Жизнь - это борьба

— Я буду скучать, — Эберу толкается огромным влажным носом, и я невольно делаю пару шагов назад, чтобы удержаться на ногах. По лицу расползается чуть грустноватая улыбка — за прошедшие в этом мире дни здоровенная дур-машина успела проникнуть в сердце и надежно занять там свой уголок. Особенно учитывая последние полгода, когда бесконечные патрули, ставшие для Эберу уже вполне себе регулярными и обязательными, мы проводили вместе. И ничто лучше не сближает разумных, чем совместная борьба за свою жизнь. Так что прощаться было грустно. Даже зная, что это не навсегда, и своды Осеннего леса всегда с радушием укроют от летнего солнцепека или весенних ливней страны Огня. Другими словами — рады мне тут будут всегда, по крайней мере, этот огромный комок меха. — Я тоже буду скучать, — мурчу, зарываясь лицом в теплый, пахнущий животным мех. Рук не хватает, чтобы обхватить морду лиса, но я все равно прижимаюсь к его переносице всем телом, пальцами почесывая у корней толстых волосков меха. Кокатцума рядом отпихивает носом морду Эберу, чтобы уже своей едва не снести меня с ног. Приходится утверждаться в пространстве за счет чакры в стопах, и так же нежно потирать морду папиного товарища. — Береги себя, лисенок. И навещай. Или призывай, — ворчит он полузадушено, заметно пытаясь спрятать под беспечным звучанием голоса истинные эмоции. — В общем, любыми способами давай знать, что жива. Удивительное дело, я три года нет-нет да мечтала о дне, когда смогу стать свободной. И вот, день наступил, а я старательно оттягиваю момент ухода. И в груди вошкается чувство, очень напоминающее предвестника сантиментальных слез. — Помни, что любой лис без промедлений откликнется на твой призыв, — подает голос Фуруи, степенно наблюдающий за нашими нежностями со стороны. От Кокатцумы приходится отцепиться, чтобы внимательнее взглянуть на ушастого красавца. Ладно, признаю — за три года пришлось принять тот факт, что человеческая форма этого сумасброда великолепна. А сейчас, в лучах осеннего, яркого солнца лис-перевертыш выглядел по-особенному прекрасно. Обычно кажущаяся бесцветной, попросту лишенной красок кожа приобрела претензию на аристократическую, благородную бледность; янтарные глаза вспыхнули золотыми искрами. А уж волосы с красноватыми концами будто приобрели легкую прозрачность и засветились изнутри, как и весь образ мужчины. Вот уж действительно, неземной. Если такими прекрасными кицуне являлись людям, не удивительно, что тех считали соблазнителями и соблазнительницами. — Не уверена, что смогу призвать твое истинное воплощение, — честно отбрила я, осознавая свои реальные возможности. — Ты всегда можешь попробовать, а там увидишь, что из этого выйдет, — лукаво заспорил он, делая короткий шаг ближе. Фыркнула, не сдержав рвущегося наружу смеха. Отношения с Фуруи в последнее время были легкими, и может быть, не держи я в голове тысячу и одну мысль о всяких разных делах, планах и условностях, я могла бы даже очароваться этим прелестным, своеобразным в своем характере, созданием. Качая головой, шагнула на встречу, раскидывая руки для прощальных объятий. Обниматься, как и вообще переходить на тактильный контакт, лис вообще-то не особо любил, как успела выяснить, но сейчас хмыкнул, расцепляя сцепленные на груди руки. Закатил глаза, изображая лицом крайнюю степень смирения. От души сжала горделивого строптивца, силой объятий пытаясь передать всю степень своей признательности. А ведь вначале была уверена, что наставник из Фуруи ужасный. Как показала практика — ошиблась невероятно. Просто нужно было найти подход. То, что было достигнуто благодаря этой тле, сложно было даже просто осознать вот так с наскока. А он подсобил. Научил, объяснил, подсказал. Смешно вспомнить, сколь много препятствий я сумела перешагнуть просто потому, что рядом было разумное существо, не знающее и не допускающее даже мысли, что воплощаемая в реальность задумка «невозможна». Как в той шутке: «по законам аэродинамики шмель летать не может, но он об этом не знает и летает». — Знаешь, попробуй простить ее, — преисполненная непривычно светлых, воздушных настроений, выдала вдруг я, сама растерявшись от вырвавшейся фразы. Честно говоря, давненько подумывала о подобном, но совершенно не планировала произносить ее вслух. Фуруи в моих объятиях напрягся, становясь похожим на мраморную статую. — Не смириться, ни даже понять. Просто простить, — все-таки нашла в себе силы завершить собственную мысль, медленно и с опаской отстраняясь от мужской, закутанной в три слоя одежды груди, чтобы взглянуть в застывшую маску чужого лица. — Может, тогда и ты простишь того, кто причинил тебе столько боли? — предпринимает попытку укусить в ответ лис. Не со зла, скорее защитная реакция, а потому слова и предложение наставника не злят, не задевают и даже не возмущают. — Меня гложет ярость. Выпестованная и концентрированная, и она не тормозит меня, твоя же злость и обида мешает тебе жить, — я примирительно глажу чужое плечо, прямо и без опаски смотря в буравящие меня, ставшие чуть злее желтые глаза. — Просто подумай об этом на досуге. Вот в целом и все. Кажется, действительно пора. Взгляд сам метнулся на желто-оранжевый лес за спинами моих провожатых. Где-то там, за бесконечной вереницей стволов притаилась деревенька обычных лис. А еще дальше, в дне пути начинаются крутые, дикие горы, недра которых таят невероятное количество тайн. И все это успело стать родным домом на долгие три года, по меркам времени этого мира. Поразительно. Сумка, дожидающаяся своего часа у ног закинута на плечо, залихватская улыбка сама расплылась по лицу, пока глаза еще разок оглядывали ставшими родными лица и морды. — Подари мне чудо напоследок, — почти что скромно прошу я, заглядывая в янтарные глаза Мудрейшего. — Обернись в лиса. Фуруи смеется тихим, фыркающим смехом. Глядит удовлетворенно и весело, будто только и ждал этой просьбы. И уже в следующее мгновение прыгает назад, высоко и резко, прямо в прыжке начиная переобращение. Следить за этим любопытно, хотя уже не так удивительно — уж не после самостоятельных тысячи и одной попытки. И вот я наблюдаю высоко в небе хитрый лисий прищур красных глаз на фоне белоснежно-белой морды. — Будь хитра, Аника-ороруката, и пусть леса хранят твои следы, — гремит на многие-многие километры вокруг. Птицы, спугнутые ужасным, громким голосом зверя с дикими криками взлетают из леса, соединяясь в многочисленные стаи. Смех рвется из груди сам, и я хохочу от души, выпуская бурлящие, смешанные эмоции наружу. Пусть лучше так, чем душевный ступор. И вот наконец руки складывают выученные до малейшего микродвижения печати. Всплеск чакры и мгновенное перемещение домой. Во всяком случае, так это должно было выглядеть со стороны моих провожатых, и так было задумано изначально. Всеми, кто был плохо знаком со мной. Хватило одного короткого усилия воли, чтобы конечная точка координат перемещения изменилась. И вот это уже не печать выхода в мир шиноби, а обычное перемещение к якорю-кунаю, надежно запрятанному в небольшой щели, меж двух огромных валунов. Места в расщелине очень мало, едва хватает, чтобы, согнувшись в три погибели уместиться там без стеснения для дыхания, но этого хватает в самый раз, чтобы убедиться с помощью сонара, что рядом никого не наблюдается. В смысле из лисов. Из своего скромного убежища выбираюсь, крутя на кольце спрятанный еще неделю назад трехлезвийный кунай. Если верить моей технике, на ближайшие пару часов никого живого. И если не хочу, чтобы появились, нужно поспешить. Кунай с лентой с печатью тщательно изучается, на наличие каких-нибудь повреждений. Тушь для печатей в Конохе делается качественной, как и ленты, пропитанные специальными веществами, чтобы противостоять жидкостям, но лучше перебдеть, чем недобдеть. Появится на моем якоре какая-нибудь неучтенная букашка, жрущая все подряд. Подгрызет пару ниток с жуткой голодухи, а я останусь без варианта экстренной эвакуации из пещер. Подготовка к путешествию выходит почти машинальная — вытащить из мешка объемный свиток со всем накопленным за время заказов из Конохи. Распечатать герметичный пакет с амуницией. Натянуть глухой, пропитанный целой кучей разных зелий и веществ плотный костюм, такие же носки и перчатки. Сандалии на плотную ткань налазят неохотно, но заказывая деду очередные «хотелки», про обувь я не вспомнила, а в последние семь местных месяцев старалась у него ничего не просить, чтобы не натолкнуть старика на ненужные выводы и не вынудить забить тревогу. С Фудо сталось бы заподозрить в моих заказах намек на подготовку и пойти на опережение. Проверила сохранность запасов чукурота и пищевых пилюль, убедилась, что папирусные клочки бумаги, необходимые для анализа окружающей среды на наличие ядов не отмокли и не сильно измялись, сунула последние в набедренную сумку, в отдельный карман. Следом заплела переплюнувшие прежнюю длину волосы в простенькую корзинку, скрепив все это самыми обыкновенными шпильками для волос. И все под косынку, пропитанную тем же составом, что и костюм. Набор трехлезвийных кунаев в набедренную сумку, и в довершение — маска на нижнюю часть лица и плотные, прилегающие по лицу, похожие на горнолыжные очки. На этом, пожалуй, и все. Осталось помолиться, что все мной просчитано в достаточной мере — кунай обратно в расщелину и вперед на встречу приключениям. В пещере темно, а еще достаточно сыро — что легко чувствуется немногочисленно открытыми частями шеи. И пока за спиной еще льется свет погожего денька, я заблаговременно нашариваю в подсумке фонарик. Там же легко узнаются на ощупь сигнальные огни и флюоресцентные палочки, сломать которые достаточно, чтобы на пару часов обеспечить себя светом. Пусть и могильно-зеленым, как в худших вариантах хоррора. Очень скоро фонариком приходится воспользоваться по прямому назначению — свет со стороны выхода отдаляется достаточно, а вскоре и вовсе скрывается за плавным поворотом и вокруг воцаряется темнота. Итак. Мое путешествие в самое тайное место этого мира началось. И знаете, это даже в половину не так захватывающе и увлекательно, как я рассчитывала. Ну. То есть да, поначалу было любопытно. Широкий, почти идеально круглый, будто вырытый современным буром тоннель, гладкий пол. Это было похоже на плохую декорацию к какому-нибудь малобюджетному фильму — нигде даже камушка не валялось, словно каждое утро эти коридоры кто-то тщательно выметал. Потом однообразие надоело, и это стало самым первым и неожиданным открытием в моем импровизированном приключении. Еще через какое-то время, часа через три или четыре, я поняла, что начинаю хотеть есть. Коридор все так же представлял из себя сплошную, непрерывную кишку, ведущую в одном направлении. Ни ответвлений, ни обвалов — решительное и однообразное ничего, кроме прямого, неальтернативного пути. Скукота. Еще с час я боролась с настойчивым и возрастающим чувством голода. Пришлось останавливаться. Присаживаясь у полукруглой, не совсем удобной для опоры стены, я вытащила из кармана на пояснице одну из заветных бумажек, зажимая их меж ладоней, укутанных в перчатки. Короткий посыл чакры, как при проверке расположенности к стихиям, и вот бумажка окрашивается в зеленовато-синий — состояние воздуха вокруг не имеет опасных примесей и пригодно для безопасного дыхания человека. Вышеозначенный воздух на вкус был влажным и очень отчетливо напомнило запах метро. Еще так иногда пахло в свежевымытых подъездах или в подполе у бабушки в деревне. Вспыхнувшее так резко ассоциативное воспоминание из прошлой жизни на несколько долгих минут оглушило, выбивая из реальности. Фонарик, валяющийся у бедра, высвечивал каменную стену напротив, и я с грустью признала, что, если подключить воображение, можно было представить, что я и в самом деле где-нибудь в метро. Стянула маску, внимательно изучив показатели фильтров на внутренней стороне. Забивка на ноль целых семь десятых — возможно просто пыль. Жуя чукурот я задумчиво прикидывала, как мне поступить в момент привала на ночь. По идее, якорь, оставленный в нескольких метрах от входа в пещеру, рассчитан как раз таки на то, чтобы на время сна выбираться из каменных толщ. Во избежание рисков, так сказать. Но если бумажки будут показывать нормальные показатели, стоит ли покидать тоннель? Да и вот еще вопрос — как далеко я смогу чувствовать якоря? Минато, если верить аниме и манге, мог очень далеко. Но я не Минато, да и как обстоит реальность — не ясно, дядя, пусть и поделился со мной самой техникой, раскрывать прямо всех тонкостей не спешил. Он вообще никакой пояснительной записки к свитку с техникой не передал, и иногда меня посещали мысли, что Желтая Молния Конохи мог быть не в курсе, что техника вообще попала ко мне в руки. С Фудо бы сталось провернуть подобную аферу втихаря — тихушником дед был еще тем. *** Итак, день хрен пойми какой… Я честно сбилась со счета, потому что какое-то время назад якорь на кунае от входа перестал мною ощущаться. Пришлось оставлять новый якорь в самой пещере, и его я пока что слава богу чувствовала, хотя отошла от него уже минимум на пару дней умеренного бега. Пейзажи сменились — прежде голые стены теперь действительно были покрыты мягким, упругим мхом. Который больше, если честно, напоминал плесень. Как по виду так точно. Белесо-голубоватый, впервые попавшись мне на глаза, он вынудил надолго мысленно подзависнуть возле шуток, по типу «сыров и благородной плесени». И да, воздух эти странные мховые наросты отравляли будь здоров — карточка, активированная чакрой, бодренько окрасилась в красновато-малиновый цвет, свидетельствуя о наличие каких-то очень тяжелых ядов. Любопытное открытие — клоны, создаваемые мною на перепутьях и разветвлениях получались с идентичными моей масками. Что лично на мой взгляд весьма странно, но времени вдаваться в тонкости не было — время работы фильтров с подобной нагрузкой всего трое суток. И запас их всего на неделю. И если сложится так, что я за это время не смогу покинуть опасную зону или еще что — ситуация очень резко может стать крайне опасной. Задумчиво замерла, переваривая информацию от клона, более шести часов назад отправленного в одно из ответвлений — безопасная зона, без испарений и мха. Правда тупик. Но в качестве места для сна сгодится идеально, так что якорь оставлен. Через пару часов как раз стоит сделать привал. Ощущение времени сбилось давно и напрочь, и уже сейчас я едва ли могла дать ответ на вопрос, как долго нахожусь в этих каменных лабиринтах. А лабиринт стал запутанным, многоуровневым и крайне извращенным. Вот, например, слева мелькнул едва приметный в полутьме лаз, вполне возможно ведущий в новые ответвления пещер, но я пробегаю мимо, удостоив его лишь коротким взглядом. Если начну исследовать каждую мышиную нору, могу застрять здесь на пару столетий минимум — слишком много уже было подобных ходов на моем пути, ведущих либо в тупики, либо на поверхность, к каменным пикам гор, возвышающимся над облаками. Очередной клон в дали развеивается, принося с собой память о подземном озере с ярко светящейся водой и достаточно низким содержанием ядовитых газов в воздухе. Еще один маленький пятачок на случай, если впереди не окажется пригодных для сна, перекуса и смены фильтров в маске мест. На самом деле в этом подземном мире было много удивительных чудес. Например, пару привалов со сном назад мне повстречалась сеть пещер, наполненных сверкающими кристаллами розовато-голубых цветов. Они не светились, как мох или вода в найденной в этот раз пещере, но, когда луч фонаря падал на них — зажигались таким сверканием, что все вокруг резко начинало напоминать сказку. И все же большую часть пещер занимал именно мох. Бархатный, если верить смазанным из-за плотной ткани перчаток ощущениям. Он слегка флюоресцировал, а при легком прикосновении к нему выпускал в воздух облачка светящейся пыльцы, что по моему скромному мнению и являлась источником ядовитых веществ в воздухе. Из-за тотального распространения мест, пригодных для безопасного привала, почти не было. Иногда такие крохотные островки безопасности отдалялись друг от друга на десятки километров. Неимоверно спасали кунаи-якоря, но и с ними все было не так гладко, как хотелось бы — в моем распоряжении с самого начала было всего тридцать штук, и вот уже сейчас на руках у меня — ладно, если точнее, то в подсумке — оставалось не больше девяти. И это при том, что я старалась расходовать их как можно экономнее. Из еще одних сюрпризов — мой топографический кретинизм, давным-давно, казалось, оставшийся в прошлом, дал о себе знать. Как я и говорила ранее, я с трудом представляла, где и как далеко я нахожусь от входа, которым попала в эти лабиринты. О том, чтобы нумеровать места с якорями, я додумалась лишь якоря четыре назад, а ведь сколько их было до этого… В редкие моменты привалов, пока челюсти машинально измельчали ставшим уже не ощутимым на вкус чукурот, я изредка ловила себя на мысли, что подложила себе просто невероятнейшую свинью. И что вполне вероятно, я никогда так и не найду выхода из этих переплетений ходов. Шутка ли — даже если вернусь к дальним кунаям, смогу ли я понять, в какую сторону мне нужно двигаться? И в такие мгновения становилось страшно. И горько — от собственной глупости. Трижды я порывалась вернуться, но уже спустя пол часа непрерывного бега понимала, что отметки кунаем на стенах, даже в местах, в которых нет мха, исчезли. Или может я так и не поворачивала обратно. О том, что что-то неуловимо меняется, я поняла еще через пару привалов на сон, и долго не могла осознать, что не так. Вроде все те же изредка встречающиеся ответвления, та же неразличимая без фонарика темень, и полукруглые стены. И лишь когда очередной фонарь в моих руках вдруг мигнул, выключаясь из-за севших батареек, я вдруг поняла. Полная, кромешная тьма. Такая, какая и положена без малейшего источника света. Мох пропал. Совсем. То есть, и раньше было, что где-то его не встречалось. Но так, чтобы его не попадалось ни на одной поверхности или каменной плоскости в течении более нескольких часов непрерывного бега… На следующий условный день, когда после сна я продолжила собственную гонку с упрямостью, стало понятно, что пропали и ответвления. Даже мелкие лазы, пригодные разве что для мыши. Исчезли даже они. Путь превратился в единый, бесконечный коридор, убегающий вдаль. Воздух очистился и даже спустя пару дней подходящие к концу карточки не улавливали в воздухе ничего опасного. И вот я снова на привале, вяло двигаю челюстью, понимая, что сил на то, чтобы встать и продолжить путь, уже попросту нет. Ощущение такое, будто я бегу уже целую вечность, с самого своего рождения в этом мире. Тело буквально неподъемное, и даже для того, чтобы подносить ко рту влажные листья, нужно прилагать бесконечное количество усилий. Взгляд раз за разом теряет четкость, и серовато-желтая стена напротив, высвеченная фонариком, периодически теряет свою пористую текстуру, становясь замыленной и словно смазанной в фотошопе. Очередное воспоминание из прошлой жизни рождает на губах усталую, вымученную улыбку, и я откидываюсь затылком на стену за спиной, устало прикрывая глаза. Кажется, сегодня я уже никуда больше не побегу — слишком много сил отнял у меня путь с последнего привала. Смешно будет загнать себя здесь насмерть просто упертостью и усталостью. Куда глупее, чем умереть от яда или подземного обвала, следы которых нет-нет, а встречались в тупиковых ответвлениях, которые раньше вполне возможно тоже куда-то вели. Чтобы подготовится ко сну, нужно разлепить глаза, проверить фильтры на маске, разложить из запечатывающего свитка спальник. Выключить фонарик, в конце концов, чтобы не тратить становящиеся дефицитными батарейки. Глаза распахиваются с трудом, упираясь взглядом в достаточно высокий потолок, и тут меня накрывает очередной волной удивления от новой найденной странности. Символы. Небольшой пятачок, не больше семидесяти сантиметров в диаметре. Едва различимых и совсем не знакомых, его можно было бы вовсе не заметить, если бы тени, рождаемые лучом фонаря, не отбрасывались в таком положении так явно. Интересно… Усталость, как и желание лечь поспать, сняло как рукой. Встать, правда, вышло все же не с первого раза — дрожащие ноги просто отказывались принять на себя вес тела снова. Подхватила фонарь, направляя луч точно на заинтересовавший участок — и действительно любой намек на вырезанные символы, очень напоминающие арабскую вязь, пропали. А вот отводишь свет чуть в сторону, градусов на тридцать-сорок и снова — отчетливые символы. Прелюбопытно… Скарб с земли вновь устраивается за спиной, и путь продолжаю уже прогулочным шагом, внимательно разглядывая потолок. Первый десяток метров, второй, третий. Проснувшийся было энтузиазм затухает вновь — ни намека на повторение феномена. И когда надежда уже почти сдается под натиском усталости — снова знаки. В этот раз больше, перетекающие уже на стены, и в символах начинают встречаться фигуры. Схематичные звезды и спирали. Они разбавлены все теми же незнакомыми для меня символами, порождающими лишь неиссякаемый список вопросов. Кто? Зачем? Когда? Вопросы множатся, пока я разглядываю странные рисунки в камне, забывшись и раскрыв рот от удивления. Ощущения странные, граничащие с каким-то совершенно детским восторгом. Тут же вспоминаются полурастворившиеся воспоминания о множестве просмотренных фильмов о разных путешественниках. Индиана Джонс, Лара Крофт, Мумия… Или все эти фэнтезийные игры, в которых ты, проходя какой-нибудь квест, находишь следы исчезнувших цивилизаций. Частички давно минувших лет. В глазах резко потемнело, заставив тело пошатнуться на слабых ногах. А вот это плохо и подозрительно. Рука тут же сунулась за очередным листочком для проверки воздуха — вдруг очередная нерассмотренная опасность. Но воздух чист. Впрочем, оставшиеся три карточки все равно внушают немаленькие такие тревоги. Что ж, видимо мой организм начинает сдаваться в этой бесконечной погоне за разгадыванием тайн. Утро вечера мудренее, так кажется, говорилось в старых сказках моего родного мира и страны? Не будем спорить с опытом бесчисленных поколений предков. *** Итак. Во встречающихся изображениях был явный посыл. С каждой новой фреской сюжет становился сложнее. Очень скоро среди спиралей и звезд объявилось что-то странное. Я затруднялась сказать наверняка, но бесформенное нечто, заполненное изнутри сложными геометрическими символами, присутствовало еще на шести фресках, текст на которых увеличился достаточно, чтобы занимать на обеих сторонах коридора по несколько метров в длину. А потом начали встречаться ОНИ. Впервые увидев человекоподобную фигуру, не просто обведенную по контуру, а старательно выскобленную и внутри, я вздрогнула. Фигуры, напоминающие людей в балахонах. Они простирали свои конечности к спиралям со звездами, кланялись штуке с геометрическими символами внутри, иногда брались за руки или воздевали руки словно в молитве. Жутковатая ассоциация, засвербевшая в голове, породила нешуточное волнение. И вот на следующей фреске фигуры, вновь отдаляются каждый от своей спирали со звездами, чтобы собраться в шеренгу. И между ними появляются какие-то точки. И раз за разом они указывают либо наверх, либо вниз, где круг очень напоминает уроборос с уплотнением в одном месте окружности. Пока на одном из собраний к точке, которой было указано на сферу, не потянул руку одна из темных фигур. Знакомый сценарий… До вспотевших ладоней знакомый. Луч фонарика в задрожавшей руке запрыгал по стене, сбивая внимание с изображений. Перед глазами сами собой встали те смутные видения, оставшиеся из мезжизни. Суд, устроенный мне странными, черными как первозданная тьма созданиями. И обман, последовавший после вынесенного приговора на перерождение. И попытки спастись, увенчавшиеся, слава всем богам и иже с ними, успехом. А в изображенной истории вновь повторяется суд, и новая точка возносится верх, вспыхивая салютом. А после нее другая улетает вниз, к сфере с шариком на левой стороне окружности. И так еще раз пять, пока к очередной точке не протягивает руку все та же фигура с правого конца шеренги. Только вот на картине дальше видно, что точка вырывается, уносясь к уроборосу, только вот в этот раз точка не сливается с ним, а проскакивает в центр окружности, превращаясь в какой-то странный символ-загогулину. И вот именно это изображение отчего-то так бьет по восприятию, что на пару долгих мгновений у меня перехватывает дыхание. Допустить мысль, что на этом рисунке каким-то образом нашла отражение моя личная история — сложно. Я в этом мире немногим меньше пятнадцати лет, третий в жизни юбилей предстоит отпраздновать через пару месяцев по возвращению из мира лис. А если верить байкам местных жителей, тварь, заключенная здесь, пребывает тут многим-многим дольше. Минимум на тысячелетие дольше. Или около того. Так что это не может быть той самой ситуацией. Иначе я окончательно ничего не понимаю в этой жизни. Правда, уже вскоре стало понятно, что одной точкой фигура в плаще не ограничилась — вскоре такая же фигура стала простирать жадную руку вначале к звездам, а после и к целым спиралям с этими звездами. И я смутно догадалась, что спирали вполне могут — учитывая концепцию изображений — обозначать целые галактики. Или солнечные системы. И в таком случае масштаб трагедий начинал напрягать. Очередной показавшийся вдалеке тупик заставил натурально застонать — верить, что спустя несколько дней пути по бесконечному и единому коридору привели к очередной стене — не хотелось. Но по мере приближения становилось ясно — не тупик. На стене, ровной и прямой, в отличии от полукруглых тупиков прежде или и вовсе неоднородных обвалов, что-то было. Ближе стали различимы очередные узоры. А на расстоянии в несколько шагов я разглядела очередной художественный сюжет. Знакомая по предыдущим фрескам фигура в плаще, скованная цепями. И это был не тупик. Не стена. Это была дверь — в переходе к боковым стенам и скругленному потолку были видны стыки. Отчетливые трещины-провалы, намекающие, что стена не однородна и не цельна. Наваливаясь на препятствие плечом, я нацепила на лицо маску и очки, на случай если за проходом будет что-нибудь в очередной раз опасное для жизни. Хотя посетили и мысли о том, что от разумной опасности меня это вряд ли спасет. Для открытия явно давно не используемого прохода пришлось использовать чакру — иначе круглая дверь или что это вообще было двигаться с места отказывалось. Каждый миллиметр продвижения давался с трудом, а еще с жутким скрежетом камней по камням. Кряхтя и пыхтя, я чувствовала себя настоящим атлантом, двигающим землю. А потом расширяющаяся слева щель стала достаточной для того, чтобы протиснуться в нее беспрепятственно, предварительно скинув со спины рюкзак. За дверью обнаружился утонувший во мраке грот. Огромный грот, буквально зала — за небольшой площадкой, отходящей от «двери» метров на пятнадцать, угадывался обрыв. Во всяком случае луч света не выхватывал за этим обрывом ничего. Буквально. Тщательно прислушиваясь к ставшей привычной тишине, я осторожно шагнула вперед, светя фонариков во все стороны и пытаясь понять, что я вообще в очередной раз нашла. А когда подошла ближе к обрыву, стало понятно, что территория за ним настолько необъятна во все стороны, что издаваемый фонариком свет просто теряется в дали и в обеих сторонах. — Здравствуй, Анна Асеева. Прозвучавший голос… Я сдаюсь — я не знаю, как описать этот звук. Все внутри скрутилось и задрожало, и на короткое мгновение я была уверена на сто процентов, что либо вот-вот умру, либо уже умерла. Ощущение было смутно и пугающе знакомо. Это действительно ОНО. Теперь нет ни малейших сомнений. Но как. — Это ты, — совершенно бессильно прошептала я, глядя в тьму за обрывом. Ноги предательски задрожали, настойчиво предлагая присесть. — Я. И не я, — почти игриво выдало ЭТО, гремя откуда-то из недр тьмы, сконцентрированной впереди. — Лично мы еще не встречались. Но ты, судя по остаточным следам на твоей душе, встречалась с кем-то из моих младших. — Что ты, нахрен, такое? — Я следящий за порядком. Решивший, что хаос и сила предпочтительней, — ОНО захохотало, породив в груди такую дрожь, что пульс тут же вскочил до опасных показателей. Паника так хлестнула по сознанию, что я едва тут же машинально не бросилась назад к выходу. Помешала побегу только неимоверная слабость в ногах, иначе я бы уже очень давно сбежала. — Ты пожиратель миров? — Вечно голодная утроба, — согласно и вполне себе ровно подтвердило нечто, а я с удивлением разглядела в недрах тьмы какие-то странные штуки. Которые при более внимательном рассмотрении и целенаправленном высвечивании фонариком, оказались цепями. Каждая из которых в толщине могла вместить штук пять меня в рост. Что вообще происходит? Выпроставшееся из-за обрыва черное щупальце потянулось в мою сторону медленно и неторопливо, но я даже не нашла в себе достаточных сил, чтобы шагнуть назад. Лишь глаза заслезились от мысли, что от этого не помогут ни защитные меры костюма, ни все известные мне техники. — Стой! — когда до отростка осталось не больше десятка метров, вырвалось из меня дрожащим, близким к плачу голосом. Умирать не хотелось от слова совсем. И я была готова на что угодно, лишь бы отсрочить собственный конец.