Америка после дождя/Кровь

      

29.

             Нью-Йорк, город, который никогда не спит, ещё никогда не бывал таким настороженно-тихим. Словно и нет в широких авеню и стрит с круглосуточными тайными барами и бильярдными, со спешащими куда-то вороватыми авто. Бой часов, долетающий из церкви в нескольких кварталах от больницы, возвещает три часа ночи.       В окно проникает лунный свет, настолько яркий, что тысячеглазые огни города кажутся лишь тусклыми искорками в запавших бельмах высоких домов, а уличные фонари, не смея спорить с сиянием одинокого фонаря небес, униженно пригибаются.       Лунный свет заливает комнату и кровать, на которой лежит Криденс.       Геллерт использовал особую лунную магию для того, чтобы погрузить юношу в сон.       Луна — ненадёжный союзник, если не знаешь, как к ней подступиться, но Геллерт знает. Он постиг и её освещенную сторону, и сторону вечной тьмы, скрытую от глаз людей. Он заплатил цену, танцуя с Чёрной Исаис на обрывистом берегу Рейна.       Луна холодна, беспощадна и кошмарна, но сейчас она светит на спящего нежно и ласково, словно купая его в своих лучах, и кажется, будто тело Криденса светится само по себе. Это восхитительное, совершенное тело, которое приводит Геллерта в восторг своими секретами, и тайнами, и шрамами. Слишком худое и жилистое, оно, тем не менее, так напоминает её, мать Криденса — та же точёная кость и тонкая светлая кожа, и эти непроизвольно сжавшиеся пальцы. Те же глаза, нос, волосы.       «Габриэль», — шепчет Геллерт.       И вспоминает.              Его первый приезд в Америку. Ему было двадцать пять, ей — семнадцать. Он тогда был на волне Ewig-Weibliche, в поисках своей Гретхен, в мечтах о божественном Андрогине.       Сара-Габриэла Коэн, так её звали. Закончила Ильверморни, факультет Пакваджи.       Они познакомились под Рождество. Она была безупречна — узкое лицо, огромные тёмные глаза. Он так и не назвал своего имени.       Её сводная сестра Мэри-Лу, сквиб из рода, где угасла магия, называла его «Дорианом Греем» и «дьяволом». Ему до сих пор смешно вспоминать, как эта курица начинала всякий раз демонстративно читать молитвы, стоило ему только взглянуть в её сторону. Уже тогда замужняя, в браке с каким-то ханжой Бэрбоуном из Нантакета, с сопливой годовалой дочкой на руках, названной по-квакерски претенциозно, как-то вроде «Черити», Мэри-Лу вызывала у него только отвращение и желание уколоть.       Габриэла же увлекла его, как ни до, ни после не увлекала ни одна женщина. Она была… абсолютно чиста. И он тратил свои дни в то время, воспевая её чистоту, её невинность, проникая в её жизнь, в душу, пока в конце концов она не сдалась — и стала ему совершенно безразлична. Вожделенного слияния двух душ не произошло. Был только секс — непривычный, мокрый и жестокий, поскольку ему пришлось ударить свою «мистическую невесту» по лицу: Габриэла робко просила его быть нежнее, ведь он первый её мужчина.       Разочарованный и взбешённый, он покинул город, а затем и материк, вернулся в Европу и занялся совсем другими делами. Исключающими женщин в любом виде.       Он не вспоминал эту историю почти девятнадцать лет.       До того момента, как увидел знакомые глаза — и не смог уже их забыть.              В заключении о смерти — смерти Сары-Габриэлы Коэн — говорилось, что она умерла при родах, и что находилась при этом в состоянии физического и нервного истощения.       Выгнали ли её из дома, когда узнали, что она беременна?..       В свидетельстве о рождении — рождении того, кто сейчас значится в больничных списках как Криденс Бэрбоун (Мэри-Лу его усыновила, придумав «достойное» имя и дав свою фамилию) — значилось, что младенец мужского пола появился на свет 30 сентября 1908 года, что его матерью была скончавшаяся Сара-Габриэла Коэн, и что мальчика назвали в честь матери — Габриэлем.       Габриэль, «воин Бога». Ему бы это понравилось.              Возможно, Криденс — что за гадкое имя — даже совершеннее, чем его мать: ведь он мужчина.              Геллерт сидит рядом с юношей до тех пор, пока не тускнеют лунные лучи, пока с неумолимым приходом утра ночная магия не начинает истончаться. Тогда он в последний раз целует запястья и покрытые шрамами ладони, вдыхает запах разметавшихся волос и слизывает солёные дорожки, оставшиеся от высохших уже слёз. Геллерт уходит, уверенный, что Криденс — Габриэль — однажды поймёт и примет его, что это «однажды» обязательно случится, и случится скоро.       Геллерт привык видеть себя победителем.