что она скажет ему, когда его найдет. Слушай, я тут это, хочу с тобой побыть, ты не против? Да он вскинет брови, наверное удивится. И даже правильно сделает. Свет еще таких дур не видывал. Это все стресс, эмоции. А самое страшное, что сейчас для Нанами все это не имеет никакого значения. Ненормальная. Двинутая. Сумасшедшая. Ей бы спросить себя, что именно она творит, зачем и ради чего, но девушка не хочет. Если копаться, если разбираться в себе и дальше, то может стать страшно. И путаницы будет еще больше. Но взять себя в руки у Нанами не получается. Она просто знает, что ей нужно к нему. И точка. Она только попрощается, а потом исчезнет от сюда навсегда.       Нанами решает начать с банального — искать Акуру в его же спальне… и тут же запинается, мотает головой. Вот об этом еще думать не хватало. Но если они и сейчас вдвоем там? А она вот так вот ворвется?! Лютость какая-то. Девушка снова трясет головой. Хватит. Она хочет просто поговорить. Да, поговорить. Найти хоть какие-то ориентиры в этой неопределенности чувств для себя. Нанами уходит за угол, алкоголь в крови нещадно ослабевает ее тело, нагоняет сон, но девушка борется с этим чувством. Упрямо и уперто. Запинается время от времени. И ей даже становится смешно. Нанами хмыкает, фыркает и понимает, что пить ей так больше нельзя. Зато вдруг перестало быть так одуряюще страшно идти к нему. Или же наоборот, у нее, кажется, начинается истерика. Вдох. Выдох. Нанами останавливается на мгновение, чтобы взять себя в руки, и преодолевает последние шаги.       Девушка все еще прекрасно помнит, как выглядит его дверь, поэтому подходит к ней уверенно. Мнется перед самым входом, а потом стучит костяшками по гладкой поверхности. Стук отзывается зудом в суставах. Девушка морщится, а затем даже не ждёт ответа и сама дергает дверь за ручку, чуть надавливая вниз.