Чтец 📚

Novo Amor – I Make Sparks

У меня было много времени, чтобы полениться. Практически целая половина лета была в моей власти, но… Я отдал вожжи своему внутреннему пилоту, который только и делал, что помирал от жары, сидел дома, ковырял бабушкины горшки и по надобности ходил в магазины и центр города (если Ханне что-то было нужно). Несколько раз зависал с Шоё, перечитывая из рукописи его любимые моменты (которые, кстати, стали в десять раз лучше, благодаря Дикому). И всякий раз, стоило мне только вспомнить Дикого, я проклинал себя за тот день. Каким же идиотом я, наверное, тогда выглядел. Мое тело словно сковали смертельные стебли чертополоха с острыми шипами, до того я боялся пошевелиться или оттолкнуть его. Но что-то мне подсказывало, что я даже и не хотел этого делать – отталкивать его. А теперь, смотрю на себя в зеркало, и не понимаю, то ли это я дубина, то ли мы с ним на пару такие. И если он хотел надо мной так сильно поиздеваться, то у него, безусловно, получилось. Надо отдать ему должное: Дикий мастер все кишки вымотать. «И лучше никому о том дне не знать» Как-то вечером я сидел за машинкой. Неосознанно, но четко, я смог написать, наконец, ту сцену, которая не давала мне покоя. И, вдруг – почувствовал облегчение? Будто какая-то невидимая стена рухнула между моей фантазией и реальностью. Я вчитался в текст – совсем не похоже на бульварный роман. Но было в нем что-то постыдное, о чем только я один знал. Сперва я отметал все левые мысли, потом умолял себя забыть, оттого и не знал, куда себя, черт возьми, деть. А в самом конце, когда закончил главу – принял решение: раз такое уже случилось, то пускай. Если Дикому было так смешно, то пусть смеется. Зато, я утру ему нос этой главой. И он больше никогда не узнает, что люди мне дают пощечины и называют «извращенцем». Я принял весь удар на себя, понимая, что только так смогу перебороть этого грязера. Его же методами. Если ему весело, то и мне будет. В конце концов, это было сделано только ради рукописи. Остальное – неважно! Я пришел в одиночку на водонапорную башню, достал из почтальонки листки с опросниками и без всякого сожаления сжег их все дотла. Прах чужих слов развеялся в воздухе, но я все еще слышал их, стоя на раскаленной земле под ярким солнцем. Будто обрывки фраз летали в воздухе, кружили вокруг меня, заставляли вспомнить, каково это было, а потом исчезали в бескрайнем поле. Глядя на желтый горизонт, которому не было конца, я мыслями уносился в комнату, перед глазами стоял Дикий, его взгляд, маленький шрам на виске, его горячее дыхание, что почувствовал около своего лица. И меня от всего этого бросало в непередаваемый ужас. Я будто бы боялся самого себя. Я хотел не думать об этом. Поэтому попробовал оставить все мысли там, в высокой траве. Я бродил по золотистому полю до тех пор, пока не закружилась голова от напекшего солнца. Тогда я ушел домой, в надежде, что солнце все выжгло. А потом я увидел банду стервятников на скейтах и велосипедах и среди них – предводителя. Дикий был в ослепительно-белой майке, светлых прямых джинсах, он крутил педали велосипеда (видимо, того самого, со свалки. Это я узнал от Бокуто). Я притворился, что не вижу его, свернул во дворы, словно преступник, заметивший полицию. Потом меня стошнило, и я понял, что схватил солнечный удар. Тогда мне пришлось проваляться в постели с температурой несколько дней, а когда все прошло, то я подумал о том, что отнесу ему рукопись.

***

Не так давно для Куроо Тетсуро лагерь был вторым домом. Он ездил туда каждое лето, иногда в одиночку, но чаще всего – с Бокуто и его камерой. Этих двоих нельзя было разделять. Почти как Куроо и его рок-н-ролл. За все прошедшее время лагерь и люди в нем научили его многим вещам. Он вынес для себя лучшие уроки: как спасаться от жары или диких зверей, как копать землю, добывать воду и разводить огонь. Как помочь раненному, утопающему или тому, кто получил солнечный удар. Он знал какие ягоды и грибы нельзя срывать, как не потеряться в лесу и продержаться без провизии до десяти дней. Вожатые в лагере много курили и пили, но не теряли человечность. Были, конечно, и говнюки, куда ж без них, думал с самоиронией Куроо, подливая под саженцы воду из ведра, но их быстро исправляло это место. Самым лучшим вожатым был мужчина в возрасте по кличке «Кот». И самым старым, конечно. Старика держали до самого конца, отдавая ему тем самым почет и уважение, как обычно это бывало. Два лета тому назад он скончался от сердечной недостаточности. Его нашли в домике для вожатых, в его кровати. Может тогда все стало еще хуже, чем могло быть. Временами Куроо думал, что было бы очень неплохо снова увидеть «Кота». Тот бы в своей манере сидел на веранде вожатского домика в деревянной подвесной качели, которая невыносимо скрипела, стоило ему только посильнее качнуть ногой. Морщинистое лицо улыбалось бы каждому приезжему. В том числе и Куроо. Знаете, это приятно, когда тебя ждут. Теперь же Куроо воспринимал лагерь как место, где можно было со скуки напиться пива, посидеть в ночном лесу, смастерить лук и стрелы из веток, половить змей и с кем-нибудь повоевать. «Кота» больше не было, а это значит – что всем на него плевать. Не нужно больше стараться быть хорошим. Они все равно этого не видят. У Дикого было очень много времени, чтобы подумать обо всем. Иногда он забывался в компании Бокуто и Кагеямы. Иногда с боязнью вспоминал, что будет делать, когда вернется домой. Там наверняка бедлам. Там она. Омерзительный цвет ее помады, ее духи, ее запах. А потом эти душные мысли разбавлял образ Кенмы Козуме, задохлика, Очкарика-Неудачника. Если он вернется – там будет он. И от этого становилось еще невыносимей. Куроо признавался себе, что в тот момент просто не мог остановиться. Он не смог остановить себя. А такого не должно было случиться – но случилось. И в этом была вина Очкарика. Если бы не его глупый, жалостный взгляд, то ни одна бы жила не дрогнула. Но… Перед отъездом домой, Куроо решил утопить эту проблему в озере. И вернуться в Олдхиллз со свежей головой.

XXL-тарзанка

Кенма вычищал бабушкин заброшенный фонтан. Времени было около одиннадцати утра. Небо выстелено серой пасмурной пеленой. Но прохладней от этого не становилось, наоборот, погода парила перед дождем. Делал он это впервые. Ну да, где бы еще ему представился шанс вычищать фонтаны? На дне лежала куча гнилых почерневших листьев, шелуха от камня, высохшие тельца насекомых, сорняки, почва и птичий помет. А под самым последним слоем ползали мокрицы и усатые многоножки ярко-оранжевого цвета, от которых у Кенмы срабатывал мерзостный рефлекс – это когда в груди все сворачивается от отвращения, а зубы сжимаются так, что не можешь ничего сказать, кроме нечленораздельных звуков, а еще смотреть на них не хочется. Эти гады бегали по дну, забираясь в дырочки каменного обода. Ну и пакость. Ханна вдруг захотела наполнить фонтан водой посреди лета, то ли наговорилась со знакомыми по телефону, то ли по радио что-то услышала. Бабушка вообще вела себя в последнее время странно. Кенма помнил, как она вернулась домой после врачей без сил и настроения, точно проклинала весь белый свет. С ним она не говорила, а Кенма и не спрашивал. Может ей доктор что лишнее сказал, вроде: «Извините, но вы окончательно облысеете в ближайшее время». Кенма заметил, как сильно Ханна любила себя. Этот ее непроходимый эгоизм застрял у него в памяти как неудачно посаженное семя, отравляющее все вокруг. Так что… понятное дело, каково ей может сделаться, узнай она что-то о себе. По его мнению, бабушка даже старость свою не принимала, все думала, какая она молодая. Он видел это: как временами она любуется собой у зеркала. И эта ее черта малость пугала. Кенма залил дно химией, как ему сказали. Потом собрал ведра с мусором и пошел за сарай – там лежала куча с перегноем. Он опрокинул ведра и глянул на дом. В окне он заметил силуэт бабушки. Она стояла и смотрела на него, а потом ушла вглубь комнаты. Наверное, следила, как он тут справлялся с фонтаном. Потом обратил внимание на сарай, вспоминая всякие жутчайшие вещи. Как только пришел разгар лета – так снова пропал ребенок. На этот раз мальчик из второй школы, где обучалась сестра старосты Кейджи. Кенма не считал это совпадением, он оставил в покое докучливую идею докопаться до сути. Даже если их сосед – это маньяк, то… они ничего не могут с этим сделать, его героизм у Бокуто был излишним. Ну потому что, во-первых, они дети, во-вторых, Бокуто так и не отдал пленку в полицию, в-третьих, Дикий все еще не решился на этот шаг. И можно придумать хоть десять причин – ситуация от этого не изменится. Федералы что-то копают, но как-то безрезультатно. Вдруг раздался свист. Кенма отвлекся от сарая, мотая головой. Со стороны дороги, у его дома, стояли Бокуто и Шоё. «Ну вот, вспомнишь, как говорится» Кенма снял перчатки, оставил ведра и покинул задний двор. Его ведь явно звали. – Хэй-хэй, мы пришли за тобой, – заговорил Бокуто, глаза его сверкнули. Прозвучало зловеще. Кенме не показалось. Походу, тот немного сбросил вес за то время, пока они не виделись. Футболка на нем висела посвободней. Затем он посмотрел на Шоё, что светился от радости – его обычное беззаботное настроение. – Привет? – Только не говори нам, что ты занят, – простонал Шоё, закидывая руки за шею. На плече болтался рюкзак. «Нам?» У Кенмы тотчас включилась паника. Бросил взгляд на крыльцо – никого. В другую сторону – никого. Следом поглядел на дома напротив: на тротуаре, под деревьями стояло трое человек. Староста Акааши, Кагеяма и… Дикий. В Кенме вдруг сработал рефлекс: скулы сжались, и в груди похолодело на какую-то долю секунды. – Я… да, я занят. – Серьезно? Чувак! Мы идем на речку вязать тарзанку из моих маек! – раскрыл немедленно план Бокуто. – Тарзанку? – Да! Я помог собрать самые большие майки, – кивнул на слова Бокуто Шоё, точно был его младшим братом. – У тебя на лице грязь.

Chuck Berry – No Money Down

Кенма грубо потер лицо ладонями. Шоё посмеялся: – Ты все растёр. – Идем с нами. Мы команда или как? – настаивал Бокуто. Кенма давным-давно никуда не выбирался. Тем более с этими ребятами. Он прям чувствовал, как все его нутро тянулось за ними, но мозг отчаянно бил тревогу. Они все пришли за ним?.. Это правда? Оставаться с бабушкой на весь день или пойти с ребятами? – Даю тебе пять минут! – Пять это мало. Я даже переодеться не успею. – Тогда… восемь, – уступил Бокуто. Кенма вздохнул. Через десять минут он вернулся к ним, переодетый и без чумазого лица, в ненавистной кепке «go ahead». Первым, что он вновь увидел – курящего Дикого, в темных очках и в серой футболке, промокшей от пота. Вид у грязера был такой, будто бы ничего и не было. От этого Кенме стало полегче дышать. Дикий даже поздоровался с ним в своей манере – на отвали, чисто по-пацански. «Здорово, мелкий» Они направились на речку. Но в другое место, где Кенма еще ни разу не был. Мальчишки долго шли. По дороге, чтобы было не так уныло, Шоё достал из сумки радио, включил и закинул его себе на плечо, и иногда подпевал, если ему и всем остальным был знаком текст песни. Громче всех пел Бокуто, ему было совершенно все равно: попадал он в ноты или нет, он просто ловил момент. Они прошли район грязеров, натолкнулись на банду пижонов на тачках, потом обогнули «проклятый холм» – место, где обнаружили тело, и шли еще около часа по железной дороге. И только потом сквозь деревья проклюнулся железнодорожный мост, он как раз прокладывался через реку. Они все, как один, победно засвистели – наконец дошли. Природа тут была совсем другой. Точно образовался маленький оазис, с каменистыми белыми берегами, густой и пышной изумрудной зеленью и такого же цвета водой. На ветках распевались птички, но их было не видно из-за листвы. Пока Кенма дошел сюда – с него скатилась тысяча потов, честное слово. Шоё, Дикий и Бокуто все это время шли в одних штанах, нацепив на голову свои майки, точно бедуины в пустыне. Кагеяма то и дело дергал свою футболку с синим логотипом какой-то компьютерной игры, пытаясь создать хоть какую-то вентиляцию воздуха. Один Акааши волочился в белой рубашке с коротким рукавом, на ней вообще не было видно, чтобы он хоть как-то вспотел. У Кенмы сзади на поясе бермудов образовалось мокрое пятно – место на пояснице, где как раз стекало. Ему показалось это неловким, и он сильнее натянул козырек кепки на лицо, будто думал, что это его спасет. Черт, с длинными волосами было жарче, чем, когда его подстригли. «Дикий подстриг» – Мы сделали это, фух, давно я сюда не приходил, – Бокуто громко выдыхает и пробует на слух эхо. – Эхэ-хэ-э-э-э! «Хэ-хэ» – повторяется в лесу и на берегах реки. «Хэ-э» «Э-э» Вода у берега прозрачная – дальше мутнеет, уходит вглубь, становится совсем темно-синей. У валунов, лежащих наполовину в воде, растет невысокий рогоз, фисташкового цвета аир, в котором кружат стрекозы, и частуха, усеянная бусинками цветов. Кенма знаком с открытыми водоемами, этот, к примеру, выглядит не так пугающе. Течение всегда что-то меняет. Да и река в этом месте не особо глубокая… да? В кустах стрекочут цикады. «Кич-кич-кич-кич-кич» – Ты просто пузатый, вот и не ходишь никуда со мной, – как всегда собачится с ним Дикий. – По всей вероятности, я скинул сейчас пару кило. Лицо Акааши все красное от духоты. Он говорит: – Так быстро навряд ли. Стоит больше пить воды, а не газировки. – Тогда мне надо срочно утолить жажду! – и Бокуто бежит к берегу, сбрасывая второпях с головы и с задницы вещи. Желтые, точно шмель, семейники рисуются перед остальными мальчишками. – О, нет, Бокуто, черт возьми, не пей эту воду, – кричит ему вслед Дикий. – Хочешь сказать, что ты научился плавать? – Я зря время не терял. – Нифигово ты так прокачался, – подшучивает над ним грязер и останавливается на середине брега, снимая кроссовки и скидывая футболку и очки с головы. Кенма старается не смотреть, но когда вокруг него крутится Шоё, то ему приходится. Шрам на спине – на своем месте. Кенма немного волнуется, внутренне уговаривая себя прекратить. – Сперва мы запустим, конечно же, тебя, – говорит Рыжему Дикий. – Как? Меня? – Ты самый легкий из нас, – и косится между делом на Кенму. Супервосемь бежит обратно к ребятам, нахлебавшись воды. Кагеяма раздевается до низу, оставаясь в шортах, он морщится от горячих камней под ногами. – Давайте свяжем эти сраные майки! – Супервосемь достает камеру и осторожно кладет ее на свою одежду, следом вытряхивает из сумки тряпье: разноцветные майки падают на камни, будто тут началась внезапная распродажа. – Так, вяжем крепко за лямки. Ты сказал ему? – Ага. – Погодите, ребята, а если не выдержит? – Мамашу твою не выдержит. – Нет, твою. – Видишь вон ту иву? – Дикий кивает на противоположный берег с пологим спуском из сухого песка кирпичного цвета и с несколькими крупными деревьями, растущими из уступа. – А… мы там будем прыгать? – Рыжий высматривает дерево и кажется успокаивается. – До чего они большие! – он прикладывает на свои плечи майку размера XXL, – не могу поверить, такие ночнушки носила моя покойная бабуля. – Жаль ее с нами нет. Я бы ей отдал парочку. – Вот это шуточка, – оценивает Дикий. – Но… над покойниками не смеются. – Да что они тебе сделают? Кенма присаживается в теньке и смотрит на ребят. Он чувствует себя одновременно наблюдателем и участником. Однако быть в кадре пока что не готов. – Вот, у меня готовы пять маек, – протягивает староста сделанную связку. – Ты чего такой быстрый, Акааши. – У меня сестра любит играть в резиночки на пальцах. – Так бы гондоны вязать, – хмыкает Дикий, и Кагеяма сжимает губы от усмешки. Старосту это нисколько не задевает. Он встает с камешков и снимает рубашку, аккуратно складывая ее на камешке побольше. – Блин, как это нудно, – ноет Кагеяма, путаясь в узлах. – Пха-ха, теперь я знаю, с чем ты не справишься в армии, – прыскает Рыжий, лишь бы позлорадствовать над ним. – Вот будешь так говорить, и тебя-то я быстро свяжу. – Да-да, глаз на жопу натянешь, узелком затянешь, – рифмует тот. – Кенма! Почему ты не идешь прыгать? – Потому что не хочу, устал. – Встряхнись! Жара такая. – Да, чувак, пошли, – подзывает его Супервосемь. – Я лучше здесь побуду, покараулю ваши вещи. – От кого? От лягушек? Дикий бросает взгляд на Очкарика. Кенма это замечает, но не отводит взгляда, стремясь прочитать это выражение лица. Наверняка грязер вспомнил, как закинул его в озеро с плеча. – Он у вас очень нежный, – подзуживает Дикий. «Вот… замолчи» – Ну пошли. Тебе что, западло перейти по мелководью речку? – не отстает от него Рыжий. И Кенма сдается. Ладно, ради этого шустрого засранца он перейдет с ними речку и останется сидеть на том берегу. Как же давит сраная кепка на лоб! Хоть солнца и нет, но он не решается ее снять, после того, что с ним произошло в поле. – Готово? – Почти.

Joan Jett – I Love Rock n' Roll

– Обалдеть, да это же гребанная анаконда, – присвистывает Супервосемь, перебирая в руках канат из маек. – Так, пойдемте-ка, привяжем его. Рыжий, сделай музыку погромче, – заодно забирает с собой сумку и камеру. Мальчишки бегут к воде, переходят на ту сторону по мелководью, где ворочается слабое течение, и оказываются на другом берегу. Берега, кстати, узкие. Они подходят под иву и решают между собой, кто полезет завязывать. – На камень-ножницы, – выставляет руку Дикий. – Эй, я всегда проигрываю! – У тебя есть шанс, Бо, нас тут много. – Даже если проиграю, то не долезу ведь. – И… Все занесли кулаки. – Раз-два-три. Пацанва замирает. – О, не повезло, – произносит староста. Он проигрывает. – Лезь, – пихает канат в грудь старосте Дикий. – У вас двоих сил побольше будет. Если я слабо привяжу – он оборвется. – Блин, Акааши прав, – поддерживает его Супервосемь, – ты самый сильный среди нас. – Вы, блять, издеваетесь? – Нет, ну… правда. Ты крепко завяжешь, и никто не убьется. – Ага! Вдруг я ноги покалечу? – прыгает рядом Шоё. – Ха-а. Дикий чувствует себя облапошенным. Кто вообще им позволил решать тут все? Он украдкой смотрит на Очкарика, потом берет в руки канат и лезет на иву. Шероховатый ствол царапает голый торс. – Отличный вид. И мне бананов сорви, – подначивает друга Кагеяма. – Пошути мне еще. И первым полетишь. – Рыжий полетит. Он легкий. – Сможешь? – спрашивает у того Супервосемь. Кенма не произносит ни слова. Его затягивает то, как все они взаимодействуют друг с другом. – А там глубоко? – Очень! Дна не достать! – Клянешься? – Клянусь. – Смотри… а то мне бежать осенью на соревнованиях. – Обещаю. – Что вы разнылись все как клуб каких-то анонимных алкоголиков, – Дикий слезает с дерева, у него живот весь красный и в отпечатках коры, точно в татуировках. Перед ними болтается канат. – Давай, прыгай. Пацаны глазеют на Рыжего с трепетом и восторгом, с какой-то надеждой. Он хватает канат, дергает его несколько раз для пробы. – Вроде крепкий. Шоё смотрит на пологий берег и темно-изумрудную воронку в воде. Секунда. Пять. И внезапно страшится. – Не-не, парни, я не могу, – потом бледнеет. – Чего?! – давится слюной Кагеяма. – Обалдел? Прыгай давай! – Почему я?! Вон, Кенма сидит еще. Кенма тут же ежится. – Я не стану, я устал. – И я не хочу прыгать первым! – Твоя идея была. – Но я не патентовал ее! – Соберись. – Ага, ноги переломай, скажите еще! – Не переломаешь, тут пологий берег и песок! Что заладил со своими ногами?! – Ничего! Кто за мной носился с нотациями, что надо переходить дорогу только на зеленый?! – Нашел, что вспомнить. Дикий прощается с терпением. – Короче, хватай его. И у Кагеямы заканчивается терпение. Они с Диким ловят Рыжего и вынуждают впиться в канат. – Нет! – Держись хорошо. Если отпустишь – упадешь на землю. – Ну почему всегда я??? Дикий его раскачивает и толкает со всей силы. Рыжий улетает с нарастающим воплем, будто формула один разгоняется после крутого поворота. Кенма встает с земли и смотрит вдогонку пушечному мясу, которое когда-то, буквально три секунды назад, было его другом… Он ему не завидует. Раскатистое эхо несется по берегам. Крик доходит до пика и, Шоё замолкает, а когда отпускает тарзанку – падает вниз. «Бдыщь!» Речная гладь вздрагивает и вздымается вверх искрящимися брызгами – раздается всплеск. Он уходит под воду, и его рыжая макушка пропадает под слоем пузырей. Тишина. – Выплывет? – Еще бы. Рыжий выныривает, делая громкий вздох. – Е-е-е! Она выдержала, – аплодирует прыжку Супервосемь. – Вы отбитые. – Мелочь, это было твоей идеей, – повторяет Кагеяма, – вот ты и проверил на практике. Так, теперь моя очередь. Толстая ветка ивы громко скрипит. Рыжий плавает туда-сюда, пока к нему следом не прилетает Кагеяма. После, раскачивается Дикий и отлетает дальше всех. Вода постоянно плещется и взрывается от прыжков ребятни. – Акааши, просто крепче сожми тарзанку. – Я понял. – Если боишься высоты, то лучше не смотри вниз. – Нет, я не боюсь высоты, Бокуто. – Ну… тогда я за тобой. Дикий смотрит на этих двоих идиотов и закатывает манерно глаза. – Быстрее можно? – Да что ты ворчишь, всем хватит моих маек. Рыжий топчется по песку, вымазывает ноги, точно в пудре: – Как мы назовём тарзанку? – Что еще за «как»? Тупо тарзанка. – Моя идея, сам сказал, – огрызается на Кагеяму. Грязер поднимает с земли камешек. – Ты совсем что ли долбанутый?! – Мы назовем ее… XXL! – озвучивает Супервосемь, провожая в прыжке старосту. – Иксиксэль. – Мой размер на майках. – А… неплохо! Мне нравится, – Рыжий уворачивается от плоского камешка, убегая к иве. Кенма чувствует, как до него долетают еле заметные для глаза брызги по ветру. Сквозь пасмурный заслон начинает проглядывать солнце – становится жарче. Староста вполне себе живой выходит из воды. Следующим срывается Супервосемь. «Бултых!» – грохочет под небом. Брызги летят ввысь. Супервосемь барахтается в воде и ему посвистывает Дикий, будто гордится тем, что друг наконец научился плавать. – Тренировки в лагере даром не прошли, карапуз. – Ой, завали капкан. – Кенма, ты сегодня прыгнешь или нет? – Рыжий как будто вспоминает о присутствии своего друга. – Не-а. – Спорим, Очкарик не сможет, – Дикий поправляет мокрые всклокоченные волосы, обращаясь то ли к Кагеяме, то ли к Рыжему. Очкарик втыкается в бриолинщика вызывающим взглядом. – Ты хочешь поспорить? – Хо? Ну да. – Отлично. Уверен, что я не прыгну? – храбрится он, неожиданно вставая с коряжки. Слова Супервосемь его ничему не учат. – С таким-то настроем? – Спорим на десять центов и пачку яблочных жевательных конфет, что я это сделаю? – У-у-у, – наигранно завывает Кагеяма вместе с Супервосемь. Дикий не раздумывает: – Идет. Очкарик скидывает кепку с головы, потом полосатую футболку и снимает кеды с носками. Но не торопится стаскивать бермуды. Телу тотчас становится посвободней. Он некрепким шагом идет к ребятам и тарзанке и буквально внутренне визжит, чувствуя себя то ли голым, то ли трусом, впопыхах отмечая, как на него пялится Дикий. Он подваливает под иву. Глаза округляются, издалека все выглядит совсем иначе – проще. А когда стоишь на уступе, а под тобой весьма крутой склон и максимальная высота прыжка около трех метров, то дело принимает другие обороты. «Сложнее, чем ты думаешь» Под ложечкой сосет, на кончиках пальцев холодеет. Очкарик пучится на темную воду – туда он должен будет броситься. Правда, если только удачно долетит и не пропашет мордой песок… – Что, сдрейфил? – тянет ухмылку Дикий, но на лице нет ни капли ехидства. Очкарик перебрасывается с ним взглядами. – Ха, оцениваю ситуацию, – у самого под коленями дрожит. – Дай сюда тарзанку, – выхватывает из рук Дикого связку маек. Что, он тут один лузер? Сейчас всем ребятам докажет, что это не так. Вообще, усталость была всего лишь предлогом, чтобы никто не лез лишний раз. Ему вот, тоже весело, как и грязеру. Уделает его самонадеянность на раз-два. Надо только прыгнуть… «Прыгнуть с тарзанки» – Ты сможешь, Кенма, – суфлирует откуда-то сзади староста. – Ноги подожми, – рекомендует Рыжий. – Стой-стой, Очкарик, вторые глаза сними, – останавливает его на секунду Дикий. «Блин, я же толком ничего не увижу» – Хрен с ними, – стаскивает очки и отдает их в решительном жесте Рыжему, – не разбей их, понял? Затем оттягивает тарзанку. Сук ивы тихонько скрипит. Он мнется на уступе, размышляя, как ему лучше раскачаться. Может, траекторию какую рассчитать? Обхватывает вязку из маек, но потом не успевает отважиться, чувствуя, как его за жопу оттягивают бриолинщики и запускают в космический полет. – Я вас ненавижу!!! И Очкарик летит с воплями под пасмурное небо и так же падает в воду, в груди будто все бахает куда-то вниз, в глаза бьет порыв ветра. Он успевает задержать дыхание перед уходом под воду. Тело обжигает, но толща воды будто шелковая какая-то, приятная. Лето возвращает его в лагерь. Он выныривает и надрывно хватает воздух, надеясь, что никто не потянет его на дно: рядом приземляется кто-то еще. Из-за воды в глазах и отсутствия очков он мало что различает. – Ты там хоть не обоссался? – кричит ему с берега Дикий. Кенма показывает ему средний палец. Около него плавает Кагеяма. Прыгать с тарзанки оказалось страшно и круто. Признаться не может, но, кажется ему хочется еще. – Конфеты и деньги мои, – отвечает он Дикому, выплывая на берег. Бриолинщик корчит какую-то гримасу, срываясь в воду. И потом все они еще долго-долго прыгают в воду, лежат на кирпичном песке, попеременно меняя закинутую ногу на ногу. Курят сигареты грязеров (кроме Кенмы, конечно), пьют газировку из банок, что трещат, стоит только дернуть их за ушко. Время останавливается, они словно застревают в июльском дне лета. Цикады стрекочут громче, чем в полдень, волна на радио постоянно меняется. То это рок, то ретро, то еще что-нибудь. Облака становятся выше, сквозь них напекает солнце. По мосту проезжает поезд-товарняк, и чувствуется, как вся земля трясется и вибрирует. Кенма даже не думает о бабушке, ему все равно сколько времени прошло. Он чувствует утомление в теле, полагает, что ребята сейчас все устали как и он. Однако никто из них не торопится возвращаться домой, до тех пор, пока живот от голода окончательно не скручивает.

***

Первым, что сделал Кенма на новой неделе – это сел за машинку и начал строчить новую главу рукописи. Пальцы не успевали за мыслями, поэтому текст выходил с дурацкими ошибками и опечатками. Именно так он быстрее его наберет, чем будет писать от руки и без ошибок. Когда пять страниц отпечатались, Кенма облегченно вздохнул и потрогал теплые листочки. Новая лента печатала намного лучше, а еще… был этот симпатичный, едва заметный, запах чернил. Возможно у старой ленты имелась своя история, но она отжила свой срок и отправилась в мусорное ведро. Кенме нравилось, когда у него все сразу получалось. Когда не надо было сидеть часами и, мучаясь, подбирать слова, пытаться как-то угодить маленькому Говарду в своей голове. Ему нравилось печатать по внутреннему зову. Последний раз он убедил себя, что рукопись и какие-то ее части всегда можно будет переделать, поэтому не стоило так сильно загружаться отсутствием в себе кристально-чистого таланта и каких-либо навыков. Он позволил себе наслаждаться процессом, как только появлялись идеи и увлекали его за собой. Для Кенмы написание рассказов было приближено к чему-то интимному, хотя сравнение весьма странноватое для мальчишки его возраста, ведь он ничем таким не занимался, оттого и не мог сравнить. Но эта ассоциация всегда его будоражила. Написание было личным делом, сокровенным. Кенме трудно было рассказывать кому-то о том, чем он занимался. Например, с Шоё он поделился, потому что это было чисто ради развлечения, Кенме была интересна его реакция. Друг спасал его от одиночества, однако своими похвалами не давал ему «расти». Кенму все устраивало. Но стоило появиться в его буднях Куроо Тетсуро, как все вокруг стало меняться. Не только звучащие слова, выпархивающие с его рта, но и мысли Кенмы. Сам Кенма. Куроо оказался своего рода двигателем, благодаря которому тексты трансформировались во что-то иное. Вот же черт, подумал он в какой-то момент, когда осознал, что так оно на самом деле и было. Кенма отложил листки и уставился на забор на заднем дворе. За забором кто-то копался. Наверняка шавка Верна или сам сосед. Плющ с соседской стороны уже захватил половину ограды его бабушки. Кенма наблюдал за тенью, что шаталась по ту сторону. Потом плющ начал дрожать, растение начали срывать с досок, оно болело и подгнивало, это было заметно по коричневым листьям. А потом показалась чья-то макушка. И это был не сосед Верн. Кенма аж привстал со стула, всматриваясь в мельтешащие листочки плюща и чье-то лицо. На забор карабкался Дикий. – Это… как? Чего??? – Кенма раздвинул прозрачную тюль, чтобы точно убедиться в том, что там сидел грязер. «Этот придурок меня преследует???» Это правда был Куроо Тетсуро. Грязер держал в руках секатор и срезал лианы, отмахиваясь от докучавших ему насекомых. Кенма ринулся из дома на задний двор. Ханна как раз отдыхала в своей комнате. Снаружи было солнечно, синие тени удлинялись, всюду летала мошкара, одна букашка залетела Кенме в рот, как только он его раскрыл, чтобы крикнуть. Он закашлялся, представляя на мгновение собственную смерть. Смерть от того, что увидел Куроо. – Кха! Ты что тут делаешь?! – Вот так встреча. – Не притворяйся, что не знаешь, где мой дом. Кенма прислоняется к щели меж досок, они пахнут сухим деревом и солнечным теплом. Он видит кусочек лестницы, кроссовки Дикого. Потом грязер переваливается за забор, чтобы Кенма смог его рассмотреть. – Мне нельзя зарабатывать свои миллионы? У нас свободный труд, знаешь ли. – Ты работаешь у Верна? – Предложил свою помощь, а он дал мне работу. Кенме стыдно. – И… ты не следишь за мной? – Совсем умом тронулся? С чего бы мне следить за тобой, – серьезно говорит грязер. – Откуда я знаю? Раньше ты это делал. – Потому что в своё время я зуб на тебя точил. Секатор громко щелкает в руках Дикого. Он отплевывается от мошек, кишащих в воздухе. – Значит, точил! – Так чего тебе надо, мелкий? – Хватит называть меня мелким. – Очкарик. Кенма отходит чуть-чуть подальше. И вправду, из-за кустов плюща торчит голова грязера. Кажется, лицо Дикого стало еще смуглее от солнца за последние несколько дней. Они встретились взглядами и, Кенма потерял всякую уверенность, пускай он и на своей территории. – Я думал отдать тебе рукопись. «Щелк» «Щелк» – Хо, ты дописал главу? Реакции у Дикого абсолютно никакой. Кенме неудобно говорить с ним начистоту. – Дописал. – Ну давай ее сюда. – Что, прямо сейчас? – Кенма прикасается носом к доскам. – Да, черт возьми. Неси ее. Тц, блядская мошка. Идея так себе. Но, ладно. Если он делает вид, будто ему все ни по чем, то пусть так оно и продолжается. Может, для Дикого неудивительное дело: сначала пытаться кого-то убить, а потом по какой-то случайности целовать (о боже, он подумал об этом снова). Кенма со смятением послал себя мысленно в задницу, то, что они сделали – это бред чистой воды, случайная нелепость. Все в порядке на данный момент, да? «А как оно сейчас?» – Чего тормозишь? – спрашивает Дикий.

Novo Amor – Holland

Кенма молчком уходит в дом. По-тихому пробирается наверх и обратно, уже с рукописью в руках. Листочки трепещут, когда до них дотрагиваются. Кенма подходит к изгороди и в первые секунды не решается отдать листки. Набирает воздуха в рот и приступает читать: «Наступило время готовиться к следующей атаке монстров. Эти чудовища были ненасытными, кровожадными и смердящими. Выжившие, что…» «Щёлк!» Секатор замолкает. Затем внезапно ругается Дикий: – А ну стоп! Кенма отрывается от рукописи и пялится в забор, словно баран. – Эм..? – Я сам все прочту, не надо мне читать вслух. Кенму как громом поражает. То он ныл испокон веков, чтобы ему читали, а сейчас «сам»? Слышится скрип лестницы. – Еще бабка твоя услышит. Кенма оборачивается на дом. Он в чем-то прав. Кенма видит сквозь узенькие щелочки изгороди очертания фигуры. Затем находит где-то в углу на стыке досок широкую щель и с какой-то осторожностью просовывает туда скрепленные листы рукописи – часть дописанной главы, которую до сих пор не читал грязер. – Вот, возьми. Дикий бормочет, что-то про насекомых. Забирает через доски листы бумаги и молча приступает читать. Кенма же, в ожидании приговора, садится на землю – в тенек, у самого забора на мягкую траву и прислоняется спиной к доскам. Древесина приятно-теплая. Рядом витает запах срезанных лиан плюща. Он видит, как по его ноге ползет коричневый муравей, уже преодолел шнуровку на кедах. Такая маленькая букашка, а может поднять вес больше своего собственного. И день за днем – ползает и ползает, работает и работает. Муравьи, как люди, или… наоборот? Кенма старается не думать о чем-то плохом. Очень удачно, что они не видят сейчас друг друга. Кенма не видит Дикого, не видит того, как тот читает. У него на сердце что-то елозит, то ли стыд, то ли облегчение, он толком не понимает, наблюдает за муравьишкой. Срывает тоненькую зеленую травинку, крутит ее в пальцах, проводит мягким концом по своему лицу, погружаясь в какое-то необъяснимое состояние, будто бы слышит то, как про себя читает рукопись Дикий. Будто слышит каждое слово. И это каким-то образом его успокаивает… Над головой возвышается чистый, кубового цвета, свод, где-то лает собака, по дороге пролетает мотоцикл и машина, звенит велосипедный звоночек. С южных холмов дует горячий ветер, неподалеку задорно чирикает стайка воробьев. А позади изгороди стоит хулиган. И Кенме кажется, что ветер приносит запах сигарет, его лосьона после бритья или его дезодоранта, неясно. Кенме все страннее и страннее. Он сидит в синей тени, перед глазами белый дом, а сейчас – под лучами солнца его облицовка ярко-лимонная. Вычищенный фонтан, с набранной водой. Кенма замечает, что не закрыл окно в своей комнате – там ветер колышет белые занавески, и дом будто бы дышит. Он начинает замечать самые маленькие детали… – Круто написано. Кенма словно выходит из транса. За изгородью раздается голос Дикого. С едва заметной хрипотцой. – Ты все прочитал? – Да. Ха, все-таки описывать мертвечину и страшные моменты у тебя выходит куда лучше, чем романтические, – слышно, как грязер улыбается, произнося слова. – Продолжай в том же духе. – Это что, недовольство? – Нет-нет. Шучу, конечно. Все здорово написано. Клянусь. Кенме, наверно, чудится, Дикий не может быть смущен? Правда ведь? Он в миг жалеет, что между ними стена из досок. Вот он, ускользающий момент похвалы. Ни единого возражения. Ни единого смешка. Дикий просовывает рукопись обратно. – Спасибо, – отвечает Кенма и забирает ее. Он остается у забора, сидит там еще какое-то время, пока Дикий срезает болеющий плющ. Они говорят на отвлеченные темы. В словах Дикого точно что-то меняется. Кенма это подмечает. Куроо рассказывает ему, как они в лагере ловили змей, бегали с камерой Бокуто по лесу, стреляли по задницам младшеклассников из рогатки и устраивали идиотские посиделки у костра. Кенма не замечает, но заслушивается. И отчасти сожалеет, что его не было там в этот раз.

Сижу курю. А также философия больших и маленьких булочек

Оставался последний месяц лета. Кенма как раз закончил переговоры по телефону с Шоё и Бокуто. Эти двое вели себя точно старший и младший брат, и Кенму это порядком выматывало, в особенности их гиперактивное состояние, ну невозможно ведь не уставать за день! Сегодня они настроились пойти в центр города, на танцы. А вот Кенма не танцевал. Он вообще не танцует. Однако, все равно пойдет. Ему отныне все равно куда идти и с кем тусоваться, это же наилучший вариант, нежели сидеть дома и рассматривать безынтересные голые стены своей комнаты. Бабушка, конечно, его не отпустит допоздна, и Кенма не собирался лишний раз тревожить сердце этой старой леди. Уж больно она не в духе нынче. Как придет – так придет. Вот такое взрослое решение принял Кенма, прежде чем уйти. В конце концов это лето может стать последним, если родители решатся на переезд (чего ему не хотелось ни при каком раскладе). Он надел рубашку салатового цвета с коротким рукавом и бордового оттенка шорты по колено. Кенма посмотрел на себя в зеркало, причесал черные вымытые волосы. Вроде бы все в порядке: нет гнезда на голове, от одежды пахнет порошком, да и лицо не такое угрюмое. Перед глазами замаячили цветастые листочки, что были не так давно приклеены на внутреннюю дверцу шкафа. Кенма в тайне от бабушки вырезал наклейки из журнала, намазал клеем и пришпандорил. Вот так бы всю комнату! На часах пять часов вечера. Темнело в конце июля поздно, и он сказал бабушке, что может задержаться у старосты Кейджи за чашкой чая (это то самое, что она хотела бы больше всего услышать). Довольный, как мальчик Карло Коллоди, Кенма покинул дом Ханны и направился к закусочной «Дяди Джо», там они договорились встретиться с Шоё и старостой. Олдхиллз отличался от крупного города многими вещами. Здесь было посвободней, немноголюдно, таинственно и местами даже по-уютному волшебно. Знаете, было в нем что-то магическое. Несмотря на его темную и страшную сторону. Может быть, у всех вас в детстве было такое место, где вам хотелось верить в мимолетное волшебство. Кенма впервые столкнулся с этим чувством, когда приехал в дом Ханны. Олдхиллз был зеленым городом, листья на деревьях здесь выгорали и иссушались не так скоро. Оттого деревья на аллеях создавали пышные колпаки. В их шелестящих кронах прятались белки, бурундуки, летучие мыши и птицы, и пахло всегда как-то свежо, стоило лишь подойти под какое-нибудь деревце. Дома вереницей тянулись вдоль улиц, с раскрытыми настежь окнами. На газонах и в маленьких садах жужжали поливалки и шланги. У каждого дома стояли почтовые ящики – кривые, облезшие и свежевыкрашенные. Олдхиллз скрашивали ярмарки и городские праздники, приезжие новички или же открытие какого-нибудь магазинчика на центральной улице. А еще в нем было достаточно удивительных мест, как тарзанка, хижина лесничего или водонапорная башня, стоявшая посреди поля. Разве раньше он замечал что-то подобное?...

TELE/VISIONS - Summer

По дороге к закусочной Кенма представлял каково ему будет на танцах. В центре города сто процентов будет Дикий. И еще кто-нибудь. Кагеяма, например. Что они будут делать? Бокуто может танцевать, в этом Кенма не сомневался, он ведь парень без комплексов. Шоё, возможно, тоже. На танцах будет вся школа? Или половина молодежи Олдхиллз? Так волнительно Кенме еще не было. Зная себя – он вряд ли бы пошел в такое место, будучи в родительском городе. Он даже на балы зимние никогда там не ходил. Считая такие мероприятия какой-то глупой шуткой и насмешкой, ведь было полно ребят, которые никогда не танцевали и одиноко сидели на скрипучих деревянных стульях, попивая розовый банановый пунш и завидуя каким-нибудь красавцам или красоткам. Эх. – Ау, эй, мы тут! – помахал одной рукой Шоё, пока второй придерживал велосипед. Кенма смирился с тем, что добродушный Хината считал своим долгом (перед плохо видящим другом) обозначить присутствие громкими криками или размашистой динамикой. Походу Кенма пришел самым последним. – Давно ждете? – Не-а. Скорей, прыгай на багажник. – Привет, Козуме, – поздоровался с ним Акааши, поправляя козырек светлой кепки. Староста Кейджи тоже был на велосипеде, на том самом, который резал Дикий прошлой весной. – Зачем вам велики? – Кенма послушался друга и прыгнул на багажник. – Быстрее доедем до водонапорной башни. – Туда? Я думал, мы на танцы. – Бокуто сказал, что Дикий будет забивать стрелу пижонам! Мы обязательно должны на это посмотреть! – Ха? – Кенма схватился за седло велосипеда покрепче, чтобы ненароком не упасть. – У них там махач будет. Я хочу это видеть! «Но к такому я тоже не готов!» Хината принялся крутить педали, набирая скорость. Рядом ехал втянутый во все это Акааши. Его тонкая хлопковая рубашка, заправленная в ситцевые шорты, трепетала на ветру. По тротуарам бегали толпы детворы, мальчата помладше дразнили маленькую собаку. По соседней улице тащился фургон с мороженым, его безыскусная мелодия едва ли запоминалась. Кто-то стриг газон или чинил машину, чем-то громыхал. В ушах свистел ветерок, и жужжала цепь бирюзового велосипеда, когда Шоё скатывался с пологого спуска. Дорожная желтая разметка сначала мелькала перед глазами, а потом вовсе слилась в одну бегущую линию. Лето выдалось жарким, и жара эта будто исходила прямо из легких Долины Смерти. Вдоль улиц дул летний речной бриз, проникал между ставнями и дверьми домов, приносил с собой аромат жимолости и каликанта. Мальчишки ехали через весь Олдхиллз, а на центральном перекрестке свернули на восточный объезд, что вел за город, к железной дороге. Кенма помнил эту дорогу: ему довелось по ней убегать от Дикого, который спалил его за чтением рукописи. Кенма про себя хохотнул. Как это было непредвиденно. Ровная дорога закончилась и началась серая мелкая грунтовка. Впереди показалась водонапорная башня и уйма бетонных электрических столбов. По прибытии на место у Кенмы жопа отваливалась от багажника и кочек, на которые Шоё будто бы специально наезжал последние минут десять езды. – Фиговый из тебя пилот, – забрюзжал Кенма, слезая с багажника. – Обратно пилотируешь ты, так и быть, – Шоё вместе со старостой бросили велик под невысоким деревом. – Я запарился. Ух. Из сарая доносилась трепотня. Там точно были бриолинщики. Кенма столкнулся со стервятниками в этот июльский день. Поверни время вспять – и они бы на него набросились, заклевали, подстригли, порезали, запинали, список можно продолжать. Но сейчас лишь смерили повседневными, но острыми взглядами, как только Кенма с остальными вошли в раскрытые ворота сарая. – Йоу, парни, вы такие запыхавшиеся, будто свиней ловили в загонах. – Привет, Бокуто, – первым здоровается Акааши. – У нас, кстати, можно заняться этой херней, – говорит Рю, жуя спелое яблоко. – Чем? Свиней ловить? – Ага. Знаешь, когда совсем делать нехрен, – Рю глядит на самого мелкого. – Это тебя зовут Хината Шоё? – Ну… да. Я тебя знаю. Всех вас. – Пх, еще бы он нас не знал, – Яку чешет шею, присаживаясь на железную проржавевшую бочку. – Хорошо бегаешь, – добавляет Рю. Шоё не ожидал такого от бриолинщика и всего лишь посмеивается в ответ. Кенма держится за спиной Акааши, он примечает Дикого, сидящего выше всех на досках поверх горы сена. Майка на нем кроваво-красная – хватит, чтобы раздраконить самого ленивого быка, носки из-под джинс торчат белые – точно голубиные крылья. Волосы – темнее ночи. Адовый контраст. Кенма завидует самовыражению Дикого. Ниже сидит Бокуто в растянутой футболке с радужным принтом и раскуривает сигарету. Они болтают о чем-то незначительном. – А… разборки уже кончились? – спустя время интересуется нескромно Шоё, разыскивая глазами кого-нибудь еще в темном сарае. – Да. Вы опоздали, мелкие, – на этот раз голос подает Дикий. Кенма способен с закрытыми глазами определить эту интонацию в большой галдящей толпе. – Вот блин! – Рыжий, ты хотел подраться? – Шутишь что ли? Я только бегаю, – самодовольно роняет Шоё и вскакивает на бочку. – И чего вы тогда тут сидите? – Дайшо ждем. «Узкоглазый который?» – вспоминает судорожно Кенма, но от старосты не отходит ни на шаг. Он чувствует себя неуверенно в этой компании. Как-то внезапно пришло это ощущение. – А вот и он, – Дикий спрыгивает с горы сена на землю, как только в проеме показывается пятый из его банды. – Тебе что-то перепало? – Кш-ш-ш-ш, да-а-а. Дайшо замечает Кенму. – Что здесь делают лузеры? – Преппи-бой и Рыжий вон с тем пузатым, а очкастый – мое дело. Кенма хмурит брови. Узкоглазый всегда был ему несимпатичен. От него стабильно исходит какая-то невидимая угроза, словно от змеи, готовящейся ужалить. Однако сейчас Дайшо выглядит так, будто он под мухой или навеселе. – Бля, ты что, уже раскурил? – Дикий хватает его за плечи и всматривается в лицо. Ухо Кенмы растет. «Раскурил?» – Меня заставили. – Брешешь. – Мы с парнями попробовали и… ладно… Так, знаешь, что у меня есть? – Ну? – Косяк, – грязер роется в карманах серых джинс. – Так, погоди, что это? А, это мой хер. Бокуто позади прыскает. – Ага, вот он, – счастливый Дайшо достает маленькую скрученную и уставшую бумажку и протягивает ее Дикому. – Ты свой хер перепутал с этой закорючкой? – Пошел ты. – Да ладно? – Лучше жги ракету, сейчас улетим. – Не, так дело не пойдет. Мне нужно все, что у тебя есть. Дайшо морщится. Но без промедления достает еще несколько крученых бумажек. Кенма не может рассмотреть сколько их там. Дикий забирает. Потом кивает Рю: – Отведите его лучше пожрать. У него глаза по чайнику. – Не надо меня никуда отводить. – Надо. Ты не в меру обдолбан. – За косячок, если только, – Яку нагло пырится. Дикий раздает им по бумажке и те валят из сарая. Затем он оборачивается на ребят. Кагеяма пожимает плечами. – Бокуто, ты гонишь? Не пялься на меня так. – Мне любопытно. Но вот ты какого хрена возомнил тут о себе? Дикий обводит всех взглядом, затем садится на бочку и запрокидывает голову в тихом стоне. Не отвертеться. А ему и не особо-то и хотелось куда-то уходить. У него вдруг созрел план надолбать этих мелких и посмотреть, что будет. Хоо… – Потом обзовешь меня свининой, – наигранно лопочет Дикий. – Именно. Делись. – Домой ты как пойдешь? – Ну, мы сейчас все раскурим, время только шесть. К девяти вечера пройдет, – Бокуто сползает с доски, под кроссовками скрипят маленькие камешки и солома. – А с этими что делать? – вливается в диалог Кагеяма. – Угощать, чуваки. Или вы собрались в одну харю все это уделать? Кенма сталкивается взглядами с Диким. Опасно. Во что он сейчас будет вовлечён? Остальные мальчишки просто наблюдают за всем, а дальше – подсаживаются ближе. Кенма тоже садится в общий круг. Его тянет на приключения, прямо как на ярмарке. – Я ни разу не делал этого, – шепотом говорит Шоё старосте. – Чего не делал? – так же шепотом повторяет Акааши, и его перебивает Дикий. – Так, мелкие, сейчас будем учиться курить косяки. И… понеслась. Кенма поначалу мало что понимал из сленга Дикого. Слова почти не задерживались в его голове. Первым, что ему пришлось сделать – поглубже вдохнуть дым и так же выдохнуть, но он сильно закашлялся, как и Хината. С попытки третьей – у него вроде как получилось. Сначала Дикий показал ему как надо правильно затягиваться, вслед за тем затянулся сам и передал скрученную бумажку Кенме. На третьей затяжке у него уже все поехало-поскакало. С непривычки, само собой. Это было так необычно, что ему захотелось еще. В голове вдруг сделалось так пусто, он не мог зацепиться ни за одну мысль. Во рту стало сладко и горько одновременно. Сухо.

Foster the People – Pumped Up Kicks

Кенма лицезрел, как за водонапорной башней в огненном поле утопал закат, очертания далеких перелесков делались зелено-черными, по дороге проезжал единственный грузовик, и весь оставшийся безлюдный мир принадлежал только им. И тогда в мозгу вспыхнула тысяча образов. Сотни навязывающихся мыслей выбросились гигантским потоком в его черепную коробку. Они галдели, кричали, словно хотели, чтобы их начали прокручивать снова и снова. Он помнил, как ходил по доскам наверху горы из сена, пытался забраться на балки, что прокладывались под потолком, его останавливали ребята. Пахло тут зноем, полынью и травкой, которую они раскуривали. Здесь пахло бриолинщиками, звонкими словами и их смехом. Ему все казалось гиперболизированным, острым, ярким. Кенма не замечал, как на него смотрят остальные. И не всегда улавливал, что они говорят. А потом ему стало необыкновенно весело. Он посмотрел на Дикого и начал смеяться сам с собой, вспоминая его лохматые волосы после душа. Да там много чего было. Его пьяная морда за школой, когда он погнался за ним через мусорные баки, идиотское «хо-хо» в лагере, харя, подобная бомжу, на ледяной скамейке под порошащим снегом. Господи, а какое у него было лицо, когда они поцеловались! Бокуто вдруг вскрикивает. В руках он держит какую-то этикетку. Или это упаковка из-под чего-то. Не разобрать. – Во-во, ща такую хохму придумал. Смотри, эт твоя мама, – тычет он бумажкой в лицо старосте. Тот обрабатывает полученную информацию и отвечает, будто сидит в зале суда: – Моя мама ушла от нас, когда моей сестре было четыре года, но, думаю, она бы располнела. Прямо как эта тетенька на рисунке. – Он показывает зубы в ослепительной улыбке. Бокуто вздыхает, а потом ухает смехом. – Я бы хотел быть твоей сестрой. – Сестрой? – Да! У тебя классный велик. Кенма отрывается от беседы и переводит взгляд на Дикого. Тот затягивается и выпускает серый дым, глядя в ответ на Очкарика. – Чего пялишься? – спрашивает он. – Рожа у тебя смешная, – отзывается на расслабоне Кенма. – У тебя смешнее. – Это всегда так?... – Что именно? – Вот такое удивительное ощущение, будто ты идиот, который сможет сделать все что угодно. – Поверь, тебя еще не сильно качнуло. – Качнуло, ха-ха, – посмеивается Кенма. Шоё что-то бормочет. Он хочет сесть на колени к Бокуто. Кагеяма от этого обалдевает по-католически. Они жалуются друг другу на жизнь. Где-то трава всегда зеленее и все такое. Ситуация выходит из-под контроля, Дикий ловит мальчишек, будто котят за шкирку, когда те начинают вытворять какую-то дичь, разбегаясь по сараю и по округе. По привычке его и Тобио травка не так сильно берет. – Чувак, сдается мне, ты переборщил, – говорит ему Кагеяма, глядя на то, как проблевывается Кенма в лопухах. Репейник липнет к его шортам. – У него всегда так, – кивает головой грязер. – Бокуто, а ну положи колесо! – Я хочу закатить на рельсы и посмотреть, как его раздавит поезд. – Он сойдет с рельс, – подтверждает теорию Акааши. – И что делать с ними? – Связать их… и бросить здесь, – блаженно выдыхает Дикий, но понимает, что так нельзя. Он мотает головой Кагеяме. – Я поссать! – сообщает всем Бокуто, кладя на место колесо и скрываясь в кустах. Кенме нехорошо лишь несколько минут. Когда желудок избавляется от излишков, то сразу легчает. Он полагает, что это из-за того, что он покурил. Так ему спокойнее. Кенма распрямляется и идет обратно на лужайку, где Шоё и Акааши что-то друг другу рассказывают. Его вдруг охватывает странная паника. – Если я приду в таком виде домой, то меня порвут на городской флаг. – А ты не ходи, – отвечает Шоё, подхватывая под руку старосту. – Я вообще не хочу, чтобы моя бабушка что-то узнала, – Кенма замечает, как его настроение, до этого солнечное и радужное, падает со скалы бескрылой птицей. – Не хочу, чтобы она знала, чем я занимаюсь! Дикий откровенно говоря любуется малышней у себя под носом. – Не… по-моему отличая идея была накурить этих балбесов. Кагеяма покашливает от неудачной затяжки: – Не натворили бы они чего-нибудь. – Наслаждайся шоу, а то скоро закончится. Кенма смотрит сначала на бриолинщиков, затем на старосту. – Это будет провал! Если она узнает, что я курил травку с вами, с ними…! Мне конец. И если узнает, что я пишу рассказ… с ним! – он тычет руками в Дикого. Акааши и Шоё его словно не слышат. – Э, рассказ? – тут из кустов выходит Бокуто, застегивая по-хозяйски ширинку свободных штанов, – погодь, ты говоришь про тот самый спор, который проспорил ему? – Какой спор? – приходит в оцепенение Дикий, – даже не знаю о чем он, – и зыркает на Тобио. – Да. Но я так и не поцеловался с девушкой. А Куроо помог и… Грязер слетает с капота ржавой машины и налетает на Очкарика, сгребая его в охапку и закрывая ему рот рукой. Кенма мычит в ладошку, влажная кожа пахнет сигаретным дымом. – Ну, прекрати, а, нести херню всякую. Побаловались писаниной и закончили на этом, – он выпучивает глаза, давая понять Кенме, чтобы тот по-настоящему заткнулся. – Так что было потом? – Бокуто выдирает репей с носок. – Подогнал ему старшеклассницу, но этот мелкий еще не дорос, лоханулся и… получил пощечину. – Исусьи правила, – скандирует Бокуто. – Исусьи правила, – повторяет Дикий, освобождая Очкарика. Кенма плюется, вытирает рот от пота. Ему душно и пить хочется. Тело – как какая-то вата. Мысли переключаются с бабушки на Куроо. Какого черта он такой вольно-ублюдский? – Зачем ты это сделал? – спрашивает Кенма, глядя на бриолинщика исподлобья. Куроо его игнорирует.

Roxette – The Look

Тут поднимает хохот Бокуто и Акааши, перебросившись парой фраз. – Я что-то проголодался, готов кабана съесть, – сообщает ребятам Шоё. – Это после травки, – отвечает Кагеяма. – У тебя репей на жопе. – Нет, у тебя. – Давайте поедим? – Во-во, пожрать вам не помешает. – Не-не, идемте в бар! – Нас не пустят. – Пустят, надо притвориться не на свой возраст. Примерно через сорок минут они жмутся перед яркой голубой вывеской «Свит найт» и разыгрывают на камень-ножницы, кто пойдет первым. Мужик в клетчатой рубашке – пропускалово, смотрит на них с лестницы, как на юные куски дерьма, Кенма это отмечает про себя. У стен бара толпятся взрослые – курят и смеются, и никто на них не обращает внимание. – Стойте…ну, погодите, – Бокуто устает трясти кулаком, – я отойду поссать и продолжим. – Блять, Бокуто, ты задолбал. У тебя вместо пубертата недержание началось? – цокает зубами Дикий, оглядываясь на пропускалову. Все-таки идти в бар плохая затея, как ему думается. Тут могут ошиваться преппи-бои. Надерут ему задницу, если их будет много, и Кагеяма не поможет. А еще на нем висит этот детский сад на выезде. – Ну постойте! Я сейчас приду! Бокуто скрывается за баром в деревьях, что стоит у бензоколонки. Кенма слышит, как жалобно скрипят сухие ветки. – Жрать охота, – негромко повторяет староста. – А… да-да. Куда мы обычно ходим есть? Может, к черту, этот бар? – Шоё облокачивается на Кенму. Дикий зевает. Потом раскуривает простую сигарету. Табачный дым, кружащий вокруг, немного отрезвляет разум Очкарика: – Пойдемте в кафетерий. – Пинк? – Пинк для неудачников. – Закрой пасть, Кагеяма, – внезапно прыгает на него Хината. – Там вкусные коктейли! – Отцепись от меня, обезьяна. Это все ты виноват, посмотри на этих полудурков, они неадекватные, – ругается Кагеяма на Дикого, силясь стащить с себя Рыжего. – Блин, короче, айда в город. Вы все меня уже бесите. С вами ничего нельзя поделать. Слабаки. Бокуто возвращается из тьмы и догоняет ребят. Глаза у него как у филина. – А-а-а, парни, подождите. Со мной на один куст ссал какой-то мужик! – Не гони, а. Таких галюнов от травки не бывает. – Честно! Я у него спросил, почему он писает со мной на один и тот же куст, а он такой… – Бокуто, остановись городить эту чушь. – Почему вы мне не верите?! Дорога для Кенмы будто не кончается. Он чихает от цветочной пыльцы, когда Шоё с Кагеямой проносятся вперед всех остальных, точно торпеды, задевая растения, растущие у дороги. Ощущения радости то зарождаются, то погибают. Он будто на качелях, таких огромных, которые раскачиваются вверх-вниз. Желудок плачет от голода, башка немного кружится, стоит ему побежать или попрыгать. Все дурачатся, всем хорошо и одновременно странно. Кенма держится рядом с Диким, то ли по обычаю его шестерки, то ли ему так спокойнее, чем идти где-то позади. Кафетерий еще работает. Значит, на часах около восьми или девяти вечера. Кенма так и не надел дедушкины часы. Акааши и Шоё бросают велики на обочине. Мальчишки вваливаются гурьбой в помещение. Людей не так много, в основном постоянные посетители, несколько фермеров, залетные спортсмены и несколько девиц. Кенма летит в дальний угол, садится, нет, буквально забивается к стеночке. Мальчишки подваливают к нему и занимают еще один столик. Они хохочут и бузят. Бокуто достает судорожно из кармана штанов смятые, словно из жопы, купюры и говорит Дикому, чтобы тот ему принес пожрать. – Вот же дьявол! Я с собой ни гроша не взял, – восклицает раздосадовано Шоё. – Кенма, что у тебя? Кенма шарит в карманах шорт так, точно у него там бездонная пещера. – Пусто… – И у меня тоже с собой ни цента, – вздыхает Акааши. Кагеяма выкладывает кошелек из кармана джинсовой большой куртки. Потом переводит глаза на Дикого. Его это капельку (так кажется Кенме) злит, но быстро отпускает. – Бляха-муха. Спасаю вас от голодной смерти первый и последний раз. Чтобы мне все вернули. Бокуто с горящими глазами улыбается другу: – Бери заодно и мои! – Ни за что не стану заводить детей. Это какой-то пиздец, – ворчит бриолинщик и уходит в центр кафетерия, к стойке заказов. А Бокуто кричит ему вслед: – Мне три бургера с говядиной! И большую газировку! Нам всем!!! – Крылышки! – бросает Шоё. – А мне коктейль, – продолжает Акааши. А когда Кенма раскрывает рот, то видит как Дикий им всем показывает жест «кирдык». И закрывает. Ладно, купит ведь что-нибудь?..

The Doors - Riders On The Storm

Кенма млеет в прохладе помещения, вентиляторы с потолка мал-мал гоняют воздух. Снаружи под фонарем роится клубок насекомых. Проезжают машины и шмыгают изредка фигуры. В кафетерии становится шумно. Самые болтливые это Шоё и Бокуто, но самый громкий среди них это второй. И ни одно обаяние оперного певца не сможет его перебить. Этот парень был что-то с чем-то. Кенма переживает: еще немного и умрет с голодухи. Когда Дикий и Кагеяма приносят им подносы с едой, то он набрасывается на бургеры, как коршун. Они все накидываются. Сначала шелестят бумажками, стаканами и упаковками, а потом стонут и чуть ли не хнычут от наслаждения и кайфа, посмеиваясь с довольных рож друг друга. Бокуто пробует говорить с набитым ртом, но не получается. Слишком много всего напихано. Акааши просит его запить газировкой. Дикий поглощает крылышки с кисло-сладким соусом и заодно забрасывает в рот картошку. Это первый раз, когда они с Кенмой за одним столом что-то едят в идеально безопасной и не натянутой обстановке. И ему это нравится, он даже засматривается на Куроо. А тот от неловкости дохает, заливая напитком крошку, попавшую не в то горло. – Божественно… это божественно. Э-э-эй, официант, принесите нам пончики! – орет Бокуто, и его тычет в бок Дикий. – Умолкни! Сперва сожри, что принесли. – А из тебя выйдет неплохой батя, – язвит Кагеяма. – Из тебя тоже. Шоё оживляется, отбирая у старосты недоеденную картошку: – О, вспомнил! Священникам разрешено заводить детей, так что не огорчайся. – Иди к черту, Хината. Дикий стукает Бокуто по упитанным бочкам, торчащим из-за резинки штанов: – Будешь есть один фаст-фуд и не похудеешь. – Без тебя знаю, что жирный. Отвали. Я сейчас пиздец как голоден. Акааши опускает ресницы, глядит на гамбургеры, а потом рассуждает: – Но это не так плохо. Вот, что бы ты выбрал? Гамбургер с двойной порцией говядины, сыра, зелени и лука или обычный гамбургер с одной говяжьей котлетой и кетчупом? Бокуто проворно указывает на двойной гамбургер. – Конечно тот, где всего побольше! – Вот так и с людьми, Бокуто, – выстреливает наповал Акааши, нажевывая булочку. – Я бы точно выбрал тот, что больше. Бокуто, на секунду задумавшись, мгновенно расплывается в ухмылке, ибо большие бургеры это класс. Потом меняется в лице, точно вспоминает какую-то важную информацию. Сообщает: – О, у тебя соус на подбородке. Акааши вытирает. Смеется. – У Шоё на носу, – с набитым ртом произносит Кенма. Ему с этого так смешно и глупо. – Я тут у девчонок услышал кое-что. – Что? – Кагеяма аж подается в центр сдвинутых столиков. – Они сказали, что какого цвета твои губы, такого и соски. И мальчишки сначала жуют, а потом замолкают и переглядываются, облизывая собственные губы. – Стоп! Ты куда это смотришь! – рычит Кагеяма, бросая в Шоё бумажку. – Да никуда! Соус у тебя на лице. Кенма перехлестывается с Диким взглядами, и они от идиотской теории чуть ли не давятся. – Это все бред! – Кенма не терпит. – На речке не видели... что ли... Бокуто смотрит на его губы. – Не, ну серьезно, вот у тебя они… – Даже не думай произнести это говно вслух! – У теток непонятно. У них зачастую помада. – Ха-ха, синие соски. Представьте? – Как я буду теперь матери в глаза смотреть? – Шоё стряхивает колечки лука с булки. – Дурные девки. Надо же такое в школе обсуждать. – А я… сестре… – Фиолетовые соски… – Ну перестаньте. Они все молча жуют, причмокивают, запивают и хихикают. Пахнет фастфудом, пузырьками газировки, куревом и соусами. Им всем достаточно хорошо, чтобы какое-то время не прерывать трапезу. – Я тут вспомнил свою покойную прабабку, – прожевал гамбургер Бокуто и переглянулся с Диким. – Точнее, ее байку. Она вообще любила их травить, прямо как Кенма. Кенма отвлекся от поедания и посмотрел на Супервосемь. – Я рассказываю не байки, а рассказы собственного сочинения. – Ладно-ладно. Так вот, она любила загонять нам про волковедьму. – Волко…чего? – переспрашивает Шое. – Волковедьму. У нее туловище и голова женщины, а вместо ног – волк, ну, знаете, как кентавр, только с еще одной звериной головой. Это была страшилка для детей тех годов, когда еще жила моя прабабушка, – Бокуто засасывает трубочку и отпивает крупными глотками газировку. – Нам с Куроо было по восемь лет, мы пришли с моим отцом проведать ее. Дикий бухтит и мотает головой: – Блин, Бокуто, обязательно это рассказывать? Бокуто подмигивает. – Волковедьма живет в тутошних лесах, ее нора спрятана глубоко в земле, на утесе самого высокого холма. Она похищает скот и местных детей и сжирает их у себя в логове. Вот, что нам рассказала моя прабабка. – Прикольно, – произносит староста. – Дай угадаю, с тех пор ты веришь в НЛО и Джейсона, ха-ха. – Мы с Куроо так загорелись идеей найти ее, что ушли на весь день в лес, а когда стемнело, то поняли, что потерялись. Нас искал мой отец и его друзья-охотники. Вот что я вам скажу, – Бокуто берет в руку крылышко, как сигарету, подобно дону мафии. – Перепугались мы знатно, как свиньи на убое. Но не встретили ни Волковедьму, ни Лешего, ни Джейсона, – он смеется, – однако я как сейчас помню, увидел там, в лесу, фигуру человека. То ли старик, то ли старуха, особо не разобрал. Кто-то стоял и смотрел на меня, пока я завязывал шнурки на ботинке. А потом ушел. – Чудовищ не существует. – Дети пропадают в Олдхиллз с тех самых времен. И я вот думаю, что в этом замешаны здешние. – Не только ты так считаешь, – поддакивает Кенма. Живот у него уже набит едой. – В одном моя пробабка была права – в маленьких городках вечно что-то происходит. Она видела, как сосед замочил у себя на заднем дворе своего сына и закопал того в цветах. Весной пришло время окучивать грядки и перекапывать розы, и тогда мать обнаружила тело собственного сына. Моей бабке никто не поверил. Знаете, почему? Сосед дружил с главой дома аристократов, которые содержали в то время овцеферму. – Дело говоришь, чувак, – Кагеяма вытирает салфеткой рот и успевает дать подзатыльник Шоё, что тырит его картошку. – Намекаешь, что кто-то покрывает убийцу. – Очевидно, что да. – Ну… тогда мы в заднице. – Вы до сих пор хотите распутать это дело? – встревает Дикий. – Выйти хотя бы на след преступников. – Бросьте, парни. Это вам не игра какая-то. Кенма грузится. Качели рухнули вниз, ему теперь совсем не весело. И вот они сидят так все в тишине, доедая уныло бургеры. Мальчишек начинает понемногу отпускать. Они покидают кафетерий под самое закрытие и идут слоняться по пустынным дорогам Олдхиллз. Город погружался в сон. Сверчки наводнили своим пением улицы. Под редкими фонарями виднелись снующие летучие мыши. Пахло душистыми цветами, ветер приносил с собой запах реки и травы с холмов. Ночь была по-настоящему летняя. Теплая и бесконечная. Кенма катил велик Хинаты и переговаривался с Акааши о городских легендах и морге его отца, когда это случилось. Ничего не предвещало беды, они гуляли и болтали, собирались уже расходиться домой. Бокуто и Шоё с Кагеямой дурковали и носились по тротуарам, и в один момент решили перебежать наискосок обширный перекресток на пересечении Еллоу и Уайт стрит. Как вдруг из-за угла вылетел черный ревущий мустанг. – Эй! Хината! – крикнул Бокуто, добежавший до начала перекрестка. Раздался надрывный визг тормозов. Кенма поднял голову. Произошел удар. Шоё сбила машина. Он отлетел от бампера на несколько метров вперед и упал на асфальт. Машина сначала резко тормознула, а потом тотчас съехала с места и ушла в сторону, сворачивая на следующем повороте. – Сюда, парни! Скорее! Они ринулись к перекрестку. – Блять-блять-блять, его долбанули со всей дури! – Кагеяма в недоумении схватился за голову. – Ты видел номер? – подбежал к остальным Дикий, опускаясь на колени. Он дотронулся до руки Шоё и осторожно перевернул мальчишку на спину. – Нет, не успел, – ответил Кагеяма. – Он… дышит? – Дышит. – Вот и сходили на танцы... Все замерли в тихом ужасе. Перевернувшийся Хината залился смехом, подобно ненормальному. – О, боже! – внутри у Кенмы все похолодело. – Ты цел?! – Ха-ха, ты чего ржешь, дубина? Сколько раз тебе повторять, чтобы не выбегал на дорогу?! – Цел… Хватит на меня орать, Кагеяма. Я не видел эту сраную машину, – прохрипел Шоё. Второй на очереди расхохотался Бокуто, словно его заразили. – Живой хотя бы? – спросил Дикий. – Ага. Мне что-то щекотно. – Ему так смешно от травки? – спросил тихо Акааши. – Не паникуйте, – сказал Дикий, – плюнем, склеим и будет как новенький, – он помог подняться Хинате. Рыжий захромал, постанывая через приступ истерического смеха. – Что тут клеить?! Человек – не вещь! – заголосил Кенма. – Я просто пытаюсь помочь. – Ах, пытаешься. – Не истери. – Идем в полицию? – не сдержался Бокуто. Дикого как огнем обдало. Он набросился на Супервосемь, хватая за грудки и принимаясь несерьезно трясти пузатого. – Обдолбанные травкой? Как ты себе это представляешь? Мамке что своей скажешь? О, мамуль, я тут перепутал запечатанную зубочистку с косяком. А крайним кто будет? Куроо, блять, Тетсуро. Тот невзначай рыгнул воздухом ему в лицо. – Ух, едрить-колотить! – Хорошо-хорошо! Я в домике, я понял! Ты прав, дерьмо ляпнул. – Все с ним будет в порядке. Тут Хината заново упал на колени и приложился лицом о землю. – Ну… или не будет. – Друг, у тебя что-то болит? – спустился к нему Бокуто. – Нога. Сейчас пройдет, – тот глотал сопли сквозь смех. – Так, бери его на горб, – скомандовал Кагеяме Дикий, – понесем его домой. – Мне нельзя показываться предкам, я же умру от смеха. Кенма не ведал куда себя деть. Он наматывал круги вокруг друга, дотрагиваясь до его густых волос. – Боже мой, его сбили, а мы даже в больницу не сунемся. – Переждем ночь, а завтра порешаем, идти к копам или нет. – Кто-нибудь запомнил машину? – спросил важную вещь староста. – Нет… я что-то затупил. Но мы с Кагеямой первыми видели, как его сбили. В салоне было два человека, по-моему. – Черный мустанг. – Черных мустангов дохера, скажу я вам, – Дикий достал сигарету и поджег. – Но в Олдхиллз их чуть-чуть поменьше. Поглощенные депрессухой, мальчишки посидели на бордюре и подумали, что им следовало бы сделать. Кенма мыслил: идти в полицию не вариант. Они курили травку, а ее подогнал им Дикий. Подставлять под удар его не хотелось. В больницу тоже нельзя, потому что врачи вызовут копов, так как сбили школьника… Палка о двух концах! Бокуто призвал отсидеться у него, но Акааши тактично напомнил ему, что тот не бедный сирота. Тогда Кагеяма предложил пойти к нему и отсидеться какое-то время. Он жил ближе всех и с его слов предки не вернутся домой до раннего утра. А там они что-нибудь придумают. Бокуто и Акааши остались с Шоё у Кагеямы. Времени было – около полуночи. Кенма бы тоже остался, но лучше вернуться поздно домой, чем звонить от Кагеямы Тобио и говорить бабушке, что он заночует у какого-то неизвестного ей мальчика. На сердце было не спокойно. Эффект от травки закончился, как только он увидел на земле сбитого Шоё. Вообще, никому бы не пожелал такого зрелища. Другу повезло, что отделался лишь ссадинами, а то могло и череп размозжить. Стало как-то не по себе.

Ex confusion – Desire

Кенма шел домой с понурой головой по полутемным улицам, где через один светили фонари. Рядом плелся Дикий. Он сам вызвался пойти с ним одной дорогой. И Кенма был в общем-то не против. – Думаю, с ним будет все окей, – прервал обременяющую тишину Куроо. – Это случилось так быстро, что я поначалу даже ничего не понял, – сознался Кенма, срывая с куста гортензии лиловую гроздь. – Дело случая. Кенма украдкой глянул на грязера. Чувствовалось, что что-то изменилось. Кенма так усердно думал, что искрошил меж пальцев в прах цветки. – Зачем ты вообще это сделал? – соскочило с его языка, и он внутренне закричал. – Сделал что? «На кой черт ты спрашиваешь?!» – Ум, неважно. «Не надо было курить» – Мне как-то не хорошо. – Тошнит? – Голова кружится и перед глазами плывет. Если это были испорченные бургеры, то я… – Дело не в еде, это отходняки после курева. Такое бывает. Лучше сядь на землю или приляг. Проверенный способ, – Куроо остановил Кенму, и столкнул его с тротуара на траву. – Предлагаешь мне до утра валяться на улице? – Станет хуже, если не приляжешь. Поверь мне. Кенма плохо видел лицо Куроо. На этом участке улицы темно. Но он последовал «настоятельно-братскому» совету и попятился на траву. Сел, а потом откинулся на спину. Куроо присел рядом с ним. Так необычно идти ночью домой вместе с Куроо. А теперь еще и сидеть на траве у дороги, в окружении деревьев и жилых домов. Сегодня день сплошных чудаковатостей. Кенма поднял глаза на высокое сапфировое небо. По нему рассыпались теплые июльские звезды. В траве пахло остывающей землей, сухой пылью и ночной прохладой. Тут и там посвистывали и поскрипывали сверчки, в кустах погуще сновали светляки, их ярко-лимонные задки сверкали в темноте. Где-то гоготала ночная птица. Небо перед глазами понемногу успокаивалось и переставало так сильно дрожать. Нет, Кенма больше никогда не будет курить травку. Пить еще куда ни шло. Он еле слышно хохотнул. Но Куроо наверняка это услышал, да вот спрашивать не стал. В тот миг, в ночной темноте, Куроо Тетсуро казался ему загадкой, которую хотелось за один раз разгадать. Но, по-видимому, это было сложным делом. «Как много я не знаю о нем» – Правда, что ты терялся в лесу, когда тебе было восемь лет? – Угу, сам же слышал. – И… каково это? – Плохо помню. Но мне было страшно. Куроо лег в траву в полуметре от Кенмы. – Вас нашли, или вы сами выбрались? – поинтересовался Кенма. – Мы долго блуждали по лесу и вышли к реке, там нас и отыскали. – Так вот почему в лагере тебе было не страшно. Куроо промолчал. Развел руками. – Тебя отпускает? – Стало полегче. – Хо, городские слабаки. – Да что ты обо мне знаешь? – чуть не поперхнулся слюной Кенма. – У тебя зрение хреновое, ты боишься, что люди узнают о твоей рукописи, ты зануда и книжный червь, а еще бьешь, как девчонка, – и после паузы добавил. – Беру свои слова назад. Бьешь ты недурно. Кенма хихикнул. В нем ширилось что-то беззаботное. Его не задевало ни одно слово, потому что он не чувствовал какого-то зла или негатива. – А ты что-нибудь знаешь обо мне? – как бы между делом спросил Куроо. – Ты был рожден свободным, – Кенма сорвал травинку, начиная водить ею по своему лицу. Он чувствовал, как усталость растеклась по всему телу, ему хотелось мечтать, фантазировать, рассуждать и говорить. – Пф-ф-ха, – усмехнулся тот, – что за литературные выбросы в атмосферу? – Ты бриолинщик и задира. Куда хочешь – туда и ходишь. Живешь в доме, таком крошечном, что я поражаюсь, как там можно уместиться целой семье. Ты любишь раздавать всем клички, покурить и вкусно поесть. Твоя мама любила перечитывать книгу «Грозовой перевал». Твоего лучшего друга зовут Бокуто Котаро. В детстве потерялся в лесу. Ты боишься, что люди узнают, какие книги ты предпочитаешь. А еще хреново стрижешь волосы, дебил. «И любишь, когда тебе читают вслух» Куроо аж привстал с травы и оперся на локоть, лупя глаза на Кенму. Его отросшие волосы утонули в густой дремучей траве, на очках отражались блики от ближайших желто-оранжевых фонарей. Или это все-таки звезды? Куроо на мгновение стало страшно, а потом смущенно. Да так, что он обратно упал на землю и отвернул лицо. – Нормально я стригу. Но ты прав, тебе лучше с длинными. Он сказал это так тихо, что Кенма даже толком не расслышал. – Чего? – Ничего, проехали. – Знаешь, я тут думал о лагере. Куроо повернулся. – И что? – Я пожалел, что не поехал с вами этим летом. Вы собирались у костра? – Ага. – И сосиски жарили? – Да. – И пиво пили? – Угу. – Вот же! Кажется, я завидую. – Тогда поехали с нами следующим летом? – Непременно поеду.