Возвращение Кровавого Короля...

      Багряная кровь запенилась, вспыхнула карминовым огнем в кустистой тьме ночи, въедаясь в землю, травя на ней все живое. Демоны в храме Такехаи были повсюду. Они шипели и кидались густой массой. Били прислужников одного за другим, вырезая разведчиков, стражников, простых храмовников, сворачивая головы одну за другой с их тонких шей. Гогоча и регоча истерическим смехом. Но вот мелькает что-то ярким всполохом, и силуэт дьявола ада различается особенно четко сквозь всей этой толпы. Хозяин происходящего хаоса. С широкими плечами, алыми, длинными волосами. Одежда на нем вся измазана кровью, на щеке — застыл алый росчерк, пальцы в алой в жиже, марают рукоять меча. И пепел. Пепел. Он кружится в воздухе, его, кажется, можно было поймать губами, схватить языком, ощутить, как он тает во рту, как его горький вкус распространялся по всему телу, проникая в самую душу. И вопли, вопли, вопли такой дикой силы. И лицо его. Самого страшного монстра этого мира. Холодное, почти равнодушное ко всему, но с едким огнем в самых зрачках золотистой радужки. Он рвал на куски мясо, в клочья, ломал кости и хребты. Это все его боль за грудиной. Такая зудящая, ноющая, готовая прорваться сквозь все щели, что тормоза окончательно вот вот сорвет. Это адреналин, это напряжение, это страх — ядреная смесь ощущений, глухих, затравленных чувств и мыслей. И все из-за нее.       Нанами.       Гул торопливых, резких, размашистых шагов разносился по всему коридору Храма Бога Войны, отдавался отзвуком на лестничных пролетах, которые Акура-оу преодолевал с поразительной быстротой и легкостью. Он шел, как стрела, целенаправленно, так, что все ёкаи, попадающиеся на пути, почти отскакивали в сторону. Только взглянув в его глаза, перечить не захочется. Он — камень, спаянный изо льда, черный, словно густой дым, и взгляд у него был такой. Страшный-страшный. Зверь, вырвавшийся из клетки. Демон. Лютый, лихой, безмерно опасный. Акура еще старался сдержать себя в руках. Не думать. Идти. Бежать. Нестись. Но чертов коридор и двери в нем все никак не кончались и не кончались. Не кончаются, сука! Ему даже хочется орать, орать так, что задрожат стены. Нет, не думать. Не думать до тех пор, пока не увидит её сам, не увидит живой, пока не удостоверится в тех мыслях, что роятся в его голове. Она должна быть жива! Глупо, конечно, но так проще. Вот уже где-то здесь, она будет прямо за поворотом! Но это ведь реальный мир. Грязный, вшивый, лицемерный, скотский, блядский и чуда в нем ждать не стоит. Особенно ему.       Когда перед глазами Акуры появляется, кажется, уже последняя дверь, которую он еще не проверил, мужчина застывает, переводя на мгновение дыхание. Он взмылен. Вся шея и спина мокрые от пота. Акура нервно сглатывает — всего лишь простое движение, и сжимает пальцы руки в кулак, прикрывает глаза на мгновение. Чтобы унять ту бурю в груди, слишком страшную, чтобы позволить ей вырваться наружу, слишком опасную даже для него самого. И пусть Богам не дозволено рубить друг другу головы, как это делают демоны, но разве Такехая на этом остановится?! Нет, он будет использовать девчонку до конца. Акура смотрит на дверь, как на мохнатое, многоногое чудище. Он закрывает глаза на мгновение длиной в секунду и делает шаг вперед. Боясь того, что может там увидеть. Он даже не совсем понимает, насколько готов к осознанию, к пониманию, к принятию того, что его может там ждать, и как прогнать это дурацкое чувство неуместной надежды, слабый, тлеющий уголек. Он заходит в комнату медленно. Его черные сапоги с тяжелой подошвой ступают аккуратно и мягко, почти беззвучно.       — Нанами?       Но за дверью оказывается лишь темнота и пустота. И больше ничего. Пустота размером с шар. Она давит изнутри, обрушивая свои бастионы тишины и отчаяния, таких знакомых, почти родных чувств. Акура кривит губы, наверное, ему стоит сказать спасибо, да? Что он не нашел её мертвого тела прямо сейчас? Как нигде не встретил и самого Такехаю. Лишь жалкая горстка ёкаев брошенная здесь, чтобы задержать и отвлечь его. Все с самого начала было слишком просто. И мужчина чувствует лишь одно — злость и боль, такую жгучую, что перед глазами всё красно. С каждой секундой Акура чувствует, как в нём растут гнев и ярость. Те самые чувства, что дремали в нём, пока Нанами была рядом. И сейчас он желает вытрясти душу из каждого, кто забрал её у него, пролил женские слезы, практически сломал ту, которую демон берег так сильно.       Конечно, Нанами бы не позволила, не привечала подобное, отругала бы его даже, как мальчишку, вновь сжимая свои кулачки, грозно глядя на него, выставляя вперед свой тонкий пальчик, и это чуть заметно трогает его темные губы. Акура вспоминает, как слышал её смех, видел большие блестящие глаза, говорил с ней, целовал её, прижимал и чувствовал, как Нанами опускает голову ему на грудь, льнет, нежная, наивная, цветущая. Но теперь ему не у кого просить прощения. И лишь разнести здесь всё в пыль и щепки!       — Господин! — Король оборачивается, глядит на темноволосого демона в легких одеждах. — На нижнем этаже лишь трупы.        — Хорошо, — тянет Акура. — Очень хорошо! — Жестко, холодно, хлестко. — Режьте дальше. Режьте, пока из живых здесь будем лишь мы.        Он спалит здесь всё. Сожжет. И храм Бога Войны на небесах воссияет алым маревом, всколыхнется языками пламени, станет могилой, надгробием и немым предупреждением, памятным факелом в темноте ночи для всех. И пусть его пленники томятся в недрах земли, дышат ядовитыми испарениями и подвергаются страшным пыткам, кричат и кричат, пока кости их дробятся, глаза плавятся, кожа лоскутами свисает, он узнает, где её прячут. Он всех вырежет, всех располосует, оставит тушами на земле и грубом камне.       Акура уходит стремительно, позволяя плащу летучей мышью виться по воздуху, стучит сапогами по широким ступеням. Где-то в соседних залах раздается грохот — трещит деверо. Какая-то возня. И мужчина останавливается, отрываясь от своих мыслей. Оглядывается, ощущая, как вязкая кровь хлюпает под его ногами. И вокруг все пахнет смертью, тленом и пеплом. Но вот из темноты вырастает какая-то мальчишеская фигура. Очкарик в синем, очередной хранитель, не успевший спрятаться. Унести отсюда свои ноги. Тупые существа. Жалкие. Как же Акура их всех ненавидит. Юноша проносится мимо демона без оглядки, едва задевая его плечом. Акура же делает все молниеносно: он хватает его за руку и заставляет того испуганно обернуться, резко остановившись.       — Где Нанами Момодзоно? Человеческая Богиня храма Микаге?       Юноша смотрит на него во все глаза, но молчит. Молчит Сука. И Именно эта тишина срывает башню окончательно. Акуре застилает глаза кровавая пелена. Та самая, которая покрывала ему зрачок, когда один из ёкаев проявил насилие над Нанами в его доме, та самая, которая врезалась в радужку его золотых глаз, когда Такехая приставил острый клинок к горлу Нанами. И вот опять.       — Не хочешь говорить, значит. — Юнец дергается, пытается выдернуть свою руку из стального захвата чужих пальцев, но те стискивают предплечье юноши лишь еще сильнее. Врезаясь черными когтями в тело. — Я из тебя все вытрясу.       И первый удар приходится на лицо. Юноша еще ничего не успевает понять, он пытается открыть рот, что-то сказать, но Акура уже вновь бьет его по лицу. И все его высокое и худое тело врезается в стену, едет вниз. Следующий удар приходится прямо в живот, еще один по ребрам, и следующий, и еще один. Пока Акура не слышит хруст, который его удовлетворяет. Он бьет его ногами по лицу и животу. Смачно, до хлюпанья и цветастых гематом. Бьет и бьет, не в силах остановиться, пока скулящие звуки человека на полу не затихают. У Акуры вздымается и опадает грудь, сердце ходит ходуном, бьется со страшной, нечеловеческой силой. Носок черного сапога окровавлен, весь испачкан в бордовой жиже. Мужчина уже заносит ногу для очередного удара. Да, он будет бить и бить, всех, каждого, пока злость в нем не уляжется, даже если мальчишка сейчас превратиться в кровавую кашку из костей и мяса.       — Акура, хватит! — Кто-то хватает его за руки, пытается оттащить от не шевелящегося юноши. — Да остановись ты уже! — Ор в самое ухо. — Акура, довольно! —, а мужчина вырывается. Добить. Изничтожить. Всех. Каждого в этом месте. Раздавить. Мразь такую. Гниду. — Акура, да что с тобой?!       Сгусток демонического, синего пламя целует его щеку. Мужчина делает несколько шагов назад, стараясь сохранить равновесие, трясет головой и поднимает глаза. У Томоэ сбилась вся одежда, он тяжело дышит. Акура поворачивает голову. Черные, темные эмоции патокой скользят внутри. И лишь когда мальчишка на полу уже не шевелится. Акура с каким-то безразличием наблюдает, как все лицо юноши наливается одной, ярко-лиловой гематомой. Из груди рвется тяжкий вздох.       —Ты с ума сошел?! — Шипит Томоэ. Ну вот, конечно, снова он. Праведный Томоэ приходит в нужный момент. — Оставь его уже.       — Жалко стало, да?! — Акура орет, себя не контролирует. Слишком взмыленный и вздыбленный. И его глаза, сейчас горящие бешеным огнем. — И что, блять, дальше?! Ждать, когда мы найдем её мертвой?! Или ты опять скажешь, что я мыслю не рационально?!       — Акура-оу… — несколько хрипло отзывается Томоэ. — С Нанами Мидзуки. — и говорит об этом зачем-то. Может, что бы и самому было хоть каплю спокойнее.       — Да иди ты на хер, — цедит сквозь зубы Акура.       Томоэ хочет что-то еще сказать, открывает и закрывает рот. Но Акура срывается с места так быстро, что Лис едва успевает увернуться, но все равно ощущает, как его плечо кусает тупая боль — мышцы ноют. Но больше Акуру не останавливает оклик Брата.       Он стал другим.       И первый раз в своей жизни Лис понимает, насколько эта мысль реальна. Это трудно не заметить. В прошлой жизни они были друзьями. Равноценными, равноправными, настоящими, именно теми, кто смотрел на этот мир одними глазами и жали друг другу руки при встрече. Они могли бы быть друзьями и теперь. Акура меняется. Вот только прошлого не стереть.       И тут он слышится женский голос. Такой громкий, надсадный, полнящийся ужаса и страха. Акура оборачивается, кидая взгляд через плечо. Кажется, двое его приспешников поймали тут какую-то девчонку, скрутили её так, что той и не дернуться.        — Ну и сучка же попалась. Держи ее! — Голос повышается, приказ звучит в тоне. А потом снова тихий женский вскрик. — Держи руки. Эта тварь умеет драться. Давай, тащи её быстрее!       Одежда на ней светлая, как у всех храмовников, волосы золотыми кудрями собраны в низкий хвост. А у Короля демонов кривая сердечной мышцы такая неверная, резкая, неравномерная. И тут она поднимает голову, смотрит прямо на самого Акуру-оу. Взгляд её скачет по его фигуре. Вот ее подбородок болезненно сжимают грубые пальцы, чужой нос утыкается в женскую шею, дергая ткань кимоно. И Акура замечает, как фаланги девушки каменеют — напряжение бьется под её кожей кровавыми импульсами. Он видит, как кривятся ее губы в гримасе презрения, как искажаются черты ее лица. Она вся вытягивается, как струна и вновь смотрит прямо на него? Молит этими большими глазами. Будто не знает кто он. Но Кровавый Король не такой, нет, ему этого не надо, он не станет никого защищать, он мог делать это только для Нанами, для неё единственной. А до других ему нет никакого дела. Потому что только она была для него прекрасной. Единственной. Потому что она была его. Всего лишь на короткий период времени. Несколько месяцев. Едва меньше года. Большего не дали. И снова тяжелый вздох рвется из его груди наружу.        Он помнит.       Она всегда пахла чем-то столь неуловимым. Таким легким, что ему щекотало нос. Она даже научилась иронично дугой выгибать бровь, вторя его привычкам, пока Акура продолжал хитро улыбаться, лаская ее взглядом. Король демонов отворачивается прикрывая глаза и в эту самую секунду раздается звук удара. Глухой и сдавленный. Женский всхлип.       — Еще раз дернешься, перережу тебе глотку так, что и пикнуть не успеешь!        — Хватит! —Да, этот голос все же принадлежит Акуре-оу. Но он даже не сразу и сам его узнает. Слишком яростный и гневный. Эмоции бьют в нем сильно и шумно. Акура сжимает руку в кулак так, что белеют костяшки. Нет, он не хочет пререкаться с другими демонами из-за такой мелочи, это их добыча. Но от чего-то насилия по отношению к слабой девчонке сейчас не стерпит. Особенно, когда сам сейчас на пределе и взводе. — Оставьте её.       Демоны поворачивают голову останавливаясь, поднимают взгляд на своего Короля, на его ожидающие глаза, на напряженную фигуру.       — Эта девка наша по праву, — склабится один из них. Мощный, кряжистый, приземистый, и бугры мышц играют под его кожей.       — Я дважды повторять не буду, — цедит Акура. Шаги его широки. И удар столь точен, бьет в самое горло. Так, что противник хрипит, оседая на пол и роняя нож с руки, что еще недавно прижимал к горлу девчонки. Акуре же хватает легкого движения, чтобы пальцами обхватить стальную рукоять, а затем метнуть железо во второго. Сталь прошивает плечо. И второй демон вопит. — Пошли проч, шавки. — Произносит Акура. А девчонка замерла, словно немая скульптура и все смотрит, как бурая кровь пропитывает ткани, как хрипит рядом мужчина. Лицо его синеет. Будто воздуха не хватает. — Еще добавить? — Раздается вновь голос Акуры. — Демон, что есть силы, мотает головой и еле отползает в сторону на коленях от своего Короля, скрываясь и утаскивая товарища.       За спиной слышатся какие-то звуки. Чей-то говор, тяжелые шаги. Другие демоны шныряют здесь один за другим по всем углам. И ему пора идти от сюда. Вести свою армию дальше. Доски на полу скрипят под его сапогами, когда он выходит на крыльцо храма, спускается по ступеням. Он найдет Нанами. Обыщет каждый метр земли Богов, если понадобится.        — Простите… — Так тихо и надломлено. — Вы ведь и есть тот самый Великий Кровавый Король всех демонов?       Акура оборачивается на звук, да так и застывает. Опять эта девчонка? Вот же идиотка. Она еще так и не ушла? Не убежала? Будет ходить теперь за ним следом?! Да чего хочет эта дура?! Акуре даже хочется заорать на неё, может даже ударить, чтобы та наконец то исчезла с его глаз. И он ведь не сдержится. И внутри уже давно высечено всё, выжжено.       — Забыла в какой стороне выход? — Голос у Акуры резкий, хлесткий, практический жесткий.       — Я? — Девушка сразу запинается. Кусает нижнюю губу. — Простите. Просто. Я подумала… — и снова у нее не получается. Слова будто не слушаются, звуки застревают в горле, скребут по его стенкам, не желая лезть наружу. — Вы ведь явно должны быть им. И рога эти и волосы.— Она жмурится, понимая нелепость своих слов, уже начиная думать о том, что зря все это затеяла. — Спасибо. — Никогда еще разговор ей не давался так тяжело и так неудобно. — Я Вам очень благодарна.        — Да мне плевать, — он разворачивается к ней и глаза в глаза. Так, что у девчонки аж щеки в момент все разрумянились. Он видит след от удара на ее красивом лице. Губа чуть припухла и видна ссадина. Сама виновата. На шее тоненькая полоска красной кожи — осталась от пореза, который оставил прижатый нож. — Тебе не место тут. Убирайся. — Его голос звучит так серьезно, плечи едва напрягаются. Да, это голос лидера, того, кто умеет отдавать приказы. — Ты слаба и беспомощна здесь. А слабость — это как признание того, что ты — ничто в этом мире и ничего из себя не представляешь. И каждый вокруг будет этим пользоваться.        — Но Вы оказались не таким. — И что-то столь плохо различимое, маленькое, постоянно мелькает в её пальцах.       — Да! Бинго! — Акура громко хлопает в ладоши. Скалится. Издевается. — Я - самый худший из всех этих ублюдков. — Девушка даже могла бы подумать, что он просто шутит, если бы не этот жесткий взгляд и прямая линия губ. Акура едва сдерживает свое бешенство. — Значит так, — он делает шаг в её сторону, вновь поднимается на ступени разрушенного храма. Вырастая перед ней всей своей темной фигурой. Он высокий. Даже слишком высокий рядом с ней. И девушке приходится задрать голову вверх, чтобы снова увидеть его золотые глаза. Они холодные, лишенные любого участия. — Пошла вон отсюда. — Акура выплевывает слова как яд. Он так больно впивается своими пальцами в ее руку, что девушка морщится. Тащит её, практически волочит к воротам храма. — Думаешь, я жалею тебя, потому что ты — слабая девчонка? Ошибаешься. Очень сильно ошибаешься. Ты для меня ничего не стоишь.       — Пожалуйста, позвольте мне все объяснить, — просит она, едва не падая.        — Ни звука больше, — его голос похож на рычание.       — Но я специально искала вас здесь, — вспыхивает она, пытается упираться, хватается пальцами свободной руки за тонкое дерево. — Это очень важно! — Девушка настаивает. И в голосе её мелькают такие настойчивые, важные интонации. — Мне нужно сказать Вам кое-что! Сейчас! Прямо сейчас! — Она так взволнована и чем-то озадачена, почти озабочена. Ей необходимо сейчас! Тогда, когда так мало глаз и ушей вокруг, тогда, когда рядом нет никого. А он уже толкает её за ворота. — Это о Богине Земли!        Золотые глаза Акуры с азиатским разрезом сразу становятся шире, и в эту секунду он даже не знает, что чувствует от ее слов. Наверное всё сразу. Оторопелость, радость, сумятицу. Взгляд золотых глаз натыкается на деревянное колечко в протянутой к нему женской руке. То самое, которое он сам ей дал. Подарил. Нанами носила его всегда. И Акура сглатывает, когда он берет его в свою руку, сжимает в кулаке, так, что его форма, отпечатывается на широкой ладони.       — Нанами сказала, что Вы поверите мне, только, когда увидите это.       — Где она? — Интонацию Акура-оу не повышает, но в его тоне звучат такие стальные нотки, что собеседница осознает — он ждет ответ, который, несомненно, получит от нее. — Ну же?        И кончики губ девушки едва дергаются — она пытается улыбнуться, но потом тут же сгоняет с себя неуместную сейчас радость его неожиданной сговорчивости. Она бы, конечно, многое хотела сказать Акуре-оу о том, что когда то была той самой девочкой, которой он улыбнулся и дал свою монету в квартале Красных Фонарей, хранящуюся у нее в кармане до сих пор. Девочкой, о которой он, наверное, уже совершенно и не помнит. Но пришла сюда она лишь с одной целью на устах.       — Сейчас она находится в Храме Котоку, что на Восточной границе. — И снова вся подбирается, едва сжимается, совсем больше не смотрит ему в глаза. — Я слышала, многие не верят, что Вы любите её. Но я видела. Вы были совершенно другим, когда старались догнать её на Базарной площади. И она Вас тоже. Любит. — Руки у нее совсем похолодели и пальцы с такой силой сжимают края рукава кимоно. Она ведь и сама то ли влюблена в Акуру, то ли почти на грани этого, то ли что-то еще, но совершенно точно, к нему не равнодушна. И вот теперь, всем сердцем стремится остаться в его памяти хоть чем-то большим.