***
Цунаде с профессиональным любопытством осмотрела детское лицо лежащей на ее руках девочки и, удовлетворенно кивнув своим мыслям, передала ее на руки опешившей женщине. - Она проспит около двенадцати часов. Не переживайте, всего лишь восполнение недостающих часов отдыха. Думаю, сейчас ей будет сложно заставить себя спать, а ведь ей это жизненно необходимо. Светловолосая и светлоглазая женщина напротив потерянно кивнула, крепче прижимая к себе девочку. - Обратитесь к медсестре на первом этаже, пусть вам выделят палату и проставят витамины, у девочки налицо истощение организма. Незнакомка в ответ на слова Цунаде только покивала, практически тут же отправившись по указанному направлению. Сенджу устало потерла широкий лоб, пытаясь привести мысли в порядок. Неизвестно, с чем напортачил Минато, но шинигами почти забрали его душу на тот свет. Видят Ками, если он поправится, целительница собственноручно настучит ему по бедовой голове. Чтобы мозги на место встали. Ей бы очень хотелось отправиться отдохнуть: она сама не спала больше двух суток, несясь в деревню на всей доступной скорости, изводя себя и Шизуне. Уж больно тревожные вести поступили из Конохи. Благо в тот момент она находилась не так уж далеко, чтобы успеть вовремя прибыть в госпиталь. Рывком оттолкнувшись от стены, светловолосая женщина решительно направилась в соседний кабинет, где по прибытию приказала расположить второго сложного пациента из все того же невезучего клана. С Минато дела обстояли просто странно: печать, которую мужчина оставил на сыне, была подкреплена настоящим Богом смерти. Контракт с ним был как раз-таки повязан на кейракукей Четвертого. В общем-то, идиот Намикадзе попытался принести себя в жертву в обмен на безопасность сына. И проклятый дух смерти почти взял свое: задержись Цунаде еще хоть на день, и душа Минато бы навсегда покинула тело. Со вторым Намикадзе дела обстояли куда яснее, но при этом поразительнее. По подсчетам самой женщины, глава клана должен был отойти в мир иной практически сразу на поле боя: свалиться прямо в источник демонической чакры - это вам не в колодец упасть. Но мужчина умудрился не только выжить, но еще и находиться при сознании, как сказали медики, на протяжении двух дней. К слову, известие о том, что оповестили ее только полторы недели после инцидента, разжигала в груди глухую злобу на все управление деревни. Нет, Сенджу, конечно, понимала, что после того, как она решила посвятить жизнь отшельничеству и странствованиям, доверия к ней станет меньше, но не думала, что настолько. В палате Уруюки было солнечно и тепло. Отчетливо пахло лекарствами, ежедневно проставляемыми бессознательному организму, и травяными мазями, призванными снять воспаление ожогов. К сожалению, ожог огненной чакрой сильно отличался от простого ожога, и, прежде чем бороться с последствиями травмы, необходимо было удалить чакру, которая пропитала кожные покровы. И все бы ничего, но извлечь эту чакру из тела пострадавшего крайне сложно, ибо, как и ее хозяин, чакра весьма агрессивна и едва ли не разумна в своем стремлении уничтожить любого, в кого она проникла. Основная из причин, почему несчастные, кому пытались вживлять чакру хвостатых, погибали. Вот и Уруюки сейчас медленно, но верно, словно уголек, тлеет изнутри. Цунаде с силой сжала переносицу, борясь с подступающей мигренью. Слишком чакрозатратна была прошедшая операция, а ведь ей еще предстояло провести не менее сложную над главой Намикадзе. - Цунаде-сама, какие будут распоряжения? - появившаяся в дверях палаты Шизуне выглядела чуть менее утомленно, чем ее наставница. Все-таки возраст позволял легче переносить подобные нагрузки. - Отправляйся в ратушу Хокаге. Мне нужно, чтобы Сарутоби-сенсей прислал в госпиталь четырех джоунинов, тех, что умеют ставить чакропоглощающий барьер, - коротко приказала светловолосая женщина, подходя к прибору искусственного поддержания жизни. - Одна я точно не справлюсь. Шизуне покладисто кивнула, скрываясь за дверями. Дальнейшее для Цунаде происходило едва ли не в тумане, урывками воспоминаний оседая в памяти. Едва успев прогнать по чакроканалам чакру, чтобы хоть немного взбодриться. Женщина встретила четырех мужчин, способных поставить достаточно мощный барьер, на пороге палаты и на ходу принялась объяснять, какого рода помощь от них требуется. А потом началась изматывающая процедура. Фиолетовый барьер, взвившийся по периметру небольшой комнаты, отбросил на белые стены фиалковые блики. Изобразив на полу пять печатей, призванных «выманить» демоническую чакру из организма мужчины, Цунаде оглядела присутствующих джоунинов, заглянула в глаза явно переживающей Шизуне, призвала небольшую Кацую на плечо и кивнула, демонстрируя всем, что операция начинается. Активированные на полу печати низко загудели, распространяя по кафельному полу мелкую вибрацию. Бессознательный до этого Уруюки, сплошь укутанный бинтами, протяжно застонал и рывком выгнулся на постели — благо Сенджу заранее привязала мужчину к койке, предусмотрев, что от неприятных ощущений пациент может начать метаться. Чакра хвостатого, оранжево-алая, взметнулась от тела вверх, закручиваясь спиралями. Лицо кареглазой обдало горячим воздухом. Барьер вокруг них вспыхнул фиолетовым насыщенным цветом и как будто бы сжался. Завихрения чакры кьюби, как огонь, почувствовавший свежий поток воздуха, потянулся к стенкам поглощающего контура, стремительно исчезая в его толще. Мужчины за ним зашипели, чувствуя неприятное напряжение в кейракукей, но барьер не упустили, продолжая выполнять свою первостепенную задачу. Сенджу внимательно следила за состоянием больного, не отрывая взгляда от тех мест на перебинтованном теле, откуда вылезали языки инородной силы. Нужно было следить, чтобы следом за чакрой кьюби барьер не потянул чакру самого Уруюки. Ослабленный организм истощения чакроканала не переживет точно. Когда от бинтов, вместо оранжевого свечения потянулись тоненькие нити голубоватого цвета, Цунаде махнула рукой, давая знак о прекращении операции. Мужчины, заранее предупрежденные о подобном сигнале, развеяли технику четырехгранника, настороженно и несколько заинтересованно наблюдая за пациентом. Цунаде же, не давая себе времени расслабиться, стремительно подошла к койке и начала проводить диагностику. И была почти удивлена, когда приборы неожиданно истошно запищали, а кардиомонитор выдал наличие нитевидного пульса. Перемена в состоянии пациента, столь неожиданная и резкая, - секунду назад Цунаде водила рукой с чакрой над грудью мужчины, и все было в норме, - вызвала удивление и легкую тень испуга. - Шизуне! - гаркнула кареглазая, склоняясь над Намикадзе и принимаясь с помощью чакры стимулировать биение сердца и второй рукой отслеживая наполнение легких воздухом. Ученица саннина отреагировала быстро. Без дополнительных указаний. Просто подлетела к наставнице, сменяя ее в контроле сердцебиения и давая той свободу на более полный анализ проблемы. Сенджу же вскинула взгляд на застывших джонинов, пустила немного Ки и собиралась дальше продолжить реанимацию, когда в изголовье кушетки, над правым плечом Намикадзе, приминая подушку, возник серебряный лисенок. Животинка оглядела вылупившихся женщин скептически, заинтересованно понюхала забинтованное лицо умирающего и обернула вокруг лап свой хвост, так, что черный кончик ненароком коснулся лица мужчины. - Зря стараетесь, люди, его жизнь уже начала перерождаться в Осенних просторах, - флегматично заметил лис на удивление старческим голосом, совсем не вяжущимся с добротной густой шерстью, свидетельствующей о молодости особи. Цунаде, не имея возможности да и не желая отвлекаться на пустую болтовню, усилила поток собственной чакры. Кацую, до этого страховавшая женщину от чакроистощения, неторопливо переползла по левой руке на грудь мужчины, аккурат над очагом его собственных сил. По стерильно белым бинтам расползлось пятно целебной слизи. - Он подписал контракт, женщины, - чуть более недовольно, чем прежде, прошамкал призывной лис, совсем не по-звериному закатывая янтарные глаза. - По нему значится, что после смерти душа контрактника принадлежит миру лис и обязывается послужить для новой жизни. Смерть наступила, процесс запущен. Сенджу коротко рыкнула, борясь с желанием скинуть блохастый комок шерсти с кровати: ее руки требовались в другом деле, чтобы праздно махать ими по сторонам. - Тупые людишки, - почти что озлобленно прошипел лис, но нападать и отстаивать свое право на ушедшую жизнь почему-то не стал. Напротив. Цунаде, не прекращая своих действий, подспудно следя за Шизуне, заметила, как лис тяжело вздохнул и накрыл хвостом те перебинтованные места лица, где находился рот и нос. Женщина уже испугалась, что тот собирается перекрыть доступ кислорода, когда грудь мужчины резко взметнулась вверх в судорожном вздохе. Сердце, до этого контролируемое ученицей в размеренном ритме, отчаянно затарахтело, а глаза, единственные выглядывающие из-под бинтов части тела, распахнулись в каком-то едва ли не ужасе. - Слушай внимательно, мальчик, - утратив всякий интерес к женщинам, обратился лис к Намикадзе. Цунаде хотела было сказать, что в таком состоянии мужчина вряд ли поймет и запомнит обращенные к нему слова, но язык, - о ужас! - перестал ей подчиняться. - Ты уже должен был послужить для появления новой жизни. Но я дам тебе второй шанс на свой страх и риск. Однако у тебя теперь есть долг передо мной. Я не приду за ним сразу, но не смей забывать о нем. Возможно, этот долг я возьму с твоих потомков. Дальних или ближних. Морские глаза мужчины, так неожиданно напомнившие Цунаде о Дане, неверяще и испуганно скосились в сторону голоса, но старый лис уже спрыгнул с кушетки, с тихим кряхтением потягиваясь всем телом. - И да, береги свою жизнь, - наставительно заворчал хвостатый напоследок, направляясь к двери. - Второй раз такой милости я тебе не окажу. Существо даже не дошло до двери, хотя кареглазая задалась вопросом, как он откроет двери. Оно просто растворилось в воздухе, напоследок вильнув пушистым добротным хвостом с черным кончиком.***
Он проснулся от того, что легкие наполнились неожиданной болью, а сердце сжалось и забилось в лихорадочном припадке. Распахнул глаза и в расползающемся мареве углядел смутно знакомые лица. Две женщины, светловолосая и пышногрудая да худенькая темноволосая, смотрели на него потерянно и как-то испуганно, словно он только что выпрыгнул из могилы и попытался схватить их за подолы кимоно. Но от дальнейших пространных наблюдений его оградил голос. До дрожи знакомый голос. Интендант Осеннего мира. Счетовод душ. Нумико Серебристый. Осознание пришло мгновенно — Осенний мир пришел к нему в лице своеобразного шинигами из братии лис, а значит, он уже надежно одной ногой стоит в могиле. И сколько ни бейся над ним Цунаде с ее невзрачной помощницей, сделать они ничего не смогут. Таков уж закон контрактов, повязанных на душу. Но слова Нумико удивили мужчину. Напугали, если быть честнее. Лисы, конечно, не выглядят страшнее змей или противнее тех же слизняков. Но будьте уверены, они куда более хитры и даже опасны. Для этих созданий, порождений затерянного мира, человеческое понятие о морали весьма стертое. С одинаковым успехом старый лис может как попросить его добыть редкого табака, так и потребовать отдать ему жизнь его, скажем, первого внука. Подтолкнув его тем самым одновременно к возвращению долга и предательству семьи. - Состояние стабилизировано, - отрапортовала молодая женщина, встряхнув короткими черными волосами. Цунаде, за пару минут до этого устало отклонившаяся от него, удовлетворенно кивнула и вперилась в Уруюки пытливым взглядом. - Моргни, если чувствуешь какой-то дискомфорт, - обратилась она к нему, принимаясь оглядывать его тело. Мужчина прислушался к своим ощущениям и отчаянно заморгал, забыв и о том, что он первоклассный шиноби, и о том, что он мужчина и должен держать лицо: тело буквально горело, каждая мышца даже в спокойном состоянии, без напряжения с его стороны, ныла тупой болью, периодически скатываясь в нервную дрожь и мелкие судороги. Спустя секунду он почувствовал, как тело охватывает легкий тремор. - Шизуне, немедленно за обезболивающими! - рявкнула вдруг знаменитая Сенджу, заставив и его, и стоящую рядом женщину испуганно вздрогнуть. - Возвращается чувствительность, может случится болевой шок! Уруюки не мог сказать точно, что ему грозил болевой шок. Напротив, он отчетливо чувствовал каждую волну накатывающей боли! При шоке ведь отключается восприятие, а тут наоборот усиливается с каждым осторожным вздохом. Он попытался что-то сказать, но лицо лизнул колючий язык нестерпимой боли, и он трусливо отставил эту мысль. Лучше ему будет помолчать и попытаться осознать, что происходит. Воспоминания возвращались медленно, в совершенно не хронологической последовательности. Вот он собирается на сдерживание биджу, вырвавшегося во время родов Кушины, вот приходит в себя в палате. Не сейчас, а когда-то до этого. Болезненные ощущения, медленно сводящие с ума и благодатное забытье в финале, когда один из докторов сказал своим подчиненным, в его присутствии, что такими темпами господин Намикадзе не протянет и суток. А что было между этими двумя случаями? Он переборщил во время призыва лис? Вряд ли, Намикадзе отчетливо помнил, как успешно справился с призывом, как с благодарностью принял помощь от Учих, ведь смотреть, как его боевые товарищи: Омицу, Хаяши и Боцума - страдают в сражении с хвостатым было невыносимо. Он ведь помнил их еще совсем крошечными лисятами. Потому с облегчением следил, как на его «питомцев» наползают доспехи Сусаноо. Что, шинигами его раздери, было потом? Кажется, прибыл Минато, сверкая совершенно безумным взглядом, призвав Гамабунту. Такого отчаяния на лице брата Уруюки до этого не видел никогда, даже в пылу былых сражений, когда их, единственных выживших из ударного отряда, окружали полчища врагов. Даже тогда, с трудом веря в благоприятный исход сражения, Минато не выглядел таким опустошенным, потерянным и болезненно озлобленным. И вся эта злоба, вся ярость голубых глаз была направлена на одно конкретное существо — на развернувшего девять неистовых хвостов Кьюби. Уруюки еще тогда понял, что произошло нечто непоправимое. А когда после недолгого совещания с братом узнал, что произошло, почувствовал, а точнее вспомнил, отголоски знакомой боли. Бедного Мито-куна постигла та же судьба, что не так давно сжимала в руках горло самого Уруюки — его любимая женщина умерла. Он вспомнил, с каким остервенением набросился на Кьюби, узнав весть, давая брату подготовится к применению запечатывающей техники. Набросился остервенело, едва ли не в губительной попытке разорвать обидчика голыми руками. Все накопленное за годы управления и принятия сложных решений хладнокровие слетело, как разбитая фарфоровая маска. Осыпалась осколками. О! Он был почти горд собой, вспоминая, как ярился демон, получая их совместный отпор, возглавляемый потерявшим рассудок Уруюки. Но чувство довольства прошедшей яростной битвой, - какой мужчина не будет гордиться столь напористым, решительным поведением на поле битвы с превосходящим противником? - смазалось воспоминанием, как он, не удержавшись в запале драки, свалился с Хаяши прямо на лоб хвостатого. Перед затопившей сознание болью он отчетливо видел в глазах зверя три томоэ. Помнил и сейчас, какое удивление, недоверие, страх и ужас от мысли о предательстве испытал, прежде чем утонуть в боли, стеревшей сознание. Как только с ума не сошел? И вот он здесь. Даже не обращаясь к памяти о прошлом пробуждении в больнице, может сделать закономерный вывод, что у него множественный ожег тела. Всего тела. И не просто огнем или огненной техникой, а огненной чакрой хвостатого биджу. Уруюки в очередной раз бросил взгляд на молчаливо корпящую над ним Цунаде-химе и неверяще нахмурил брови: она вытащила его с той черты. Уруюки, конечно, не был специализированным медиком, ограничиваясь в познаниях ирьедзюцу способностью залечивать мелкие ушибы, раны и худо-бедно сращивая переломы, но даже он знал, что с такими ранами, как у него, сложно надеяться на выживание. Не говоря уже о полном выздоровлении. Словно прочитав его мысли, кареглазая отвела взгляд от установленной капельницы и посмотрела ему точно в глаза. Краем сознания мужчина отметил, как красива была Сенджу. Отмел мысли об истинном возрасте и скрывающимися под техниками признаками старости и позволил себе сравнить стоявшую перед ним Цунаде с печально почившей супругой. Светловолосая и кареглазая Цунаде с пышным бюстом и осиной на ее фоне талией была полной противоположностью Рэй. Сенджу внешностью очень походила на женщин его клана — светлые волосы, богатое на изгибы тело... разве что глаза карие. Уруюки бы акцентировал на этом внимание, даже если бы не знал правды: мать стоящей напротив него женщины была выходцем его клана, оттого и носила Цунаде пшеничный цвет густой копны волос. А Рэй... - Ты будешь жить, - заговорила та, которую он так пристально рассматривал, словно прочитав его недавние мысли. - При желании тебе даже удастся восстановить былую физическую подготовку. Будет больно и долго: твои мышцы пострадали не хуже кожного покрова. Но восстановить их не составит труда. Однако... Женщина замолчала, обдумывая что-то, а Уруюки позволил себе маленькую слабость вспомнить покойную жену. Рэй была другой — не походила ни на застывшую перед ним медика, ни, тем паче, на женщин его клана. Темноволосая, с куцей косичкой за спиной, выделяющейся разве что длиной, достающей до коленных чашечек. Синеглазая, с настолько темным цветом синевы, что порой казалось, что они становились совершенно черными. Не красавица, нет: худое скуластое лицо, бледная кожа, часто обжигаемая лучами солнца, чересчур пухлые губы широкого рта. Отец при первой встрече посмел вслух, не постеснявшись ни сына, ни невестки, сравнить девушку с лягушкой. Уруюки в ответ вспылил, впервые в жизни ударил отца, более того, ударил прилюдно. Но Фудо рассмеялся тогда, вытер рукавом белого хаори струящуюся кровь из носа, - благо не сломанного, - и принес искренние извинения потерявшейся от подобного знакомства девушке. Рэй ведь даже не обиделась на его отца, давно привыкшая, что не считается красавицей, скорее поразилась, как рьяно ее возлюбленный вступился за нее. Рэй до последнего была мягкой, покорной, терпимой, в те годы скорее он походил характером на взбалмошную, вспыльчивую Цунаде. Какого черта он вообще решил сравнить этих совершенно разных женщин? Неужто лекарства так действуют, добавляя в его мысли болезненного бреда? - Твои кожные покровы сильно пострадали, Уруюки-кун, - совершенно пренебрегая всеми правилами приличия в обращении, вновь прервала его мысли женщина, в очередной раз проводя над его телом светящейся от чакры рукой. - Останутся шрамы. Возможность полного избавления от них при стандартном курсе лечения равна нулю. Единственный способ вернуться к прежней внешности - применять хенге... Намикадзе раздраженно фыркнул, прервав ее речь, и закатил глаза. Эта странная женщина придает слишком много значения внешности, раз думает, что внешнее увечие его сильно расстроит. Он воин. Мужчина, в конце концов, какая ему разница, похож он на мечту сопливых девчонок или на обгоревший в печи окорок? Главное, чтобы сохранилась способность трезво мыслить и защищать то, что ему дорого также эффективно, как и раньше. - Не заботит собственная внешность? - лукаво откликнулась кареглазая, всего лишь второй раз за время общения осмеливаясь заглянуть ему в глаза. Он был готов поклясться, что до этого она избегала встречаться с ним взглядом. - Похвально, только как отреагирует маленькая дочь на отца, с трудом напоминающего человека. Уруюки задохнулся от подступившего раздражения. Сенджу резко перестала казаться ему привлекательной. Какая к черту разница, как он выглядит? Дочь вряд ли любит его за красивое лицо и длинные волосы, а ожоги можно и под маской скрыть, чтобы не травмировать хрупкую детскую психику. Заметив его раздражение, блондинка насмешливо хмыкнула и развернулась, взметнув лежащими на груди хвостиками. - Отдыхай и набирайся сил, воин, - насмешливо пропела она, покидая его палату. Молчавшая все это время Шизуне выскочила следом за наставницей буквально пулей, даже не думая попрощаться с пациентом. Уруюки утомленно прикрыл глаза. Кажется, клану Сенджу и Като отчаянно не хватает мужского управления — вон как распоясались женщины. Мало того, что элементарными правилами этикета пренебрегают, панибратски тыкая ему, как простому парнишке у забора, так еще и зубоскалить пытаются. Намикадзе попытался успокоить себя мыслями о том, что пятидесятилетней старухе простительно все. Но где-то на краю сознания, до того, как он скатился в забытье, мелькнула мысль, что будь Цунаде его женщиной, он бы не позволил ей так себя вести. Это была самая странная мысль в его жизни, и благом было, что по пробуждению он о ней, скорее всего, даже и не вспомнит. И совершенно не отреагирует, пребывая в целебном сне, когда буквально через двадцать минут дверь в палату вновь распахнется. Когда скользнет в помещение светловолосая женщина, в этот раз пришедшая в гордом одиночестве. Не почувствует, как карие глаза будут вглядываться в укутанное в бинты лицо, тщась рассмотреть под ними черты обладателя. Уруюки не услышит и того, как женщина призовет свою помощницу Кацую, на этот раз здоровенную, словно мул, занявшую едва ли не пол палаты. Не почувствует гордый глава Намикадзе, как тонкие женские пальцы будут избавлять его от пропитанных мазью бинтов. И не увидит, как на лице пришедшей отразится смесь боли и сочувствия при виде обожженной плоти. И не услышит, как сорвется с алых губ приказ, обращенный к призывному существу, чтобы та избавила мужчину от всех травм. От любых — внешних и внутренних. Он никогда не узнает, как мысленно Цунаде надеялась, что и душевные раны Кацую будет под силу исцелить, знала, что это невозможно, но надеялась. Уруюки Намикадзе не узнает об этом... Быть может, только догадается о чем-нибудь из столь важных откровений долгие годы спустя...