***
Я зарываюсь лицом в бурый в темноте ночи мех Эберу, старательно пытаясь отрешиться от мыслей, что кружат в голове. День был слишком богат на события, чтобы так просто отмахнуться от бесконечных размышлений на эту тему. С момента, как Мудрый явил нам свой второй облик, про нас с товарищем забыли. Оставили на обзорной площадке, пока остальные вернулись к патрулированию. Я тренировала мистику, методично надрезая кунаем собственную левую лодыжку и тут же ее залечивая, Эберу тренировался с доспехами, совершенно не замечая ничего вокруг. Сэй, насколько я поняла, вместе с Фуруи удалился, чтобы еще раз более подробно рассказать и показать. Мы даже слышали грохот на одной из троп, свидетельствующий об очередном развернувшемся сражении, но о произошедшем оставалось только догадываться, потому что отчитываться перед нами никто и не подумал бы. Потом нас отрядили под попечение этой самой бледной моли. И весь оставшийся день, вплоть до момента, пока небо над головой не потемнело, Эберу скрупулезно показывал все то, что успел изучить. Техники суйтона, доспехи воина, слаженную работу с мекошей в моем лице. А беловолосый только едва заметно кривил левый уголок губ в отдаленно угадываемом недовольстве и молчал. Вплоть до момента, пока не отдал команду готовиться ко сну. — Почему лисы потеряли возможность обращаться в людей? — понимая, что какую позу не приму, уловить сон так и не получается, спрашиваю наконец в царящей над стоянкой тишине. Мы с Эберу устроились возле одной из достаточно крутых скал. Мой золотисто-рыжий товарищ мохнатой задницей упирается в каменную естественную стену, а узкая морда, покоится на лапах. Он всегда спал так, предпочитая, чтобы за спиной была какая-нибудь преграда для возможной атаки. Фуруи же уселся чуть в стороне, и даже прикрыл глаза когда мы только устраивались, словно бы в самом деле спал, но мне почему-то казалось, что наш новый наставник бодрее закачавшегося энергетиками студента. Сейчас с холки товарища бледную поганку мне и вовсе не было видно, так что оценить степень его погруженности в сон не представлялось возможным. И все-таки, малый шанс получить хоть какие-то ответы маячил в перспективе. — Потому что изменились души, что дают жизнь новым лисам, — звучит в тишине, когда я уже отчаиваюсь получить ответ. Эберу заинтересованно ведет ухом, когда я понятливо вздыхаю, развалившись на его загривке. Вступать в беседу он не планирует, судя по всему. Да и Фуруи не торопится продолжать пояснение, вполне удовлетворившись тем, что уже сказал. Однако, справедливости ради — и того, что сказано, хватает для относительного понимания. — Так значит, прежде души были другими? Сенсей старого купажа где-то внизу обреченно и шумно вздыхает, и губы сами собой разъезжаются в улыбке. Не знаю даже почему, если честно, но его недовольство в этот момент как-то по странному подзадоривает. Наверное, как-то похоже чувствуют себя дети, когда разными выходками принимаются проверять границы дозволенного в общении со взрослыми. — В вашем мире они всегда были такими, как сейчас. Может, чуть более волевыми, более мятежными и непокорными, — мужской голос замолкает ненадолго, видимо, чтобы собраться с мыслями. — Но и то, скорее единицы, чем подавляющее большинство. Я без труда представляю себе этих единиц. Хаширама, Мадара, кто-нибудь еще, вроде них, готовый ради собственных целей свернуть горы, изменить русла рек и так далее, и тому подобное. На лицо ползет ироничная, почти злая усмешка. Таких, отличающихся горящей под хвостом звездой, в любом мире единицы. Иначе, если таких деятельных и идейный наберется целый мир, он, этот самый мир, уже через пару недель взлетит на воздух. Если не через пару дней. Любой мир. Будь то мир шиноби, обычных людей технического прогресса или людей с какой-нибудь магией, причудой, мутациями и иже с этим. Наверное, в этом вопросе природа тоже предпочитает соблюдать баланс: в одном месте много, значит в множестве других мест будут крупицы… — Вы сказали, что знали отца. Я стараюсь говорить потише, потому что беззвездная ночь достаточно тиха, и даже ветер перестает завывать в бесконечных каменных коридорах. В такой тишине не хочется шуметь. Но вопросы раз за разом сами рвутся из глотки, вспархивают в ночную прохладу над стоянкой и звучат несмотря на почти что шепот, громко. Может, поэтому Фуруи до сих пор отвечает на них, даже несмотря на очевидно недовольную интонацию? — Знал. Тогда я ненадолго возвращался к стражам, когда он выкармливал Химошики и Сутору. Еще я встречался с Кокатцумой на одной из троп, — в голосе говорящего слышится веселая, беззлобная насмешка, как если бы во всплывших воспоминаниях было что-то нелепо-потешное. — А вы… — Лучше тебе поспать, девчонка, — недовольно и предостерегающе ворчит наш надсмотрщик, ясно давая понять тоном голоса, что продолжения разговора не будет. Эберу подо мной как-то раздосадовано вздыхает и едва ощутимо вошкается, устраиваясь поудобнее. Учитывая, что я лежу в самой подвижной части его тела — аккурат между лопатками — меня от этого движения качает как на каком-нибудь аттракционе. До прилипающих к позвонку внутренностей. И все-таки, как жаль, что старик в теле молодого мужчины не согласен идти на контакт нормально. То есть, у меня ведь столько вопросов, а он глядит с вежливым пренебрежением, на вопросы многозначительно фыркает и отвечает в лучшем случае… Да он вообще только сейчас соизволил более менее нормально со мной заговорить. И все время тренировки игнорировал любые вопросы с таким видом, словно я пустое, квакающее невпопад место. Как же меня раздражают подобные персонажи…***
— Для того, чтобы ваше взаимодействие было продуктивнее, вам нужно больше практики, — скучающим тоном тянет моль, мыском традиционных гета сталкивая с края пропасти мелкие камешки. — Он меня уже раздражает, — едва слышно шелестит Эберу по правую руку от меня, и Фуруи наконец отвлекается от своего чрезмерно интересного занятия, оборачиваясь к нам и хмуря свои розоватые, прямые брови. — Ты что-то сказал? — вкрадчиво интересуется мужчина, желтым взглядом впиваясь в закаменевшего лиса. — Он сказал, что хочет поскорее приступить к тренировке, — как можно беспечнее вру я, задумчивым взглядом оглядывая панораму перед нашими глазами. Раньше в этой части гор мы не были. Небольшая площадка, на которую мы вышли, петляя по горным тропам почти восемь часов кряду, обрывалась резко и уходила в пропасть, конца и края которой видно не было. Зато в существенном отдалении от площадки из этой пропасти вырывались высокие, достаточно широкие каменные столбы. В приличном отдалении друг от друга, с редкими проблесками серовато-пыльной зелени на каменных мелких выступах, эти каменные пальцы походили на горы Улинъюань моего мира. Правда, в моем мире эти самые горы располагались в изумрудной от растений долине, красивой и живописной. Здесь же подножия гор было попросту не видно — так далеко вниз простирался разлом. А когда ты чего-то не видишь, это начинает тебя тревожить… — Что ж, раз вы так рветесь в бой, предлагаю быстрее переходить к сути. Ваша задача, для начала, очень проста — вам нужно двигаться в одном направлении, не используя подсказок. — В каком это смысле? — настороженно уточняет мой верный соратник, приподнимая морду со скрещенных лап и недоверчиво глядя в сторону нашего учителя. — Сейчас мы с вами устроим бег по полосе препятствий, если это можно так назвать. Вы будете одновременно и без предварительной договоренности продвигаться вглубь этих скал. И должны будете предугадывать, куда понесет вашего напарника в следующую секунду. Если разделитесь больше, чем на одну колонну между вами, я буду атаковать. Если начнете тормозить, чтобы переброситься взглядами и сориентироваться невербальными жестами — я атакую. В назидание, так скажем, — на последних словах губы нашего сенсея разъезжаются в такой кровожадной улыбке, что помимо эпитета «моль» я невольно вспоминаю «пиранью» и неуютно передергиваю плечами. Со своими светящимися лупалками и в самом деле похож на какую-нибудь нечисть. Вздохнув, задумчиво вскидываю взгляд на проплывающие высоко над головой облака, пытаясь прикинуть, насколько вообще подобное реально. Значит наша задача двигаться синхронно и быстро?.. — И что там, по ту сторону? — спустя пару минут долгих раздумий задаю наконец один из более-менее сформировавшихся вопросов. — Кто знает, — Фуруи игриво пожимает плечами, склоняя голову к плечу, и я невольно вздрагиваю, потому что этот жест в эту самую секунду вдруг отчетливо напоминает одного малоприятного гада. Когда позади меня по каменной земле что-то оглушительно щелкает, Фуруи бросает громко и предвкушающе-весело: — Пошли! Как ездовым лошадкам, ей богу, но новый щелчок, почти у самых пяток, вынуждает забыть недовольство от чужого обращения и броситься вперед. С помощью чакры долететь до ближайшего столба было не сложно, и я невольно улыбнулась во всю ширь, когда этот самый столб дрогнул, принимая на себя вес Эберу. Значит не так уж плохо мы с ним сработались. Новый прыжок приводит к развеиванию собственного триумфа — мохнатая жопка уносится куда-то влево, я же выбираю правый столб чуть впереди и тут же об этом жалею. Потому что обещанное нападение случается — я даже не успеваю заметить, как и что именно, но сокрушительный удар сминает ребра и сбивает с траектории. А когда левый бок врезается в твердый камень очередной скалы, из камня над головой вырывается длинный толстый отросток непонятного происхождения, целясь мне аккурат в лицо. Уходить из-под удара приходится стремительно и не особо вдаваясь в подробности «куда, зачем и почему». А потому уже через три секунды со спины настигает очередной душевный пинок, приходящийся аккурат по почкам. Крик срывается с губ сам собой, траектория полета сбивается окончательно, и сквозь слезы, проступившие из-за боли, я вижу, как падаю мимо изначальной цели, все дальше и дальше в темноту ущелья. Я почти успеваю окончательно прийти в себя, чтобы заняться собственным спасением, когда за одну из рук немилосердно хватаются. Инерции хватает — сустав плеча выскакивает с положенного ему места с легким влажным щелчком и темные просторы меж пальцев-скал оглашаются моим хриплым, подвывающим визгом. Мне даже на мгновение кажется, что вот-вот кожа и сухожилия не выдержат, и рука оторвется, отправляя меня в окончательное падение, но тело крепче чем может показаться. И пока я подвываю и скулю, борясь с естественным желанием поплакать, меня умудряются подтянуть вверх и крепко обхватить за ребра. Которые все еще ноют после прилетевшей атаки. — Не знал, что вы двое настолько бесполезные, — шипят над головой, а в следующий момент делают такой стремительный и резкий рывок, что внутренности буквально прилипают к позвоночнику. И вот исходная — площадка перед пропастью, жутковатый вид на вырывающиеся из темноты и тумана каменные столбы. Эберу, сидящий практически на том же месте, откуда начал, и жмущий уши к голове. И я. Плюхнувшаяся в каменную пыль из чужих рук, потому что руки эти разжались без предупреждения и едва ли не отпихнули от себя. — Аника! — Эберу вскакивает почти сразу, возвышаясь над нами подобно горе, но что он мог сделать. — Вы оба совершенно не чувствуете друг друга. Не знаете, и судя по тому, чего добились за время тренировок — знать не хотите. Фуруи морщиться брезгливо, соскальзывая с нашей парочки пренебрежительным взглядом. Делает пару шагов в сторону, ближе к провалу в пропасть, пока я баюкаю руку, пытаясь унять ноющую, тупую боль. — Если вы хотите хоть чего-нибудь добиться... Хотите перестать быть пушечным мясом, рискующим собой и друг другом в каждой битве, вам предстоит изучить напарника как самих себя. Это будет долго, — с какой-то заблаговременной усталостью тянет он последнее слово, вглядываясь в темноту, затаившуюся за краем каменного плато. — Но оно того стоит. Когда это воплощение самых кошмарных способов педагогики резко разворачивается к нам, я, к своему стыду, не чую подвоха. Не вижу его в упор даже когда достопочтенный наставник стремительно направляется в мою сторону. А когда понимаю, что за вывихнутую из плечевого сустава руку он хватает меня не просто так, становится поздно — сустав с очередным тошнотворным хрустом встает на место, вырывая из меня очередную порцию судорожного, болезненного вскрика.***
— Надевайте. Мы с Эберу одинаково опасливо глядим на беловолосого, барским жестом протягивающего нам два небольших кусочка ткани. — Что это? — с сомнением тяну я, вполне предсказуемо не ожидая от этого персонажа ничего приятного. Позади активно шевелится отнюдь не маленький хвост Эберу и спину из-за этого обдает ощутимыми потоками воздуха. А еще вокруг нас поднимается пыль, и я укоризненно гляжу вверх, только вот лис на меня совсем не смотрит, недоумевающе рассматривая тряпки в протянутой в нашу сторону руке. — Повязки на глаза, — терпеливо объясняет Фуруи, немигающим взглядом глядя прямо на меня. Просто потому что на морду Эберу, теряющуюся в высоте, смотреть не удобно - приходиться задирать голову. — И как Эберу натянет это на свою здоровенную башку? — иронично уточняю, и сразу же за этим в спину врезается здоровенный мягкий хвост, сбивая с ног и вынуждая свалиться на колени. — Э! Ладони спасает только крепкая кожа перчаток с обрезанными пальцами. Если бы не они — до свидания кожа ладоней. А вот колени тут же запекло, вынуждая шипеть и возмущенно зыркать на блохастый коврик. Только вот тот на меня даже взгляда не скосил, только пасть растянул в жутковатом подобии довольной улыбки. Беловолосый так мученически вздыхает, что мне бы даже стало его жаль, если бы в памяти не было живо ощущение выдираемого из сустава плеча. После вчерашнего мне совершенно не хотелось иметь с этим типом ничего общего, но обстоятельства складывались отнюдь не в мою пользу. Когда сенсей демонстративно медленно подходит к Эберу, я, чувствуя себя глубоко оскорбленной недавним тычком, честно надеюсь, что товарищу за неуместное баловство что-нибудь будет. Ну так, исключительно баланса во вселенной ради. Только вместо этого Фуруи прикладывает раскрытую ладонь к лапе лиса и все вокруг заливает плотным, белесым туманом. Я не успеваю даже задать вопроса, вертящегося в мыслях и на кончике языка, когда резкий порыв воздуха прогоняет белесую завесу. А потом все вопросы отпадают сами собой. Вместо огромного стража, габаритами давно спорящего с греческими титанами, в паре шагов от меня сидел вполне обычный лис. Чуть не достающий мне до бедренной косточки в кончиках ушей. Тот самый Эберу, который сновал по тропинкам в лисьей деревне в самом начале нашего знакомства. — Ого! — глубокомысленно выдаю я, пока товарищ ошарашенно рассматривает собственные лапы и нас, возвышающихся над некогда огромным ним. — Верни обратно! — верещит хвостатый комок шерсти, и голос его, совсем недавно сотрясавший горы громкостью, звучит визгливо и совершенно не внушительно. — Позже, — Фуруи, в отличии от своего мелкого соплеменника, спокоен как слон под транквилизатором. — Надевайте. Клочок ткани прилетает в лицо как-то по-особенному оскорбительно, и, если бы не ошарашенность от очередных цыганских фокусов с размерами напарника, я бы, пожалуй, даже всерьез оскорбилась. Выбора, кажется, особо нам не предоставляют, и потому за лучшее я принимаю молчать и следовать командам. Может, чем быстрее мы начнем, тем раньше весь этот дурдом закончиться? И только когда руки ловко затягивают узел на затылке, прихватив пару прядей, я понимаю, что через, казалось бы, тоненькую черную ткань не проникает ни крупицы света. А еще звуки, до этого вполне отчетливые, будто приглушаются, и единственное что я слышу — собственное сердцебиение. — Мы сыграем с вами в маятник, — с вызывающим опаску весельем объявляет Фуруи, и я уже в эту секунду остервенело пытаюсь стащить клятую тряпку с лица. Стоило догадаться, что ничего адекватного ему в голову не придет! Руки перехватывают почти сразу, до боли стискивая мои бедные пальчики в прохладных сухих ладонях. — Будешь сопротивляться — пожалеешь, — предостерегающе шепчут у меня над головой, и я замираю перепуганной мышью, боясь даже вдохнуть поглубже, не то что возмущаться. — Садись. Сильные руки давят на плечи, и я покорно опускаюсь, складывая ноги на подобии йогов. — Может, не надо? — опасливо и почти умоляюще, потому что складывающаяся ситуация не нравится от слова совсем. Смех беловолосого звучит будто в черепной коробке и мурашки от этого въедливо ползают по рукам и пояснице, заставляя передергиваться. Если его тренировка то, о чем я думаю, нам это не понравиться. Совсем. — Ваша задача невероятно проста — уклониться, не покидая своего места. Маятник будет раскачиваться между вами по прямой линии. Почему все тренировки этого чувака так или иначе связаны с причинением боли? Ему это нравится что ли? Он садист?.. — Раз. Внутри все как будто бы сжалось, мышцы напружинились, наливаясь силой. Главное не забыться и не сигануть от этого психопата куда подальше. — Два. То, что странная повязка совершенно лишала зрения и слуха нервировало просто кошмарно и заставлять себя сидеть приходилось буквально через силу. Потому что инстинкт самосохранения буквально вопил — «беги, дура, хренли ты сидишь». — Три. Смачный шлепок по лицу был не настолько болезненным, как ожидалось, но пробрала именно неожиданность. Потирая занывший нос, я с медленно просыпающейся озлобленностью подумала, что, возможно, у Фуруи были какие-то претензии к отцу. Или, быть может, он просто не любил людей, вопреки пользе от сотрудничества лисов и людей. Как иначе объяснить тот факт, что уже второй раз подряд, как мы устраиваем тренировки на «чувствительность», в первую очередь достается именно мне? Не то чтобы я жалуюсь, но в конце-то концов. — Заново, — с отчетливо слышимым ехидством объявил этот садюга, и я готова была поставить хоть собственную жизнь на то, что знаю, что будет дальше. Не дожидаясь счета, заваливаюсь на бок, как можно ниже прижимаясь к земле. Ребра и тазобедренные суставы сразу заныли из-за неудобного положения тела, но вставать обратно я не торопилась. Каюсь — малодушно решила схалявить и поизображать из себя коврик, но болезненный тычок в бедро вынудил выпрямиться. И почти сразу по затылку прилетело. Тренировка эта растянулась на… Не знаю на сколько. На двадцать третий раз, как увесистый мешок прилетел мне в голову, я сбилась со счета и скрипя зубами принялась мысленно перебирать самые мучительные пытки, которые могла бы применить к бледной поганке во имя мести. Не то, чтобы собиралась в самом деле, но это действовало вполне себе медитативно. Поэтому каждый следующий удар воспринимался уже как-то существенно проще. «Бдыщь» по мордасам, а я в фантазиях наматываю белесые патлы на кулак и от души дергаю. Мешок в затылок прилетел почти тут же и как будто бы сильнее, чем обычно, вынуждая задуматься — если я слышу в мыслях чужой голос, какова вероятность, что мои мысли для жертвы моих фантазий прозрачнее родниковой воды? — Велика, — сквозь зубы процедили над головой и стало совершенно не смешно. — Свали из моей головы, — не менее озлобленно приказала я, и новый удар мешка по лицу свалил на спину — такой силы он был. В голове нещадно загудело от удара затылка о камень. Повязка на глазах будто ослабла, и когда я потянула ее на лоб — без труда поддалась, позволяя взглянуть в безоблачное высокое небо. С непривычки ослепило, а когда глаза наконец привыкли к яркости осеннего погожего дня, я сумела-таки разглядеть лицо нашего мучителя. Фуруи стоял рядом с нами, буквально посередине, рядом с из ниоткуда взявшимся столбом с привязанной веревкой и мешком. Стоял и сверлил таким уничижительным взглядом, словно я была навозной кучей, непонятно откуда взявшейся на красной ковровой дорожке на пути селебрити мирового масштаба. — Да что с тобой? — даже как-то растерянно поинтересовалась я, продолжая лежать раскинув руки и растерянно глядя в сверкающие глаза. Сомневаться не приходилось — особой симпатии ко мне бледная поганка не испытывал. — Со мной все в полнейшем порядке, — только вот тон голоса и выражения лица свидетельствуют совсем о другом. — Если ты не желаешь тренироваться — не нужно тратить мое время. — Чем я тебе не угодила, что ты смотришь на меня, как на раздражающую муху? — теряясь от подобного откровенного презрения, тихо спрашиваю я, попросту не понимая, откуда могло взяться такое количество негатива. Из-за моих мыслей? Дак я даже до серьезного членовредительства не дошла. — Ты и есть муха. Человек, думающий, что все вокруг ему чем-то обязаны… — Да неужели? — слушать до конца желания нет, а потому я совершенно бессовестно перебиваю чужую экспрессию, попутно вставая наконец на ноги. За время сидения на прохладных камнях конечности затекли и сейчас чувствовались словно чужие. — А давай-ка начистоту, моль. Я не думаю, что все вокруг мне обязаны, — пальцем бесцеремонно утыкаюсь в чужую грудь, затянутую в белый косодэ, — но я здесь не по собственной воле. Это вам нужно клепать новых стражей. Вам нужны мекоши и их чакра. Так что уж извини, что не рассыпаюсь в молитвенных благодарностях за каждый взгляд в мою сторону. Я выдыхаю со свистом, переводя дух, который ощутимо сперло от захлестывающих эмоций. С каждым словом сохранять спокойствие удавалось все сложнее и сложнее. И хотя я умудрялась не повышать голоса — скорость брошенных слов росла пропорционально вскипающему недовольству. — Я не буду тебя тренировать, — уже совершенно не скрывая отвращения цедит беловолосый, глядя на меня сверху вниз во всех смыслах этих слов. — Проваливай. — Я не знаю, что за дерьмо булькает у тебя в голове, мужик, но это твои проблемы, — раздражение отступает неожиданно. Сразу после слов Фуруи. И плечами я пожимаю уже совершенно равнодушно, отступая назад широко и уверенно. — Разбирайся с этим сам. Не знаю кто и когда назвал тебя Мудрейшим, но этот кто-то явно дал маху — мудрости в тебе не наберется и наперсток. Знаю — пафосно. И слишком самодовольно. Но я просто не сдержалась. Еще какая-то бледня, мнящая о себе невесть что, будет выплескивать на меня негатив только потому, что я его чем-то там не устроила. Мы знакомы от силы три дня — я еще даже не успела продемонстрировать ему все прелести собственного характера. И уж был бы мудрым - высказал бы свои претензии прямо, если уж буддийская невозмутимость не относится к мудрости напрямую, как мне мнилось всю мою жизнь до этого момента. Лучше прогуляюсь к подножию гор, поищу чукурот. А то неровен час и запасы чудо листа закончатся в самый неподходящий момент. А Эберу напитаю чакрой ближе к вечеру, как раз будет время отдохнуть от этой садистской физиономии.