42.
В ту ночь мы ещё некоторое время продолжаем лежать, где были, наслаждаясь тишиной и близостью друг друга, а затем забираемся в кровать. В мою кровать. Нас обоих колотит, а пол, всё-таки, холодный. Вместе теплее. Сил уже не осталось, поэтому мы просто прижимаемся друг к другу как можно крепче. Кажется, меня всё-таки вырубает на какое-то время, но просыпаюсь я довольно рано, по ощущениям — начало шестого. Комната являет собой жуткий беспорядок: по центру — тёмный круг, в котором мы проводили ритуал, внутри проявились таинственные узорчатые хитросплетения. Какое-то окровавленное тряпьё свалено как попало. Три тысячи гриндилоу, кажется, это наши пижамы. Оконные рамы словно бы оплавились. И эти непонятные ржавые брызги по стенам и потолку. Ух, и заклинание прислал этот Дамблдор! Я думаю о том, что мне, в общем, уже даже не важно, сработало оно или нет. Очень не хочется будить Криденса, но я всё-таки делаю это: нужно ликвидировать последствия, по крайней мере, попытаться. Рамы и одежда, в общем, поддаются, а вот знаки с пола не хотят стираться ни в какую. Я ощущаю ауру очень тёмной магии, и мне это не особо нравится. Возможно, если бы у меня была волшебная палочка… Зато мне нравится, как уверенно Криденс применяет выученные вместе со мной и по книгам заклинания. В восемь часов я встаю и очень решительно направляюсь к дежурным, где требую немедленного разговора с доктором Холидэй. Какое-то время дежурные молчат, а затем из рук сестры Призм выскальзывает чашка с чаем. Звон битой посуды как будто служит сигналом: все вдруг начинают говорить одновременно. Через пять минут я уже на аудиенции у доктора, где высказываю, наконец, всё, что думаю о его методах работы. Надо сказать, Холидэй держится молодцом и даже пытается оправдаться тем, что случай, в конце концов, совершенно исключительный. Я упоминаю о бесценной помощи профессора Дамблдора и Криденса и настаиваю на том, что Криденс — как хотите — сегодня выйдет вместе со мной. В одиннадцать, пройдя всевозможные тесты и доказав свою совершенную адекватность, я, наконец, меняю истерзанную пижаму на не менее истерзанную (но чистую) одежду, в которой меня нашли когда-то, спускаюсь скоростным без-эльфийским лифтом на одну персону вниз и трансгрессирую к себе домой. Мне, чёрт возьми, нужно переодеться. Мне нужно сделать ещё некоторые вещи, и побыстрее, потому что меня ждёт Криденс, которого я всё-таки намереваюсь вытащить из больницы сегодня.43.
Квартира производит на меня странное впечатление: она, конечно, чисто прибрана (старая эльфиха Куики делает уборку каждую неделю), но я ощущаю следы присутствия Гриндевальда. Вероятно, он жил здесь, когда выдавал себя за меня. Или, по крайней мере, бывал здесь. Я чувствую словно бы какие-то тонкие невидимые нити, опутавшие предметы, которых он касался. И это почти везде. Думаю, что смогу с этим разобраться. С другой стороны — любопытно, не связана ли эта чувствительность с тем, что произошло за последние месяцы — и особенно в последнюю ночь? Я нахожу одежду с наименьшим уровнем «геллертоактивности» и переодеваюсь. Так. Теперь Криденс. Трансгрессирую в одну из любимых моих лавочек с готовой одеждой. Обычно мне шьют на заказ, но есть некоторые универсальные вещи… Я хорошо помню размеры Криденса. Хозяин лавочки смотрит на меня, как на привидение и даже опасливо выставляет волшебную палочку, но вскоре мне удаётся убедить его в том, что я — это я, напомнив один давний и секретный заказ, приуроченный к новогоднему маскараду 1909/1910 года. Мы вместе смеёмся, обстановка разряжается. Я покупаю для Криденса пару узких чёрных штанов из тонкой замши, чёрный кашемировый свитер, высокие ботинки — я сам ношу подобные: чтобы и бегать, и драться, и тёмно-коричневую куртку из кожи коатля, вроде тех, что в ходу у немагов-пилотов, но не такую грубую. Затем — обратно к Св. Христофору.44.
С того момента, как я вышел из комнаты Криденса, прошло всего около четырёх с половиной часов, но мне кажется, что несколько дней. Я здороваюсь со всеми, кто попадается на моём пути, и все, кто способен, здороваются со мной в ответ. Удивительное чувство включённости в жизнь. Я иду по коридору и ощущаю свою силу. Силу говорить. Силу менять жизнь близких мне людей. В комнате Криденса — целый консилиум: волшебники из разных отделов изучают следы на полу. Сам Криденс сидит по-турецки на кровати и, не улыбаясь, наблюдает эту картину. Холидэй, заметив моё присутствие, подходит и вполголоса сообщает, что, несомненно, Криденс уже пришёл в норму, но было бы лучше ещё оставить его на дополнительные обследования. Я — тоже вполголоса, но абсолютно неумолимо парирую, что дополнительные обследования можно совершать амбулаторно, а затем выгоняю всех под тем предлогом, что Криденсу необходимо переодеться, потому что он сейчас же покинет больницу. Вместе со мной. Что у нас есть дела касательно Гриндевальда — и здесь я тоже не вру. Я знаю, что пока что ещё не восстановлен в должности, но не сомневаюсь, что справедливость восторжествует, и Грейстоун отправится обратно прямиком на своё место старшего аврора. Как минимум. Или ниже. У Криденса — то ли от пережитого, то ли от всей этой толпы, то ли от того, что я присутствую здесь при дневном свете и во всём блеске крутого аврора — сильно дрожат руки. «Ну вот, Персиваль, ты и достиг стадии нежного папика», — проносится у меня в мозгу, когда я начинаю помогать Криденсу с одеждой. Какой-то синяк мелькает на его ноге, но ассоциации слишком мимолётные и смутные. Наконец я, опустившись на колено, завязываю шнурки на его ботинках. Не думал, что эта позиция может внезапно так возбудить меня. Подняв голову вижу, что и Криденс задышал прерывисто. Чёрти что. Надо всё-таки убираться отсюда, да побыстрее. Мы резво шагаем к дежурным. Нужно решить ещё несколько вопросов. Во-первых, я, реабилитированный, заявляю, что Криденс пойдёт со мной. Он совершеннолетний, и мне, к счастью, не нужно оформлять опекунство. Мисс Призм начинает причитать, что Криденс слишком худенький и ему бы ещё пожить немного здесь, прийти в норму, но я несколько бесцеремонно обрываю её. Во-вторых, я задаю вопрос о документах Криденса: должно же существовать какое-то свидетельство… Неожиданно Криденс подаёт голос: «Её звали Сара-Габриэла Коэн. Мне сказал..ла об этом моя приёмная мать. Мэри-Лу Бэрбоун». Я кидаю на него внимательный взгляд. Нет, вряд ли это была Мэри-Лу… очень вряд ли. Призм сразу начинает радостно кудахтать, что всегда это знала, ведь малыш Криденс — это же вылитая Габриэла и даже делает значительные намёки на некоторую скрытую и известную только ей информацию. Наконец, именно её подряжают обратиться в архив, и сестра Призм уходит. Возвращается она без документов и сообщает, что, бумаги исчезли, однако на попытки высказать какое-либо мнение по этому поводу, поджимает губы и заявляет, что сама принимала роды и готова восстановить честное имя малыша Криденса, пожертвовав для этого своими воспоминаниями, что и делает, наполняя субстанцией памяти маленькую склянку. С этой же целью вызвано ещё три свидетеля, также предоставляющими свои воспоминания. Я чувствую, что уже едва сдерживаюсь и, возможно, слишком поспешно распрощавшись, хватаю Криденса за руку и веду по коридору вон из отделения, в сторону лифтов. Ещё одна преграда — наш маленький бойцовский клуб, столпившийся на выходе, и приходится всем жать руки и обещать навещать. Наконец, открывается дверца лифта. Эльф-лифтёр готов чинно сопровождать нас все семнадцать этажей вниз, и я прошу его никого не подсаживать по дороге, а пустить лифт на максимальной скорости, что он и делает: желудки словно прилипают к горлу, Криденс на рефлексе сжимает мою руку. Мне кажется, что я сейчас взвою. Я считаю проносящиеся этажи и стараюсь не думать о юноше рядом. Лифт останавливается так резко, что мы едва не падаем. Эльф, улыбаясь, открывает дверь, и нас встречают вспышки магических камер: собралась уже целая толпа журналистов. Я так и вижу заголовки: «Экс-аврор Персиваль Грейвз покидает психиатрическое отделение больницы Св. Христофора со своим молодым протеже… бла-бла-бла…» Я обнимаю Криденса за плечи и мы трансгрессируем. Мы оказываемся на пороге дома, где находится моя квартира, так как заклинание охраны ещё не знает Криденса. Я увлекаю юношу следом за собой, перепрыгивая через ступеньки. Дверь закрыта. Дверь открыта. И снова закрыта. Мы опять — наконец — только вдвоём.