***
Стараясь зачерпнуть как можно больше воды, я задумчиво вгляделась в бликующие на солнце пороги реки. Что если попробовать по-другому распределять чакру при перемещении к якорю в кунае? По факту при шуншине принцип распределения чакры схож, а уж при замене, которые все проходят еще в академии, и вовсе принцип переноса почти идентичен. Разве что закреплен не чакровой меткой, а пропитанной чакрой вязью печатей… Нос неожиданно зачесался, заставляя звучно чихнуть, причем дважды, с интервалом буквально в пару секунд. — Вспомнил что ли кто-то?.. — задумчиво пробурчала под нос, умывая лицо от собственной же разбрызганной чихом слюны. Ладно хоть соплей нет, и на том спасибо. — Вы чихаете, когда вас кто-то вспоминает? — с плохо скрытой заинтересованностью уточнили где-то за спиной, вынуждая буквально закаменеть и покрыться мурашками. — А еще у нас не прилично подглядывать за моющимися девушками, — сквозь зубы процедила я, чувствуя, как обжигает щеки стыд и ярость. — Я не подсматривал, можешь убедиться сама, — скучающе заверили меня. Рывком оборачиваясь и прикрывая грудь руками, я разглядела прямую спину в белых одеждах и колышущиеся на ветру длинные белые волосы с розоватыми концами. Только вот это не отменяло факта вторжения в личное, интимное можно сказать пространство. И приятного в этом не было ничего. — И все-таки подобное поведение порицается в обществе людей. Нормальных людей, — уточнила я, опасливо выходя на берег в сторону оставленного свертка ткани для обтирания. Сама же цепко следила, чтобы незваный гость не дай боже не повернулся в самый неподходящий момент. — Эберу страдает без твоего общества, — глухо бормочет этот чудик, все так же не глядя в мою сторону и рассматривая что-то меж деревьев. — Да неужели? — сарказм скрыть не получается, и я кривлюсь, натягивая на холодное, мокрое тело спортивный топ и белье. — Почему ты ушла? — уже чуть более претенциозно спрашивает мужчина, шевелясь будто в намерении обернуться, но я предупреждающе рыкаю и плечи под белой хаори каменеют. — Потому что ты ведешь себя так, словно я умудрилась испортить тебе жизнь задолго до моего здесь появления. — Это не так. Я просто был строг, как подобает учителю. — Ты мне не учитель, — проникновенно шиплю я практически в звериное ухо, склоняясь над сидящем и едва сдерживаясь, чтобы не сделать с этим полудурком ничего, что выльется в драку. Тот поступок с дурно пахнущими волосами я до сих пор кляла последними словами. Не только потому, что это ударило по самолюбию, но и потому что волосы действительно начали расти. Быстро. И уже сейчас спускались аж до лопаток, хотя с тех пор прошла всего лишь неделя. Фуруи полуоборачивается, вскидывая ко мне хмурящееся бледное лицо. — Ты тоже мне не нравишься, — выпрямляясь в пояснице и возвышаясь над перевертышем, заявляю я, с недовольством глядя в чужие янтарные глаза. — По многим причинам. Ты самодоволен, пренебрежителен без причины. Но я хотя бы осознаю, что это не дает мне права вмешиваться в твою жизнь. — Я не лезу в твою жизнь, — пренебрежительно кривится неправильная животинка, глядя на меня, как на заговорившую кучу дерьма. — Ну да. Именно поэтому без моего согласия обмазал мою голову воняющей дрянью, чтобы волосы снова отросли, — я демонстративно подергала спускающуюся на грудь прядку, иронично вскидывая брови. — Я не твоя собственность, чтобы ты мог что-то за меня решать. Если тебе не нравится что-то в моей внешности… Я снова наклонилась, оставляя между нашими лицами считанные сантиметры и вглядевшись в растерявшиеся от неожиданности глаза, максимально скопировала выражение чужой брезгливости на лице: — Не смотри, идиот. А вот это выражение лица было уморительным — подумалось мне, пока я восстанавливала приемлемую дистанцию наших физиономий. Перекосило лиса заметно. А золотисто-янтарные, сверкающие как драгоценные камешки глаза и вовсе стали больше в пару раз. И брови так неверяще вскинулись на бледном лице, что любо дорого посмотреть. — Знаешь, насколько это было неприятно? — преувеличенно задумчиво вопросила я, прикладывая пальцы к подбородку и наигранно постукивая пальцем по губам. — Как если бы я сказала: «тебе не стать полноценным человеком, как ни стремись к этому своей звериной душонкой». Ладно, может с последним я переборщила. Красивые глаза оборотня сузились, бледные губы поджались, но это было не недовольство. Скорее, плохо спрятанная застаревшая боль. То, что мне до сих пор не плюнули ядом в душу или не попытались нагреть шею тумаками было даже как-то не до конца справедливо. — Это не твое дело, — кое-как разродился Фуруи, поднимаясь на ноги и отворачиваясь в сторону леса, что рос чуть в стороне. — Да. Как и все, что касается меня — не твое. Это взаимно и справедливо, — уже без прежнего яда в голосе согласилась я, глядя в отдаляющуюся спину. — Я навещу Эберу, лично, без клонов. И буду его навещать. Но при условии, что ты не будешь трогать меня ни словом, ни делом. Иначе я покину Осенний лес. — Ты не можешь, — фыркнул лис, замерев под деревьями, но по-прежнему не желая даже смотреть в мою сторону. — Могу. Я ничего никому не обещала. Я просто инфантильно согласилась с поставленными условиями, потому что мне показалось, что я получу здесь знания и силы. Но раз и все надежды не оправдывают ожидания — моя благосклонность заканчивается на этом. — И что, оставишь Эберу на погибель? Добровольно? Все вы люди одинаковые — вам нужна лишь сила, — он наконец обернулся, впиваясь в мою босоногую фигуру презрительным взглядом. — Да. Но ты ни разу и не пытался выяснить, зачем она нужна нам, не так ли? Считаешь, будто бы мы должны жертвовать временем и чакрой просто потому, что вы очаровательные создания или избранные судьбой, — я махнула рукой, чувствуя, как распаляюсь. — Почему же тогда вы, требуя от людей бескорыстности, не можете просто взять кого-нибудь из мира людей и просто, без взимания чакры, научить чему-то такого человека?! — Ты настолько эгоистична, что не получив желаемого, готова оставить кого-то на смерть? Без чакры не оформившийся страж погибнет, — взрыкнул мужчина, и лисьи уши плотно прижались к белоснежной макушке. Кривя губы в усмешке на одну сторону, я вскинула брови в наигранном удивлении, вкладывая весь актерский талант в попытку убедить стоявшего под сенью деревьев в собственной окончательной сучности. Хотя, по сути, в своих мыслях с побегом из этого места, я склонялась к мысли использовать кунаи летящего бога грома, чтобы отправлять к Эберу клонов, накачанных чакрой под завязку. Но зачем этому недоразумению давать подобную информации. При условии, что все мои угрозы, не более чем блеф и покидать пределов Осеннего леса я в ближайшее время не планирую, даже несмотря на то, что в теории рассматривала подобный вариант. Уходил Фуруи стремительно и молча, обдав напоследок густо сконцентрированным презрением в косо брошенном взгляде. А я нервно дергала прядь волос у лица, обкусывая губы с изнанки и пытаясь примириться с совестью. Поразительное дело, как глубоко и крепко в подсознании у человека сидит желание нравиться. Сожаление о том, в каком виде я выставила саму себя, тут же подспудно обожгло сознание. Навалились мысли о том, что и кому из лис Фуруи мог наговорить обо мне после этого разговора. Но странное желание «перебодать» оппонента пересилило любые порывы здравого смысла, да и то, что сделано, уже сделано. Еще раз взглянула в сторону, куда удалился лис и тяжело вздохнув, отправилась обратно, чтобы обуться до конца, высушить волосы и вернуться к Кокатцуме. Небо рыжело в преддверии вечера, а спать на большом, горячем и мягком лисе куда приятнее, чем на камнях.***
— А в первое свое посещение Осеннего леса твой отец вообще умудрился подпалить Сэю шкуру, — прогрохотал у меня над головой довольный голос Кокатцумы, и я тут же подавилась чукуротом. Судорожно кашляя, хрипя и плюясь, я ползала по твердому камню, пытаясь восстановить дыхание и смаргивала набежавшие слезы. Вот уж где не ожидала… — Как это вообще вышло? — хриплю я сквозь силу, так как дыхание еще толком не пришло в норму, да и горло неслабо так охрило от судорожного кашля. — Разрабатывал какую-то технику. Я тогда обучался доспехам, и Сэю была очередь присматривать за нами и давать мне советы, — лис довольно зажмурил глаза, предаваясь воспоминаниям и я, прошагав до его вытянутых передних лап расслабленно облокотилась на них спиной. Удобно и приятно от теплоты. — Кажется у Уруюки что-то пошло не так. Помню удивленное выражение морды старшего. А еще как тот тонко взвизгнул. Совсем как молочный щенок. А твой папаня сидит и глазками ошалело лупает. — Сильно он тогда обгорел? — посмеиваясь интересуюсь я. Посмеиваясь, потому что сейчас Сэй выглядел более чем здоровым, а значит тогда все обошлось без трагедий. — Да не особо. Ожог сняли почти сразу всякими травами из леса — Ватоаса быстро подсуетилась, — имя соплеменницы Кокатцума выплевывает как-то с особой пренебрежительностью, и я задумчиво скашиваю глаза на лежащую на лапах голову, возвышающуюся за моей спиной. — Судя по тому, как ты о ней говоришь, она тебе не особо нравится, — со смешком замечаю я, про себя думая, что возможно как раз наоборот. — Я просто не люблю, как вы это называете — подхалимов. Отвратительно наблюдать, как все они пытаются выслужиться перед кем-то, единственная заслуга которого — родиться чуть раньше тебя. Громадный зверь вздыхает шумно и тяжело, а когда выдыхает, сила его выдоха разгоняет далеко вперед каменную пыль, заставляя ее взметнуться от земли. — Почему тебя изгнали? — осторожно бросаю в образовавшуюся тишину, боясь вызвать гнев или недовольство. Но Кокатцума смеется, пихая в спину мягкой щекой. Только вот толчок выходит будь здоров, и меня без труда складывает пополам, благо хоть растяжка позволяет, и я не заработала себе растяжение спины или сухожилий под коленями. — Никто меня не изгонял. Я просто поставил всех перед фактом, что буду работать в одиночку. Они порычали конечно, попытались силой продавить и подчинить, только вот не вывезли, — самодовольно подытоживает мой новообретенный наставник, медленно подбираясь, чтобы перетечь из лежачего положения в сидячий. — Вставай, лисенок. Отдохнули и хватит. Знаете, что я ценила в Кокатцуме за то непродолжительное время, что начала общаться с ним? Он не давил авторитетом и не осуждал. Ни за что. Да, он мог посмеяться, если у меня что-то не получалось, но это был мягкий смех старшего и оберегающего. А потом он подходил, аккуратно прихватывал меня за шкирку одежды, умудряясь даже не зацепить волос. И ставил на ноги. И пихал огромным носом в бок, уверяя что я справлюсь. И в такие моменты называл лисенком. В такие моменты что-то в груди безустанно сжималось. Всякий раз. Хотя казалось бы — давно пора привыкнуть. Раз уж уже который день это повторяется с периодичной регулярность. Так шли дни. Недели. Месяцы. Отмеренный мне в этом мире три года, пропорционально равные году в моем — медленно истекали. И вот в какой-то день, проснувшись от ярких лучей восходящего солнца, упавших мне на лицо, вслушиваясь в мерное дыхание Кокатцумы под спиной, я вдруг поняла, что провела в этом мире уже два года. — Проснулась? — тихо поинтересовался Кокатцума в полголоса, но даже так звучал достаточно громко в полной тишине дикой природы гор. Впрочем, я давно уже привыкла, что большие лисы могут быть шумными. — Да, — довольно промурлыкала я, от души потягиваясь в теплой шерсти друга. — Хорошо. Потому что к тебе пришли. Я удивленно подскочила, оглядываясь по сторонам. Глаза против воли поползли на лоб — в паре десятков метров от нас, прислонившись к небольшому камню на обочине широкой тропы с закрытыми глазами сидел Фуруи, спрятав руки в широких рукавах. Скрестивший ноги по-турецки, расслабленно откинувшись спиной на вряд ли удобный камешек, он, казалось, давненько задремал, но голова держалась прямо, отметая подобную возможность. — Давно он здесь? — шепотом интересуюсь, подползая к самому уху большого лиса, не торопясь сползать с теплого тела и начинать новый день. — Пришел за пару часов до рассвета. Не сказал ни слова, хотя я спрашивал, зачем он явился. — Потому что я пришел к девочке, — тут же откликнулся наш гость, раскрывая наконец глаза и смотря прямо на меня, повисшую за большим черно-рыжеватым лисьим ухом. Пришлось спрыгивать, чтобы наконец встать лицом к лицу. Приятно было отметить, что заметная прежде разница в нашем росте изменилась. Нет, я не догнала эту каланчу в росте, по-прежнему была коротышкой в сравнении с ним, но теперь я хотя бы доставала макушкой до мужских ключиц, что уже было вполне себе достижением. — Так чего хотел? — вполне себе расслабленно поинтересовалась я, складывая руки за спиной и внимательно разглядывая обращенное ко мне лицо. — Чтобы ты вернулась к тренировкам с Эберу. Вот так-так. По губам тут же расползлась ироничная улыбка. Недостаточно ядовитая в сравнении со всеми, что я дарила этому чудику прежде, но вполне себе не «безобидная». — Мы же общаемся с ним, клон приносит воспоминания, что это общение весьма душевное. — Этого недостаточно. Ты не можешь мстить мне так, — как будто бы не совсем уверенно заявляет он, сверля меня пытливым, недовольным взглядом. — Только не наказывая посторонних отчужденностью. — Не канючь, — устало прошу я, отступая к своему походному мешку, чтобы приступить к утренним процедурам. — Я вернусь. При условии, что больше зверских тренировок не будет. На концентрацию, на сработанность — ради бога. Но не так, как было до этого. — Будете тренироваться как посчитаете нужным, я продолжу заниматься только с Эберу. — Нет. Ты будешь заниматься со мной. Кокатцума сказал, ты владеешь тайдзюцу в этом обличии. Фуруи недовольно кивнул, на короткое мгновение покосившись на замершего в отдалении невозмутимого рыжика, который на моих словах ощерил зубы в улыбке. И началось веселье в жизни. Для начала, по возвращению на прежнюю стоянку, которую эти двое, как оказалось, так и не поменяли, выяснилось, что Эберу объявил Фуруи бойкот. И это было забавно, когда беловолосый шипел и на яд исходил, из последних сил пытаясь сохранить самообладание и не заорать во всю глотку, а рыжий здоровенный комок меха демонстративно отворачивал морду и показательно молчал. На вопросы и требования приступить к тренировке. Он даже меня не сразу воспринял, думая, что я очередной клон. Пришлось резать себе руку кунаем, чтобы доказать собственную подлинность. И только после этого меня радостно снесли с ног, обтираясь большой головой со всех сторон. А потом начались тренировки. И веселье. И дружное подтрунивание над Мудрейшим, который старательно демонстрировал нам свое пренебрежение и не восприятие любых наших слов, не касающихся обучения. Придумывали мы дурашливые песенки про бледных молей или тараканов ли, контекстно ли шутили, Фуруи не вел даже бровью. Ладно хоть тренировать начал на совесть, вполне себе не дурно подтаскивая во владении тайдзюцу. И вот сейчас плескаясь на мелководье самой широкой части реки, в голову вдруг пришла идея пошалить. Солнышко тепло припекало макушку, Эберу вместе со мной по пузо завалился в воду, плеская лапами не хуже енота полоскуна, и ошивающийся на берегу белоголовый наставник порождал не самые благородные порывы. Причиной тому получасовая история про достижения стражей во времена его молодости. Лекция о том, как раньше было лучше, и как ничтожны мы — современное поколение, по сравнению с былыми героями, порядком покоробило. Подтянув на ягодицах мокрые черные шорты, заменившие мне купальник, я прикинула в голове остаточные воспоминания о фольклоре и вообще песенном богатстве прежнего, родного мира. Что бы вам исполнить, господа товарищи?.. — «Пока живут на свете хвастуны, мы прославлять судьбу свою должны», — негромко пробормотала я, силясь вспомнить начало забавной песенки из детского фильма советских времен. Эберу замер, прекратив разбрызгивать воду здоровыми лапами и заинтересованно скосил в мою сторону уши. Фуруи, казалось, и вовсе не слышал, что блаженная — он наверняка давно устал от нашей шебутной компании — тишина была нарушена. Я плеснула на укрытую в топ грудь воды и замурлыкала незатейливый мотивчик, жмурясь от хорошего настроения и благостной погоды. — Какое небо голубо-ое, мы не сторонники разбо-оя. На хвастуна не нужен нож — ему немного напо-оешь и делай с ним что хош… Эберу хрюкнул, видимо улавливая намеченный мною посыл. — Ах какое небо голубое… — Достаточно, я уже давно оценил уровень твоей язвительности, — недовольно прикрикнул беловолосый, оборачиваясь к резвящимся под мои мурлыканья нам, гневно сверкая глазами. — Не обязательно демонстрировать еще и свои скверные возможности в пении. Замечание обидело. Потому что слух в этом теле, как и в прежнем, у меня был. Пусть голос не такой глубокий и грудной, как в прошлой жизни, но и это сопрано звучало вполне себе приятно. Так что, не размениваясь на взаимную пикировку, я просто пропитала чакрой ближайшую к себе воду и от души облила оставшегося на берегу сенсея, с гаденькой улыбкой следя, как тот кашляет, отфыркивается и трясет своими лисьими ушами. Густые белые волосы потеряли в объеме и опали вокруг лица непритязательными сосульками, несколько слоев одежды наверняка неприятно облепили тело, и в целом птенчик стал выглядеть значительно хуже, чем перед началом своего необоснованного наезда. — Ой, простите, — тщательно сдерживая рвущийся наружу смех, но не мешая улыбке блуждать по лицу, пропела я, встречаясь взглядом с разъяренными, пылающими глазами. — Рука, представляете, дрогнула. Само как-то… — Гадина! Перемещалось это чудо природы быстро, стоит признать. Не успела я выскочить из воды, чтобы с помощью чакры убраться куда подальше, как возмездие в виде широкой длани неприятно вцепилось в волосы на макушке, немилосердно окуная под воду. Пинаясь и махая руками, я изо всех сил старалась справиться без тяжелой артиллерии. Просто как-то, несмотря ни на что, было весело. Впервые за время знакомства в этом веселье прямо участвовал наш самодовольный наставник, а не косвенно, как было прежде. Перестав выдыхать и без того дефицитный кислород, я замерла, пытаясь сориентироваться, и как могла, посильнее пнула в лодыжку нападавшего, при этом костяшками указательного и среднего ткнув наугад вверх, по направлению руки, все еще державшей меня под водой. Волосы отпустили, позволяя вынырнуть для глотка кислорода. Не прекращая улыбаться, со всей силы пнула учителю в грудину, на удивление легко сваливая того в воду, сама же тут же бросилась прочь, хихикая и споро перебирая ногами. Хотя, кожа на голове, где впивались чужие пальцы, саднила. Не успела до берега каких-то пару шагов, но виной всему острые камни, пребольно впивающиеся в босые ступни под водой. За лодыжку хватанули резко, вырывая позорный визг, а в следующую секунду я уже лежала на спине, давясь от смеха. Водичка едва доставала до ушей лежавшей головы, моча только спину и затылок. Яркое небо и палящее солнце слепило и без того залитые водой глаза, а над душой и мной в целом возвышался лик возмездия в самом своем каноничном праведном гневе. Судя по озверевшему выражению лица и плотно прижатым к макушке лисьим ушам, развлечение товарищу не понравилось. А уж как душевно меня тряхнули, схватив одной рукой за топ. Наверное, это странно, хохотать во весь голос в лицо оскалившему достаточно островатые зубы мужчине. Но я хохотала. До слез в глазах и судорог в брюшных мышцах. Не сиди Фуруи на моих бедрах свернулась бы, наверное, калачиком, давясь собственным смехом. — Что в этом смешного, нападать на наставника? — рычит это недоразумение, вновь встряхивая меня за грудки и непонимающе-рассержено рыская глазами по моему кривящемуся от смеха лицу. На скулу тут же падает холодная, мокрая прядь длинных белых волос, и я не сдерживаюсь, легонько дергаю ее, не находя в себе сил прекратить смеяться. Может, это нервное?.. — Ты!.. — он замолкает, расслабляя наконец сведенные на переносице брови. Глядит на меня внимательно, словно на сложнейшую загадку цивилизации, пока я медленно затихаю, прерываясь лишь на короткие, тихие смешки. Чужой кулак с выразительными костяшками, все это время сжимавший закрытый топ, крепящийся на шее тугим, эластичным воротом, разжался, неуверенно опускаясь где-то в районе моего солнечного сплетения. Резко и как-то неожиданно стало не смешно. Я растерянно всмотрелась в чужие желтые глаза, пока те внимательно изучали мое лицо, нет-нет, да сползая куда-то в район прилично подросшей груди. А вот это уже совершенно лишнее. — Слезь, — коротко и тихо почти приказала я, чувствуя, как внутри все напрягается от повисшей неловкости момента. Только вот слушать меня не собирались, если вообще слышали. Вместо этого Фуруи глубоко и резко вздохнул, а в следующее мгновение мои губы накрыли чужие влажные уста, осторожно и неуверенно прикасаясь самым кончиком языка. И ощущая, как резко подскакивает собственный пульс, я понятия не имела, что мне делать с таким свалившимся на голову счастьем.