Еще одна из рода Клер

Мортимер умел убеждать. К монастырю святой Этельбурги они добрались без происшествий. К горлу подкатил ком, когда за спиной Маргариты с глухим стуком сомкнулись ворота. Молчаливым, мрачным монахиням достаточно было пары слов, чтобы понять ситуацию и провести новоприбывшую к матери-настоятельнице. Маргарита, следуя за проводницей, отсчитывала шаги по каменным полам и с тоской отмечала, насколько же отлична Святая Этельбурга от Святого Мелора, что в Эймсбери. В последнем были выбеленные стены и высокие потолки. Даже в сумрачный день там было светло, а в солнечный следовало жмуриться, чтобы не ослепнуть, а идя по коридорам, приходилось наступать на яркие блики витражей на полу. В Святой Этельбурге под ногами были лишь унылые серые камни, над головой низкие, давящие потолки, а сводчатые арки только довершали впечатление огромного склепа. Маргарита напомнила себе, почему отказалась от замка Корф в пользу монастыря: дать Пирсу несколько дополнительных дней для спасения, а себе укрытие от гнева деда, когда она сообщит ему одно важное известие. Перед входом в кабинет Маргарита немного задержалась, собираясь с духом. Настоятельницу они застали за изучением огромной амбарной книги. Она махнула рукой, указывая на стул, и продолжила подсчеты. Маргарита покорно присела и стала терпеливо ждать, стараясь не ерзать и не слишком уж рассматривать аббатису и окружающую обстановку. — Итак, — настоятельница наконец-то захлопнула книгу и внимательно посмотрела на Маргариту. — Мое имя Иоанна. Как тебя звать, дитя? Удивительно, но Маргариту приободрило это обращение. Она не могла определить истинный возраст настоятельницы. Та была высока и худа, с гладким лицом без морщин, узкими крыльями носа и тонкими губами, делавшими рот похожим на прорезь. Глаза чуть прищуренные, серые, внимательные, взгляд острый, как нож. Ее можно было принять за ровесницу Марии Вудстоской, если бы не руки. Они принадлежали старухе, испещренные морщинами и вздувшимся венами, словно иссохшая земля, с бледными заостренными ногтями. И все же Маргарита видела еще один добрый знак для достижения своей цели. — Матушка Иоанна… — постаралась подластиться Маргарита. — Ваше имя… — Что не так в моем имени? — выражение лица настоятельницы не изменилось, а интерес проявился только в прозвучавшем вопросе, но Маргарите этого было достаточно, чтобы, как ей казалось, поймать большую рыбку на маленькую наживку. — Схожее имя носила та, которая подарила мне жизнь и кого я любила больше всего на свете, — подлила елея Маргарита. — Жизнь дарит Господь, и его ты обязана любить и почитать более прочих, — пресекла попытки ее очаровать настоятельница. — Что касается твоей матери, научила ли она тебя учтивости? Как твое имя, и что привело тебя сюда? — Простите, — смутилась просительница, но, собравшись, продолжила уже своим обычным тоном, без лишней приторности. — Мое имя Маргарита де Клер. Я дочь Гилберта де Клера, графа Глостера, — Маргарита рассказала все откровенно и без утайки. Потому что чем больше она рассказывала, тем яснее становились мысли. Она вдруг обнаружила, что пустота, засевшая где-то глубоко, в самых потаенных уголках души, покидает ее, оставляя невыносимую легкость. Маргарита запиналась только тогда, когда утирала со щек теплые слезы, а настоятельница слушала не перебивая, все с тем же выражением лица всепонимающего изваяния. Маргариту это не смущало. Закончив исповедь, она вздохнула, как освободившийся от своего груза Сизиф. — Вот и все. — Итак, ты просишь, чтобы мы как можно скорее послали за королем Эдуардом, твоим дедом и опекуном, — впервые за время разговора настоятельница оживилась и заговорила быстрее и чуть громче, чем обычно. — Как можно скорее! — пылко поддержала ее Маргарита. — Господь благословил этот храм, теперь и Вас не забудет. — Господь направил тебя сюда, дитя, — губы настоятельницы растянулись, что должно быть означало улыбку. — Оставайся здесь. Твои беды закончились. Мы позаботимся о твоей душе. В наставлении божьей женщины Маргарита не узрела зловещего предупреждения. Маргариту проводили в келью, где ей предстояло обитать до приезда короля. Не в положении девушки жаловаться, но эта келья больше напоминала большой сундук, чем комнату: места хватало только для неширокой кровати. И если это был сундук, то она была ценной вещицей, которую лишь иногда вынимали, чтобы полюбоваться или проветрить. Маргариту выпускали только на мессу. Остальное время она скучала в своем большом сундуке, где из украшений было только массивное деревянное распятие на стене. Даже безвкусную монастырскую еду ей приносили туда. Так миновало десять дней, самых долгих в ее жизни. На одиннадцатый день монахиня пришла раньше, чем должна была принести обед. Устав запрещал лишние разговоры, потому женщина просто кивнула и раскрыла перед Маргаритой дверь. Так, как обычно ее водили на мессу, теперь снова вели к кабинету настоятельницы. — Ваша Милость! — склонилась Маргарита в вежливом поклоне, как только оказалась за порогом. Еще бы ей не узнать венценосного гостя. Он сидел, развернув стул к двери, и ждал, пусть и не так долго, пока приведут смутьянку, а ждать Эдуард Длинногогий не любил. Король не спешил позволять внучке выпрямиться. Вероятно, по его мнению, ее теперешнее смирение было лишь толикой предстоящего искупления. — Набегалась, решила вернуться? — совсем не по-доброму спросил король. — У меня очень веская причина вернуться и припасть к вашим ногам, чтобы просить милости, — несмотря на кроткие слова, Маргарита бесстрашно посмотрела деду в глаза. — Проси, — велел Эдуард. Король есть король, даже если сидит он не на троне, а на скромном монастырском стуле. Маргарита всегда восхищалась дедом, считая его самым храбрым, самым мудрым, самым величественным из мужчин. Она росла, а он всегда был таким — неизменным. Что переломилось в ней за прошлый год, почему теперь она видела перед собой крепящегося старика с пожелтевшей истончившейся кожей? Король поморщился как от брезгливости или снедающей боли. — Позвольте сказать это только Вам, Ваша Милость, — кротко попросила Маргарита. — Исключено! По уставу монастыря женщина не может оставаться наедине с мужчиной, — это выступила вперед настоятельница. Маргарита была возмущена такой бесцеремонностью. Монахиня не просто нарушила незыблемое правило — не сметь высказываться, прежде, чем скажет король, — она посмела говорить за него. — Я не принадлежу этой общине! — резкое возражение свело на нет все попытки изобразить раскаявшуюся грешницу. — Ты просила защиты, так будь добра уважать наши законы, — губы настоятельницы скривились. Король с интересом наблюдал за женской перебранкой, а потом провозгласил вердикт. — Преподобная мать Иоанна, не мне, защитнику справедливости, нарушать законы. Итак, что ты так желала мне сообщить? — кивнул он Маргарите. План Маргариты был не нов и проверен: именно таким способом ее мать отстояла второй брак, но он не предполагал присутствие стороннего свидетеля. Все усложнялось, но и потерять единственную, выстраданную возможность она не могла. — Я жду ребенка от Пирса Гавестона! — выпалила Маргарита. — Маленькая щлюха! Достойную дочь вырастила Джоанна! — король подскочил, как будто стул его стал раскаленным железом. Одним шагом он оказался возле непокорной внучки и, схватив ее волосы у затылка, ощутимо встряхнул. Маргарита ожидала дедовского гнева, ожидала даже, что ей придется претерпеть побои, но она помнила, каким отходчивым был король по отношению к своим потомкам женского пола после таких вспышек. Чем сильнее буря, тем ярче потом солнце. — Не смейте! Моя матушка защищала святое: любовь и детей, которые иначе не смогли бы появиться. Разве Томас, Мария и Джоанна не дороги вам, Ваша Милость? Король немного ослабил хватку, но косу все же не выпустил. — Дура! Этот мерзавец и овцу бы натянул, если бы так смог приблизится ко двору. А ты наслушалась льстивых речей и ноги раздвинула, — Маргарита понимала, что сердце деда начинает смягчаться. Еще немного, и она будет прощена, но король вдруг задумался. — Подожди-ка, если тебя привезли сюда второго дня июня, то как ты успела так точно узнать? — Мы зачали его еще в пору, когда я была в монастыре. Потому я должна была сбежать, — быстро придумала правдоподобную версию Маргарита. — Дрянь! В этот раз Эдуард Длинноногий встряхнул ее так ощутимо, что Маргарита вскрикнула. — Девушка лжет, — неожиданно вмешалась до того безучастно наблюдавшая семейную ссору настоятельница. Она не останавливала короля, даже когда он начал сквернословить в храме, но когда наступил пик семейной ссоры и дальше предполагалось перемирие, она вдруг решила изменить ситуацию. — Мне точно известно, что девушка не беременна, — за десять дней заключения Маргариты монахини, и правда, могли в этом убедиться. — Мне же она говорила, что пока непорочна. Безбожник, похитивший ее из монастыря, ее не тронул. Возможно, истина где-то посередине? — Что теперь скажешь? — Эдуард задрал голову Маргариты так, чтобы она смотрела ему в глаза. Понимая, что ложью о ребенке подписала любимому смертельный приговор, она начала оправдываться и защищать то, что было сейчас дороже жизни. — Он не трогал меня. Все это время он был мне заботливым братом. — Все это легко проверить, — снова вмешалась настоятельница. — Мне нужны доказательства. — Что вы хотите сделать? Маргарита растерялась. Король вдруг отпустил ее, по одному только знаку монахини он вышел, вышла и настоятельница, но только для того, чтобы привести еще двух монахинь. — Что вы собираетесь сделать? — испуганно повторила Маргарита, так как подручные настоятельницы стали наступать на нее. Она попятилась и, в конце концов, уперлась в стену, где и была поймана. Монахини вытащили ее на середину комнаты и согнули чуть ли не пополам. — Не дергайся, — предупредила настоятельница, поднимая вверх подол платья. Не послушавшись, Маргарита задергалась еще больше, когда почувствовала сухие шершавые пальцы на своих потаенных местах. Бесполезно. Монахини только еще крепче сжали ее. Настоятельница слишком усердно исследовала ту часть на теле девушки, что свидетельствовала о разврате или невинности. Маргарита только всхлипывала, не в силах что-то сделать. Когда позорная проверка была наконец-то закончена, и монахини оставили жертву, она упала на колени, едва лишилась опоры, закрыла лицо ладонями и зарыдала. Вскоре вернулся король. — Гниль еще не коснулась ее тела, но душа запятнана, — сообщила настоятельница. — Но Господь любит эту девочку, потому она оказалась здесь. — Кто я такой, чтобы спорить с Господом? — решил Эдуард. — Пусть остается, раз здесь ее место. Теперь уберите ее с глаз моих, а нам нужно кое-что еще обсудить. Как безвольную большую куклу, Маргариту подняли и повели в выделенную комнатушку, а она просто перебирала ногами. Потом одна из монахинь принесла стопку одежды, положила на кровать и исчезла. Когда она вернулась, стопка лежала нетронутой, а Маргарита лежала, свернувшись клубочком, поджав колени к груди и обняв их руками. Маргарита рассматривала распятье на стене, не находя в нем ничего нового, да и не пытаясь найти. Настоятельница, проводя проверку девственности, забрала ее чистоту. Она не причинила боли и не нанесла увечий, но каким-то образом ее прикосновения клеймами отпечатались на теле Маргариты. Она представила, как входит в реку, как трет себя между ног, пытаясь избавиться от ощущения позора, и в ней закипела злость: ее предал тот, кто должен был защитить. Король. Ее дед. Как посмел он не просто допустить проверку, но и требовать ее? Как мог оставить свою внучку, свою родную кровь в таком месте? — Переоденься и следуй за мной. Я познакомлю тебя с твоими новыми сестрами и расскажу о правилах, которые отныне станут твоей жизнью. — Вы не имели право раскрывать то, в чем я Вам исповедовалась! — заявила Маргарита, услышав голос настоятельницы. — Я не имела право потворствовать лжи, — холодно ответила та. — Если ты не переоденешься сама, тебя переоденут силой. Выбирай. Это последний выбор, который ты можешь себе позволить. — Хорошо. Маргарита встала. Взяла рясу послушницы и покрывало. Настоятельница одобрительно кивнула, но тут девушка швырнула их на пол и с остервенением начала топтать. Монахиня не смутилась. Стукнув по двери ладонью, она вызвала двух подручных. — Она одержима. Вы знаете, что делать, — монахини попытались схватить Маргариту, но она тоже знала, как поступать: отбивалась, царапалась и даже укусила одну из мучительниц, словно настоящая одержимая. Силы были неравны, и ее все-таки обездвижили, заломив руки. — Свяжите ее, чтобы не причинила вред себе и другим. Оказывается, в монастыре было еще и подземелье с кельей-темницей. Туда, следуя приказу настоятельницы, несколько монахинь и притащили брыкающуюся и вырывающуюся Маргариту. Ее бросили на подстилку из прелой соломы и приковали за руки и ноги цепями. Маргарита притихла, сорвав голос от бесполезных криков и обессилев от метаний. Теперь ей было слышно каждое слово молитвы, читаемое оставшейся в келье монахиней. Время от времени божья женщина окропляла мнимую одержимую святой водой, стараясь, чтобы как можно больше влаги попадало на лицо. Поначалу Маргарита поворачивала голову, стряхивая капли, или же вытирала их о плечо. Потом, пусть в мыслях, но она сделала нечто более дерзкое: закрыла глаза и представила, что она не в темнице, а в лесу вместе с Пирсом Гавестоном в момент, когда их застал ливень, а святая вода — это струи дождя. Завтра они будут в Уэймуте, а потом далеко-далеко отсюда. Маргарита не могла видеть удивление на лице монахини, когда на лице одержимой промелькнула блаженная улыбка. Эту монахиню сменила другая. Маргарита поняла по изменившемуся голосу, читавшему молитву. Она задремала и пропустила, когда новая чтица приняла дежурство. Эта монахиня поливала Маргариту водой еще усерднее, и неудивительно: ее щеку пересекало несколько красных полос — следы ногтей Маргариты. Просить эту женщину о снисхождении было бесполезно. Маргарита решила, чего не станет делать, даже если увидит перед собой облик святой. На противоположной от стены двери висел такой же крест, как и в сундучке-келье, где хранили Маргариту раньше, но смотреть на него долго мешала затекающая шея. Маргарита уставилась в потолок. Кажется, после пятой чтицы с ним стало твориться что-то необычное: камни начали растекаться, а из стыков между ними повалил дым. Маргарита хотела закричать, но обнаружила, что дым вовсе не едкий, а невесомый, похожий на туман, и, хотя ее никто не расковал, путы исчезли. Ничто не мешало ей подойти к стене, которая вдруг начала таять, как снежный сугроб весной, только гораздо скорее. Таял весь монастырь вместе с молчаливыми, зловредными монахинями, а впереди, в нескольких шагах стояли люди. Маргарита начала понемногу узнавать происходящее. Она была уже свидетелем этого события, что предстало видением: наблюдатели, тот, кто командовал казнью, человек со знаком Плантагенетов, палачи, виновный… Ей следовало развернуться и бежать оттуда, что есть духу, но какая-то сила толкала ее вперед. Она прошла мимо наблюдателей, не разглядев лиц, прошла мимо того, кто носил золотых львов. Ее никто не остановил, и Маргарите пришла мысль, что она на самом деле мертва, а значит, живые не могут причинить ей вред. Страшное действо продолжалось с того момента, как в языческом капище его прогнал своим окриком Пирс. Второй из палачей опустил меч, и голова пленника отделилась от плеч, отлетая от тела, падая к ногам Маргариты. Какое дело мертвым к делам живых? Но казненный мертв, а значит, собрат Маргарите. Она опустила глаза, чтобы выяснить, чья смерть так настойчиво является ей, и закричала. Лицо! Это лицо!!! Ее рыцарь! Ее Перро! Все смешалось и закружилось: лес, туман, люди, она сама. Пока она не успела исчезнуть навсегда, Маргарита попыталась схватить мертвую голову любимого человека, чтобы хоть в смерти они були вместе. И тут на нее упало небо. Но никуда оно не падало, а прочно крепилось к своему своду. Продолжал стоять на положенном ему месте и монастырь Святой Этельбурги. Маргарита не умерла. Просто болезнь, отступившая заботами Пирса в Уэймуте, вернулась вновь. У настоятельницы имелось на этот счет собственное мнение. «Дьявол противится, покидая тело грешника. Господь милосерден! Так возблагодарим же его!» Маргарита, как ни кощунственно это могло звучать, сомневалась в божьем милосердии. Если бы Бог был добр, он дал бы ей умереть, а не влачить существование без возлюбленного рыцаря и без будущего. Слишком тягостной оказалась разгадка тайны, приоткрытой ей древними силами. Человек, кого раньше она уважала больше всех, убил того, кого она больше всех любила. Мортимер соврал, обещая переправить Пирса в безопасное место. Или же что-то пошло не так. Король арестовал презревшего его волю гасконца и расправился с ним без суда, предав казни, позорной для опоясанного рыцаря. Маргарита против своего желания стала виновницей его гибели. За это ей следует расплачиваться всю оставшуюся жизнь. Маргарита покорно облачилась в наряд послушницы: ненадолго, как заявила ей настоятельница. Согласно ее планам уже на праздник святого Мартина Маргарита примет постриг. Ей давалось чуть более трех месяцев, якобы обдумать решение. На самом деле настоятельница торопилась и выбрала самый короткий срок, чтобы окончательно сломить волю новой подопечной. Дела монастыря шли не очень хорошо, а приданное Маргариты и звучное имя помогли бы решить множество проблем и поднять Святую Этельбургу и саму Иоанну на несколько ступеней в иерархии служителей Господа. Если бы не правила, которые невозможно было преступить даже амбициозной настоятельнице, то с Маргариту постригли бы сразу, как только она пришла в себя после болезни настолько, чтобы суметь произнести «да». Чем дальше тянулось послушничество Маргариты, тем больше она убеждалась, что не создана для монастырской жизни. Устав Святой Этельбурги оказался куда суровее правил, установленных в Святом Мелора. Вставали они с первыми лучами солнца, разбуженные звуками колотушки. Шли на мессу, потом выполняли обязанности по монастырю. При этом часть тяжелой работы, такая как стирка и уход за скотиной, которую в Эймсбери выполняли светские служки, здесь полностью ложилась на монахинь. Голосом монастыря являлась настоятельница. Остальным монахиням под страхом наказания надлежало избегать лишних слов. Если какая-то женщина желала обратиться к одной из сестер, то просто тыкала в нее пальцем. Многие объяснения также проходили при помощи жестов. Иногда это выглядело так забавно, что, в какой бы тоске не пребывала Маргарита, ужимки монахинь вызывали у нее невольный смех. К чему действительно невозможно было привыкнуть, так это к колючим рясам, сшитым из грубой шерсти. От них чесалось все тело, но как-то облегчить мучения не разрешалось ни днем, ни ночью. Считалось, что подобные неудобства — шаг к блаженству. Многие монахини даже подвязывались, чтобы усилить следствие. Однако нежная кожа Маргариты протестовала против таких издевательств. Однажды, не выдержав, девушка почесала спину о дверной косяк. Она наивно думала, что никто не заметит ее выходку, но в обед в ее миске не оказалось ничего, кроме воды, а при распределении обязанностей ей выпало мыть полы в трапезной. После таких уроков, как бы не ненавидела Маргарита деда, она задумалась над тем, чтобы покаяться, обещать быть покорной, лишь бы он забрал ее отсюда. Оставалось придумать, как передать послание. Может, настоятельница почувствовала, что зреет бунт, поскольку несколько дней подряд вызывала Маргариту к себе для бесед об ее предназначении. Да и режим ей немного смягчили, освободив от особо тяжелых повинностей и заменив их чтением духовных текстов. Направляясь в очередной раз к кабинету настоятельницы, она не ждала никаких сюрпризов. Ее не удивило, что там присутствовала одна из монахинь, сестра Ефимия. Маргарита подозревала, что именно толстухе поручено шпионить за ценной послушницей. Оказалось, что мощными телесами Ефимия прикрыла еще одного присутствующего. Маргарита едва сдержала радостный крик: «Гилберт! Мой несносный братик!». — Мэг, — как-то неуверенно позвал ее тот. Сестра Ефимия стала позади Маргариты и вроде как по-дружески, в знак поддержки положила свою большую руку ей на плечо. — Теперь вы видите, граф, ваша сестра в полном здравии… — обратилась к нему настоятельница. — Вы можете забрать ее, если она того пожелает. — Я желаю. И Гилберт вывел ее из царства тьмы, словно Орфей Эвридику.