Лёд для двоих

Видимо, пока я думал о том, что со мной произошло, я заснул. Солнце заглядывало в окошко, занавески слегка покачивались под натиском ветра. Я потянулся и потёр глаза кулаками. На мне всё ещё была простая чёрная футболка и джинсы. Для себя я решил, что никаких тигров пока не будет. Обычная одежда, которую носят обычные люди, не я. Всё-таки не сдержался и надел тигровые носки. Зато как же я был доволен. Я посмотрел на кучку бумажек на полу. Когда-то это был плакат с Виктором. Наверное, то же самое случится и со мной. Я имею в виду не то, что я стану кучей бумажек, а то, что превращусь в ненужный хлам со временем, хотя когда-то меня боготворили. Движением ноги я спрятал бумажки под кровать и вышел из комнаты. Пахло блинчиками. Я повеселел и помчался на кухню, забыв про рекомендации врачей о том, что мне стоит меньше двигаться. - Дедушка! - крикнул я на бегу. - Ты готовишь блинчики? - Юрочка? - произнёс дедушка, стоя за плитой. - Твои любимые. Даже варенье достал из шкафа. Он развернулся ко мне лицом, и я опешил. На нём был фартук бабушки. На секунду меня захлестнули воспоминания. - Юра? - дедушка махал рукой у меня перед лицом. Я медленно поднял голову, и взгляд стал осмысленным. Он улыбнулся так, как умеет только он, то есть во весь рот. При этом ему как-то удаётся не выглядеть устрашающе. - Подлить тебе молоко в чай? - спросил он, вернувшись к плите. Я сел за стол, поджав под себя ноги. - Если только оно топлёное, - произнёс я, поджав губы. - Как хорошо, что я всё предусмотрел, и купил топлёное, - рассмеялся дед. - Бери вилку. Я взял вилку из выдвижного ящика и забрал полную кружку чая с молоком. Дедушка поставил передо мной блюдо с жареными блинчиками, от которых исходил приятный аромат и шёл дымок. Я отложил себе три блина, решив, что пока мне достаточно. Вскоре на столе появилась тарелка с вареньем. - Ты вчера поздно вернулся? - спросил дедушка, садясь рядом. Я кивнул, не став отвечать. - Как Яков? - спросил он. - Мне нет дела до этого старого пердуна, - сказал я с набитым ртом. Дед вопросительно посмотрел на меня. - Ладно, ладно, - произнёс я со вздохом. - Но от того, что я не обзываю его, он лучше не становится. На лице дедушки просияла улыбка, и, клянусь, в этот момент для меня не существовало ничего, кроме его лучезарной улыбки и вкусных блинов с вареньем. - Он сожалеет? - спросил он вновь. - Ни капли, - ответил я, отправляю в рот очередной кусочек. - Он даже не сказал ничего. Просто странно посмотрел на меня и ушёл, разрешив делать всё, что угодно. "Наверное, так смотрят на собаку, которая состарилась и стала больше не нужна", - подумал я. - Как же я скучал по тебе и твоим фирменным блинчикам! - воскликнул я, некультурно облизывая жирные от масла пальцы. Дед рассмеялся и поднялся на ноги. - Тогда ты обрадуешься ещё больше, когда узнаешь, что в духовке готовятся твои любимые пирожки, - сказал он. Я был готов прыгать и хлопать в ладоши, как ребёнок, услышав это. Как же много времени я потерял из-за фигурного катания... Я бы мог каждый день проводить с дедом. Он бы выпекал мне пирожки и обнимал меня. Через полчаса я откинулся на спинку стула. Живот, казалось, округлился и стал больше раза в четыре. - Ох, я объелся, - произнёс я, вздохнув. - Готов поклясться, что таким вас на ваших соревнованиях не кормили, - усмехнулся дед. - Ну, конечно, - сказал я. - Мы же не хотим растолстеть и разучиться выполнять аксели и лутцы. Дед молчал. Я вышел из-за стола и вымыл посуду. Затем бесшумно покинул кухню и направился в свою комнату. Меня вновь окружили призраки прошлого. Все эти постеры с героями, которые и по сей день остаются героями, раздражали меня. Мне немного неловко признаваться, но в одном из ящиков стола у меня лежит плакат с Юри, который я боялся вешать из-за своей гордости. Теперь же, когда я чувствую, что от моего былого превосходства не осталось и следа, я осознаю, что Юри - очень хороший и что Виктор Никифоров не заслуживает такого счастья. Раньше я думал, что я лучше них, ведь я лучше катался, лучше исполнял прыжки и получал больше баллов. Теперь же я просто малолетний придурок, обозлённый на весь мир. Теперь они лучше меня. Во всём. Но Юрий Плисецкий не может быть хуже. Он может быть только лучше. Я должен доказать им, что я лучше. Я должен доказать себе, что я лучше. В порыве гнева я сдираю все плакаты со стен. Вот очередное изображение Виктора к чертям собачьим падает на пол. Когда-то я боготворил тебя, Никифоров, но в кого ты превратился сейчас? Ты не тот Виктор, который был для меня примером для подражания. Я мечтал стать таким же известным, как и ты. Я мечтал сразиться с тобой один на один. Но я провалился. Я буквально рычал, как тигр, пока придавал стенам первозданный вид. Я рвал, кромсал, измельчал плакаты с людьми, что ещё недавно были моей жизнью. Я принялся рвать очередной плакат, но остановился, поняв, что совершаю ошибку. Я порвал плакат с изображением Отабека. Его глаза цвета шоколада с примесью крепкого кофе смотрели из-под нависших густых бровей прямо в мои. Он казался грозным на этом плакате, но из всех людей на планете только я знал, каким он может быть на самом деле. Я замер на месте, уставившись на него. Этот порванный плакат словно ассоциировал наши с ним отношения. Все прервалось, когда я попал в больницу. Я не подпускал его к своей палате, потому что не хотел, чтобы он - самый нужный человек - видел меня таким беспомощным. - Юрочка? - дедушка заглянул в комнату, осторожно приоткрыв дверь. Куски плакатов выпали из рук, кружа в воздухе. Я медленно опускался на колени, не отрывая взгляда от его глаз. Он манил меня, несомненно. Я остро почувствовал, что нуждаюсь в нём, в его словах. За два года мы стали родными людьми друг для друга. В большом спорте у него не было друзей, а у меня были одни соперники и враги. Мы похожи, и это сближает. - Юра, всё в порядке? - спросил дедушка, присутствие которого я обнаружил только сейчас. - Дай мне телефон, пожалуйста, - попросил я, протягивая руку в его сторону. - Я должен позвонить ему. Дедушка покорно отдал мне телефон, всё это время лежащий на комоде, заваленном бумагами. Я быстро набрал сообщение Отабеку в надежде, что он быстро ответит мне. И он ответил. Попросил позвонить. Я нажал кнопку вызова и стал напряжённо прислушиваться к гудкам. Дедушка, все поняв, вышел из комнаты, сказав, что скоро вернётся и что ключи, если что, висят на крючке в коридоре. - Юра? - я отчётливо расслышал его бас. - Бека, - протянул я, пытаясь звучать уверенно. Мы молчали, слушая дыхание друг друга. Между нами была стена по имени расстояние. Я был в Москве, он - в Казахстане. - Как ты? - спросил он первый. - Я хорошо, - стремительно ответил я. - Уже дома. - Я рад, - коротко ответил он, но я почувствовал, как он улыбнулся. И я тоже улыбнулся, словно он мог видеть это. Я наматывал на палец отросшие светлые волосы, закрывавшие всё лицо. Я был рад слышать хотя бы его дыхание. - Ты хочешь увидеться? - спросил наконец я, переборов себя. Капля пота скатилась со лба. - Да, конечно, - ответил Отабек. - Я смогу прилететь завтра на пару дней, потому что... Он замолчал, поняв, что сболтнул лишнего. - Всё нормально, - сказал я. - Ты будешь готовиться к выступлениям, я понял. - Да, - произнёс Отабек, и я вновь представил, как он краснеет и почёсывает затылок. - Буду готовиться. Он опять замолчал на пару секунд, а я выжидающе ждал его слов. - Позвоню, как буду в аэропорту, - сказал он. - Встретишь меня, ладно? - Это даже не вопрос, - усмехнулся я. - Ты же пропадёшь в этой России. - Потому что твоя Москва - это один дурацкий лабиринт улиц и дорог, - рассмеялся он. Его смех... Я не слышал его месяцами. В груди возникло такое чувство, какое было, когда он подарил мне на шестнадцатый день рождения тигровые лосины. Это... Счастье? Радость? Или что-то другое? Не знаю. Я не умею разбираться в своих чувствах. - Когда-нибудь ты привыкнешь и научишься находить выход из этого лабиринта, - сказал я. - Звонки в твой Казахстан обходятся мне дорого, так что вешай трубку. Он рассмеялся и сбросил вызов. Тишина пустой комнаты окутала меня со всех сторон. Я рассмеялся заливистым смехом и сел на пол, подбрасывая в воздух кусочки изображений. Рваный плакат с Отабеком всё ещё висел на стене. Позже я старательно заклеил его скотчем, чувствуя себя героем.