***
Стук в двери заставляет Такехаю, Великого и могущественного Бога Войны, поднять свои синие, словно море, глаза. Мужчина выпрямляется, ведет плечами и чуть приподнимает подбородок. Двери скрипят, отдаются шепотом застаревших петель и безжалостного времени. — Акура-оу, мой Господин! Лис Томоэ помог ему бежать! Такехая сощуривает глаза, превращая их в узкие темные щели, пышущие сокрытыми эмоциями. Перед ним стоит его прислужник храма, растрепанный и взъерошенный. Бежал. Грудь его часто подымается и опадает, пояс на одежде сбился набок, волосы торчат во все стороны. И взгляд дикий, взволнованный, острый и беспокойный. — Сбежал, говоришь, — отзывается Такехая, и взгляд его натыкается на второго слугу, поравнявшегося с первым. Он сразу опускает голову перед своим законным Господином, отдавая дань уважения, но дышит также надсадно. Тоже бежал. — Сбежал, — подтверждает второй слуга. — Ваша темница горит синим и алым пламенем. — Как вы могли допустить такое?! — Невыдерживает Бог Войны, а пальцы самого уже с силой сжимают рукоять катаны, запрятанной в складках одежды. — Где девчонка?! — Заперта, — быстро и сбивчиво отвечает прислужник. — С минуты на минуту они наверняка направятся сюда, Господин Такехая. — Глаза Икусагаме вспыхивают недобрым светом. Мрак надвигается на божественные земли. И шепот его уже разносится над древней твердыней. — Господин? — Слуги смотрят на Бога столь выжидающе, вопрошающее выражение стынет в чертах их лиц, чуть кривятся надбровные дуги, бороздятся морщинами лбы. — Мы должны что-то сделать. — Сделаем, — кивает Такехая, и синий волос падает ему на глаза. — Это было ожидаемо. Это было запланировано. Много лет прошло с тех пор, как на Божественные земли ступала нога Кровавого Короля. Но дух Бога Войны еще не истлел, силу по-прежнему хранят его руки, а ладонь помнит поцелуй стали в бою, ее вибрацию и жжение. — Уничтожим ждух зайцев одним ударом. Мы знаем их слабость и она все цело останется в наших руках, — он встает, говорит это зычно и громко, и его утробный голос разносится по всему помещению, отталкивается от стен. — Мы их обоих уничтожим! Доложите Оокунинуши-сама собирать войска! Мы должны успеть подготовиться. Величие Такехаи бесспорно. Храмовники улыбаются, гордые снова идти бок о бок с любимым господином, с тем, кем они всегда восхищались, а в другой части Божественного мира гремит Акура-оу сброшенными кандалами. Серебристый Лис Томоэ рядом с ним едва стоит на ногах. Их шатает, словно они оба надрались под самую завязку, горло утопили в саке, и освежающий воздух врывается в легкие. От этого одуряющего запаха кружится голова. Акура обессиленно падает в тень под зеленой чащей. Томоэ оседает рядом. И где-то там полыхает зарево пожара. Всё разнесено в щепки. Разрушено до мелких осколков. Война надвигается.Война надвигается
23 января 2020 г. в 13:49
Солнечный свет почти не падает сюда. Лишь единственное, маленькое окно брезжит светом под высоким потолком. Полуденное солнце выхватывает багряные пятна на темном камне, разводы чьей-то смеси потрохов. И тухлый, затхлый, воздух забивает всю носоглотку. У Акуры сгорбленные плечи, еще вот-вот и натянет их на самую голову. Суставы в теле выпирают уродливыми узлами, грубыми и тертыми, как те, что перебирают его длинные пальцы, еще не растерявшие былую ловкость. Жилы торчат ярко, ветвятся пышной сеткой под кожей. Он кажется высушенным, словно виноград, превратившийся в изюм. Даже волосы его пожухли, скатались, сейчас большие похожие на солому, чем на отблески алого пламя. И глаза. Наверное, это самое страшное, что есть сейчас во всем его облике. Глаза загнанного зверя, золото, ставшее болотом, гнилым и пачкающим. Но единственное остается неизменным. Он по-прежнему красив. Взвинчен, загнан, почти раздавлен. Но красив. Парадокс жизни.
Одежда на его теле серая, пачканная, под цвет глаз. Сапоги сняты. Пальцы еще тоньше, кожа бледнее. Его руки прикованы длинной цепью к полу, щиколотки тоже овевает сталь. Прочная. Он дергал, проверял, пытался освободиться. И лишь его нога незримо дергается, словно отбивает какой-то ему одному ведомый такт. Он облизывает губы и бездумно смотрит на соседнюю стену. Глухую, безмолвную. Где-то вдалеке гул редких голосов. И пусть его клеймят теми преступлениями, которые он совершал, и теми, о которых никогда и не слышал. Он ведь монстр. Чудовище. Дикий демон с буйным нравом. А еще он всё ещё не верит в то, что сам отдался, сам предложил себя. Но клетка реальна, и железо, что не дает двинуться с места, и эти стены, где сгнило так много неугодной богам демонической плоти.
Известный миру Акура-оу всегда был полон жизненного обаяния, магии бьющего ключа и дикой энергии. Он всегда шутил, своевольничал, тонко насмехался. Его голос всегда вибрировал силой. Но вот теперь он пленник. Чудовище посадили под замок, сковали цепями, заставили сидеть смирно, покорно. Такой фатальный расклад. Он ведь знал, чем всё обернется, с самого начала знал. Угрозой для неё и его расплатой. Как и все его деяния, как каждая перерезанная глотка, как потоки алой крови, как мольбы насилуемых им женщин, как крики сгорающих заживо. Но мир ироничен. И ирония эта жестока, сказал бы ему кто раньше, что он окажется здесь из-за человеческой девчонки. Простой девчонки. Но столь дорогой для него. Любовь — штука забавная, а он оказывается так мало о ней знает.
Акура хмыкает, чешет затылок небрежным жестом, ведет головой, щелкая шейными позвонками, и накидывается на обрывок веревки в своих руках. Узел за узлом, узел за узлом, узел за узлом. Ведь все, что ему сейчас остается — это ждать. Ждать хоть чего-то. Своего конца. Публичной казни. Ждать. Страшное слово, оно словно весь воздух из груди выбивает, выкачивает. Губы мужчины шевелятся, словно он повторяет мантру как заклинание. Пальцы его порхают по обрывку веревки, сдавливают ее нещадно. И он все шепчет, шепчет и шепчет. Как безумный. Сломанный мир, треснутый, залатанный грубыми стежками, неумело, куцо, неправильно. Вспороть бы все к чертям одним движением, и все рухнет в самое пекло ада. Они забрали Нанами. Акура старается не думать. Просто сидит, раскачивается из стороны в сторону как китайский болванчик. Мысли — это бред. И порой, их слишком много. И они так страшны за нее. А он сидит тут и ничего не может.
Акура задирает голову, вытягивает свою шею и закрывает глаза. Его руки прикованы длинной цепью к полу, щиколотки тоже овевает сталь. Он знал, на что шел, знает, что, скорее всего, сгниет здесь, что его рано или поздно вздернут. Похуй. Но от Нанами он не откажется. Никогда. Мир порождает чудовищ. Не в сказках они. Они здесь. В Кровавом Короле, готовым вырвать сердце за человеческую девушку голыми руками. В лисе Томое, променявшем убийства на службу храмовника. В каждом. И нутро горит. Душа просит.
Но всё равно ему нравится думать о ней. Просто потому что хочет. Хоть Акура и не знает точно, когда сможет снова увидеть свою Богиню. Да и увидит ли. Она волшебная, неземная для него. Руки у неё ласковые, губы теплые и пахнет от неё так хорошо. Рядом с ней уходит вся его кровавая суть, с ней его мир по-другому сияет. Она его успокаивает. Нанами такая чистая и ясная, как кристалл — прозрачная. Невинная. Душой. Сердцем. Акура смеялся, в шею женскую шептал непристойности с губ. А Нанами все краснела, румянцем заливалась. Непорочная, людьми не замаранная, просто удивительная. Добрая. И стан у неё тонкий, руки изящные, запястья хрупкие, со своей миниатюрностью и женственностью. Ивовый прутик в обличье людском. И надломить её все было так страшно, резким движением, порушить, сломать. Помнит он и как оказался с ней близок впервые. Касания ладоней и пальцев, дрожь женского тела, влажные губы и вздрагивающий живот. Лихорадочно и хаотично, до сжатой паники внутри. И снова тремор её рук. Пока его ладони не нашли её ладони, пока она не закрыла глаза и не доверилась ему.
Акура вспоминает звон в черепе такой силы, будто его голову засунули в колокол. И мгновенная тяжесть в каждой конечности. И голос. Звонкий голос, её голос, надрывный, бьющий по ушам с силой меди, потом чьи-то руки на его теле. А ещё слепящий свет, такой яркости, будто звезда взорвалась перед глазами, и её разнесло на миллиарды атомов. А потом тьма — густая, клубящаяся, тягучая. И он оказался здесь. Акура не знает, сколько его держат здесь. День. Ночь. День. Ночь. День. Ночь. И снова. Карусель времени. Он за ней не поспевает. Глаза то открывает, то закрывает, и голова всегда тяжелая.
Он понимает, что полу спит, когда происходит неожиданное. В далеке коридора раздаются громкие шаги. Акура замирает, оборачивается и видит, как сюда направляются три фигуры. Издалека при тусклом свете трудно различить, кто это. Шаг размашистый, походка уверенная. Мужчины. И идут прямо к нему. Это становится интересно. Акура хмыкает и ждет, смотрит исподлобья, готовый ко всему. Хищник. Редкий и опасный зверь. Ему не ведом страх. Ключ в замке решетки поворачивается быстро. Петли скрипят. И первый же удар приходится ему на лицо, заставляет голову запрокинуться. Он делает шаг назад, пытается прийти в себя и чувствует, как две пары мощных рук уже держат его у стены.
— Ты убил их! Убил всех!
— Да кто ты вообще такой? — Цедит Акура сквозь зубы, поднимая взгляд на незнакомца. Он начинает злиться, хочет дать отпор, напрягает мышцы, но их трое, а он — один, да еще и скованный, без единой капли магии в своих руках.
— Не помнишь меня? — Резкий голос раздается слева, а потом руку Акуры выворачивают с такой силой, что хочется закричать. Еще немного и у него затрещат кости. — Конечно, ты никого не помнишь. Знаешь, что делают с мужчинами, бьющими женщин? — Кулак вновь встречается с лицом. Удар приходится на челюсть. Акура сплевывает на черный камень кровь, смотрит и криво улыбается. О! Кажется теперь он понимает. К нему пришли мстить, отсыпав монет на лапу страже. И почему-то даже хочется расхохотаться от этого. Черт возьми, это ведь было ожидаемо. Жалкие, низшие ёкаи, которых он и не заметив, мог раздавить одной ногой теперь вдруг осмелели пользуясь случаем.
— О, вашу мать! Да мне плевать! Сколько вас таких было и будет, я всегда… — Акура не договаривает, потому что ему вновь с такой силой заламывают руку, что мужчина не сомневается — надави противник чуть сильнее, и раздастся хруст. Херов мудак. Черные, темные эмоции патокой скользят внутри. Такие привычные, такие родные, такие знакомые. — Двое держат, третий бьет? Отличная вы команда, парни. Сколько монет Такехаи отсыпали за такую возможность? — Акура смеется, когда следующий удар приходится в живот. Он сгибается пополам, кашляет.
— Это будет твоя расплата! — Орет один из незнакомцев, он отпускает его руку и бьет по животу, ребрам, лицу. Освободившейся рукой Акура закрывается, не в силах отвечать на удары. Крепкая же хватка на другой руке не ослабевает.
Удары сыплются с оглушающей скоростью. Он вынужден опуститься на колени, ощущая, как кожные рецепторы реагируют на боль, считывают ее, посылают импульсы в мозг, который осознает, что происходит, дает прочувствовать весь этот шквал ударов. Как жесткие костяшки впиваются в его тело, кусают, оставляют фиолетово-желтые разводы. Акура кашляет, выплевывая кровь. Горло саднит и разрывает. Он больше не чувствует пола под собой, не ощущает хватку на своей руке. Мир кажется глухим. Больше нет ничего. Лишь боль, громкий отзвук собственного сердца в висках и шумящая кровь по венам.
Но внезапно Акура понимает, что его больше никто не держит. Он сгорбился на четвереньках на каменном полу, щурясь от столпа света, пронизывающего все кругом. Глубоко и хрипло дышит, стараясь прийти в себя, а горло забивает запах гари паленой плоти, языки синего пламя плящут вокруг него. Кожу жжет. В теле пульсация боли. Сквозь пелену собственного сознания слышится голос. Спокойный, уравновешенный, сейчас с нотками гнева, злости и раздражения. Да, Томоэ всегда отлично скрывал эти чувства, но за годы Акура научился их различать. Он снова сплевывает кровь на каменный пол и садится, приваливаясь к стене.
— Зачем приперся? — Небрежно кидает Акура, когда перед его глазами перестают мелькать цветные пятна. Даже сейчас, побитый, с воздухом, с глухим свистом вылетающим из легких, Он ведет себя нагло. От него разит собственным самодовольством. И это бесит. — И без тебя бы разобрался. — Акура усмехается криво, карикатурное выражение застывает на его лице, искажая черты. И все скалится. Улыбается так, что Лису хочется его ударить, замарать собственные костяшки о грязную кожу.
— До чего же ты стал жалок. — Знаменитый демон Томоэ. И тон у него повелительный, и стать во всей фигуре царская. Высокий. Широкоплечий. Такой умный, справедливый, хороший. Просто идеальный. Акура снова усмехается. Он видит, как челюсти его непроизвольно сжимаются, скрипят, зубы трутся друг о друга.
— Решил меня помиловать? — Акура говорит это почти шутовски, пока Томоэ раздраженно и неодобрительно все прожигает его своим взглядом. Да, от Акуры всегда было слишком много проблем. Он знает. Помнит. Даже, когда они оба были ещё совсем мальчишками, брат его уже тогда был не в меру пижонистым и скалящим зубы. Мелкий сученыш просто. Сейчас выросший в отвратительного характером кобеля.
— Это не ради тебя. — бросает Лис.
Томое знает, что от его решения сгорит земля Богов, сгорит он сам. Микаге не примет его обратно. Но Нанами будет жить. Мир ёкаев останется не тронут. Идти против себя непросто. У него до сих вкус её слез солью на языке. Томоэ открывает рот и говорит долго. Говорит обо всем, что знает. Повторяет все услышанное, называет слабые места плана Икусагами в его идеологии и его пропаганды. О том что всех ждет и чем все закончится. Он не вдается в подробности, рисует историю сухо, бросая лишь факты, но этого хватает, чтобы Акура-оу махнул рукой и рассмеялся почти истерически. Долго, сотрясая грудь, едва сгибаясь пополам.
— Заткнись… — Лису хочется повысить голос, но он шипит, так, чтобы никто их не слышал. А ему все весело. Ну конечно же.
— А ты не замечаешь? — Акура хрипло смеется. — Это забавно, — а сам так пристально смотрит на Лиса. Прямо в его глаза, эти глубокие, уставшие глаза. Они смотрят друг на друга долго. Акура вдруг хмыкает, растягивает губы на косой манер. Они ведь оба полумертвые-полуживые. Оба потасканы, выжаты и разбиты. — Помнишь, почему мы всегда были вдвоем? — Лис опускает глаза. — Потому что тебе так же нравилось, как они боятся, — Акура все скалится. Он старается казаться максимально непринужденным и расслабленным поднимаясь на ноги. Но в его движениях нет легкости. И Томоэ это прекрасно замечает. У Акуры спина вся исполосована. До мяса. До костей. Плотское месиво. Ну конечно, он же тот еще дурак, не смог сидеть спокойно, смирившись и успокоившись. Зубоскалил. Огрызался.
Томоэ со вздохом переводит взгляд на редкие камни, что попадают ему под ноги, думает о том, кем был сам и кем снова стал. Вспоминает свое очернённое имя. Он думает о прошлом отрешенно, словно это было давно. Словно это не он когда-то был другом Кровавого Короля, единственным равным ему по силе и идущим с ним нога в ногу. Но теперь он не убивает ради забавы, не насилует, не замаран кровью других. Лис знает, что был чудовищем. Такой же, как Акура-оу. Они ведь не так уж и отличаются друг от друга. Братья с разными лицами, но черной душой, одинаковой даже теперь. И хотят они оба одно и тоже.
— Нужно забрать Нанами.
Повисает мгновенная пауза. Становится слышно, как крысы скребутся меж стен в своих норах. Акура-оу обеспокоенно смотрит на Томоэ и улыбка разом слетает с его лица.
Нанами. Мать вашу, Нанами. Нанами! Акура старается дышать ровно, но что-то темными, склизкими пальцами уже опять пробирается ему за ребра, опоясывает каждый орган. Мужчина едва держит себя в руках, а у самого мозги лихорадочно работают. Её обязательно обвинят в предательстве, в тайном заговоре или умысле, в еще какой-нибудь ерунде, приправив все это высосанными из пальца аргументами. И даже на этом Такехая не остановится. Тем более, когда нашелся способ усмирить убийцу, когда нашлась единственная слабость Акуры-оу, всецело находящаяся в его руках. Он её не отпустит так просто. Мужчина морщится своим мыслям, кривится, сжимает пальцы руки в кулак. Осознание собственного бессилия ему не нравится. Мысли о ней ошпаривают все закоулки сознания.