Clem Leek – Sad
«Часто говорят, что дети жестоки». «Необходимо найти общее понятие слова «мир». Раскрыть его так, чтобы большинство людей перестало сомневаться в двойственности значений». «Мертвым никогда не стать живыми. Лишь живые могут стать мертвыми, Джимми». «Что есть дружба?» Меня зовут Кенма Козуме, и я пишу свою несуществующую книгу. Мое самое первое воспоминание берет свое начало из раннего детства. Это запах свежеиспеченных кексов и только что выпущенной хрустящей газеты. Вот я поднимаюсь по скрипучей лестнице на второй этаж и слышу тонкий звоночек, а затем – набор монотонных щелчков – клавиши печатной машинки. Кто-то сидит в комнате, как темная большая клякса – человек, одетый в черный пиджак и брюки того же цвета. Машинки я не вижу, вижу только, как плечи человека слегка приподнимаются и дергаются. А вот я уже бегу по душистой тенистой аллее с книжкой в руках, а уже через мгновение еле сдерживаю соленые слезы и хватаю разодранные колени ладонями, в попытках унять болючую резь. Запах крови я тоже хорошо помню. И ее вид, разумеется, такой ярко-вишневый. Помню, как другие дети зачастую смотрели на меня с каким-то недоверием в глазах, точно я был для них самым чудаковатым чудиком. Помню непонимание, много непонимания и столько же несправедливости. Плохо сваренную кашу в блюдцах со сколотыми краями, вонь от чьих-то носков и рубашек в общей раздевалке, размокшие от внезапного дождя тетрадки, внутренние метания и рассуждения, которые ни к чему толком не приводили. И вот, девять классов позади. Я в чужом городе, где-то далеко от цивилизации, мне почти пятнадцать, а меня окружают все те же незнакомцы и пожилая женщина, обладающая таким же недоверчивым своеобразным взглядом. Дом этой женщины покрыт некой тайной, он белый, практически безликий внутри и весьма тихий. Обычно в этом месте пахнет удобрениями и влажностью от политых цветов. А от переплетения коридоров и комнат иногда кружится голова, и внутренний природный компас подводит. Улицы города неказистые в дождливую погоду, а особенно – зимой. И люди здесь сами по себе, равнодушные в своем роде к происходящему, будь то трехдневный ливень, или некогда растворившийся в поле торнадо – им, по-моему, все равно. Даже не знаю, что их удивит. Может, чье-то горе? Или что-то, что в корне отличается от их жизненных понятий? Мне лень рассуждать. Мои последние воспоминания, будто безобразной пуповиной связаны с первой строчкой, что вы вычитали выше. Жестокость может быть нескольких видов, я полагаю. Та, что превышает все рамки человеческого достоинства и та, последствия которой нарастают как снежный ком. Ты никогда не знаешь, когда этот момент настанет. Последняя капля – и ты летишь по крутому склону в глубокую иссиня-черную пропасть. Недавно я видел, как кодла пижонов задирала мальчишку неподалеку от заправочной. Тот явно был из бедного района за мостом и не бриолинщик, которых так ненавидели «преппи-бои», а самый обыкновенный житель Олдхиллз, не принадлежавший ни к одной из каст. Этих фактов было достаточно, чтобы начать шпынять его как бейсбольный мячик. Я поймал себя на прискорбной мысли, что мы с ним похожи. Только бить меня перестали совсем недавно, а это, поверьте, не такое уж и благословение. Знаете, что меня больше всего волновало? То, что для Дикого Тетсуро я незаслуженно был третьесортным человеком. И он открыто давал мне это понять при любом удобном, и не очень, случае. Вы же знаете, каково это, учиться в средней и старшей школе? Здесь каждый в курсе событий, стоит кому-то одному пустить слух, и на следующий день о тебе чего только не узнают. А я больше всего на свете не хочу, чтобы со мной это случилось. Правда, иногда по глупости щекочу себе нервы и представляю, как бы все началось: как Дикий скажет обо мне другим, как покажет листок... А иногда я представляю, как мы с Диким дружим. Как рушим все каноны врагов и становимся друзьями всем бриолинщикам и пижонам назло. Но такое ведь бывает только в несуществующей выдуманной книжке, да?.. «У вас случаем не бывало такого странного чувства, будто бы вам не хватает друзей?..» После исчезновения Лили Роквуд ничего не изменилось. Только мой уродливый и здоровенный, как расквашенная слива, синяк начал понемногу сходить.***
Familypet – Pls Come Home
Куроо Тетсуро пятнадцать, он не знает, чем заниматься по жизни и грезит уехать в какой-нибудь большой город, вроде тех, что в штатах Виргинии или Пенсильвании, чтобы затеряться средь неизвестных на годы. В тех краях он неизвестная переменная, поэтому никто не посмеет судить его за прошлые грехи родителей, никто не встретит по одежке. Вот Куроо Тетсуро – как чистый лист, пиши, что хочешь, а вот новый город и возможности. Прощай, чокнутый отчий дом. Но как прожить оставшиеся три года? Тетсуро не представлял, он просто плыл по течению. А когда осмеливался грести против него, получал от жизни неплохой удар то под дых, то в живот. – Где тебя носит, черт возьми?! – бросается руганью отец. Тетсуро снимает бейсбольную куртку и разувается. Он молчит, неохотно окидывает черствым взглядом отца в кресле – как всегда с пепельницей в руках. Знакомая картина. За последние годы он жутко постарел и высох, его жилы, гуляющие туда-сюда на шее, всегда вызывали у Тетсуро необъяснимое внутреннее отвращение, особенно в моменты, когда папа приходил в бешенство, а случалось это часто, можете поверить. – Мне казалось, я доходчиво объяснил, чтобы ты завязывал со своими ночными гулянками. – Еще часу нет. Я убрался в кладовой перед уходом, как и обещал. Тетсуро проглатывает последние слова и идет вглубь дома, попутно замечая, как отец встает с кресла. – Посмотри на себя, делаешь вид, что век успел прожить? Для тебя никто не авторитет? Мать волнуется, спать не ложится. «Она мне не мать» У Куроо что-то перемыкает от фразы «посмотри на себя», язык еле сдерживается за зубами, чтобы не сказать: «сам на себя посмотри, хер старый». Он наперед знает эту историю, раз-через-два диалоги всегда повторяются, и финал у них плачевно одинаковый. На маленькой кухне как всегда срач, в холодильнике непонятная стряпня мачехи, всюду барахло, бумажки, пустые банки из-под пива. Судя по запаху, мусор не выносили уже дня четыре. Тетсуро едва ли горит желанием вернуться сюда, но у него нет выбора. – Что мне тебе сказать? – сквозь зубы цедит он. – Я был с друзьями. – Да какие у тебя могут быть друзья? – Сейчас каникулы, мне не десять. Я уже взрослый, а тебе пора перестать отчитывать меня. – Ты щенок! Какой из тебя взрослый. Тетсуро не показалось, он подошел к нему со спины. А когда повернулся, то ощутил рывок, будто к нему привязали жгут и со всей дури дернули. У Куроо в животе свернулись кишки. Перед глазами всплыло мрачное лицо отца, тот потянул его за майку. – Пока ты живешь в моем доме, ты будешь слушать все, что я тебе говорю. И будешь выполнять приказы, ты меня хорошо понимаешь? Или у тебя в башке нет ничего кроме идиотского рок-н-ролла? От одного твоего вида тошно становится. – Это не идиотский рок-н-ролл. Я люблю эту музыку! – Не вынуждай меня, парень. – Почему ты всегда срываешься на мне? Что я тебе сделал? Папа, я хочу гулять, как и все мои одноклассники, а не сидеть тут с вами взаперти! – А, вот как. Ты хочешь. А знаешь, чего я хочу? – жилы старика страшно напружиниваются. – Нет, пусти меня, я пойду спать! – Тетсуро останавливается на полуслове. Его крепко держат. Почерневшая от солнца рука отца замахивается над его лицом. – Сучий эгоистичный выродок. Куроо захлопнул обклеенную плакатами дверь в комнату, пнул школьный ранец, что валялся под ногами и упал на койку. Как же у него изнутри все горело, сквозь глотку прорывались всполохи огня, зубы сводило от обиды и болезненной ненависти. Боли от удара он не испытывал. В голове заезжено крутилась пластинка: «не плачь, не плачь, не плачь». А потом его накрывало полотном горького сожаления. Он по глупости проклинал все, не выносил и злился. А, набесившись вволю, стремился к уединению и тишине. Другой раз задумывался о жизни и о собственных чувствах к окружающему его миру. Какое же дерьмо вокруг. Дерьмовые учителя, отстойные правила в школе, выглаженные пижоны на дорогих тачках, поганое варево на обед и ужин, да куча всего! И мысли ненамеренно подхватывали его, как мощный поток сели, и уносили далеко-далеко отсюда туда, где нет обделанного папашки. Тетсуро ловил себя на мысли, что он не в силах терпеть это еще три года. Он представлял чужие семьи, могло ли быть хоть у кого-то так плохо, как у него? Например, каким был отец Кенмы Козуме? Есть ли у него мать? Да, наверняка. «Он счастливчик? У него, по всей видимости, много чего есть, раз он пишет свой собственный рассказ и живет в роскошном доме на аллее послевоенных стариков» Эти мысли истощали его, ведь у Куроо и гроша нет в кармане, а права голоса и подавно. Каждый день просыпаться в этом доме и засыпать, чередовать средний паршивости день с плохим. И только фантазировать об одном, что настанет час, когда его ноги здесь не будет. Воображая побережье с мигающим маяком, Тетсуро посмотрел на теплое свечение настольной лампы, та являлась единственным источником света. А потом он оглядел всю комнату. Комната – это его крепость. Тут все идеально, плакаты, наклейки, коллекционное добро, каким хвастались мальчишки друг перед другом, нагроможденные ящики с кассетами и книгами. Детские игрушки, что лень или жаль выкидывать, несколько пар поношенной обуви, разбросанные носки и джинсы. Это место его и только его. И здесь он чувствовал себя в безопасности. Временами правда бывало страшно, но это нормально, дверь выдерживала. В конце концов, собака тоже убегает, прячась в конуру от разгневанного хозяина. «У тебя нет друзей» – повторял голос в голове у Тетсуро. «Как это нет? У меня есть моя банда и еще человек двести, ха» Но так ли это было? Были ли у Куроо друзья и сколько? Тетсуро хмыкнул, переворачиваясь на подушке. Неудачнику-Очкарику он сказал совсем другое. Он наврал, выставив себя не в лучшем свете перед ним. Но для чего? Чтобы казаться круче. Неужели он может когда-то стать таким же подонком, как и его отец? От такого предположения стало не по себе. Да кем угодно, бандитом, пожарным, певцом, но только не копией папаши. Только как Тетсуро поймет, что он уже не начал превращаться в него… Вдруг он вспомнил искривленное лицо Козуме Кенмы, готовое разразиться в плаче. У Дикого же есть друзья… да?.. Он ощутил неловкость с самим собой, это смахивало на то самое чувство, когда ты пытаешься себе в чем-то признаться. Очкарик ему не сделал ничего плохого. И даже когда Куроо узнал, что это не он настукачил, то все равно продолжил мутузить мелкого. Ну и ну. Он ведь совершенно безобиден, судя по тому, как ему не по силам дать сдачи. Тетсуро усмехнулся. А затем ему стало одиноко. Никто не читал ему книг, с тех пор как мама погибла. Никто из его банды не читал и не брал их стопками, вряд ли Мориске или Дайшо захотели бы превратиться в оборотней в полнолуние… Очкарик же делал это с каким-то удовольствием, будто так надо было, будто он обожал всем своим нутром читать книги. Читать их вслух кому-нибудь. Такой чертовский день! А тут еще Очкарик со своими выдуманными рассказами! Тетсуро лежал солдатиком и еле сдерживал себя, чтобы не растрогаться. Он решил, что непременно извинится перед ним за случай на свалке. Ну, или за что там. А то давно он его не видел, уже июль почти закончился. Спустя время Куроо расслышал нарастающие стоны в ночной тишине. Досадно, когда обстоятельства не дают и шанса улучшиться столь гадкому настроению. Куроо привык, что в доме постоянно бесстыдно трахаются, но от мерзкого чувства, что он «это» слышит, едва ли мог избавиться. Потянувшись к прикроватной тумбе, он стащил бесценный плеер, вставил серые наушники, щелкнул кнопку «плэй», будто спустил курок пистолета, и сделал как можно громче звук. В голову мигом проникла спасительная рокабилли*.Когда ты понимаешь, что легче сто раз отжаться, чем извиниться перед мальчиком твоего возраста
Кенма проснулся рано, умылся и надел шорты и футболку яблочного цвета. Закрыл дверь в комнату и сел за стол, вставляя листок бумаги в печатную машинку, словно пытался накормить ее. Дядька Верн не мучил газонокосилку с конца июля. Загадочные обстоятельства, ничего не скажешь. Кенма уж подумал, что их сосед помер. Но нет, именно сегодня его разбудили вопли треклятой газонокосилки. Лучше бы помер, серьезно. Труп нашли бы случайно, почтальонка, разносившая письма, или люди из налоговой. А может и сам Кенма? И он представил… «Я неожиданно понял, что должен сделать это, будто меня подталкивали невидимые силы на этот шаг. Я осмотрел задний двор в поисках лестницы, доски, табуретки, но кроме одинокой будки мне ничего не попалось на глаза. Тогда я решил взобраться по толстому шершавому дубу. Ночью я определенно слышал какие-то странные звуки по ту сторону ограды бабушкиного двора, точно там собирался шабаш ведьм. Взбираться по дубу оказалось не так уж и просто, руки быстро вспотели от волнения и скользили по веткам, в лицо лезли мошки и паутинки, отчего я постоянно хмурился и раздражался. Я чуть было не посмотрел вниз и не слетел, но, когда достиг ограды, мое внимание привлекли измятые кусты растущей кукурузы Верна. Я стал жадно искать глазами мертвое тело, уже заранее представляя его себе, как в лучших традициях фильмов ужасов. Так что его убило? Жара, не спадающая вот уже полмесяца, или же его собственная газонокосилка, в которую вселился злой дух? И тут я разглядел нечто розово-красное в кустах мяты. Кровавое изуродованное месиво, оставшееся от искромсанного лезвиями газонокосилки лица Верна. Глаза мои распахнулись как от плохого сна, я потерял равновесие и сорвался с веток, падая на землю. Копчик пронзило страшной болью, я закричал как не в себя и зажмурился…»sidenotes. – lets makeout to turnover in your bedroom
Кенма вытащил тепленький листок рукописи и потрепал его, рассматривая печатный аккуратно выстроенный текст на бумажке охристого цвета. Вполне неплохой очерк, подумалось ему. Он замел все следы своей «преступной» деятельности и на поре нежданного восторга побежал вниз. Кенма стал понемногу забывать про синяк, в конце концов, уже август, ему даже удавалось поспать на боку, потому что бедра перестали ныть, и он мог пробежаться разок-другой. В доме было слышно лишь тарахтение вентиляторов и еле различимый лай за окнами. Кенма нашел бабушку в гостиной, та прихорашивалась перед вытянутым зеркалом. Это ее обычный ритуал по утрам – привести себя в порядок и припудрить нос. «Видимо, сейчас самое время рассказать вам, как выглядит моя бабушка, да? Представьте себе обычного пожилого человека. Представили? Отлично. Это моя бабушка. Ну ладно. Они с моим отцом очень похожи – те же манеры, те же черты лица, особенно глаза, такие же большие и «сгущённые» (это я про цвет, если вы забыли). Бабушка немного выше меня, но мне кажется, что через год я ее перерасту. Каждое утро она собирает свои поседевшие волосы в пучок на затылке, а иногда носит повязку на голове, напоминая роковую женщину из шестидесятых. Она не сутулая, старается следить за собой, правда иногда похрамывает, поэтому я всегда хожу в магазин один… И, конечно, как любая женщина на старческом отдыхе, она обожает красить лицо косметикой. Вот, что я сейчас и наблюдал…» – Если хочешь что-нибудь купить себе – валяй, – сказала не бодрым голосом бабушка, взбивая морщинистыми пальцами поседевшие локоны. Из-за жары она плохо спит, поэтому ее настроение в последнее время скачет от «более-менее нормального», до «извините, но сегодня я ненавижу собственного внука». Ханна поручила ему список покупок. Сама она редко ходила по магазинам, не в такую горячку уж точно. – Все, что захочу? – переспросил Кенма, строя подозрительную физиономию, как в самых примитивных киношных детективах, прямо за спиной Ханны. – Разумеется, в пределах недорогой суммы, молодой человек. Ага, понятно. То есть опять жвачка, копеечное мороженое или жидкий лед, от которого могут мозги застыть, если его хлебнуть залпом. А потом вас на операцию могут положить по удалению гланд. Бе. – Не броди под солнцепеком и надень кепку. Кенма не любил свою кепку, вот что, а ее он бы поменял! Или купил новую. – Хорошо, – как-то утомленно ответил он, снимая ту с крючка гардеробной. Всунув в карман шорт список, он обулся, нацепил светлую кепку и шмыгнул из дома. Дыхание сразу же перехватило от раскаленного воздуха, в ноздрях начало буквально жечь. Если в доме бабушки прохлада держалась до обеда, то на улице она исчезала с первыми лучами солнца. Представив себя героем вымершего города, Кенма отправился на торговую улицу, что была отсюда в двух кварталах. Но на самом деле никакая она не торговая, там была простая автомойка и несколько магазинчиков, один из которых являлся частой точкой посещения Кенмы – продуктовый мини-маркет. По пути до маркета он встретил только один фургончик, выезжающий с чужого двора и компашку младшеклассников с бутылками воды в руках. Кенма на миг выпал из реальности, он вспомнил «Бирюзовое озеро», посиделки у костра, сумасшедшие прыжки Кагеямы, Бокуто с супер восемь, Хинату, что так быстро влился в общую банду. И Дикого Тетсуро, который киданул его на свалке, выставив полным идиотом, и из-за которого пришлось лелеять свою собственную задницу мазями и мягкими подушками. И лучше бы им не встречаться до школы! Но, о, мой бог! Этому не бывать. «Это Куроо Тетсуро!» ДИКИЙ. В голове Кенмы воют на всю катушку сирены. Он ставит обратно на витрину бутылку молока и идет на разворот, куда-нибудь в конец зала, но поздно, его замечают. Куроо Тетсуро направляется к нему, как вражеский танк. А Кенма, как дезертир, решает не останавливаться на полпути. Что тот вообще здесь делает? Почему так всегда, куда бы Кенма не пошел – он непременно встретит грязилу Куроо Тетсуро. Мама родная. – Вот это встреча. Знакомый голос звучит за затылком Кенмы. Он делает вид, что не слышит и притормаживает, будто так надо, напротив овощной лавки, перебирая цветную капусту. Куроо подходит к нему на расстояние вытянутой руки и просто пялится, не продолжая ранее брошенную фразу. Речь, что он репетировал целыми днями, катится в тартарары. В башке летают одни матюки и охота заломить пацана шантажом. Ну, или пихнуть его в плечо. – Слышь, Очкастый, я с тобой разговариваю, – внезапно першит горло, но он продирает его. – Мне некогда, – Кенма готов продать душу дьяволу, чтобы научиться отматывать время назад. Капуста на вид вся одинаковая, он в душе не чает, какую выбрать. Время поджимает. Пот сходит по спине как лавина, в мини-маркете, похоже, нечем дышать. Он смятен. Зачем Дикий вообще с ним говорит? – Ты серьезно ешь эту траву? – Что? – Ничего. Тетсуро начинает догадываться – он выглядит полным долбозавром сейчас. Но, черт подери, как же трудно выдавить из себя хотя бы слово. Нет никакого желания рассуждать, что там случилось с Неудачником-Очкариком! Отчего тот чуть ли не заныл, разорался на него, назвал кидалой, оскорбил и ушел, не дав шанса объяснить. А ну стоп. С каких это пор Дикий должен объясняться перед кем-то вроде Очкарика? «Срань господня, просто бери уже любой вилок и вали отсюда, пока я не совершил величайшую ошибку в своей жизни!» И Дикий совершает ее: – Извини. – Что? – Кенме не чудится, рядом с ним вновь бормочут. – Что? – удивляется бриолинщик, будто бы позади него Кенма замечает высокого призрака. – Что ты сказал? – Извини, ладно? «Минуточку?!» Кенме так не хочется верить, что это очередной розыгрыш. Он в молчаливом жесте кладет измусоленную капусту, но не смотрит на Дикого Тетсуро, даже страшновато как-то. В мыслях-то перекати-поле. Ну и кто тут из них отбитый? – Эм, вот, я тогда пойду, – говорит ему Куроо, почесывая вихор смоляных волос. Потом оглядывается по сторонам и замечает полку со снеками. В корзинку к Кенме летит пачка сырных палочек «Boom!» в ярко-оранжевой присыпке. – Лучше вот это поешь. Бриолинщик второпях выкатывается из магазина. Кажется, он так ничего и не купил. Кенма выходит из мини-маркета только после того, как изучает весь список покупок. В пакете лежат сырные снеки. Он с каким-то непонятным чувством возвращается домой, снова и снова прокручивая у себя в голове диалог с Диким.***
Кенма ненавидел жару. Неловкость и жару! Отказывать Шоё до начала учебного года он никак не мог. Друг уламывал его на рыбалку с завидной регулярностью, обещая «классное местечко» и «освежающую водичку». У Кенмы было два варианта: угасать в доме с бабушкой и цветами или провести время в сомнительной компании на берегу речушки, хотя в рыбалке он полный ноль. Да-да, как во многих других вещах. Кенме было стыдно, что ли? Увиливания закончились на том моменте, когда Хината без предупреждения наведался на крыльцо дома бабушки Ханны и постучал в дверь. Потом Кенма молча шел до реки, пряча лицо под козырьком треклятой кепки и в одно ухо слушая нескончаемую болтовню Хинаты Шоё. И только когда они спустились к берегу, Кенма понял, что они там будут не одни. Это так похоже на Хинату – собирать вокруг себя столь разных людей, которые автоматически становились ему «друзьями-приятелями». Так обычно и завязывалась дружба у мальчишек их возраста. Сам Кенма в одиночку не спускался к реке, обычно он стоял на мосту и оттуда бросал камушки, с любопытством наблюдая, как из воды выстреливают вверх искрящиеся бриллианты-брызги и пена, а потом расходятся зыбкие круги. Под мостом заметно прохладней. Обрывы и пологие спуски к речке кое-где выглядели крутыми и опасными. Стрекозы сновали туда-сюда вместе с бабочками, чтобы напиться в знойный денек. Вероятно, насекомые тоже очень устали от такой засушливой погоды.mrs. hopewell – the legend of the pittsburgh kid
Мальчишки трепались ни о чем. – Это счастливая удочка! – заявил Шоё. – Ну, кита ты ей точно не вытащишь, – ответил на ходу Бокуто, раздеваясь до трусов. – Она счастливая, потому что так говорит моя сестра. Если она поймала панцирную щуку, то я тоже смогу. «Панцирная щука?» – задался вопросом Кенма, ведь он понятия не имел, как та выглядела. Или он мог запросто спутать эту рыбу с другой. Солнце у воды не сильно жарило, тем не менее, Кенма сидел поодаль от берега в тенечке молодого ивняка, наблюдая за тем, как неудовлетворенный рыбалкой Хината один за другим вытаскивает из воды мальков с мизинец. Акааши Кейджи что-то выискивал на стыке воды с камешками. Как всегда, безупречен. Его светлая персиковая футболка поло вызывала у Кенмы чувство безысходности и, возможно, зависти, ведь наверняка Акааши покупали то, что он хотел. Он даже не вспотел, пока находился под солнцем. Как такое возможно?! – Нет, иди дальше купаться, ты мне всю рыбу распугаешь! – Да не поймаешь ты щуку. Если полезешь, она тебя сожрет, дурень, – с какой-то всезнающей интонацией сказал Бокуто. Хината натянул леску и оглянулся на Супервосемь. Пацан уже готовился прыгнуть с небольшого валуна в воду. Ну, если он это сделает, то сегодня Шоё точно не поймает панцирную щуку. – Кенма, хоть ты скажи, что это не правда. – Я не знаю, как она выглядит. Акааши оторвался от занятия собирательства и подошел к ребятам. Он заговорил таким голосом, как какой-нибудь профессор с экрана телевизора. – Панцирная щука мордой похожа на Гангского гавиала. Ее размеры варьируются от одного до двух метров, и если ты ей попадешься в каком-нибудь неизведанном открытом водоеме, то, думаю, она спутает тебя с рыбешкой и проглотит. Другой вид этой рыбы достигает трех метров. – Да ты врешь! Сестра бы такую не вытянула, – недоверчиво прыснул Шоё, с прищуром глядя на старосту. Акааши покачал головой. – Я прочел это в энциклопедии. Твоя сестра поймала, скорее всего, самую маленькую особь. Бокуто слушал Акааши как околдованный и вдруг понял, что хотел бы заснять такую громадину. Но тут нужны иные снасти! Простой удочкой, только потому что она «счастливая», не поймать здоровенную панцирную щуку. И место ловли нужно выбирать с умом. – Как ты собрался ловить ее? – спросил Бокуто, натянув повыше серые трусы, чтобы те не слезли в результате прыжка в воду. – Счастливой удочкой или сетями. – Ничего не выйдет. Ты же слышал, что она достигает двух метров. – Тогда вытащу маленькую. – Ты ловишь одних мальков. Щуки под мостом не будет. – А ты у нас рыбак? – А что, если так? Супервосемь и Рыжий принялись громко спорить друг с другом. Если Кенма пять минут назад сомневался в правдивости существования такой рыбины, то после невозмутимого, но убедительного рассказа Акааши перестал, будто тот вживую видел гигантскую рыбину. Хорошо, что хоть не Лохнесское чудовище вспомнили. Может Несси одна из причин, почему Кенма так боится опускать ноги на глубине? Чудовище ведь прячется на дне... Кенма попробовал напомнить себе гавиала, сложить его с мордой щуки и убедиться в ее устрашающем виде. Да, если такую приметишь пока купаешься, то вся жизнь перед глазами промелькнет. – Эй, это же Куроо! – завопил Бокуто, размахивая руками, точно палубный регулировщик авианосцев. Затем он прыгнул в воду бомбочкой. Кенма живо поднялся на ноги под отчаянный крик Шоё, цепляя кепкой ветки деревцев. Какое же это гаденькое чувство! – Что ты наделал?! – взвыл Рыжий, – я тебя сейчас на этот крючок намотаю. По мосту шел Дикий с ранцем за спиной. Он помахал в ответ своему другу, а уже через пару минут спустился с обрыва к берегу. Кенма не знал куда деться и, почувствовав предательскую слабость в ногах, упал обратно на жопу. Вот прямо сейчас не уйти, это будет выглядеть чересчур подозрительно, будто он избегает Дикого… Хотя так оно и было. – Здорово, мелкий, – кивнул Дикий самому главному среди них рыбаку. – Не мелкий я, отвали. – Не ловится? – Я скорее не рыбу поймаю, а трусы твоего дружка. Приметив Кенму под ивняком, Дикий обратился к нему: – Эй, Очкарик, чего не купаешься? На лице Куроо проступило максимальное дружелюбие. Это не понравилось Кенме, показуха же, самая настоящая! Он здесь один, без своей банды, так что вряд ли полезет к нему. Или к старосте. По его виду можно было сказать, что он мастерски игнорировал Акааши: даже в сторону его не глядел. Хамелеон драный. – Ты сюда купаться приперся? – спросил Дикий у Бокуто, цепляя кедами камешки. Супервосемь плескался на мелкоте. – Сетей у папки не нашлось, так что я гол, как гусь общипанный перед обедом. Вон, крутой рыбак стоит, а я так. – Сказал бы мне, я б принес что. – О-о-о-о, кстати! А как там велик, ты его починил? Дикий оглянулся на Очкарика. Тот сто процентов ничего не знал. Они с парнями ушли сразу, как вытащили велик через перекушенную проволоку. – Еще не починил. Нужно снова лезть на свалку, искать новое колесо. – Я могу поковыряться в сарае отца, – неожиданно предложил Шоё, повторно забрасывая удочку. – Колесо мне принесешь? – Если найду. Почему бы и нет. Дикий зыркнул на Рыжего, тот просто сверкал от счастья. Хорошее предложение, но он не хочет быть должником, тем более мелкому. Однако, стоило бы подумать. Супервосемь деланно покашлял, становясь рядом с другом. Веки с прищуром прикрыли его глаза. – Ты вообще, как? Выглядишь немного странным. – А? Да я в порядке, – Дикий потер затылок, собирая пот ладонью. – Ты что, мамка мне? – Хо. – М? – Держи удар. Бокуто бахнул кулаком прямо в живот Тетсуро, отчего тот вмиг перегнулся пополам, цедя сквозь зубы. – Черт пузатый, ты что творишь? – Проверка на реакцию. Хре-но-ва-я. Кенма молчком наблюдал за дурачеством мальчишек и не заметил, как к нему присоединился Акааши. Он уселся на пеньке, читая маленькую книжку. Отстойное зрение не позволяло Кенме рассмотреть название на корочке. – Иди-ка сюда, я тебе наваляю, – отдышавшись от удара, Дикий снял ранец. – Да как поссать сходить. – Ну не здесь же, ребята! – возмутился Шоё. – Не поймаешь ты панцирную щуку, – всплеснул руками Бокуто, уклоняясь от рывка Куроо. – Выбери другое место и день! А потом они завалились на гальку. Предсмертные крики Супервосемь под мостом напоминали какие-то вопли ишака, если честно. Куроо молотил его кулаками, наваливался и сам иногда как-то громко вскрикивал, когда друг проезжался по ребрам. Колотились они – будь здоров, но чисто по-дружески. Хотя человек со стороны вправе был сделать выводы, что тут кого-то убивают. – Вы распугали всю рыбу, блин! Чтоб вы провалились. Пошли, Кенма! – Шоё махнул ему, собрал в пакет мальков и сошел с валуна. – Вы уже уходите? – ожил вдруг Супервосемь, поднимаясь на ноги. Кучи мелких камушков прилипли к его животу и груди, точно темные родинки усеяли все тело. – Уходим, мне надоело, – буркнул Рыжий. Ребятня тащилась по дремотному городку, рассуждая, словно сомелье, какое мороженое самое вкусное. В итоге они сошлись на простом фруктовом льде. По пути купили и съели. Сонная тишина пропитала собой улочки Олдхиллз. Мальчишки прятались под синими спасительными тенями, и все, как один, дрейфили случайно попасть под лучи солнца, воображая, что оно сильно обожжет или испепелит их заживо. В один момент Кенма почувствовал себя непринужденно, будто бы сегодня самый обыкновенный день их совместной долгой дружбы. Вот почему бог, или кто там есть, не может оставить положение дел именно таким? Чтобы Кенме не приходилось больше носить клеймо шестерки. Как-то тяжеловато осознавать, что Дикий – это основная его проблема до окончания старшей школы. Когда стало невыносимо жарко, они стали расходиться. Первым отсеялся Акааши, его дом находился ближе всех к реке. Потом ушел Шоё на свою улицу. А когда слился Супервосемь, так и не стряхнув со спины дорожку из камушков, то до Кенмы дошло, что он остался один на один с Диким Тетсуро. Может бриолинщик изначально планировал это? Тетсуро не напрягало молчание. Он шагал сам по себе, изредка поглядывая на Очкарика. Странный день, вот и все. Начал припоминать, каким образом очутился на том мосту и как долго ходил по жаре. И стало неприятно. Он с ребятами зашел в придорожное кафе рядом с центром, есть после тачек хотелось с невероятной силой, слона бы сожрал, как говорится. Стоя в очереди, Куроо планировал заказать гору оладий и в придачу мясной бургер с колой. Дайшо хотел лапши и сэндвич, а Кагеяма… Он не расслышал, потому что все его внимание приковала сероватая потертая жилетка одного посетителя, что стоял с ним в очереди. Такая же «рука с гранатой» была на спине того сталкера, у девичьих домиков. Внутри все напряглось, череп будто залило вязкой смолой. На повторе погремел глухой удар лопатой по мозгам. Хлобысь! У Тетсуро пропал всякий аппетит, его вдруг замутило. Сказав парням, что у него внезапно появились дела, он живо выскочил из кафе и как можно быстрее пустился от центра. Куда-нибудь подальше. И через какое-то время он услышал, как его позвал Бокуто Котаро, а внизу с ним Очкарик-Неудачник, Рыжий и, бля-боже, преппи-бой Кейджи. Не домой же идти. Но и не в кафе. Так или иначе, ему просто показалось. Да?.. – Вот мы и остались одни, – выдал Тетсуро идиотским голосом какого-то кривляки с телека. – Чего ты увязался за мной? – спросил неосторожно Кенма. Что-то ему подсказывало, что Куроо не собирался его сейчас лупить. Тишину прервало утробное урчание желудка Дикого. Кенму отнюдь это не смутило, он лишь посмотрел на бриолинщика понимающим взглядом, так как сам не прочь сейчас заморить червячка. – Я прогуливаюсь, нельзя? Кенма вновь уставился себе под ноги. Пусть себе гуляет, а его не трогает. – Знаю, тебе было обидно и все такое, но я уже извинился, поэтому хватит дуться как мышь на крупу. – Никто не дуется. Молчание. – И что это за выражение такое? Вновь молчание. – Литературное. Кенма остановился, сердцем чуял – он так легко не отстанет. – Чего тебе надо, а? Без особой причины ты никогда со мной не разговариваешь. – Я хочу продолжение, – решительно чесанул Дикий. Кенма чуть не спотыкнулся. На этом месте он пожелал представить фразу целиком: «Я хочу продолжение такой дружбы». Но они оба знали, что речь шла о другом. – Это ты о чем? – О твоем листке. Я читал его много раз и понял, что хочу увидеть продолжение. – Ты серьезно? А что, если откажу? – Кенма приподнял козырек кепки, взглянув на бриолинщика с прищуром, заранее зная ответ. – Сам знаешь, что начнется. – Торг вообще уместен? – Нет. Завтра после четырех приходишь в сад и читаешь мне свою рукопись. Напоследок Дикий одарил Кенму бывалой дерзкой ухмылкой и свернул в первый попавшийся проулок. Ох уже эта харизма. Кенма недолго постоял в теньке, который граничил с яркой полосой света, держась за козырек ушлепской кепки. В животе засосало от голода. Эх, сейчас бы тех вкусных бабушкиных пончиков. Поразительно то, что его не взбаламутило заявление Дикого. Но когда наступил вечер, и Кенма стал отходить ко сну, то в голову хлынули, как рой муравьев, всякие тревожные мысли. Он вообразил, как завтра попадает в западню, сраная пятерка хватает его по рукам и ногам и скармливает ему его же рукопись… Какой кошмар. Дикий не опустится ведь до такого? Что если извинения были фальшивкой и уловкой?Я не видел настоящего мертвеца. Тогда давай его найдем
The Jesus and Mary Chain – Taste of Cindy (acoustic version)
Тетсуро Куроо, бриолинщик, любящий рокабилли, Элвиса и ворованные тачки сейчас настолько меняется в лице, что Кенме не верится, как это ходячее невежество способно любить благородную литературу, разбираться в ней и вступать в дискуссию. Кенме не привыкать читать Дикому тексты, но эту вдохновленную физиономию с сияющим блеском в темных каштановых глазах он видит впервые. Кенма с толикой смущения утыкается в рукопись, дочитывая абзац, потом переводит усталое дыхание и продолжает. Он сильно старается, и, если к нему присмотреться, то его притворное равнодушие рушится у основания. И конечно же Дикий не может не заметить это по голосу мальчишки. По тексту герои смываются от толпы зомби на двухколесном велике, один стреляет в головы мертвецам из ружья. На пути завал из машин и им надо преодолеть его, заехав на трамплин из досок! – Стоп-стоп-стоп, – прерывает Дикий, перекрещивая ладони, – как они вдвоем заедут на такой крутой трамплин? Второй парень, что на багажнике – Джимми, точно свалится и его сожрут зомби. Я так грохнулся с мотоцикла в прошлом году. Кенма убирает рукопись, поправляет оскорбленно очки и бросает на бриолинщика негодующий взгляд. Да как он смеет!? Это уже десятое замечание с его стороны. Нашелся тут, всезнайка. – Пардон? – Пишешь ты охрененно, история кайфовая, но в ней много бытовых и неправдоподобных вещей. – Это моя история и она имеет право на вымысел. – Не об этом я. – Что тогда? – Кенма готов постоять за себя. Тетсуро замолкает и щелкает пальцами. Ему мешает сконцентрироваться синебрюхая муха, самозабвенно жужжащая тут и там. – Очкарик, я понял, что тебе нужно, – он приваливается на локоть в изумрудную траву, – тебе нужен я. Кенма нечаянно кривит лицо. Звучит абсурдно. Даже птички в пожелтевших кронах деревьев замолкают. Где он нашел неправдоподобные вещи? Этот факт сбивает Кенму, и он ничего не отвечает, морща кончик носа. – Сделай лицо попроще и пораскинь мозгами. Я могу улучшить твой текст. – Мой текст не нуждается в правках, тем более в твоих, – страдальчески произносит Кенма, – ты школьные сочинения-то с горем пополам пишешь. Дикий мотает головой. Он не желает слышать что-то про школьные задания, так как считает, что они сделаны для лохов. – Отказ не принимается. – Я что, совсем идиот? – Да, если не станешь сотрудничать со мной. У Кенмы в голове не укладывается то, что плетет Дикий. – Не ломайся, будет весело. – Где-то я уже это слышал. – Ты не пожалеешь. Например, я шарю в драках, так что опишу их лучше тебя, – он бросает аргумент, вертя в зубах травинку с толстым стеблем. – Ну… может быть, – неохотно принимает Кенма. – Но подожди. Зачем тебе это? Куроо заминается на мгновение. – История мне показалась интересной и все в таком духе. Думаю, ее стоит приукрасить и… И ты моя шестерка, так что… Кенма перебивает его, понимая, что ничего вразумительного он не услышит. – Мне читать дальше или нет? – Конечно, я весь во внимании, – кивает Дикий, а у самого внутри все ненормально заворачивается от голоса Очкарика. – Читай давай. И Кенма читает. Теперь, когда нет уверенности в себе, голос слегка подрагивает, криво вибрирует, и он запинается на знакомых фразах и предложениях. Черт бы подрал этого Дикого. С Шоё намного проще, тот просто слушает и не перебивает, а потом еще рукоплещет и вспоминает, как было клево. А что не так с Куроо? Да всё. Что у того на уме – Кенма понятия не имел. И страшно, и чудно одновременно. Но ему это, как ни странно, нравилось. Они втихушку бегали в сад до конца каникул, обжирались яблоками и дурковали. Кенма уже смирился с тем, что на его текст повлиял какой-то зазнавшийся грязер. Поправка – грязер Куроо. Вечерами Кенма перечитывал свое творение, затем перечитывал со всеми исправлениями Дикого, и начинал мало-помалу что-то понимать. А он был в чем-то прав. Текст преображался с каждой страницей, было невозможно не заметить, и на смену нелепости пришло уверенное и пафосное повествование, будто писал закоренелый «фантаст-любитель». То, что надо! Однако Кенма не собирался уступать свою историю, они с Диким могли часами спорить об измышлениях и не приходить к общему знаменателю. И чтобы как-то прервать бесконечный спор – бросали жребий, либо предлагали друг другу что-то взамен, например, шоколадный кокосовый батончик вместо изменённого куска текста. У Кенмы вся почтальонка была напичкана фантиками и обертками от вкуснятин. Вскоре ворвался сентябрь, сдирая обленившихся за лето школяров с коек. Первые недели хотелось пустить пулю в лоб. Несладко привыкать к новому расписанию и утренним занятиям. Десятый класс: и снова очередные забеги на физкультуре, снова язык на плече, снова всклоченные отросшие волосы на голове и недосып за партой, нудные уроки истории и невыносимые часы алгебры. Кенма возвратился в строй шестерок Дикого. Через день на него обязательно сбрасывали, точно ядерные бомбы, дополнительные задания, гоняли за газировкой или в буфет. Но Дикий научился одному – не распускать руки. Оттого Кенма больше не боялся, что ему прилетит с кулака, или поставит фингал где-нибудь под глазом сэр-Дикий-Куроо. Сраная пятерка поутихла, подыскивая себе новую жертву. Хината вот-вот должен был вернуться с первых осенних соревнований, а Бокуто продолжал работу над фильмом, названия которого он не разглашал, так как это было строго засекречено, будто пентагоновские документы. С середины сентября занятия класса Кенмы перемешали с «А» классом, и теперь они частенько виделись со старостой Кейджи. А от его одноклассников Кенма узнал, что отец мальчика владеет частным крематорием, но спрашивать напрямую у самого старосты он стеснялся. Миссис Даклин сменила духи и, кажись, эти пахли еще ужасней, чем предыдущие, уж больно старушечий запах. Потихоньку пришло осознание, что жить в Олдхиллз и учиться в школе «Мидллбери» не так уж и плохо, если ты однажды по случайным обстоятельствам перестаешь быть грушей для битья и козлом отпущения и иногда читаешь кому-то вслух свои придуманные истории. Сегодня они встречались на водонапорной башне. Дикий явился внезапно в полосатой футболке с открытыми плечами, точно заключенный Элвис из клипа «Jail House Rock». – Здоров, Очкарик, – кинув велосипед около иссохших зарослей, Дикий пригладил свои набриолиненные волосы и стащил с уха сигарету. Кенма кивнул, с кислой миной рассматривая посеребренный велик, а потом бриолинщика. Из-за этой груды алюминия он отбил себе жопу на свалке. Синяк кстати сошел, а вот перед глазами все еще маячила пасть пса Катчера. И слава Эдгару По, что об этом не знает ни Шоё, ни Лев с Бокуто.if i die in mississippi – my friend Jay has a tattoo gun
– Я очень долго думал и, знаешь, к какому выводу пришел? – закурил Дикий, становясь около пацана. – Не представляю. – Ты совершенно не умеешь описывать мертвецов. Они какие-то неестественные. – Как это? – А вот так. Это не твои слова, ты взял их с чужой книги. Признавайся, кого ты прочитал? – Не твое дело. Нормально я пишу. Дикий затянулся и на полном серьезе сказал: – Тебе надо увидеть собственными глазами мертвечину. Почувствовать. И потом перенести все ощущения на бумагу. «Может еще понюхать?» Кенма закатил глаза и тихонько фыркнул. Ага, попробовал бы он так сделать в прошлом апреле, морду бы начистили за такое, как раз плюнуть. – Чего ты городишь. Предлагаешь мне бабулю собственную грохнуть, чтобы увидеть, как оно? – Есть план получше. Дикий ничего толком не сказал, он повел Кенму к железной дороге через поле, что было точно кусок плавленого желтого сыра. Солнце стояло над головой в бирюзовом высоком небе, с запада наступали темные облака-великаны, сеявшие грозу с дождем. От прикосновения к травинкам у Кенмы создалось впечатление, будто полевые колосья раскалились и вот-вот взорвутся, как попкорн. Он посильнее вдохнул уже не такой жгучий как летом воздух, и вместе с ним в ноздри прилетел запах разложения. Лицо все сморщилось, напоминая ссохшийся изюм. Кенма озадаченно взглянул на Дикого, что стоял недалеко от железнодорожной насыпи, закуривая вторую сигарету «Лаки страйк». Тот что-то замышлял, мысли его сменялись так же быстро, как нынешняя погода в Олдхиллз. – Внимательно гляди, – сказал грязер, опускаясь на корточки. Кенма подошел ближе, а его полный еды желудок показал ему средний палец. В глазах помутнело. От вида сгнившей лисицы, кишащей личинками, стало так плохо, как никогда в свое время. Кенма завыл, ноги понесли его обратно. Какая тупая идея! – Совсем рехнулся?! – Запомнил, как выглядит тухлятина? – радостным голосом произнес Дикий. – Ничерта я не запомнил! Ужасная вонь! – Вот это уже хорошо. – Ты очень странный, знаешь? – Тебе показалось. – Я не хочу смотреть на опарышей, иначе меня стошнит. – Есть второй вариант. Мальчишки обменялись многообещающими взглядами, словно передавали друг другу телепатические сигналы. Кенма с недоверием и колючим интересом вперился в Дикого, а тот подмигнул Очкарику и схватил его за шею, словно так было надо. Они поперлись обратно в центр города, в кинотеатр «Блу айс». В кино за компанию пришли стервятники и команда неудачников. Шоё никогда не ходил на фильмы ужасов, поэтому сел рядом с Кенмой. Ведро соленого попкорна, которое он взял с собой, практически было размером с самого Шоё. Кинозал оказался относительно пустым, как правило, народу прибавлялось на выходных. На этой неделе показывали фильм «Нечто», про пришельца в снегах и команду полярников, которая наткнулась на опасную находку. Справа от Кенмы сидел Дикий, агрессивно пожирая пачку чипсов и дуя гигантскую колу, по выражению его лица можно было угадать, что ему нравились подобные фильмы. Со стороны Шоё сидели Бокуто и Лев, и они постоянно болтали на тихих моментах, отчего Кенму это крайне раздражало, и он был вынужден цыкать на них. С заднего ряда пискливо визжали девчонки, и среди них были те, которых Кенма встречал в школе. У него даже получилось поздороваться с ними после очереди Дикого, конечно же, и он чуть не помер от волнения. На середине фильма началось самое мясо. Такую крутую работу гримеров Кенма еще не видел, это же как надо было изловчиться, чтобы придумать этакую тварь? Собаки, люди, потроха, мясо, жилы, кровь – все смешалось в двух кошмарных часах фильма. Временами бегали мурашки, и Кенме хотелось кричать на весь зал, чтобы Ар Джей МакРиди в шею гнал безобразное чудовище. Да он бы сам взял этот чертов огнемет и спалил бы все к гребанной бабушке! А еще ему очень понравился момент, когда МакРиди опускал раскаленную иглу в кровь, с целью вычислить пришельца среди них. И как же визжал Хината на развязке фильма, Иисусе. За все время Кенма только единожды испугался, и то, с подачи Дикого – тот умышленно толкнул его в плечо и рявкнул на ухо, кретин. И все равно – это не считается. После сеанса мальчишки вывалились из кинотеатра, взахлеб делясь ошеломляющими впечатлениями. Это был невообразимый, удивительно атмосферный и фантастический фильм ужасов! Наверное, он встанет на одну полочку вместе с «Чужим». Что ксеноморф, что нечто – пришельцы и вправду обалденные, если такие появятся на улицах городка, то от них будет нереально убежать и спрятаться. Кенму захлестнуло вдохновением, и он попытался что-то написать. – Фильм, конечно, кайфовый, не зря потратил деньги, – вспоминает Дикий вот уже который день. – Ар Джей офигенный герой, – поддерживает разговор Кенма, поудобней усаживаясь на каменном высоком бордюре. – Помнишь момент, когда он играл в шахматы с компьютером? – А потом залил его виски. – Черт, да. Я бы попробовал. Наверняка им наливают фирменный виски. – Думаешь? Мне кажется, актерам нельзя пить на съемочной площадке. – Ну, за ее пределами можно. У них навалом денег, что хотят, то и воротят. Чего возишься? Кенма перелистывает листы с набросками текста, на глаза попадаются куски, которые ему вот совсем не нравятся. Он не удовлетворен своей практикой, недоволен попытками описать труп. Все не то, блин. Вариант описывать мертвых животных отпадает сразу, дохлого бобика можно выдумать, если что. – И все же… я пишу не про пришельцев. Это неправильно подобранные сравнения и фразы, ты прав, – произносит тихо Кенма, готовый порвать дрожащие листочки. Он сжимает их в ладонях, отчего те жалобно мнутся и скрипят. – Что ты делаешь?! – Дикий ударяет по рукам Очкарика, сигарета выпадает из зубов, и он матерится, потом поднимает ее с земли, дуя на фильтр. Правило пяти секунд все еще действует! – Да не выходит у меня! – Ты что, сдаешься? Лузер. – Может и лузер. – Бля, не начинай, Очкарик. Пошли на дохлятину лучше посмотрим, – Дикий говорит так, будто это стало их хобби. Кенма снимает очки и трет переносицу. – Не хочу, я поел перед уходом… Дикий глядит на унылую до безобразия рожу Очкарика-Неудачника. Отец небесный, ну какой он несуразный. И чтобы хоть как-нибудь сжалиться над ним, он приводит в действие последний план. – Вообще, есть еще один вариант. Это край. – Какой? – без реакции спрашивает Кенма. – М-м-м, думаю, ты не сможешь потянуть такое, – с незаметной хитринкой в голосе отвечает Дикий. Кенма переводит оживленный взгляд на бриолинщика. – Что не смогу? Опять на свалку сходить? – Я передумал. Не стоило мне заикаться об этом… – он притворно идет на попятную, играясь сигаретой в зубах. – Не томи, говори, что еще за вариант? – Ты не выдержишь. «Господи, да что там такое???» – Ну?! – Кенма уже чувствует, как внутри все вьется от изнеможения узнать правду. – Есть вариант сходить в частный морг. В октябре стремительно упала температура и похолодало. Так что… в жизни Кенмы настало время уродских дождевиков и резиновых сапог. Бабушка Ханна ни с какими уговорами не отпускала на улицу молодого человека, если тот при ней не положил в сумку дождевик. Сегодня Кенма его тоже положил, подальше от греха (и нотаций бабушки), потому что ни в коем случае не мог опоздать на важную встречу. Как назло, сгустились тучи, и понемногу срывался дождь. Он изредка потирал стекла очков от мелких капелек, выжидая пока из дома на крыльцо выйдет Акааши Кейджи. Дом Акааши представлял из себя довольно богатое строение с облупившейся местами темно-зеленой краской, окнами в черных рамах и шпилями на ребристых крышах. Его старина и таинственность бросалась в глаза с первого взгляда, как и проскальзывающий неоготический стиль. Лет ему было, наверное, не меньше, чем его хозяину, а то и больше. Снаружи дом выглядел слегка отталкивающе, всем своим видом показывая, что здесь «отпевают за покой», точнее режут, а затем сжигают. Еще одна особенность, которую запомнил Кенма – это громадная труба, торчащая с задней стороны дома – выход душ, как ему подумалось. Глядя на лужайку подле дома, Кенма всеми силами настраивался на посещение этого места. Газон, к слову, был все еще зеленым и ухоженным, тут же имелся гараж и низенький заборчик насыщенного сливового цвета, совсем не вписывающийся в загадочную атмосферу. Издалека Кенма увидел знакомую ссутуленную фигуру: черная косуха и накинутый на голову капюшон толстовки. Дикий шагнул за забор и подошел к мальчишке. – Ну че, они там шевелятся? – Не знаю, я жду тут уже давно. – Не постучал что ли? Вот же тормоз, – стянув с головы капюшон, Дикий вскочил на крыльцо и нескромно забарабанил по двери. – Я тебя ждал, – промямлил Кенма, чувствуя, что начинает волноваться. – Это твой последний шанс, Очкарик. В небе пророкотал трескучий гром. Некогда мертвый дом ожил: его входная дверь приоткрылась, и из темного проема показалась чья-то макушка. Кенма был на грани, он хотел развернуться и бежать! Фантазия начала играть с ним плохие шутки. Но ничего зловещего. – Салют, – на крыльцо высунулся Бокуто, тараща свои огромные глаза. – Состариться можно, дожидаясь вас. Кенме показалось, как сам он подпрыгнул. – Да, давай, шевелись, – рявкнул Дикий, заталкивая морду Супервосемь обратно в дверной проем. – Ты что толкаешься! – Иди уже. Кенма вошел последним, дверь за ним захлопнулась. – Вы готовы? – спросил Бокуто, окидывая глумливым взглядом Кенму с Куроо. – Я тебя умоляю, – у Куроо автоматически вылезла мина бесстрашия. Но это не значило, что ему было неинтересно. – Вам лучше поторопиться, пока отец не вернулся, – сказал неожиданно нарисовавшийся Кейджи, кивая головой в сторону столовой. – Отличная идея, – выдавил из себя Кенма. Он был бы не против сейчас судорожно подышать в бумажный пакет, как это делают астматики. – Куда идти? – За мной, – тихо сказал староста, словно он регулярно проводил похожего рода экскурсии. – Двигай. Кенма заработал от Дикого беглый подзатыльник и неуклюже поплыл по кафелю, кое-как успевая осмотреться и запомнить внутреннее убранство дома. Оказалось, вполне себе уютно. Синие обои перекликались с нежно-желтыми панельными вставками, эти цвета немного успокаивали глаз. В комнаты проникал тускловатый дождливый свет сквозь голубоватые занавески, отчего складывалось впечатление, будто за окном повалил снег. На стене фаталистично прощелкали часы, но Кенма не разглядел их из-за роста Дикого. Наконец они остановились напротив дубовой двери. «Тут дело одно есть… Понимаешь, один городской новичок хочет посмотреть на трупы. Ну прямо сохнет по ним. Сможешь организовать такое?» Вот как звучала отмазка Бокуто Котаро по словам Дикого. Из Кенмы сделали какого-то новорожденного некрофила, что совсем недавно осознал необычайную тягу к мертвякам, просто потрясающе! Лучше не придумаешь. А так как Кейджи дружит с Супервосемь, а тот, в свою очередь, с Диким, а теперь уже с Кенмой, то оставалось только выждать нужного момента. Например, сегодня. Интересно, староста часто приводил сюда кого-нибудь из класса, только из-за их раздутых аппетитов? – Снимите обувь и куртки, – обратился к ребятам староста. Ребята завозились. – Блин, а… у меня носок дырявый, – еле слышно сообщил Супервосемь Дикому. Тот посмотрел на высунутую ногу из кроссовка и заржал. – У тебя сейчас стопа выпадет из этой дырищи. – Я, пожалуй, сниму носки… Кейджи распахнул дверь и первым начал спускаться по лестнице в мрачную пасть подвала. Кенма последовал за ним. Что-то веселость двух придурков его нисколько не подбадривала. Мало того, что он вот-вот и увидит настоящий труп, так наверняка староста его считает теперь отбитым некрофилом. В Кенму вселился мандраж. – Ты не подумай, – шепотом заговорил он, – я здесь чисто в научных целях. Бокуто просто не так выразился. – Можно поинтересоваться в каких именно? – Пишу индивидуальное задание по биологии, – сморозил первое, что пришло в голову. – Вот как, нам ничего подобного не задают. Интересно учиться в параллельных классах, наверное. Четыре пары ног тарабанили по лестнице. Кенма сглотнул, ему показалось, будто горло сдавил здешний воздух. Он принюхался и обнаружил, как повеяло недобрым холодом и сыростью, а еще каким-то особенным запахом, что был исключительно в больницах. – Как ты здесь живешь? – Кенма решил перевести тему. Староста пожал плечами. – Я не живу в подвальном помещении. – Ха, я понял. Но, разве это не страшно? – Раньше меня пугало это место, когда маленьким был. – А теперь? – Теперь меня больше пугают живые люди. Они спустились. – Как думаешь, каким будет труп? – вдруг принялся рассуждать Супервосемь, – какая-нибудь красотка на алюминиевом столе или обезображенный старик? Это так возбуждает! – Бокуто, заткнись. Труп будет трупом, – ответил раздраженно Дикий. – Мне представляется распухшее синее тело с язвами и личинками. О, Акааши, покойники ведь синеют? Моя бабушка рассказывала мне, как моя прабабушка посинела за два дня, пока ее не… – Сам сейчас увидишь, – перервал того староста. Внизу горел дежурный белый свет. Кейджи прошел мимо лифта, вглубь коридора, стены которого были выложены из оранжевого кирпича. Затем он дернул дверь и запустил остальных. Сердце Кенмы выделывало виражи. Пульс стучал в висках как обнаглевший. Пахло в морге неприятно, иногда запах казался просто отвратительным. Хлорка, смешанная с чем-то задохнувшимся, с органикой, и всюду эта сырость. Морг был маленьким, размером, наверно, с просторную гостиную. Под потолками нависли ослепительные люминесцентные лампы. Вместо стены расположились ящики, как представлял себе Кенма – холодильные камеры, несколько железных каталок, такая же раковина, шкафчики с медикаментами и стол, на котором проводят вскрытие. Безликие часы висели на стене, под ними расположились меловые доски. Здесь все сияло холодным безжизненным светом. – На днях поступило тело бездомного, которого нашли в переулке. Кейджи смахнул вьющуюся прядь с лица и открыл центральный ящик. Глухой звук колесиков по металлу заполнил весь подвал. На полке лежало бездыханное тело, накрытое простыней. – Блин блинский, что-то мне жрать захотелось, – выдал Супервосемь, разглядывая номера на ящиках. – Потерпи немного, – староста не впечатлен. – А-а-а, прекрати, Бокуто. Тебя лучше никуда не звать, – зарычал Дикий. Кенму не тошнило, ведь он пошел на голодный желудок, а в такой атмосфере аппетит вряд ли появится. Он стоически смотрел на гору, накрытую белой тряпкой. – Руками не трогать, не плевать, фото и видеосъемка запрещена, – сказал Кейджи, а потом его руки нависли над телом и он приспустил простыню. В этот момент все замерло. – Етить-колотить… Пацаны заохали. Глаза Кенмы широко распахнулись. Перед ним лежал покойник, позеленевший, посеревший и безмятежный, будто он спал, но не совсем. Будто прикрыл глаза, как в коме, но все равно как-то иначе… Он как будто неестественно притворялся спящим. Грубая полоса с черно-бордовыми подтеками рассекала грудину – шов казался неаккуратным, словно его торопились зашить. Безжизненное тело мужчины вызвало у Кенмы ураган эмоций – от самых повседневных, до противоестественных, от которых хотелось избавиться. Ладони моментально вспотели, нет, его всего нещадно бросило в жар, а губы пересохли. Спустя мгновения страх по волшебству исчез, ничего не осталось, кроме интуитивной любознательности и зачарованного, бесконечного чувства одиночества…