other sunset – rain
Я начинаю бояться своих фантазий. Тех, о которых пишу или рассказываю вам. Сегодня – это сырой и дурно пахнущий темный подвал, куда не проникает дневной свет, завтра – двойник Джона Гейси, живущий на соседней улице. На следующей неделе – это человек в лохмотьях из леса. Кто потом? Ксеноморф из «Чужого» или «Нечто»? А еще, Фредди Крюгер, Майкл Майерс и Джейсон Вурхиз. Сегодня мне приснился сон, в котором вместо человека со смазанным лицом была Лили. Одежда на ней была грязной, волосы в листве и почве, на теле синяки. Она показывала мне в сторону леса, что рос на холме за мостом. Во сне я услышал гудок поезда. Когда она приблизилась ко мне – я проснулся. Подпрыгнул весь в холодном поту и с одышкой. Мерзкий сон, подумал я. Может, она злится, что все ее забыли и переключились на Мичимию и ее парня. Полиция не дает комментариев, говорит, что работает над этим делом. Но дети все так же пропадают в округе штата. И, господи, если бы я только знал, что меня ждет в самом конце, то ни за что не ввязался бы в эту историю.***
– Откройте учебник на сто сороковой странице, – попросила миссис Даклин. За зиму ее голос стал гнусавей. Кенма всякий раз задерживал дыхание, когда она проходила мимо его парты. От женщины тянулся шлейф духов и кошачьей мочи, и почему никто не замечал этого в учительской? – Зачитайте абзац, где пишется о правах человека в наше время. Ученики, как один, зашелестели страницами. Кто-то на задних партах перешептывался о новой школьной газете, которую выпускал Акинори Коноха (как потом выяснил Кенма). Ее заголовок был ярко-пурпурным и гласил так: «Остановите детское насилие! Начните с себя!». О да, это как раз про «Мидллбери». Дети как чистили рожи друг другу, так и чистят. Как унижали, так и унижают. Недавно произошел скандал, когда ученицу из восьмого класса заставили раздеться в школьном туалете перед старшеклассниками. Однако дело быстро замяли, чтобы еще больше не подрывать престиж школы (хотя, куда хуже). Кажется, директору и всем, кто здесь работал, пора было уходить на покой. Взрослые не справлялись со своими обязанностями. И никто не хотел брать на себя ответственность – ни те уроды, что заставили раздеться школьницу, ни подруги этой девочки, с удовольствием подпевающие общему строю и иерархии. Кенме было тошно. Случись что, а он, к слову, не умел постоять за себя. Сам в этом убедился, когда был в контрах с бандой Дикого. Но почему-то сейчас он подумал о Куроо, как о совершенно ином, не знакомом ему, человеке. Особенно после ночевки у Бокуто. Кенма читал предложение за предложением и слова вылетали у него из затылка, точно бумажки из-под вентилятора. Он вспоминал, как утром они все завтракали на маленькой светлой кухне, как мама Котаро шутила и звонко смеялась, точно дергали колокольчик на ветру. Как она обнимала Куроо Тетсуро, когда уходила на работу, словно это был ее второй сын. Кенма уже видел таких матерей в фильмах или вычитывал о них в книгах, ошибочно надеясь, что однажды его семья изменится. Тем утром они поиграли в приставку, убрали весь мусор, оставленный после себя, и к обеду разошлись кто куда. Ночевка была кайфовой. После нее Шоё каждый день вспоминал историю про Марка. – Козуме Кенма, приведите нам пример из жизни, основываясь на прочитанных правилах, – оглушила его мысли миссис Даклин. Кенма ретировался из воспоминаний и понял, что ничего не прочитал. Он понятия не имел, о чем сказать. Рядом никого – кто бы мог подсказать. Когда тишина стала непочтительной он тренькнул, что попалось первым на ум: – Никто не имеет право отбирать у человека его собственную жизнь. Лев, сидящий через ряд, аж выпал через одноклассников, чтобы взглянуть на друга. Кенма это заметил. А потом почувствовал, как щеки начали гореть от стыда. В учебнике были прописаны совсем иные примеры. – Юноша, у вас на носу экзамены и проверочные работы. А также профилирующие тесты. Днями ворон считаете. Вы о чем-нибудь задумываетесь? – Нет, миссис Даклин, – честно ответил Кенма, поражаясь своей смелости. – Почему, позвольте спросить? – Позволяю. Я не знаю. – Простите? – Я не знаю, миссис Даклин. Судя по выражению лица учителя, Кенма совершил непростительную грубость в ее адрес. Позади него хихикали. Но то ли над его глупостью, то ли над реакцией Даклин. Прозвенел звонок – коридоры школы наполнились привычным гулом. – Чувак, что это было? – налетел Лев, закидывая за спину ранец. – Сам не понял. – Муху с утра проглотил? – Мне не нравится то, как все себя ведут. – Но разве это повод конфликтовать с учителями? – Лев, слушай, я знаю, что тебя напрягает общение с нами, ведь из-за нашей игры ты влип в историю с телом Роквуд, – огрызнулся Кенма, что было ему не свойственно. – Можешь делать вид, что мы больше не знакомы. Я пойму. Глаза Льва округлились, он неосторожно врезался плечом в мимо проходившего школяра. – Остынь, я только хотел поговорить. Ты сам не свой после леса. – Вот представь себе. Тебе снилась мертвая девчонка? Мне – да. И если учитывать газеты и местные новости, то можно провалиться в общее безумие. Ведь все знают кто ее нашел, не так ли? – Кенма завернул за угол, к фонтанчику, чтобы промочить горло. – Может, тогда не стоило привлекать к себе излишнего внимания? – А то что, сделают и из меня подозреваемого? Одного Куроо Тетсуро не достаточно? – Кенма не заметил, как назвал грязера по имени. Лев остановился около фонтанчика, наблюдая за тем, как пьет Кенма. – Ты не в духе, я понял. Но знаешь, не только тебе трудно. Просто, все по-своему справляются с неприятностями, – и ушел, явно задетый разговором. Кенма напился теплой воды. Привкус во рту отвратный, точно он глотнул какого-то лекарства. «Ну и пускай себе обижается» – хмыкнул себе под нос Кенма. Разве он не имеет право на скверное настроение? На последнем уроке его из толпы выцепил Яку Мориске и послал на трибуны стадиона. И без этих дурацких напоминаний Кенма не забывал о существовании Дикого. На улице, в конце концов, оттаяла вся грязная каша. Солнце постепенно разогревало воздух и землю. Серые лужайки, деревья и дороги нагоняли на него тоску, хлеще чем осенью, особенно грязный лед, что лежал в местах, куда не проникало достаточно солнца. Вот так и настраивай себя на безоблачное расположение духа, а потом загоняйся по всякой ерунде. Пока Кенма шел до стадиона, то несколько раз подряд разозлился на себя. «Зачем я вообще парюсь? Разве моя смерть не давала бы кому-нибудь покоя? Всем так же было по барабану! Почему я должен переживать за этих детей. Бабушке абсолютно плевать на них, хах, даже на собственного внука! Живи, как самый простой школьник, и не лезь куда попало. Ведешь себя, как законченный кретин, пытаясь кому-то что-то доказать. Посмотри, до чего ты докатился. Смелым стал? Да ты трус последний, раз не можешь принять ситуацию.» Кенма поднял глаза. На трибунах гоготали бриолинщики в черных мундирах-косухах, еще несколько школяров из классов помладше и девчонки с большими начесами. Подойдя ближе, Кенма наконец разглядел знакомые и не очень лица. Возле Дикого вертелась одна из девушек, в джинсовой жилетке, с белесыми прядями волос. Ее алая губная помада блестела под ярким солнцем, ослепляя своей броскостью. – Тащи сюда свою тощую задницу, – зарычал Дикий, завидя Очкарика. – Ты не особо приветлив, – ответил без особой радости Кенма. Дикий вскинул бровь, переспрашивая у Сугуру о каком-то деле. Блондинка с выжженными прядями обнимала за плечо Дикого, но он ее будто не замечал. Кенма приблизился к трибунам, взошел по ступеням, но присаживаться рядом не стал. Остался стоять на ряд ниже от бриолинщиков. – Отдам завтра, как договаривались. – Нужно сегодня, так что иди куда-нибудь и делай. – У меня своей домашки по горло, имей совесть, – Кенма ненароком вспомнил вечер прошлогодней давности, когда накинулся на него с огнем в глазах, крича о ненависти и о том, какой он наглый придурок. Дикого не устраивал ответ. Он дернул головой и плечом, когда ногти блондинки прошлись по его открытой шее. – Отвали, не до тебя сейчас. – Передай Яку, что мы уходим в трейлер, – обратился Сугуру к Кенме, лопая большой пузырь из жвачки. «Я вам что, гонец?» – У меня сегодня нет времени, – вновь подал голос Кенма, ощущая, как в нем завибрировало раздражение. – Да хватит меня трогать! – вздыбился Дикий, накричав на блондинку. – Придурок, – воскликнула девушка, соскакивая с трибун и обиженно уходя прочь с подругой. – Блять. Как меня всё бесит, – подорвался с места Дикий. – Черт с тобой, Очкарик, пошли. Сугуру в непонятках поглядел на главаря банды: – Ты уходишь с ним? – Мне позарез нужно сдать проверочную по литре, – махнул на него Дикий, сходя по ступеням. – С каких пор ты стал трястись за отметки? – Заткнись, Дайшо. Я приду на пару часов позже, подохнуть без меня не успеете. Кенма с каким-то чувством правоты глянул на Сугуру, у которого зарделись уши от недовольства. Затем, перекинул почтальонку и пошел следом за Диким, от него тянулся приторно-сладкий шлейф девичьих духов.other sunset – cursed
Мальчишки шли в молчании по дороге из школы. Мимо проехал школьный рыжий автобус, тихонько подавая гудок. Дикий пнул возникшую под ногами пластиковую бутылку, та отлетела с визгом в сторону. Кенме еще не доводилось видеть Дикого, вымещавшего на всех подряд свое бешенство. Девушка же ни в чем не виновата. «Так вот что имел в виду Лев» – скользнуло у него в голове. – Куда мы идем? – спросил Кенма, когда они пересекли мост. – Ко мне домой. «К ТЕБЕ ДОМОЙ?» – Эм, а как же нейтральная территория? – Сад заняли выпускники, – нехотя ответил Дикий. – Трахаются небось там, или еще что. – Ладно. А родители не против? Грязер немного помолчал. Оскалил зубы: – Что-то напоминает, да? – и рукой сгреб в охапку Кенму, нагибая его к своей груди, – Ты поможешь мне с тестом и быстренько свалишь домой, пока никто из них не вернулся. Кенма ощутил запах табака и лосьона после бритья. От волос несло бриолином. Это почему-то смутило его, ведь хватка становилась крепче и Кенма не понимал, шутил Дикий или хотел ему вкатить за болтовню, а может, задушить локтевым сгибом. – Н-но тест большой, – пробормотал Кенма. Дикий напер на него сильнее, они шли как два пьяных школяра, шатаясь по улице из стороны в сторону. Не хватало только громких песен. – Ты будешь стараться изо всех сил. – Мне тяжело дышать, пусти. – Хиляк. – Правда. Пусти. – Ты что, сдачи дать мне не можешь? – прохрипел Дикий, стискивая лицо Очкарика, которое утонуло в складках косухи. – Да прекрати! – Кенма ударил грязера в бок, но тому стало едва задорнее. – Ты меня щекочешь? – Хватит! – Кенма как сумасшедший глотал воздух и мутузил свободной рукой покуда доставал, да вот только результатов это не приносило. Дикий его отпускает, смотрит как тот покачивается и лицо у него все красное. Ему забавно. – Даже бить нормально не умеешь. – Я чуть не задохнулся! – возмущению нет предела. – Убийца обычно не дает шанса. – Причем тут убийца? – Кенма заправляет за ухо волосы, его смешные брови лезут на лоб. Он осматривается по сторонам, замечая обедневший спальный район – территория несостоятельных. Территория грязеров. – Что будешь делать, если тебя похитят? Сможешь дать сдачи? – с вызовом прицыкивает Дикий, ступая по высохшему асфальту. – А… – Так и знал. – Я не умею драться, – констатирует факт Кенма. Мимо тянутся столбы, старенькие дома и лужайки. Голые деревья, на которых стайками сидят птицы. Почтальон, крутящий педали, дергает звоночек, объезжая школьников. Из потрескавшегося асфальта прорастает первая зеленая трава, местами валяется бытовой мусор, бычки, какие-то этикетки. Будто до этого района не доезжают уборщики, чтобы раз в неделю вычистить улицы. После долгой паузы, Дикий поворачивается к Очкарику и останавливает его вблизи почтового кривого ящика и таблички: «продается»: – Ну давай, ударь меня, – и тычет себе пальцем в острую скулу, – сможешь? Кенма бездействует, смотрит на подогретого весельем бриолинщика. – Неудачник. – Отстань. – Давай. Я научу тебя, как надо бить настоящему парню. – Может не надо? – Кенма думает, что это плохая идея. – Да говорю же, бей! – Ну… – Мамкин сосунок! Кенма без предупреждения замахивается, как привык видеть в кино, и со всей дури мажет кулаком по лицу Куроо. Хрясть! Тот ловит тупой удар, явно не ожидая реакции. А Кенма загибается от боли в руке и воет, чуть ли не на всю улицу, закусывая губы. – Очкарик, ты совсем охренел так бить?! – следом надрывно выкрикивает Дикий. – Сам сказал мне ударить! – трясет рукой Кенма. – Дьявол… это больно. – Кажется, я сломал ее! – Да не сломал ты себе ничего. У меня не чугунное лицо, между прочим. В руке все пульсирует, Кенма боится согнуть пальцы и с трепетом смотрит, как бледная кожа сначала алеет, а вслед за тем постепенно синеет. Чувство такое, что косточки с места съехали. Гребанный Куроо Тетсуро. – Доволен? – стонет как раненый солдат Кенма и опирается на почтовый ящик, у него ноги подкашиваются, а из глаз сыплются звезды. Где-то во дворах лают собаки. – Бьешь ты неплохо, – потирает скулу Дикий, место удара горит и зудит. Если бы Очкарик предупредил, что бьет или хотя бы собирается, то он успел бы увернуться. Но Кенма оказался непредсказуемым. Куроо тешит его скулеж. Какого хрена мелкий такой честный? – Спасибо и на этом. – Если у меня завтра будет синяк на лице, я тебя зарою за старым крылом школы. – А то, что у меня рука уже синяя, это ничего, да? – Заткнись и пошли. Драки явно не для Кенмы. К обеду они доплелись до улицы, где проживал Дикий. Дом располагался поодаль от дороги и тротуара, под большим и старым вязом, голые ветви которого, точно шипы, оберегали крышу и часть дома. Белая краска на боковинах давно выцвела, почти посерела и потрескалась. Крыльцо шаталось, как и первая входная дверь с прозрачными вставками. Она буквально молила о том, чтобы ее починили. Москитная сетка, дырявая и порезанная, доживала свое. Кенма поднялся по скрипучим деревянным ступеням, затем за ним закрылись обе двери. – Вякнешь что-нибудь про бардак и вылетишь отсюда как с рогатки, – объявил ему Дикий, снимая обувь и косуху в прихожей. От прихожей одно название – она была настолько маленькой, что здесь нельзя было разойтись и двоим. Поэтому Кенма выждал, пока место перед ним освободится, и он сможет снять кроссовки. Разувшись, Кенма пригляделся. Внутри жилплощадь казалась еще меньше, чем снаружи. После коридорчика сразу кухня, затем гостиная и дверь на задний двор. Справа дверь в подвал, кладовая и, по всей видимости, комната Дикого, выкрашенная в темно-серый цвет. Собравшись с духом, Кенма вошел. Он чуял, как ему сама комната давала понять – он на чужой территории и ему нужно быть осторожнее. – Давай, расчехляй сумку, – завалился на кровать Дикий и широко зевнул. – Сразу приступим к тесту, или повторим материал? – К тесту. Глаза Кенмы так и бегали. Яркие, увешанные плакатами стены, нагромождение полок и коробок, стопки книг, давно покрывшиеся пылью. С большого плаката на них смотрел какой-то певец, Кенма видел его впервые, поверх него дополнительно были наклеены какие-то стикеры, бумажки, значки с говорящими надписями: «Проваливай», «Мои правила тебя не касаются», и тому подобное. Комнату давно не проветривали, пахло тут чисто мальчишечьим амбре. И ни одной герани. Лишь одинокий кактус на узком подоконнике, который был завален тетрадями, кассетами, пустыми блистерами от таблеток и пачками от сигарет. Кенма перевел дыхание, присел на стул, завешанный одеждой. Сразу было понятно, Дикий витал в каких-то облаках, или где-то там. Он был не с ним. Окей, его проблемы. Дело Кенмы – посидеть с этим горем точно нянька, а потом пойти домой. Когда Дикий включил музыку на хрипящем бумбоксе, Кенма поморщился. – Ты что, шутишь??? – Читай задания, – приготовился писать Дикий, сидя на кровати. – Но я не могу заниматься в такой обстановке. Это сбивает с толку. – Да что ты разнылся? Привыкай. Думаешь, в общаге будет легко? – нахмурил темные брови Дикий, приставляя ручку к подбородку. – Там все сумасшедшие, поверь. – Ты знаешь, каково в общаге? – Ага. Кто-то мне рассказывал. – А это правда, что девушки и парни живут в отдельных корпусах? – Смотря какое заведение. Есть совсем бедные, так что в них студентов тасуют как скот. Кенма был ужасно растерян, еще и рука горела. Он потупил взгляд в тетрадь и приступил зачитывать задания. Ситуация – нелепейшая. Ощущения – страннейшие. Но да, комната Дикого будет покруче его комнаты. Это не обсуждается. А еще комнаты Бокуто и Шоё… Кенме подумалось, что он тоже хочет что-то приклеить на внутреннюю дверцу шкафа, чтобы бабушка не видела. – Здесь ошибка, вот, смотри. Прозаик писал в другом жанре, все его произведения содержали скрытый смысл, и обязательно присутствовал герой, страдающий от одиночества, – Кенма перечеркнул ответ. – Откуда ты все это знаешь... – закатил глаза Дикий. – И нескучно же тебе заниматься этой херней. – Это не херня. – Херня в чистом виде. Когда кассета закончилась, Дикий выключил бумбокс. – Ты когда-нибудь стрелял из оружия? – внезапно спросил он. – Из настоящего? – Да. – Ни разу. – Гм, – замолкнул на минуту Дикий, будто о чем-то рассуждал. «И к чему спросил?» – Только не говори мне, что пока мы занимались литературой, ты думал именно об этом. – Клянусь, нет. Кенма сощурился. Он ему не верил. – Поверить не могу, на что я трачу свое время. – На что? – Начни уже сам сдавать эти чертовы тесты. – Ну-ну, полегче. Кенма стал укладывать обратно в почтальонку тетради. – Мы уже закончили? – Да. Сдашь как-нибудь. – А я вот вижу еще одиннадцать вопросов, – вальяжно произнес Дикий. – Очкарик, ты забываешь наш уговор. В Кенме вспыхивает негодование. Он считает про себя до пяти, затем смотрит на Дикого и не верит в его фарс. – Пиши на них ответы. – Продиктуй мне их. Они безгласно смотрят друг на друга. Кенма с досадой выдергивает из его рук листок с вопросами и начинает читать. А грязер пишет. И так они сидят еще минут сорок, если не больше. – Как, кстати, дела у Бокуто? Вы тогда собрались, чтобы обсудить найденные тела? – начинает говорить Дикий. – По-моему, ты бесишься, стоит нам заговорить о Лили или Мичимии. – Ну, в каком-то смысле так оно и есть. Но я же обещал помочь. И это слово врезается в Кенму. И еще неосторожная улыбка грязера. Да что он такое? Кенме захотелось сейчас на него заорать. У того было семь пятниц на неделе. – Спросишь у Бокуто, он расскажет, – Кенма замечает: ответ нисколечко не удовлетворяет Дикого. Поделом ему. Когда на часах пять вечера, Дикий вполне по-человечески намекает Кенме, что ему пора. А Кенма и рад. Вообще, он тут и вправду засиделся, но так и не понял, понравилось ему здесь или нет. Когда он собрался надевать куртку, Дикий его остановил. – Попробуешь ударить напоследок? – Чего??? – Хочу, чтобы ты тоже усвоил урок, – в открытую надсмехается грязер. – Отлично. Вообще, ты мог мне лед предложить, когда мы пришли, – с упреком выговаривает Кенма. – Смотри. Дикий подхватывает левую руку Кенмы, отчего тот весь замирает на месте: – Чтобы не так болело надо бить вот этой частью, – показывает ему, сжимая кулак Кенмы так, что крупные костяшки белеют. – Ударишь согнутыми пальцами – будет неприятно, а то и вовсе повредишь. Так что бей только кулаком. Кенма не успевает уследить за каждой мелочью. За взглядом, за движением руки и пальцев, за выражением лица. Дикий как сама посредственность. Вот он злится на весь окружающий мир, а теперь играючи и с каким-то дружелюбием раздает советы. Погодите. Это как??? Кенма выдергивает обратно руку, пялясь оторопело через стекла очков, надеясь, что Дикий не рассмотрит его за ними. – Знаешь ли, мне тоже было больно, – вновь трет скулу грязер, и как ни в чем не бывало пропускает Кенму к вешалке. – Я понял. Спасибо. Еле выдавливает из себя Кенма. А когда одевается – уходит, оставляя напоследок негромкое «пока». – Адье, Очкарик. Можешь поссать на рану, быстрее заживет. «Господи, да замолкни ты уже»***
Дождь залил Олдхиллз, грязь хлынула на тротуары, размывая их к чертям. На перемене Кенма с кислой миной смотрел в широкое окно. Было такое странное чувство в груди: ничего плохого не происходило последнее время, а все равно было как-то уныло. И Кенма не понимал, то ли это весна так на него влияет, (вот тебе на, он же не старик, боже мой), то ли недавний разговор с отцом вызвал у него не самые приятные эмоции. Желание, которое жгло его изнутри первые полгода с момента переезда к Ханне – поубавилось. Уже не так сильно хотелось возвращаться. Наоборот, Кенме хотелось задержаться здесь. Да и какая разница? Бабушке все равно на него, а он передумал вынуждать себя любить ее, как бы тяжело ни было. Окна школьного коридора на втором этаже выходили на поле. Там, на трибунах сидела знакомая фигура – Кенма уверен, это Куроо Тетсуро. Он смотрел, как бейсболисты тренируют удары. Потом к нему подходит один из них, скорее всего капитан команды Даичи Савамура или «как-там-его», они с ним о чем-то говорят. Кенме хотелось так же – без стеснения разговаривать с людьми о чем-то незначительном. Ему немного было завидно, поскольку Дикий позволил ему быть рядом с ним, в его компании. Если бы не тот весенний день, когда он потерял сапог – ничего бы и не было. Кенма убежден в этом. Не завидь он стервятников у бензоколонки, так бы и остался бледным пятном на фоне школы. Ха-ха, а теперь давайте вспомним, что весь Олдхиллз знает, кто нашел труп Лили Роквуд. Можно аплодировать бледному пятну. Раздался звонок. Кенма с неохотой пошел на уроки. Время неумолимо шло, а в уме не укладывалось – как он напишет главу рукописи, где персонажи в весьма интимной обстановке взаимодействуют друг с другом. Чтение бульварных романов не возымело успеха, написанное там не дало волшебный пендель, какого он ждал. Кенма разочаровался не то чтобы в таких писателях, а в первую очередь в себе, потому что его могла ждать та же участь, что и ноунеймов, чьи инициалы были напечатаны на книженциях. Посиживать на съемной квартирке с зелеными обоями вблизи Флориды и написывать дешевое чтиво на один день, периодически созваниваясь со своим редактором, который исправно уходит в запой каждые полмесяца. Иногда получать дохлую прибыль и не иметь ни единого адекватного фаната…Нос не растет, а стыд – да
Bob Marley - Don't Rock My Boat
Из гаража семейства Бокуто играла регги. Кенма на подходе услышал знакомый мотив. По дороге сюда он пару тройку раз поскользнулся на грязи и едва не сел в лужу. Терпеть не мог эти чертовы тротуары. Зимой хрен пройдешь, а весной и подавно. Он не рассчитывал, что так быстро прочтет комиксы, которые ему одолжил Супервосемь после ночевки. Кенма погрузился в истории с головой, даже позабыл про реальный мир на какие-то мгновения. И уже настроился попросить новую порцию чего-нибудь интересного. А у Бокуто были целые коробки. Он, конечно, и у Дикого видел стопки комиксов и журналов, но как-то не осмелился заговорить об этом. Постеснялся. – Привет, – глянув в зев гаража, поздоровался Кенма, – кто-нибудь есть? В гараже стояла раскрытая настежь машина. Воздух был загазованным и мутным. Из-за раскрытой дверки выглянуло лицо Бокуто. Складки на лбу разгладились, когда он заметил друга. – Эхэ-хэ, какими судьбами? – Да вот… хотел занести книжки, – оговорился, – комиксы. – Прочел? – Угу. А ты сильно занят? – Не особо. Шевелю потихоньку эту крошку, – похлопал он по дверце автомобиля. – Твоя? – Еще нет. Отец вручит на совершеннолетие. – М-м-м, здорово, наверное, – ответил Кенма, хотя откуда ему знать о таких подарках? Он все время ездил на метро и автобусе. И изредка – с матерью на ее минивэне. – Что тебе понравилось? – Бокуто заиграл бровями. – Все. Каждая история удивительна. Но самая противная про серую дрянь. – Я и забыл, что там были хорроры, – замешкался тот. – Кстати, оставайся, если хочешь, скоро придет Акааши. Будет учить играть меня в «Клуэдо». У Кенмы сбой в системе. Они уже так быстро подружились? Но… разве староста Кейджи не в их «банде»? В банде неудачников. – В «Клуэдо»? – Настольная игра, – взял тряпку Бокуто, чтобы вытереть руки. – Говорят, ребята на летних танцах будут собираться и играть в разные настолки, а я умею играть только в твистер и монополию. «Твистер? Летние танцы?» – Кенма запутался. Он словно впервые попал в Олдхиллз и теперь его активно посвящали в городские дела. А потом докатило – в прошлом году он общался лишь с Хинатой Шоё, оттого ничего подобного не слышал. Но это странно, ведь Шоё всегда в курсе всех событий. Или… это все-таки Бокуто Котаро такой? – Не слышал. У вас и танцы бывают? – Школьные дискотеки и гулянки в центре, – Бокуто взлохматил волосы, убирая их назад и открывая свое подзагоревшее лицо. К нему загар цеплялся так же быстро, как и к Дикому. – У нас даже парочка баров есть, правда туда не пустят, если твои большие бро или сис тебя с собой не протащат. – Оу… – Приходи. Там будут классные чуваки. Бокуто был добродушным и простым. Вот посмотришь на него и сразу хочется верить в его искренность. Кенма отвертелся от всяких мыслей. Как давно он анализирует тех, с кем общается? Ну, так-то давно… – Мне нужен совет, – Кенма топчет серую грязь ботинком. – На тему? – Бокуто убавляет музыку в машине, хлопает дверкой и выпрямляется, глядя на растерянного парнишку. – Дай угадаю! – Нет-нет. Не надо пытаться. – Итак? Кенма ноздрями втягивает воздух. Ему что-то жарковато, хотя на улице прохладно и моросит дождик. Он поправляет отвратительный зеленый дождевик, который зарекался отныне не носить. Но Ханна… – В общем, я тут прочитал кучу бабушкиных бульварных романов… и, – он видит, как Бокуто хочет начать его допрашивать с пристрастием, но не позволяет, – я и правда хочу выколоть себе глаза! Развидеть! Но, я так и не понял одного. Почему в них так ужасно описываются взаимодействия героев? – Кенма переводит дух. – Ты когда-нибудь целовался? Бокуто задумывается. Ему становится смешно. – Зачем ты вообще читал эти бульварные романы? Кенма деликатно покашливает: – А зачем парни покупают журналы с голыми женщинами? – Резонно. – В книжках все картонное. У меня наступает какой-то кризис юного возраста. Неужели мои отношения будут такими же? – впадает в панику Кенма. Бокуто по-братски смеется, совершенно не понимая, с чего Кенма взял эти мысли: – Почему бы тебе не спросить у старосты Кейджи или Куроо? Кенма мотает головой. – Не-не-не, отклонено. Я ни за что не стану спрашивать этого у Куроо Тетсуро. Он меня и так ненавидит, – сильнее вдавливает в грязь ногой Кенма, – и тем более, я пришел к тебе, прояви уважение. – Ненавидит? С чего ты взял? – Поверь мне, ха. – Он мой друг, и я знаю, каких людей он ненавидит. Кенма сжимает в руках почтальонку. Почему они говорят о Куроо Тетсуро??? – Так ты целовался? – Тебе кто-то признался? – Ответь на вопрос, бога ради. – Хм… это был начальный класс… дочка школьной поварихи. Безразмерная девчонка увидала такого же безразмерного мальчишку. Но меня спасло правило Иисуса: подставь сначала одну щеку, потом вторую. На большее ее не хватило, но оно и к лучшему. Кенма обречено смотрит на Бокуто. Это провал. – Так что? – Вот уж насмешил. Дело в том, что я… проспорил, – Кенма ненароком трогает свой нос. Не растет, к счастью, но все равно проверяет. – Я проспорил Дикому, – обреченно выдыхает он. Бокуто пожимает плечами и сочувствующе кивает головой. – Забыл сказать тебе, чтобы ты никогда не спорил с ним. Он будет рвать на жопе волосы, но выиграет пари. Таков Куроо. – О… чудесно… Кенма чувствует, будто исчезает словно призрак посреди белого дня. Отличное предупреждение, Бокуто. – А в чем соль спора? Кенма чувствует тошноту от волнения: – Чисто литературный интерес. Бокуто вздергивает бровь. – Я должен поцеловать девчонку из школы. Но я даже не представляю себе этого. Какой-то бред! Бокуто закатывается в истерике. – Прекрати насмешничать!Исусьи правила
Слова Супервосемь о правилах Иисуса влепились в башку Кенмы. Он не сдавался. Следующим днем пошел в гости к Шоё. Но и это хитрожопое создание, которое смеялось звонче любого чирикающего воробья, посоветовало Кенме взять ситуацию в свои руки. «Это нормально, когда парни спорят о таких вещах» – сказал Хината, пока они дули молочные коктейли, которые приготовила им старшая сестра. – «Попробуй подкатить к кому-нибудь на перемене» Кенма лежал вечерами и усердно думал о рукописи. А так ли сильно ему хотелось прочувствовать все это на себе? «Что? Ты серьезно? Так нельзя. Иначе читатель потеряет всякий интерес. А что если твою книгу будут читать те, кто никогда ранее не целовался? Они ведь даже ничего не прочувствуют» Безусловно, слова Куроо его всегда бесили. Особенно незыблемая правота грязера. Они продолжили писать с ним рукопись, стоило Кенме купить новую ленту для печатной машинки и перестать чувствовать вину за найденное тело Лили. Дикий соизволил даже сходить с ним в центр города, в канцелярско-технический магазин. По дороге домой они зашли в букинистическую лавку. Это был последний островок надежды. Кенма хотел найти ту книгу, в которой будет уже все написано. Как же нелепо! Он пишет историю о конце света и мертвецах, а тут внезапно, как снег на голову, сваливается близость персонажей. И по чьей вине? Дикого. Но тот наотрез отказался писать часть Кенмы, ссылаясь на «мастерство» Очкарика, в рот ему ноги. А там гляди, похвалит. Кенма вновь запаниковал. Он что, хочет, чтобы Дикий Тетсуро его похвалил за написанную работу? В ребрах зашумело сердце. Кенма перевернулся на другой бок и представил, как Дикий слушает его и не перебивает, а в конце главы довольно улыбается, не предъявляя ни единой претензии к тексту. Гордость Кенмы вопила от несправедливости. Дикому снова и снова хотелось утирать нос. «Чем я хуже его в писательстве?» – спрашивал себя Кенма перед тем как уснуть каждую ночь. И был прав. Ничем не хуже. Просто не столь опытен в некоторых вещах, например, в драках. А как завещал его выдуманный маленький Говард: «Та книга хороша, которая написана от чистого сердца». Да, Говард, всё так. Кенма не чувствовал «искренности» в бульварных романах, в них была одна лишь пошлая слащавость. Потому и хотелось написать сразу чертов шедевр. Вот он, юношеский максимализм. Последней каплей для Кенмы стала спесивая морда Дикого, когда тот прочитывал в десятый раз набросок. И высмеивал все, что в нем было сочинено. – Это что, слово: мокрый? – обхохатывался грязер, – а это еще что за «дрожащее лоно?» И Кенме было стыдно. Так стыдно, что он раскопал в своей голове годичной давности мысли разбомбить машинку на заднем дворе. – Господи, Очкарик, поцелуйся уже с кем-нибудь, – кривлялся Дикий всякий раз, когда Кенма приносил ему наброски. – Вся рукопись будет испорчена вот этой сценой. – Значит, ее надо убрать, – злился Кенма. – Ни в коем случае! Возьми свои яйца в кулак, брось себе вызов в конце концов. Дикий был невыносимым. Невыносим до самого лета. Кенма по идее маленького Говарда Лавкрафта составил маленький опрос и применил его через связи Акааши: познакомился с Акинори, что вел школьную газету на пару с мальчиком по имени Сугавара Коуши. Он ходил под прикрытием с мальчишками и опрашивал половину старшеклассников об их первом поцелуе. – Каким был ваш первый поцелуй? Опишите? И чего он только не наслушался. Как в каком-то глупом фильме, где, вы можете себе представить, кадры сменялись под забавную музыку. – От него воняло потом, я едва это вынесла. – Мокрый какой-то. Слюнявый. – Я ничего не почувствовал. – Мне было странно. – Я очень сильно ударился зубами… а затем нас застали ее предки. – До свадьбы я не целуюсь. Вообще ничего не делаю. – Представляю себе, как это случится на Эйфелевой башне… – Мой парень был старше меня на несколько лет, так что это было восхитительно. Всем оставалось лишь завидовать мне. – Когда Бети зажала меня у стены, я думал, что откину коньки. И сбежал. – Да просто все было. Ну пососались, потом она порвала со мной.Dean Lewis – Waves
Кенма превратился в чертового аналитика. Кипы бумаг с какими только хочешь ответами заполоняли его стол с каждым днем все больше и больше. А истинного для него ответа так и не находилось. Основываясь на фактах, Кенма, точно мистер Кларк, поправил очки, и приступил писать набросок. Он дал себе слово – этот будет последним. По итогу, когда он попробовал «подкатить, взяв в руки яйца» по совету Дикого к девушке, то получил смачную пощечину на виду у других парней из спортивной команды. Это было так же внезапно, как он ударил Дикого. За окном щебетали птицы, регбисты гоняли мяч по полю в последние учебные дни, а в голове звенел шлепок, лязг браслетов модницы и поднебесный гогот спортсменов. По наивности, Кенма думал, что прокатит. Но это была не единственная пощечина. «Извращенец!» – визжали девчонки и с гордо поднятой головой уходили прочь. Да уж, они правы. Кенма не считал себя молоденьким Джонни Деппом. Из четырех попыток – ни одна не удалась. Ладно, переживем, думал Кенма. А в груди все завертывалось от какой-то жалости к себе. Кто он такой, чтобы нравиться девушкам. Дикий над ним, наверное, все это время прикалывался. Такое просто невозможно. На всех порах он помчался к нему. С клокочущим негодованием постучал в дверь и буквально вломился, стоило грязеру показаться за москитной сеткой. – Я бросаю возиться с этой херней! – восклицает Кенма, размахивая перед лицом Дикого перемятыми бумажками. – О, ты всегда так говоришь, – Дикий пропускает Кенму в дом и разглядывает с неприкрытой занятностью. – Раз тебе так надо – ты и пиши! Я пас, к дьяволу все это, – топчется в прихожей Кенма и в один раз снимает кеды. В доме Дикого душно, еще жарче чем на улице. Да ему так плохо не было даже на итоговых экзаменах! Как же ему все надоело. – Тише. Не ори, ты не у себя дома, – говорит Дикий. – Ты что, меня не слышишь? – Слышу. – Пиши сам. Можешь меня хоть говном с головы до ног полить, я больше не берусь за эту часть, – Кенма наворачивает круги по комнате Куроо. – Ты должен сдержать слово. – Пошел ты! – вырывается у Кенмы. – Это ты сейчас мне? – Не стану я писать. Все, никаких поцелуев. Лицо у Кенмы пунцовое от пощечин. Дикий это замечает и по-ребячески злорадствует. – Не зря ты Неудачник. – Оставляем, как есть. – Бред про слюни? – Нет, я напишу, что они поцеловались и точка. – И никакой романтики? – НА КОГО Я ПОХОЖ? Дикий без промедления фыркает: – На истеричку. И Кенма не сдерживается. Он бьет его кулаком, в точности как тот учил его. Но кулак летит в грудь, и Дикий шатается, охреневая от происходящего. – Ты офигел?! – Замолкни! Я устал быть твоей шестеркой, придурок! – у Кенмы снова вьетнамские флешбеки. – Сначала ты со мной по-хорошему, а потом вот так! – Угомонись, – говорит Дикий, чувствуя, как удар пульсирует. – Я беру перерыв. Все. Оставь меня. И Кенма так же быстро уходит из дома грязера, не оставляя даже и слова на закуску. Дикий стоит на крыльце и ошеломленный смотрит вслед мальчишке. У Кенмы в волосах были какие-то лепестки, а стекла очков заляпаны. Он не верит, что с ним это происходит. Что-то очень и очень странное. И от этого хочется удрать.***
Лето повторялось. Все те же дни, бабушкина стряпня, цветы, много цветов. Косилка дядьки Верна, лай его псины. И полные штаны уныния. Июнь был жалок. И Кенма в нем тоже. Мысли о мертвых девушках, о самом Олдхиллз, о том, как быстро все их забыли – повергали его в замешательство. Даже чертов Дикий Тетсуро забыл, чего им всем стоила игра в лесу. Кенма хотел обо всем этом не думать, от такого лишь настроение портилось, и он не мог писать. Идея убить в хлам машинку стала такой же навязчивой как год назад. И он не мог предвидеть своих результатов. Правильно ли то, что он делает? Правильно ли стараться для самого себя. Для друзей. «Для друзей» Странно ли стараться для них? Несколько дней назад он прочитал Шоё сорок страниц текста. Друг чуть сердечный приступ не словил от «крутости», как потом сам выразился. «Это весело» – подумал тогда Кенма. – «удивлять кого-то» А на следующий день на пороге показался Куроо Тетсуро. С виду потасканный, но на удивление мирный. В руках он держал измятые листки с напечатанным текстом. – Ты забыл их у меня, – начал без приветствия разговор грязер. – Они мне больше не нужны, – ответил Кенма, прикрывая за собой дверь. Ханна уехала в окружную больницу. Она обследовалась каждые полгода на наличие онкологии: сдавала анализы, беседовала с лечащим врачом. Все как полагалось женщине ее характера. Поразительно, что Дикий так удачно выбрал время. – Они твои, положишь в черновики. – Можешь выбросить, – не поддавался сперва Кенма. – Зачем выбрасывать свои наработки? «Что с тобой не так?» – хмуро подумал Кенма, глядя на неясное ему до сегодняшнего дня, выражение лица Дикого. – Затем, что они мне не нужны. Дикий обернулся на дорогу, точно опасался, что его кто-то заметил. Во взгляде читалось встречное раздражение, видимо он не привык первым с кем-то налаживать контакт. Его потертая джинсовая жилетка была вымазана мазутом. Скорее всего он шел сюда не целенаправленно, а только подумывал заскочить. – Ладно, признаю, я был весьма груб, когда читал твою работу. – Это ерунда. – Нет. Правда, извини. Очередное извинение зазвенело в голове Кенмы, точно волшебная стекляшка. Сначала часы, теперь рукопись. До хулигана долго доходит, или он кое-как переступает через себя? Во всяком случае, этого извинения хватило, чтобы прервать детскую обиду. Да и сколько ему лет? До конца школы что ли ходить и дуться как мышь на крупу? – Заходи, я как раз закончил перепроверять твое летнее дополнительное задание, – Кенма отпустил ситуацию и раскрыл дверь шире, разрешая тому войти, но только на пару минут.***
other sunset – savannah
Снаружи стояла жара. Вентилятор в комнате Дикого тихо тарахтел, мотая болванкой из стороны в сторону. Неудачный день, чтобы напрягать мозги, но… кое-кому приспичило. – Почему ты не отдашь книги в библиотеку? – Кенма произнес это с упреком, разглядывая пыльные стопки рядом с окном. Снаружи не проехала ни одна машина за все время, пока он находился в «гостях». – Нет времени, – на автомате отозвался Дикий, записывая что-то в тетрадь. – Они валяются здесь… с прошлого января! Уму непостижимо. Ты должник, – прочитав на вкладыше дату, Кенма поправляет свои очки. Сегодня они занимались у Дикого, тот решил сделать парочку летних заданий наперед, что на него не похоже. – Пусть дальше валяются. – А ты не думал, что другие тоже хотят почитать? – Нет. – Собрал у себя самые интересные книги и сидишь, чахнешь над ними. Тут зазвонил телефон. Дикий соскочил с кровати, побежал в коридорчик. Снял трубку. Это был Бокуто, он собирался зайти, судя по разговору, у него появились новые факты по делу об убийстве. Дикий назвал его всратым Шерлоком и повесил трубку. Все еще листая библиотечные книги, Кенма вдруг вспомнил, как потешался с «маленького секрета», который знал только он (возможно). Дикий Куроо читает фантастику и боится вернуть ее на место. А еще вероятно боится, что его за что-то осудят друзья-приятели. Дело Лили и Мичимии так и не сдвинулось с мертвой точки. Перед каникулами в школе ходили слухи, что в Олдхиллз нагрянут федералы. Однако на дворе июнь, а полиция прохлаждается в бассейнах на своих участках. Да и всем вроде бы все равно на давно мертвых девочек. «Опять ты за свое» – Заканчивай скорее. Я устал сидеть без дела, – хмыкнул Кенма, всякие размышления его съедали. – Займи себя. Подумай о новой главе, – не глядя на него проговорил Дикий, усаживаясь обратно за задание. – Да не знаю я, что дальше писать! – А кто знает? Ты должен все наперед был продумать – история-то твоя. Кенма взглядом пускает в него копья. В голову. В лицо. Ниже пояса. Зазнайка! «Не хочу я писать, как ты говоришь» Они сидят в тишине, по бумаге шаркает один лишь карандаш. Душно. Вентилятор не спасает. Неужели у Дикого мозги не кипят? Кенма не выдерживает первым: – Разве ты напишешь что-то в такую жару?! Дикий вытирает со лба испарину. Очкарик прав. Он все пишет и пишет, а выходит какая-то муть. Лучше бы с парнями поехал на велике покатался. Голову бы проветрил. Или еще лучше – на речку. Но куда девать Неудачника-Очкарика? Он смотрит на него: воротник светло-бежевой рубашки весь промок насквозь. Наверняка тому жарко из-за отпущенных черных волос. Потом Дикого развеселило то, как он в залихватскую стрижет эти волосы выкидным ножом. Или ломает очки. Зажимает его моську в шкафчике и угрожает, что всем расскажет о рукописи. «Слепой крот» – Какое у тебя зрение? – внезапно спрашивает Дикий, закрывая тетрадь и сползая на пол, где попрохладней. Кенма будто не слышит вопроса. – А? – Как ты видишь без очков? – Очевидно же – плохо. – У меня вот зрение нормальное. – Гордись этим. Оно и понятно. Ведь это Дикий его вечно выслеживал, когда хотел зашибить. – Ты закончил? – Я тут вспомнил, что хотел тебе кое-что показать, – он снова встает с пола и роется в ящиках, что стоят под шкафом у стены, игнорируя вопрос. – Что показать? – Одну книгу. Иди сюда. Кенма пересаживается со стула на пол, в центр комнаты. Спустя минуту поисков, Дикий достает книгу в скромной темной обложке и протягивает Кенме. – Грозовой перевал? Ты и такое читаешь? – отзывается он, притрагиваясь к первой странице. – Это была любимая книга матери. У Кенмы язык чешется спросить, почему «была». А затем он вспоминает разговоры Дикого и Бокуто на ночевке. Куроо живет с мачехой. Остального он не знает. – Лицо попроще сделай, – ехидничает Дикий, – не удивительно, почему от тебя девчонки шарахались. – Да что ты знаешь, – вновь эта раздражительность и досада в груди. – Много чего. Как целоваться, например.Starry cat – First Kiss
Кенма вертит книгу в руках. Она пахнет стариной и немного плесенью, видимо давно лежала нетронутой и отсырела. – Почитай ее. Она поможет тебе в написании, – Куроо присаживается на пол. – Ты чересчур самонадеян. – Верь мне. Книга тяжелая, но интересная. Если хочешь безупречно написать свою историю и издать ее, то подучись у мастеров. Кенма не уверен в своих силах. Большой и толстый роман его сейчас вряд ли спасет. Он потерпел фиаско и ему неприятно. А тут еще и Куроо, весь такой отвратительно беспрепятственный. Кенма замечает маленький шрам на его виске, какого раньше не видел. Капелька пота скатывается по нему и ныряет под скулу. – Не делай такое лицо. Опять. – Я не напишу так здорово, как остальные. – Проблема в сцене с близостью персонажей? Кенма мнется. Куроо закатывает глаза. Он любит это делать. Точно считает окружающих непроходимыми идиотами. – Короче, Очкарик, смотреть на тебя жалко. Я показываю первый и последний раз. Запоминай все, а потом пиши уже хоть что-нибудь. Мне хочется продолжения, ты понял? – он подсаживается ближе к Кенме и делает вздох человека, который собирается что-то сделать, что-то безрассудное. – Что показываешь? – Кенма втягивает голову в шею, а потом получает удар по спине занесенной рукой Куроо. – Умолкни. Выпрями спину. – Ага..? – Обычно первым целует парень. Но в редких случаях бывает и наоборот. Ты должен быть правильно настроен. Никогда нельзя целоваться с тем, кто тебе противен. Понял? Кенма судорожно кивает. И ему кажется, что у него запотевают очки. Почему все так странно? Почему все так скоро? – Одной рукой ты приобнимаешь партнера за плечо или талию, – Куроо кладет ладонь на плечо Кенме, – второй можешь дотронуться до лица или же взять за волосы. Девушкам особенно нравится, когда ты касаешься их волос, – правой рукой Куроо едва притрагивается к затылку Кенмы, чувствуя исходящий жар от головы. – Вслед за тем нужно обязательно установить зрительный контакт, прочувствовать весь момент… Ты меня слушаешь вообще? – Д-да, да, – заикается Кенма, обалдевая от того, что сейчас происходит. Руки Куроо жгутся у него на плече и затылке. А в глазах темнеет, то ли от июньской жары, то ли от чего-то еще. Когда Куроо приближается к нему, у Кенмы глаза на лоб лезут, но ему тут же говорят, чтобы он их закрыл. – Ты дурак? – рычит Дикий, – когда целуются, то не смотрят. Закрой глаза. Кенма живо зажмуривается. Чувствует на себе горячее дыхание. В голове проносятся миллион мыслей, словно метеоритный дождь. Позади барахлит вентилятор, гоняя теплый воздух по комнате – это не помогает. По спине стекает уже, наверное, десятый пот. И тут вдруг он ощущает на своих губах шероховатость – жаркие и влажные губы Куроо. От него пахнет сигаретами, выпитой газировкой и съеденным бутербродом с джемом. Потом и бриолином. Запах мужской, совсем не такой, каким его Кенма себе представлял. Прикосновение быстрое, точно укол. И так же быстро исчезает. Кенма приоткрывает неторопливо глаза, словно боится увидеть перед собой кого-то другого. В теле, как ненормальный, стучит пульс. И с каждым ударом бахает все громче и громче. Куроо сидит напротив него и находится в каком-то смятении, лицо его краснеет. Он не может выдавить из себя и звука. Как и Кенма. Но он не убирает руки, и кажется, будто сейчас расплавит этим касанием Кенму. Сам Кенма не знает куда деться, он в абсолютном замешательстве. Тихий выдох. Куроо снова его целует, уже сжимая меж пальцев черные волосы. Прикусывает его губы своими, чувствуется теплая слюна. Очки на лице начинают мешаться. Кенма не умеет. Страшится, ему не хватает воздуха. Куроо лишается рассудка, напирает и опрокидывает его на пол, нависая над ним. Кенма делает попытки подражать ему – Куроо не позволяет, смазывает поцелуи о припухлые губы, но не просится языком вовнутрь. Губы у Куроо тонкие, не знающие страха. Рука, что сжимала плечо Кенмы, сейчас спустилась по предплечью вниз, к его мокрой ладони. Когда невидимые секунды досчитывают до нуля, Куроо отстраняется. С его лица катятся капельки пота, несколько из них падают на очки Кенмы, и кажется, будто он плачет. Куроо разгоряченно смотрит на него, Кенма окончательно теряется от взгляда, осознавая, что они сейчас сделали. В доме раздается звонок в дверь. Кто-то пришел. Куроо, как ошпаренный, слезает с Кенмы и вытирает рот тыльной стороной ладони. Уходит без всякого слова. А Кенма чуть ли не умирает, глаза слепо смотрят в белый потолок. Через все тело будто бы проходят разряды тока, отчего сердце ненормально частит. Его накрывает волнение и неминуемая необратимость. Вот-вот и стошнит от паники. Проклятая жара. В те же минуты он бежит домой, впопыхах здороваясь с Бокуто, который остался стоять на крыльце дома Дикого. Кенма чувствует себя примерно так же, как когда он бежал домой от старой водонапорной башни. Он забегает домой, хватает из холодильника бутылку воды – осушает ее разом и закрывается у себя в комнате. Ему хочется спрятаться в шкаф, но там зеркало. Смотреть на себя сейчас – отвратительная идея. Голова пухнет от напекшего солнца и гудящего роя, под названием мысли. И так он сидит до тех пор пока бабушка не просыпается и не зовет его. Кенма остаток вечера не может смотреть ей в глаза, даже самому себе. Лишь когда луна выходит на небо, он успокаивается, стараясь остановить весь этот бред у себя в голове. Потом он еще несколько дней не выходит из дома. И по чистой случайности узнает от Хинаты, что Кагеяма, Бокуто и Дикий уехали в лагерь «Бирюзовое озеро». Но оно и к лучшему, да?...