30.
С утра не заладилось. Для начала я обнаружил на прикроватной тумбочке изжёванную и помятую открытку от Говарда, где он со всевозможными (и весьма витиеватыми) извинениями сообщал, что, «к сожалению, не сможет поздравить меня с Рождеством лично», так как вынужден «по семейным обстоятельствам» отбыть в Провиденс вместе со всеми своими кошками. Ага, значит, снова поссорился с Соней… стоп. Я несколько раз тупо перечитал текст, прежде чем заметил дату — 20 декабря 1926 года. Мне стало нехорошо. Потому что это означало, что 24-го декабря ко мне заходил вовсе не Говард. И что вовсе не Говард оставил мне пузырёк с «катализатором». И что, возможно, это был и не «катализатор»… а парализатор. Вот и славно, Персиваль. Сам сдался в руки… то есть, стало быть, это был не сон?.. Я всё ещё обдумывал декабрьские события, когда в комнату буквально ворвалась Тина Гольдштейн. Очень бледная Тина Гольдштейн. Сообщившая мне, что Гриндевальда в камере нет, что нет его там, похоже, уже давно, и я был прав, посылая ещё в прошлом году запрос о состоянии охраны. Вот оно как. И куда же Грейстоун, интересно, смотрел?! Мне безумно хочется немедленно трансгрессировать в МАКУСА и надрать всему аврорату уши. А Грейстоуну — ещё и задницу. Особо изощрённым способом. Его же палочкой. Разумеется, Серафина уже имела весь отдел, я просто не сомневаюсь в этом, только… толку-то! Я громко ругаюсь, зная, что Тина всё равно меня не услышит, что я для неё остаюсь безгласным и ушедшим внутрь себя. Я собираюсь пойти за Криденсом, чтобы через него выразить своё отношение к работе Грейстоуна, и даже начинаю обдумывать речь, когда появляется сестра Призм. Что-то в её глазах заставляет Тину прикусить язык, а меня — опуститься на кровать. Призм каким-то особенно мягким и ободряющим тоном говорит, что с Криденсом всё будет в порядке, чтобы я ни в коем случае не волновался. — Что с Криденсом? — этот вопрос мы задаём с Тиной одновременно, но я не в счёт, я даже не эхо. — Ну что может быть с нашим малышом… рецидив депрессии, так считает доктор Холидэй… Не удосужившись дослушать, я срываюсь с места и бегу в комнату Криденса. Вот он — лежит, отвернувшись от входной двери. Я трясу его за плечо, разворачиваю лицом к себе. Криденс мертвенно бледен. Его глаза закрыты. А выражение лица… слово «боль» подходит как нельзя лучше. «Криденс! Криденс!» — зову я его, но он не отвечает, не открывает глаз. Что-то необычное привлекает моё внимание: я замечаю на шее юноши синяки. Если это просто синяки. А не засосы, скажем. Дверь приоткрывается, но тут же закрывается снова — Тина заглянула на пару секунд и всё поняла, даёт мне возможность побыть с Криденсом наедине. Что она поняла?.. Хотя, конечно, Криденс, должно быть, рассказывал ей о наших занятиях. Кстати, о занятиях. Мой внутренний аврор включается в работу. Криденс тренируется — хочет меня защитить — защитить от демона — который вовсе не демон и не сон, а Гриндевальд — чего Криденс не знает — а считает его тёмным духом — поэтому возлагает особенно большие надежды на Патронуса — (а объяснял ли я ему, что Патронус — это, в общем, против Дементоров? Не помню… увлёкся практикой больше, чем теорией…) — и что-то здесь нехорошее произошло… сегодня ночью — а Гриндевальд, как известно, всё это время где-то болтался — о чём я уже говорил — …и что это за… всё-таки засосы на шее Криденса — памятуя об особо садистских наклонностях нашего беглого Геллерта… — чёрт, чёрт, чёрт, чёрт…..! Его палочка… под подушкой. Так. Приори Инкантатем! Ого, какой Патронус! Всем Патронусам Патронус… постой-ка… «Его Патронус — пантера...» Гриндевальд воспользовался палочкой Криденса?.. Хотя, нет, пантера — это ягуар без пятен. Но всё тот же ягуар… Возможно, взаимодействие с Гриндевальдом изначально повлияло на формирование Патронуса мальчика? Не ясно. Думай, думай, Персиваль… Одно могу сказать точно: без Геллерта тут не обошлось. Я это просто… нутром чую. Робко входит Тина. — Мистер Грейвз… если Вы хотите ещё остаться с Криденсом… Ну что я могу ей ответить?! Палочкой Криденса я рисую в воздухе кружок.31.
Дни становятся холоднее. До меня доходят вести о попытках выследить и поймать Гриндевальда, но попытки так и остаются попытками: я знаю, что ничего не выйдет больше у авроров МАКУСА. У них был шанс. Второго не будет. Первое время я почти сутки напролёт просиживал у Криденса. Звал его по имени. И даже пытался вернуть к жизни поцелуем, но, видимо, плохой из меня Прекрасный Принц. Потом, не вынеся бездействия, снова взялся за тренировки. Один раз позаимствовал волшебную палочку Криденса, но она оказалась для меня чересчур «сильной»: с грехом пополам мне удалось восстановить разлетевшуюся в щепки скамейку. Я плюнул и стал усиленно заниматься «как есть» — просто представлял, что палочка у меня в руке. В конце концов, я и раньше использовал некоторые заклятия — «Акцио», например, — без помощи палочки. Вообще, я считаю, что на волшебную палочку не стоит слишком сильно полагаться, хотя, конечно, она и является своеобразной «антенной», конденсирующей и направляющей магическую энергию. Но при определённом упорстве и с приложением силы воли можно достичь тех же — а то и лучше — результатов без использования этой «антенны». Не быть зависимым от наличия или отсутствия её в какой-то определённый момент. Заклинания я тоже отрабатывал невербально. «Бессловесный» метод — один из коньков авроров МАКУСА: атаки и отступления получаются более стремительными, так как не тратишь «лишних слов». Я решил снова стать «очень крутым аврором Персивалем Грейвзом™». …насколько же дурацкой и по-детски наивной затеей была попытка Криденса «защитить» меня. Целители, которые обследовали его, объяснили мне «простыми словами» (как, должно быть, стали бы объяснять ребёнку-дебилу), что всё дело в непредвиденных процессах, связанных с тёмными энергиями, так долго паразитирующими на магических силах Криденса. По-моему, они пытались обвинить меня в том, что я обучал парня магии. Я спокойно и очень отчётливо послал их в зад. А затем направился в комнату к больному — ведь на этот раз Криденс действительно заболел. Он, как обычно, лежал, отвернувшись от всего мира, однако, когда я заглянул ему в лицо, его глаза оказались открыты. «Криденс! Криденс…» — Прости, Персиваль, — его голос звучал ровно и плоско, как кусок серого картона. — Прости меня. Но я не хочу жить. Зима перевалила за свою середину, но дни становятся всё холоднее.32.
Я задумываюсь о том, много ли у меня друзей? Много ли на свете людей, которые были бы для меня по-настоящему важны? В один из дней конца января вместе с Тиной пришла и Куинни Гольдштейн, очень мило покрасневшая, когда я механически сделал ей комплимент по поводу фигуры. Женщины, всё-таки, — удивительные создания: красивая девушка всегда может догадаться, что думает о ней мужчина. А вот мужчине угадать ход женских мыслей удаётся только временами. Куинни прошла проведать Криденса, но, не пробыв в комнате и минуты, вышла едва переставляя ноги, на грани обморока. Мне пришлось подхватить её и отнести в кабинет дежурных. Милая лёгкая ноша. Там Куинни через некоторое время пришла в себя и слабым голосом посетовала на давление. Вид у неё был, правда, не столько болезненный, сколько напуганный. Очень скоро она ушла, отказавшись от помощи сотрудника больницы. Тина поспешила следом, извинившись. Ну что же, пусть приглядит за сестрой. Вот моя мысль: например, сёстры Гольдшейн оказываются куда более важными людьми в моей жизни, чем Серафина Пиквери — мой босс, моя неприступная госпожа и объект желаний последнего курса в Ильверморни. Говард, со своими запоздалыми открытками, со своим тотальным неумением общаться с людьми и периодическими исчезновениями на полгода для меня дороже, чем какая-нибудь крупная шишка из правительства, от которой зависит финансирование Аврората. Криденс… Криденс — это уже даже не кто-то со стороны, не друг, не хороший знакомый. Криденс — это часть меня. Непременная составляющая моей жизни. И я спрашиваю себя: что же мне делать, если эта часть меня хочет умереть?.. Депрессия — это не то, что лечится чашкой какао и тёплым шарфиком. Депрессия — это и есть настоящий демон. …ассоциативный ряд приводит меня к мысли, что мне надо поговорить с Гриндевальдом. Что, возможно, настало время поговорить с ним. Что это как-то связано с Криденсом. Я не могу придумать ничего лучшего, чем взять лист бумаги и написать на нём: «ГЕЛЛЕРТУ ГРИНДЕВАЛЬДУ: НАДО ПОГОВОРИТЬ. ПЕРСИВАЛЬ ГРЕЙВЗ». Я пишу это воззвание в нескольких экземплярах и оставляю в стратегических местах. Даже если кто и увидит, то всё равно не поймёт.