***
— Рори! Ах ты маленький засранец! — кричу я на своего нового напарника по охоте, как только вижу его долговязую фигуру, бредущую назад в дистрикт. — Почему ничего не сказал мне, ты, мелкий предатель? — Я тычу пальцем ему в грудь. — Ау! Перестань! С какого черта ты так злишься? — кричит он в ответ, отходя от меня настолько быстро, насколько это возможно, и приглаживает слишком большое для него пальто, как будто я помяла его. — Ты не сказал мне, что Гейл приедет, и тем более, что он уже здесь. Вчера он застал меня врасплох на площади прямо перед репетицией хора! Большое тебе спасибо! — Я зла и не могу четко мыслить. — Хорошо… Он сказал, что хочет сделать сюрприз, или типа того. Он попросил никому не говорить о том, что приедет. — Он выпрямляется, злобно глядя на меня. — Если хочешь оставлять кому-то синяки своим костлявым пальцем, то иди и делай это с ним. Это он постоянно выводит тебя из себя, не я. Я брюзжу, останавливая себя от обвинений в его сторону. Все верно: я зла не на него, а на Гейла. — Ладно! Но ты должен мне! — Что? — громко возмущается он, вздергивая руки над головой в знак протеста. — Почему? Что я, нахрен, сделал? — Прекрати ругаться, во имя всего святого! Если твоя мать услышит о твоем поганом языке… — Ой, ну прекрати! И ты туда же? Вы с Прим уже надоели! Буду ругаться столько, сколько захочу, я теперь мужчина, и… Гейл тоже так делал, когда им стал… Вот это вот было последней каплей. Со всем гневом, который есть во мне, я кричу, и Рори, раньше такой маленький и милый, вторит мне точь-в-точь. — Уф! Иди домой, Рори! — Мне нужно кое-что продать! Ты иди домой! Сумасшедшая женщина, у тебя, должно быть, месячные. — Ну все! — Я бросаю свою охотничью сумку на землю и, наконец, налетаю на него. — Иди сюда — не мешает помыть твой грязный рот с мылом! Он отбегает от меня, как будто наступает на горячие угли. — Ты не моя мать! Не подходи, Китнисс, я серьезно! — Что за херня тут творится, вы, двое? — Громкий голос Гейл прокатывает по всей округе, отскакивая от голых деревьев, разбиваясь о пушистые горы снега, скопившиеся глубоко в лесу, где угольная пыль не может достичь их и превратить в печальную серую массу. — Спасибо, Гейл! В очередной раз показал младшему брату, что для парня материться — нормально! Огромное тебе спасибо! И раз уж вся живность вокруг услышала твое сквернословие, я собираюсь вернуться в постель и выспаться. Спасибо снова! — Я громко топаю, сложив руки на груди, не в настроении оставаться и быть с ними дружелюбной. — Черт, что случилось? — слышу, как Гейл спрашивает в изумлении. — Что ж, гений, она зла. Эти Эвердины доведут меня до смерти! Я пойду. Хочу увидеть одну симпотяжку из города до того, как проснутся ее родители. — Ладно… — говорит Гейл, все еще ничего не понимая. Ему требуется секунда, чтобы осознать, что сказал Рори, но потом я улавливаю, как он колеблется, в какую сторону пойти. Держу уши востро, даже несмотря на то, что ускоряю шаг. Так он может пойти только за одним из нас, и надеюсь, не забыл, что по-настоящему важно. Слышу, как он злобно рычит, а затем произносит: — Рори… Погоди, тупица. Не стоит бегать за девчонкой из города… Из этого ничего не выйдет… До меня едва доносится раздраженный голос Рори: — Почему нет? Прим говорит, это возможно. Сработало с ее родителями… Уже не могу расслышать ответ Гейла, но рада, что снова отсрочила наш разговор.***
Мама читает книгу за кухонным столом, который она обычно занимает после ужина, оставляя гостиную в распоряжении Прим, чтобы та приготовила на утро рюкзак, а затем кормежку для своих питомцев. Я мою посуду и принимаю ванну перед сном. С некоторых пор так удобнее, и нам не нужно сильно переживать о подогреве воды. Прямо рядом с моей комнатой горят дрова в печке, и теперь мы также можем покупать уголь по приемлемым ценам. Кто-то стучит в дверь, и Прим идет открывать; меня удивляет, что она обменивается пришедшим парой тихих слов и смешков, вместо того, чтобы отдавать приказы направо и налево людям, принесшим пациента нашей матери. Я расслабляюсь, поняв, что это не какой-нибудь экстренный случай, а, должно быть, кто-то из ее школьных друзей. Затем неожиданно мы оказываемся в темноте. Прим взвизгивает от неожиданности, пока мама просто издает обеспокоенный звук, но я-то сижу в ванне и совсем ничего не вижу. После падения президента Сноу, электричество восстановили по всей стране, даже на ночное время. Они все еще пытаются найти более эффективный способ обеспечивать дистрикты энергией, так что отключение света иногда случается, но только очень ранним утром, когда люди еще спят. Это, должно быть, первая ночь за десять месяцев, когда его отрубили. — Мам! Мне нужна свечка! — кричу я со своего места. — Свечка нужна всем, Китнисс. Я ищу их, но, как можешь догадаться, стараюсь не пнуть никого в темноте. — Будто в подтверждение ее слов, я слышу скрип мебели по исцарапанному деревянному полу кухни и приглушенное «Пдуух!». — Прим, ты не знаешь, где свечи? — спрашивает мама спустя какое-то время. — В ящике стола их нет. — О, думаю, Китнисс переложила их в шкафчик над печкой. — Что, зачем? — спрашивает мама теперь уже раздраженно. — Зачем ты это сделала, Китнисс? Они в той жестяной коробке? А что, если бы они расплавились из-за печки? Хах… А об этом я не подумала. — Извини, мам, — выкрикиваю я из ванной, осторожно вставая, и вслепую ищу полотенце. К счастью, нахожу его все еще лежащем на раковине. Быстро вытираюсь и изо всех сил стараюсь найти путь до нашей спальни, дабы не споткнуться. Кое-как надеваю одежду, благо, луна уже высоко в небе, и пусть видна лишь ее половина, света достаточно. Плетусь назад в гостиную, где дела не стали лучше. — Какое разочарование, — говорит Прим откуда-то из темноты. — Я как раз наслаждалась домашкой по геометрии. Фыркаю. Иду на ее голос и плюхаюсь рядом на диван. — По крайней мере, у тебя теперь есть хорошее оправдание сдать незаконченную работу. — Пытаюсь пощекотать ее, но вместо этого царапаю ей руку. Но она все равно смеется. — О! Чуть не забыла! — восклицает Прим, наклоняясь вперед; мы просидели в темноте так долго, что глаза уже привыкли. Она кладет свою сумку на колени и поспешно открывает ее. — Вот! — Она протягивает мне бумажный пакет, который я тут же узнаю. Хлеб внутри все еще теплый, так что она не могла забыть о нем после прихода домой днем. — Когда он дал его тебе? — ною я. — Прямо перед тем, как отрубили свет, — отвечает она, улыбаясь. — Он сказал, что это ржаной хлеб, в честь его брата, который сообщил, что пока что не приедет домой. — Он был грустным? — выпаливаю я, доставая хлеб из пакета, отрываю кусок и протягиваю его маме, которая устроилась в кресле-качалке рядом со мной. — Нет, — говорит Прим, принимая свой кусок. — Нормально, но кто знает, что чувствует его отец. — Она задумывается, откусывая хлеб. — Наверное, схожу к нему завтра. Принесу ему попробовать пряный сыр. Ему должно понравиться, да? — Ее голос полон надежды. Явно видно, что Прим беспокоится за пекаря. — Хорошая идея. Я знаю, что он любит, когда ты приходишь, Утенок, — говорю я, дергая ее за конец косички, которую она начала носить в этом году. — Только… не соглашайся с ним ни на какие сделки, когда будешь давать сыр, будь скромнее, — предупреждаю я. Мы все еще разговариваем, обсуждая прошедший день, когда маленький оранжевый огонек слабым светом загорается за окном, а затем еще один, и еще. — Что это? — спрашиваю вслух. Мама и Прим смотрят, как крупицы света рождаются, подобно светлячкам, один за другим. Мы все припадаем к окну, и мама медленно отодвигает в сторону тонкую белую паутинку занавески, которую она забрала из города, когда вышла замуж за папу, и мы выглядваем в окно. И вздыхаем в один и тот же миг. — Это прекрасно, Китнисс! — произносит Прим, ущипнув меня за руку. — Иди к нему! — кричит она взволнованно. — Я… — Изумленная, я двигаюсь в сторону двери, как чувствую чью-то руку, схватившую меня чуть выше локтя и тянущую обратно. — Нет! — говорит мама строго. — Почему? — Что ты..? — Тихо, вы обе! — командует она, поднимая руку. Затем, немного расслабившись, произносит: — Китнисс надела футболку наизнанку, у нее дырка в пижамных штанах, да и вообще мой ребенок никогда не выйдет к парню, который сделал для нее чудесную дорожку из свечек, не расчесав для начала волосы! — Мы с Прим смотрим друг на друга, обмениваясь улыбками. — Ну так чего ты ждешь? Иди переоденься! Мы в спешке идем внутрь, Прим снимает и протягивает мне свои шерстяные штаны, пока я приглаживаю футболку, а мама быстро собирает мои волосы в высокий хвост. Я одета и надеваю пальто в рекордное время. Натягиваю на ноги ботинки и открываю дверь как раз в тот момент, когда он поднимает руку, чтобы постучать. — Привет! — Он делает шаг назад в изумлении. — Привет! — отвечаю, пытаясь отдышаться. — Эммм, ну так… Что все это такое? — спрашиваю я, оглядывая зажженные свечи около крыльца, на перилах и каждой ступени нашей маленькой лестницы, на одной стороне дорожки и даже рядом с загоном Леди. Выглядит так, будто даже ветер решил посодействовать стараниям Пита, потому что ни одно его дуновение не грозится затушить свечи, которые он с таким усердием зажигал и разложил перед моим домом. Свечение от огня, робко мерцающее в тишине Шлака, отбрасывает на покрытую снегом землю теплое сияние, похожее на жженный сахар леденцов. Танцующие вокруг нас тени создают иллюзию того, что мы в каком-то волшебном месте, вдалеке от реалий нашего дистрикта. Впервые за всю мою жизнь кто-то сделал Шлак настолько красивым местом, и я не могу быть более благодарна и горда тем, что это сделал именно он. — Как… — наконец спрашиваю я ошеломленно. — Ну… Ты как бы расплавила все свечки в доме. Твоя мама не смогла их зажечь. Фитиля-то даже нет… я посмотрел, — ухмыляется он. — Вот и подумал, что мог бы одолжить несколько наших свечей. И одолжить немного у Мадж… — Ну конечно, Мадж! — смеюсь я. — Ну что же, думаю, это очень красиво! — Я ловлю воздух, осознавая, что он сделал. И не могу оторвать глаз от мерцания свечей, развернувшегося передо мной во тьме. — Вау. Знаешь, в Двенадцатом не так много красивых вещей, так что, когда мы находим что-то прекрасное… Трудно не смотреть, как думаешь? — Абсолютно согласен. — Его голос кажется охрипшим, серьезным, и он так близко, что я чувствую его теплое дыхание на своих щеках. Перевожу взгляд с вида спереди и поворачиваюсь к нему, потому что он продолжает смотреть на меня так, словно я — солнце, луна и звезды. От глубины его взгляда у меня перехватывает дыхание. — Пит? — выдыхаю я медленно. — Ммм? — Он наклоняется ближе ко мне. — Ты смотришь… — Как грубо с моей стороны, — шепчет он. — Но одна мудрая охотница сказала мне, что сложно не смотреть на прекрасные вещи. — Он поднимает руку и поправляет прядку волос, выбившуюся у меня из хвоста. — Ты выглядишь слегка безумным, когда смотришь вот так. — Почему же? — спрашивает он, сокращая расстояние между нами. — Ты… ты стоишь прямо под омелой, которую сегодня повесила Прим. На его лице появляется кривая очаровательная улыбка, как только его блестящие глаза находят пучок зеленых листьев, висящий над нашими головами. — Ну, думаю, когда ты занят, смотря на единственную красоту в дистрикте, — затем он снова заглядывает мне в глаза, заставляя дрожать, и далеко не из-за холода этой ночи, — обязательно попадешься в какую-нибудь ловушку. — Кончиками пальцев он проводит по моему лицу. Я закрывая глаза, потерянная в чувстве умиротворения и ожидания. Он легонько проводит большим пальцем по моей нижней губе, отчего я вздрагиваю. — Это ведь традиция, знаешь. Традиции нельзя нарушать, — шепчу я, смотря на него из-под ресниц. Он полностью заключает в свои ладони мое лицо. — В таком случае, — выдыхает он, вставая вплотную, и мои глаза снова закрываются, когда наши губы неуверенно соприкасаются, — лучше придерживаться таких традиций наших праотцов и праматерей. И я сдаюсь, чувствуя его губы на своих. Кажется, теперь я наконец понимаю, к чему вся эта шумиха вокруг поцелуев.