Слова немы, мой мальчик

Февраль выдался холодным и снежным. Вдобавок к постоянным метелям и снегу, чуть ли не сплошной стеной ссыпавшемуся с неба, природа развлекалась ветром и сырым воздухом. Лялька на прогулках трусливо жалась к ногам Георгия, Пушок оказывался ненамного жизнерадостней, да и трудно резво скакать по снежным завалам, которые выше тебя чуть ли не в пять раз; Сержик пытался заставить его бегать по снегу, но Пушок упорно вваливался в отпечатки Сержиковых ног и умильно скулил оттуда, целенаправленно притворяясь совсем маленьким и беспомощным. Георгий с интересом наблюдал за их переговорами, пряча Ляльку за пазухой. После пары совершенно провальных вылазок воскресные прогулки за город было решено перенести на весну, а пока ограничиться банальными выгулами по близлежащим скверам – в них по крайней мере дорожки расчищали. Для Георгия эти часы превращались в особенное, щемяще-сентиментальное время. Лялька рысила рядом, подпрыгивая время от времени, когда путалась в трех ногах, Пушок радостно носился вокруг них, Сержик так же радостно бегал за ним и счастливо улыбался. А старшее поколение останавливалось, когда дети убегали назад, многозначительно переглядывалось и со стоически-снисходительным выражением лиц и морд дожидалось их обратно. И если Георгий мог понять живость Пушка, то Сержикову неожиданную раскованность он не мог объяснить, как ни старался; у него складывалось невероятно отрезвляющее впечатление, что он чуть ли не впервые в своей жизни позволял себе чувствовать себя ребенком. И улетали за самый дальний шкаф маски безмозглости и невыразительной неуклюжести, и появлялся тот мальчик, которого Георгий беспомощно и бесконечно обожал. А мальчик этот был дивно, дивно хорош. Георгий знал это не только по прогулкам, но и по редким и вожделеемым вечерам, в которые он мог наслаждаться своим мальчиком – тонкокостным, изящным, нисколько не угловатым, несмотря на неполные девятнадцать лет, гибким и щедро-покорным. Георгий учился делать все новые блюда, которыми его баловал – Сержик оказался совершенно равнодушным к сладостям, обожал рыбу и в меру любил кофе – и наслаждался спектаклями, которые его сладкий мальчик разыгрывал перед ним, вкушая приготовленные яства со всеми и всяческими клишированными облизываниями ложек, трепетаниями ноздрей, легкими вздохами, при этом лукаво поблескивая глазами из-за прядей высветленных волос, подглядывая за реакцией и признанием своей соблазнительности. И потом Георгий выцеловывал признания на его крепких, пусть и нешироких плечах, плоской груди, чуть впалом животе, наслаждался его спиной, на которой в полутьме спальни словно размытой китайской тушью были прописаны мышцы, и плавился под его руками, которые играли на нем, как не каждый виртуоз сыграет на своем любимом инструменте. А утром, делая завтрак и поджидая своего обожаемого мальчика с утренней прогулки с собаками, он все яснее представлял, что его прежние томления о неодиночестве – разговоры, выставки, спектакли, обсуждения, ужины – напыщенно-искусственны, а счастье – вот оно, молчаливое, скрытное и кареглазое, безразлично скользящее глазами по комнате и загорающееся тихой радостью, возясь с собаками, избегающее прямых взглядов и улыбающееся приклееными улыбками, счастье, постоянно путавшее право и лево, забавно переставлявшее местами слова или буквы в них, счастье, остерегавшееся задать лишний вопрос и упорно избегавшее длинных предложений, сосредоточенно сдвигавшее брови к переносице, когда Георгий в каком-то недоумении рассказывал ему всякие идиотские прожекты, с которыми знакомился, а потом опускавшее ладонь на его руку и поощряюще улыбавшееся – и Георгий был готов горы свернуть. Сержик с невероятным удовлетворением возился с Лялькой и Пушком, купал их и выгуливал, радостно приволакивал все новые курточки и комбинезоны для них, причем некоторые были явно самодельными, связанными крючком. На коварные попытки Георгия выяснить, откуда Сержик еще и их берет, он получал в ответ невинный взгляд чистейших и прозрачнейших карих глаз, невинное пожатие плеч и резвые демарши к корзине Пушка. И Георгий с горьковатым наслаждением позволял ему устраняться, с гастрономическим удовольствием обласкивая гибкую шею, легкие и по-балетному отточенные жесты рук и идеально прямую спину. После нескольких минут он не выдерживал и следовал за ним, изучал губами шею, шептал ласковые приятности и упрашивал его вернуться к столу. И Сержик, вполоборота и с не очень скрываемым удовольствием выслушивавший любовные бредни, плавно выпрямлялся и, кокетливо постреливая глазами, изящно перетекал на свое место. И тем явственней было недоумение Георгия, время от времени составлявшего Ягоде компанию на показах мод, когда он видел на подиуме альтер эго своего мальчика – Альбиона, невыразительно-смазливого, безразличного, цапленогого и почти пластикового. Ягода в шутку ли, всерьез ли рекомендовал Георгию – Жорке, который никогда особо не скрывал от него своей всеядности – моделей особых полов, с огромным удовольствием консультируя друга по поводу цены и тактики ухаживания; на как бы вскользь брошенный вопрос насчет Альбиона Ягода закатил глаза и пренебрежительно махнул рукой. - Ну только не Сержик! Он же безвкусней ваты! Он мало того, что бесполый, так еще и фригидный. Касьянова один-единственный раз попыталась подложить его под мавра, так он все запорол на корню, - поморщился он. – В принципе, она с ним только потому так носится, что его мамаша за него просила. - Мамаша? – безразлично поинтересовался Георгий, внутренне возликовав. Его драгоценный мальчик смог выскользнуть из неприятной ситуации практически безнаказанным. - Ну Михайлова, - многозначительно пояснил Ягода и для пущей важности пошевелил бровями, когда Георгий повернулся к нему и прищурился. – Та самая. Анна Дмитриевна, ага. Единственный сыночек. Которого только сюда и удалось пристроить. Говорят, Михайлова в недоумении, что с сыночком делать, когда он школу закончит. Георгий с умным видом посмотрел на Ягоду и поощрительно приподнял брови. Все-таки хорошо иметь другом известного сплетника. Ягода скосил на него глаза и усмехнулся. - Сержику девятнадцать будет в мае. Хотя и выглядит так свежо, - ехидно добавил Ягодинский, поглядев на подиум. – И он доучивается в школе. Второй раз в одиннадцатый класс, ага, - ехидно добавил он. – Я тебе честно скажу, не знаю, кому выгодно утверждать, что все они, - Ягодинский подбородком указал на группки юношей и девушек, - безмозглые и беспринципные. Можно высоко взлететь за пару недель, продержаться на высоте чисто за счет таланта, но чтобы удержаться там, надо что-то куда большее, чем харизма. Трудовая этика – это не пустой звук. Георгий закатил глаза: Ягода оседлал своего любимого конька. - И тут Остапа понесло, - многомудро произнес он, с интересом разглядывая потолок. - Придурок, - беззлобно усмехнулся Ягодинский, стукнув его в плечо. – Ладно, вернемся к нашим баранам. Сержик замечательно дисциплинированный мальчик. Но какая он овца! Ягодинский тяжело вздохнул и посмотрел на подиум. - Хотя если в него шампанского как надо влить, он так отрабатывает, - с недоумением добавил он себе под нос. – Откуда что берется? Георгий с трудом подавил желание расщедриться на апперкот. Ему как минимум не понравилось потребительское отношение к Сержику. А еще что-то смутное забрезжило у него на подкорке. Что-то, что вызревало все четыре недели их романа. И ему очень не хотелось вербализировать это подозрение, потому что оно было, скорее всего, очень и очень неблагозвучным. - И? – тяжело вздохнув, сказал Георгий. Подобное безразличие лучше всего подстегивало Ягоду к откровениям; сработало оно и сейчас, Ягодинский фыркнул и раздраженно продолжил: - И ничего. Он в принципе фотогеничен, на нем можно все, что угодно, нарисовать, до андрогина он не дотягивает, но это уж скорее дело вкуса. Но он абсолютно бездарен, хотя данные у него вроде есть. А ведь мамаша такие бабки в него вбухивала. Сержик у нее и в балетную школу ходил, и на курсы актерского мастерства, и художественную школу, и музыкальную, и ничего. Танцевать может, но средненько, на фортепьянах играет, но так себе, акварельки рисует, но никакие. Мамаша, кажись, из сил выбилась, пытаясь хоть какие-то таланты в нем разглядеть, а сколько бабок на репетиторов угрохала, ой-ой. Да только зря. В школу регулярно неслабые подарки делает, чтобы не каждый год на второй год оставляли. А что после школы с ним делать, неизвестно, нужно полным идиотом быть, чтобы на что-то дальнейшее рассчитывать. Пока Касьянова в «Folly» не последний человек, Сержик пристроен. А дальше труба. Только если Михайлова его в мужья какой-нибудь мадаме спихнет, чтобы ребенок не совсем пропал. Даже чуднó. Мать – Михайлова, отец – к.и.н., а у сына айкью простейшего многоклеточного. Ягодинский замолчал. Молчал и Георгий, безразлично следя за передвижениями по залу и обдумывая полученную информацию. Ягодинский смотрел в одну точку, и Георгию начало казаться, что он испускает клубы пара и готов наброситься на кого-то с кулаками. Он недоуменно посмотрел на друга, отследил направление его взгляда и заметил Отиса Лабаде, которого, испуская очень и очень однозначные флюиды исключительно плотского интереса, обхаживала Инна Касьянова. С учетом того, что Ягодинский был субтильного сложения, случись такое, что он бросится на мавра с кулаками, выглядеть это будет как поединок Давида с Голиафом, или скорее Моськи со слоном, ввиду склочного ягодного характера. - Ты так и не решился ее хотя бы в кабак пригласить? – недоверчиво поинтересовался Георгий. - Пошел ты, - буркнул Ягодинский, помрачнев. Георгий посмотрел на него и хмыкнул. Поискав глазами Доминика, он понаслаждался непристойно великолепной картиной прекрасного создания, смиренно принимающего восторги толпы, и осмотрел зал, надеясь найти своего мальчика. Сержик стоял у стены с вежливой улыбкой и кокетливо склоненной головой и изучал пол, делая вид, что слушает, что ему говорил какой-то хмырь. – Ей суперзвезд подавай. Как будто они на старую бабу позарятся, когда столько молодых кругом, - зло, как бы оправдывая себя, добавил Ягодинский - Касьянова разве старая? –Георгий посмотрел на нее повнимательней. Тетка она была не очень высокая, явно ширококостная, но в отличной форме, одета слишком ярко и декоративно, но выглядела неплохо. Очень неплохо. Насчет возраста можно было ошибиться: лицо игриво намекало на начало четвертого десятка, шея стыдливо признавалась в более высоком возрасте. - Почти твоя ровесница. Ну чуть старше, - неохотно признался Ягодинский. Георгий скосил на него глаза. Ягодинский не отрываясь смотрел на нее странным преданным взглядом, плотно сжав губы. Георгий перевел взгляд на Сержика: он в гордом одиночестве подпирал стену в полутени и по привычке изучал пол, слегка ссутулившись и чуть опустив подбородок на грудь; в такой позе он враз сходил за семнадцатилетнего «ботаника», только очков ему и не хватало. Георгий еще раз посмотрел на Касьянову, хмуро смотревшую в спину Лабаде, который неторопливо шествовал в сторону Доминика, и повернул голову к Ягодинскому. Шальная мысль пригласить Касьянову от имени Ягодинского больно походила на пионерлагерную проделку, хотя была исключительно хороша в своей беспардонности. Как-то поговорить с ней, чтобы выяснить, насколько хороши у Ягодинского шансы? Они шапочно знакомы, для таких разговоров нужно выпить не один пуд соли, то есть литр водки. Георгий ухмыльнулся. Едва заметно и той стороной рта, которая не была повернута к Ягодинскому. - Сдрейфил? – пренебрежительно сказал он, с интересом осматривая барышень, дефилировавших мимо и активно стрелявших глазами. - Что? – недружелюбно спросил Ягодинский. - Сдрейфил, говорю. Всегда трусом был, - лениво пожал плечами Георгий. – Ни с крыши сигануть, ни в женской бане спрятаться, ни мотоцикл угнать, ни реактивы смешать, а, Ягуся? – он повернулся к Ягодинскому и издевательски улыбнулся. – Слабо? - Ты меня на слабо не бери, - прошипел Ягодинский. – Тут дураком надо быть, чтобы на что-то с ней рассчитывать. - Ну вот и я говорю, отбрехиваться начинаешь. Типа я не я, лошадь не моя. Ну-ну, - как можно более снисходительно бросил Георгий и игриво посмотрел на какое-то модельное создание, стоявшее неподалеку. - Я тебе говорю, с точки зрения здравого смысла... - Да-да, слышал, с точки зрения банальной эрудиции каждый индивид, критически мотивирующий абстракцию... Плавали, знаем. Не пыхти, Ягода, не пыхти, а то гипервентиляцию заработаешь. Ну не можешь, так не можешь, эка невидаль. Мало ли чего еще ты не мог, - Георгий пожал плечами и отвернулся. - Я могу! – взвился Ягодинский. - Конечно, - покладисто согласился Георгий, сдвинул брови к переносице и покивал головой. – Конечно. Говорить ты всякое можешь. - Я тебе еще раз говорю, что это бесполезно! – возмутился Ягодинский. – Это просто бесполезно! - И откуда же ты это знаешь? Проверял? Тебя уже отшивали? Посылали пехом? Тогда откуда? Слабо - так признайся, скажи: «Жорик, я боюсь до усёру, что меня обломают», и не разводи турусы на колесах про свой здравый смысл. - Так и будет, Садовский, - сказал Ягодинский, вставая. – Хорошо, давай проверим. Георгий закатил глаза и отвернулся. - Я пошел, - сказал Ягодинский и остался стоять на месте. Резко выдохнув, он сделал один шаг и остановился. – Только это бессмысленно, - сказал он глухо. – Вот увидишь, совершенно бессмысленно. Это не имеет никакого смысла. - Абсолютно никакого, - подхватил Георгий, чем заслужил возмущенный и обиженный взгляд Ягодинского. – Стасик, ты определись, либо ты доказываешь, что у тебя есть яйца, либо садишься и не заслоняешь мне натюрморт. Ягодинский посмотрел на Касьянову, окликавшую официанта, на Георгия, насмешливо смотревшего на него, снова на Касьянову, на широкую спину Лабаде, на блондинистую голову рядом с ним, на Касьянову и на Георгия, смотревшего на него все теми же насмешливо прищуренными глазами. - Садись уже, Ягуся, - снисходительно сказал Георгий. Ягодинский зло посмотрел на него и широко зашагал к Касьяновой. Георгий веселился, глядя на него. Сержик все так же стоял в тени и один. И кажется, не скучал, что-то слушая, по крайней мере, проводки наушников именно на это намекали. Георгий снова порадовался тому, что никто не давал себе труда разглядеть его тихого обаяния за маской беспомощного пустышки, которую Сержик так ловко нацепил. И удивлялся, что никто не замечал изящества склоненной головы, и едва уловимой усмешки, и искорок живого и острого ума, которые он отчетливо видел в глазах Сержика, и насмешки, которая скользила по его лицу, когда он оглядывал своих коллег. Сержик посмотрел на Касьянову, к которой приближался явно нервничавший Ягодинский, и заинтересованно склонил голову, даже волосы с лица убрал и заложил прядь за ухо. Георгий против воли широко заулыбался: Сержик напомнил ему Пушка, изучавшего новый предмет, так же сосредоточенно склонявшего голову то к одному, то к другому плечу и внимательно рассматривавшего его, казалось, еще чуть-чуть – и он лапами заперебирает и хвостом завиляет. Георгий посмотрел на Ягодинского, который мог быть обаятельным, когда хотел, но костенел и деревенел в присутствии Касьяновой, компенсируя это соответственно увеличивающейся ядовитостью. Касьянова готовилась именно к желчному Ягодинскому и холодно осмотрела его, затем приподняла брови, что-то ответила, и кажется, дружелюбно, улыбнулась, снова ответила, заулыбалась, приосанилась, расправила плечи и довольно задрала подбородок. Сержик многозначительно опустил глаза. Георгий снова посмотрел на Ягодинского, распушившего хвост перед альфа-самкой и только что не делом жизнеспособность своего генофонда доказывавшего. Касьянова незаметно опорожнила бокал и потянулась за еще одним, но была ловко перехвачена Ягодинским, который увлек ее к столику с закусками. Георгий встал. Он сделал свое дело, он может уходить. Главное, чтобы потом не достал своим нытьем на тему тяжести совместного проживания. Ягодинский обернулся с торжествующим видом туда, где они до этого сидели, не обнаружил Садовского, огляделся и нашел его чуть поодаль, снисходительно и одобрительно улыбавшегося. Георгий не поленился поднять большой палец и подмигнуть. Касьянова, что-то заподозрившая, начала было оборачиваться, но Ягодинский резво начал заговаривать ей зубы, подхватил под локоток и что-то зашептал на ухо. Касьянова успокоилась, линия ее плеч расслабилась, и она очень кокетливо выгнула спину, чтобы содержимое декольте сошло хотя бы за приметное. Георгий ухмыльнулся и продолжил свой путь. Сержик наконец обратил внимание на Георгия. Он посмотрел на него притворно-безразличным взглядом, опустил голову, так, чтобы пряди скрыли лицо в своей тени, и отвернулся. Он почему-то упорно избегал Георгия в публичных местах. Георгий и понимал эту осторожность, и был готов наплевать на нее. Он был готов на все наплевать, лишь бы только быть с ним, со своим восхитительным, милым, кротким, терпеливым, обожаемым сокровищем. Он еще раз посмотрел на Ягодинского, подумал отвлечь его, чтобы предупредить, что уходит, решил, что получит лишь порцию хорошо сдобренной ядом желчи, и пошел к выходу. Его окликнули знакомые, к которым он присоединился на пару минут, и краем глаза Георгий заметил, как Сержик легкой, быстрой и скользящей походкой направляется к выходу. Можно не спешить, теперь уж точно: Сержик очень ловко сбежал, и от него тоже. И маленькая ложка дегтя: одобрительные и потребительские взгляды, которыми его проводили какие-то дуболомы, как будто оценили и бирку с ценой навесили. У Георгия зачесались кулаки объяснить им, как следует смотреть, а лучше – что смотреть не следует, тем более так, на его мальчика. Остается только надеяться на ловкость и удачливость Сержика, который сбежит и от них тоже. Лялька приподняла голову и тихо тявкнула, приветствуя Георгия. Он наклонился и погладил ее, погладил крепко спавшего Пушка, который обещал быть таким же мелким длиннотелым метисом, включил чайник и, подумав, отправился за лэптопом. Если есть загадка, есть и отгадка. Если есть задача, то есть и ее решение; даже если она нерешаемая, определенность всяко лучше безызвестности. Включив боковой свет и поставив лэптоп на кухонный стол, Георгий решил начать с чая. Он ополаскивал заварочный чайник, насыпал листья и думал, механически прикасался к стенке чайника, проверяя его температуру, и вспоминал, заливал листья горячей водой и формулировал запрос. Чашка наполнилась чаем во второй раз, Георгий неторопливо встал и подогрел воду. Пока чайник закипал, он открыл браузер. Лялька выпрыгнула из корзины и подбежала к нему. Сев рядом и коротко тявкнув, она оперлась передними ногами о его колено и просительно заглянула в глаза. Георгий погладил ее и ласково спросил: - Ты не слишком много радости жрешь, старуха? Лялька жалобно поскулила и снова тявкнула. Георгий посмотрел на экран, подумал и сказал: - Но только один штук, поняла? Лялька радостно гавкнула, активно заработала хвостом и сделала пару шагов к заветной дверце. Подбадривающе повертевшись на месте, она дипломатично позволила хозяину подойти к ней первым. Георгий взял крекер и опустился на корточки. Протянув ей радость, он задумчиво погладил ее и позволил облизать пальцы, которыми держал крекер. - Что бы это могло быть, как ты думаешь? Ведь не пустышка же он, и не дурак, - задумчиво сказал Георгий, теребя Лялькин загривок. Она села и заглянула ему в лицо. Георгий встал. Лялька последовала за ним. Георгий, поняв, что так просто от нее не отделается, подхватил ее на руки. Лялька поудобнее пристроилась и с интересом посмотрела на то, как Георгий доливает воду в чайничек. Он сел, налил еще чаю и ввел запрос. Неудачно, подумал он, просмотрев первый десяток страниц. Наполнив энную за этот вечер чашку, он пересмотрел их снова. Переформулировав запрос, он попытал счастья еще раз. И еще раз. И кажется, что-то интересное нашел. Лялька с интересом смотрела на экран, иногда на хозяина, послушно поднимала к нему голову, когда Георгий совещался с ней и проговаривал свои гипотезы, а однажды даже решила, что его нужно подбодрить, дотянулась до его щеки и лизнула. Георгий скомпилировал найденное и решил поискать еще кое-какую информацию. Как оказалось, педагогическая психология очень интересная штука, и люди, которые консультируют на эту тему, тоже водятся. Осталось только выяснить, кто конкретно может его просветить, решил Георгий, читая случайно попавшиеся тезисы конференции. Пара имен его заинтересовала. Он почитал еще и их журнальные статьи, дивом оказавшиеся в открытом доступе, и налил себе остывающего чая. Тяжело вздохнув, он сказал: - Кажется, мы молодцы, Ляленция. Только что нам это дает? Касьянова раздраженно прошипела Ягодинскому поторапливаться и ворвалась в ресторан, в котором и должна была ужинать с той самой Михайловой. Та самая Михайлова не имела ничего против присутствия Ягодинского, более того, она не особо скрывала удовольствие от его компании – ей нравился его острый язык и желчные и слишком часто очень точные комментарии. Раньше Касьянова с удовольствием таскала Ягодинского за собой – его присутствие обеспечивало ей минуты передышек, в которые Михайлова перебрасывалась с ним ехидными ремарками, разыгрывала из себя кокетливую барышню, напропалую флиртуя, и совершенно забывала изводить Касьянову. Ягодинский был от Михайловой в полном восторге и не скрывал его после таких совместных ужинов, после которых Касьянова чувствовала себя как лягушка, попавшая под лесовоз. Но это было раньше. То, что Ягодинский предпочитает женщин постарше, особым секретом не было. То, что он к ней неравнодушен, было лестно. То, что он и к Михайловой переметнуться может, окатило Касьянову, словно ушат холодной воды, и все буквально за час до времени «Ч». И она сначала угробила лишние пять минут, меняя помаду, потом еще и серьги сменила, зло огрызнулась, когда готовый Ягодинский раздраженно попросил ее поторопиться, и понеслась за другими чулками. В результате они вышли куда позже положенного и, кажется, почти опаздывали. И Касьянова еще имела наглость вычитывать ему за опоздания! Ягодинский был очень и очень зол. Пару минут. Пока не заметил, как дрожат ее руки. Он осторожно положил руку ей на плечо и прижал к себе. «Да не съест она тебя, только потреплет чуть-чуть, а к этому ты привычная», - сказал он. Касьянова посмотрела на него смущенно и благодарно и зашипела, чтобы он перестал ее тискать в публичных местах и прекратил эти слюнтяйства. Ягодинский ухмыльнулся, сыто издал раздраженный вздох и уставился в окно машины, довольно улыбаясь. Они успели практически вовремя, но Михайлова уже потягивала мартини, лениво перелистывая меню. Хороша баба, непроизвольно подумал Ягодинский и опасливо покосился на Касьянову. Михайлова с полным правом называлась видной дамой, была высока, с выразительными чертами лица и не особо скрывала седину в темных волосах. О лице своем она заботилась, но слишком много внимания морщинам не уделяла – еще одна причина, которая Ягодинскому импонировала. Да и чувствовала она себя и в своем возрасте, и в своей внешности очень комфортно. Михайлова посмотрела на часы на запястье и оглядела зал. Касьянова лихо нацепила маску доброжелательной радости и мило заулыбалась ей. - Инесса Игоревна, здравствуйте, - несколько иронично произнесла Михайлова, тщательно пройдясь глазами по макияжу Касьяновой. Увиденное было очень даже ничего, что ее хорошему настроению не поспособствовало. – Станислав, дорогой, рада вас приветствовать. Михайлова лениво протянула руку, и Ягодинский усердно разыграл карту благодарного приживалы, рассыпаясь в комплиментах, бережно беря ручку, торжественно чмокая воздух над ней и возвращая руку хозяйке. Глаза у него были лукаво прищурены, и оба они отлично понимали, что это действо было на грани фарса, но не могли отказать в удовольствии поразвлечься. Ягодинский отодвинул Касьяновой стул, помог ей сесть и уселся сам. - Как поживаете, дражайшая Анна Дмитриевна? Хорошо ли вам живется-работается? – по-фатовски торжественно поинтересовался он. - Отлично, дорогой мой, отлично, - отозвалась Михайлова, перевернув страницу меню. – Вашими молитвами. – И она игриво посмотрела на него и подмигнула. Ягодинский продолжил игру, к которой подключилась и Касьянова. Ужин оказался неплох, десерт восхитителен, а кофе чудесно ароматен. Опустив чашку на блюдце, Анна Дмитриевна задумчиво повертела ее и поинтересовалась: - Как успехи у Сержика? Этого вопроса ждали, к нему готовились, но когда он был задан, и Касьянова и Ягодинский оказались застигнуты врасплох. Инесса опустила ложечку. Ягодинский посмотрел на нее, на Михайлову и опустил глаза. - Неплохо, - осторожно сказала Касьянова. – Сержик послушный и трудоспособный мальчик, с ним легко и комфортно работать. - Инесса Игоревна, - сухо сказала Михайлова. – Сержик в этом бизнесе с шестнадцати лет, и его трудоспособность – это единственное, что вы можете похвалить? Касьянова откинулась на спинку стула и посмотрела на нее прямым и серьезным взглядом. - Анна Дмитриевна, я благодарна вам за поддержку, за ваше участие и за многое другое, но я не волшебник. Сержик действительно трудоспособный, у него пара удачных фотосессий, иногда он неплохо отрабатывает на показах, но не более того. Стаж в модельном бизнесе говорит в его случае только о том, что у него достаточно здравого смысла не усердствовать с сомнительными вещами. – Касьянова вздохнула и продолжила. – Я могу гарантировать еще пять-шесть лет. Но не уверена, что Сержик останется в обойме после. Единственная его козырная карта сейчас – его юность, что не вечно, - Касьянова пожала плечами. - Как вы и сами понимаете. Михайлова посмотрела на Ягодинского. Он смотрел на стол и постукивал по нему пальцами. - Станислав? – вежливо поинтересовалась она. Он посмотрел на нее таким же прямым и немного виноватым взглядом и кивнул головой. - Он юн, по-мейнстримовому симпатичен и относительно фотогеничен, не более того, - честно признался Ягодинский. – Так что как только он возмужает, даже самый малый интерес к нему пропадет полностью. Ему не хватает индивидуальности. Но работать с ним действительно удобно. Михайлова вздохнула и посмотрела в сторону. - За что я вас уважаю, дорогие мои, так это за то, что, когда вас припирают к стенке, вы способны говорить правду в глаза, несмотря на все ваши фиглярства, - устало сказала она. – Сами ведь понимаете, что мне хочется чего-то для него, какого-то будущего. Жаль, что не особо получается. Я заплачу за ужин. Она подозвала официанта и попросила счет. - Ладно, на эти пять-шесть лет я могу рассчитывать? – поинтересовалась Михайлова после долгой паузы. Касьянова и Ягодинский активно закивали головами и бодро начали уверять ее в вечной любви и преданности. Михайлова усмехнулась и даже взбодрилась. - Я ведь честно думала, что хоть какой-то талант есть, ну хоть какой-то, просто спит мертвым сном, - неожиданно призналась она. – Ну проснется, может, Сержик во вкус войдет. Да только видно, что я погорячилась. Он хоть ни в чем плохом замечен не был? Касьянова даже дыхание затаила. - Анна Дмитриевна, - игриво протянул Ягодинский, опрометью бросаясь ей на спасение. – Сержику почти девятнадцать, хотите вы этого или нет. И для своего возраста он вопиюще невинен. Просто неприлично невинен. Его даже шампанским напоить никому не удавалось. Так что вы можете быть совершенно спокойны. Михайлова не сдержала смешка. - Ну, как говорится, с паршивой овцы хоть шерсти клок, - с усмешкой отозвалась она. В квартире было темно и тихо. Насколько Михайлова знала Сержика, он не любил громкую музыку, но повсюду таскал свой плеер. Она постучала в дверь его комнаты и открыла ее. Сержик вскинул голову от стола и посмотрел на нее, вынимая пуговки наушников. - Добрый вечер, - вежливо сказал он и кротко улыбнулся. - Здравствуй, мой хороший, - сказала Михайлова и поинтересовалась. – Я присяду? Сержик согласно кивнул головой. На столе лежал учебник, рядом листы, разрисованные разными маркерами. Она посмотрела на них, на сына. - Как дела в школе? – поинтересовалась Михайлова, ловя себя на мысли, что спрашивать об этом у совершенно взрослого сына непристойно глупо. Сержик пожал плечами и отвел глаза. - Нормально, - наконец отозвался он. – Хорошо. Михайлова подождала еще минуту, но молчать Сержик умел. - Я с Касьяновой ужинала, - сказала она, глядя на стену, на которой висели фотографии, которые она же ему подарила. – Она высоко оценила твое трудолюбие, но призналась, что ты не отличаешься особым талантом. Сержик не хмыкнул, не приподнял брови. Только ресницы чуть дрогнули. Он ждал. - Ты думал, что хотел бы делать дальше? Сержик пожал плечами. Михайлова опустила голову. - Сержик, если вдруг решишься на что-нибудь, скажи, мы что-нибудь придумаем, хорошо? – спросила она, опуская руку ему на предплечье. Сержик согласно кивнул головой. Михайлова встала и пошла к двери. - Спокойной ночи, Сержик, - сказала она у двери. - Спокойной ночи, мама, - послушно отозвался Сержик. Дверь закрылась. Сержик вернул пуговки наушников на место и опустил голову на стол. Да что решать-то?