33.
Если у кого-нибудь по каким-либо причинам и возникали сомнения в моей «ненормальности», то сейчас они должны были благополучно рассеяться. Поскольку я везде, где могу, развешиваю листки с воззванием Гриндевальду. На которых, разумеется, для всех остальных людей написана отъявленная чушь. Я хожу по коридорам и ору благим матом, вызывая Геллерта на разговор. Но ничего не происходит. Никакой реакции. Только Криденса я застаю, зажимающим уши, и мне становится совсем паршиво. Последние несколько ночей я не мог заснуть — нервы дребезжат, как провода немагического телеграфа. Я безумно устал. Меня трясёт от гнева на Гриндевальда. От страха за Криденса, который тает, как свеча. Мутит от того, что я вот уже больше двух месяцев нахожусь на положении сумасшедшего аутиста. Как же мне всё это недоело!.. Даже мой больничный «бойцовский клуб», набирающий всё большую популярность, несмотря на то, что его организатор и лидер не способен говорить, уже не радует так, как это было во времена занятий с Криденсом. Мои заклятия без применения палочки работают всё лучше, видимо, злость — хороший стимулятор. И я знаю, хоть и не могу себе в этом признаться: если мне… не удастся спасти Криденса — злость будет единственным, что останется во мне. Злость и тьма.34.
«…и тьма, и тьма, и тьма… мать и… мать и… мать и… тьма….» У меня снова не получается заснуть. Голова горячая и пустая, мысли капают одна за другой: кап… кап… кап… — как на дно котла, подвешенного над огнём; капают и тут же испаряются: пшшшшшш… Я жду Гриндевальда? Не знаю. Я уже не знаю, нужно ли его ждать. Существует ли он. Может быть, правда куда страшнее, и я действительно сумасшедший. Безумец, выдумавший всю эту историю со злым волшебником. Параноидальный аврор, свихнувшийся на почве преследования. А как же Криденс? Ведь он меня слышит, он меня понимает… Уже нет. Криденс где-то далеко. А то, что он тебя «понимает» — это ты тоже выдумал… есть ли хоть что-то определённое в этом зыбком мире? Или всё — только капли, которые капают и испаряются, превращаясь в пар? Как темно. Сегодня новолуние. — Я вижу, ты не спишь, Персиваль. Вот и явился. Он видит, что я не сплю. Но почему же я его не вижу? Внезапно гнев с новой силой вскипает во мне. «Гриндевальд!» — Слушай, мы же договорились, зови меня Геллертом… «Только не надо всё с начала…» — Хм. А почему нет? Ты звал меня поговорить. Ну так говори. И, будь добр, зови меня Геллертом. Считай, что это такое условие. Твой вызов был весьма грубым. Впрочем… ты у нас вообще… брутален, да? Он тихо смеётся. Я взбешён этим тоном. И мне ненавистна мысль, что я не вижу его. «Покажи своё лицо, трус!» Так. Нарвался. Удар из ниоткуда такой силы, что я выпадаю из кровати. Но, к счастью, рефлексы у меня хорошие, и я сразу вскакиваю на ноги, по ходу дела приложившись лбом о что-то твёрдое — тумбочку, кажется, а, может, и стену. Снова смех. — Ох, Перси, я было обиделся на твоё оскорбление, но уж больно ты потешно смотришься сейчас — ха-ха-ха-ха-ха! — в этих пижамных штанах, лицом к стене… ага, правильно, поворачивайся. Да у тебя будет шишка на лбу, и преогромная. «Какого чёрта! Люмос!» Световой шар вырывается из моей правой ладони и повисает под потолком. Честно говоря, я и сам немного шокирован. Гриндевальд вовсе не так близко, как я думал, но в один прыжок оказывается совсем рядом. Мы замираем в боевых стойках, напряжённо ожидая, кто первым дрогнет, выдерживаем контакт глаза в глаза. — Ну что же ты, Персиваль, — шепчет тёмный маг, — драться хочешь? А я думал, ты ждёшь разговора… «Я буду говорить с тобой, только если ты не будешь выкидывать никаких фокусов…» — Да какого чёрта… — цедит Гриндевальд. И мы дерёмся. Честно говоря, в какой-то момент я начинаю получать настоящее удовольствие от борьбы — во-первых, мне действительно хочется выбить челюсть Гриндевальду, и вот шанс; во-вторых… драка — это сейчас то, что опять заставляет меня почувствовать себя живым и целым. Контакт двух тел, хриплое дыхание. Инстинкты берут верх, в голове — ни одной мысли, никаких падающих капель. И когда Гриндевальд внезапно отступает, я чувствую разочарование. «Боишься проиграть, а, Геллерт?» — Ну вот ты и назвал меня так. Нет, Перси, не боюсь. Но ты нужен мне живым. Я понимаю, что пока что — ничья. Хорошо. «Значит, будем говорить?» — Будем говорить. А, собственно, о чём? Что ты хочешь мне сказать? «Криденс». Светящийся шар под потолком гаснет. Становится очень темно и тихо, и я слышу только собственное сбившееся после драки дыхание. В следующее мгновение мои руки и ноги оказываются спутанными верёвкой, и я со всего размаху падаю на пол, а какой-то острый угол, высекая искры из глаз, ударяет меня в висок. Вряд ли в обмороке темнее, чем в комнате.35.
По моим ощущениям, прошла буквально пара секунд, но в первое мгновение мне кажется, будто наступило утро: сумеречный свет заливает комнату. Потом я соображаю, что нахожусь в непривычном положении. Похоже на то, что я привязан к стулу, а стул прислонён к стене. А напротив, на кровати, сидит Гриндевальд и скалится. Шею сводит; я чувствую вкус крови во рту и пытаюсь языком сосчитать зубы, а ушибленный висок и лоб сливаются в один пульсирующий материк: почему-то, сейчас я уверен в том, что моя голова превратилась в глобус. Я сплёвываю кровь прямо на пол, ниточка слюны прилипает к подбородку. — Ну что же, раз ты пришёл в себя, мы можем продолжить разговор. «Мы его даже не начинали ещё…» Голос какой-то каркающий. Неужели он успел снова придушить меня? — Да нет, начали. Но он коснулся такой темы, о которой я согласен говорить с тобой только в таком положении. Отлично. Но уже не в первый раз. Метод работы. Что же я у него спросил? Ах, да. «Криденс. Я хотел узнать, как со всем… с этим… чёрт… с тобой связан Криденс». Он поднимается и подходит ближе. — А почему ты так заинтересован в Криденсе? «Потому что я его друг. А он — мой друг. И он умирает». — Как это пòшло, Перси. Дружба. Смерть. Твоя готовность переносить боль ради другого. «Это общечеловеческие ценности. Пошлость — вот так привязывать меня к стулу. Геллерт». Он садится на корточки и смотрит на меня снизу вверх. Мне очень хочется плюнуть в это такое, в общем, правильное, но отвратительное мне сейчас лицо. Но плюнуть — это тоже… пошло. — Перси, — он кладёт свои ладони мне на колени и начинает их поглаживать. — Перси, тебе не должно быть абсолютно никакого дела до меня и Криденса. Но раз ты спрашиваешь, я тебе скажу, я скажу. Видишь ли, меня посещают видения. Да, я — тот, кого называют «ясновидящий», хотя слово, разумеется, неудачное. Однако многие вещи я действительно вижу абсолютно ясно… Я видел себя и Криденса в Нью-Йорке — ещё прежде, до того, как мы с тобой повстречались. Тебе придётся мне поверить, Криденс — исключительно важный для меня человек. «Но… разве ты не был заинтересован в Обскуре…» — Чушь, Перси. Выдумка твоего разлюбезного Аврората. Хотя, признаю, да — отчасти меня привлёк и Обскур. Но Криденс — это не только его демоны. Криденс — это его… сила. Ты сам видел это, Перси. Ты знаешь. Криденс очень силён. И он мне очень нужен. «Ты… тебе нужен Криденс из-за его силы?!» — Как и ты, Персиваль. Ты, кстати, в отличной форме… рад. Но я отвлекаюсь. Понимаешь ли, Перси, я не намерен отказываться от своих планов. Я вновь предлагаю тебе стать на мою сторону. Что тебе делать в МАКУСА?! «А что мне делать на этой ‘твоей стороне’?!» — Не знаю, Персиваль, это ты сам решишь. Но я знаю одно: Криденс будет со мной. Я это видел. Я видел это снова. И я подумал… если тебе так дорог этот мальчик — может быть, ты присоединишься к нам? У меня всё-таки получается плюнуть ему в лицо, а что было дальше — этого, увы, моя память не сохранила.