Слова немы, мой мальчик

Георгий не сдержался и коснулся губами ладони Сержика, которую все так же держал, прижав к своей щеке. Он смотрел на стол и обдумывал услышанное. Сержик уходит в армию, считай год его не будет в этой жизни вообще. А дальше что? - Твоя мать ведь могла тебя отмазать, - тихо сказал он, все так же не в силах поднять глаза на Сержика. Сержик издал невразумительный утробный звук, который был недовольным, отрицательным – и упрямым. Милый мальчик, вот оно – твое упрямство в полной красе. Георгий собрался с силами – или духом – и поднял глаза на него. Сержик сидел,склонив голову, прикрыв глаза, чуть сдвинув брови и прислушиваясь к чему-то сокровенному внутри себя. Он, казалось, подался за своей рукой, которую так бесцеремонно узурпировал Георгий, и это было так трогательно, так красноречиво, так ошеломительно, что Георгий послал ко всем чертям собачьим свои благие намерения и потянул его к себе. Сержик открыл глаза, влажные затуманенные глаза, и вопросительно посмотрел на Георгия. Тот вместо ответа отвел руку с Сержиковой рукой в сторону и легонько потянул. Сержик послушно встал и обошел стол. Георгий привлек его к себе и уткнулся в его живот. - Зачем тебе это? –глухо спросил он. Сержик положил руки ему на голову и ограничился очередным неопределенным звуком. Георгий поднял к нему свое лицо, оставив руки на бедрах. Сержик задумчиво смотрел поверх Георгия, и его не покидало ощущение, что Сержик все это время прислушивается к себе, не особо задумываясь о том, что творится вокруг. Георгий встал. Они были почти одного роста, Сержик был все так же по-юношески субтильным, но джемпер не подчеркивал умилительно выпирающие ключицы, а плечи не заканчивались острыми костями. Георгий прижался щекой к его щеке и закрыл глаза, с силой сжимая его в своих объятьях. Сержик согласно уткнулся лбом ему в плечо. – Еще не поздно все изменить, мой мальчик, - прошептал Георгий. – Справку добыть не проблема. Сержик ограничился отрицательным раздельным и внятным двусоставным «М-м» и даже чуть головой качнул для убедительности. Георгий осекся. Не словесно. И не мысленно. Ему показалось, что он может понять лошадь, на полном скаку влетевшую в пропасть. Только что была земля под копытами, и вдруг нет ничего, лишь воздух и вспышка боли. И чернота. Георгий понял, что Сержик не отступится. Можно упасть перед ним на колени, можно устроить скандал, можно привлечь все доводы логики, разума и надавить на эмоции, но Сержик не отступится. Георгий отвел голову назад и посмотрел на Сержика, прильнувшего к нему и осторожно обнявшего. Он провел рукой по его голове, спине и коснулся губами его щеки и снова закрыл глаза. Странное ощущение. Это был его мальчик, его обожаемый и драгоценный мальчик. Но это был не мальчик. Георгий медленно и с горьким наслаждением вдыхал его запах и тосковал. Сержик отстранился и заглянул Георгию в глаза. - Я деньги принес для Пушка, - тихо сказал он, рассматривая его и снова возвращаясь к глазам. - Сереж, не надо, у него все есть, - шепотом отозвался Георгий. В глазах Сержика мелькнула недовольная искра, брови снова сошлись к переносице. Георгий усмехнулся, ртом, даже глаза в усмешке прищурил, но сами глаза были сухими и тоскливыми. – Ну хорошо. Если ты настаиваешь. Сержик настаивал; он засунул руку в карман джинсов, сделал полшага назад и протянул деньги Георгию. - Я потом добавлю, - сказал он, пристально глядя на него внимательными и серьезными глазами. Георгий помедлил и взял деньги. В ответ он лишь кивнул головой. Сержик скосил глаза на корзину, в которой послушно сидела Лялька, внимательно их разглядывавшая. Пушок возился со своей игрушкой. Георгий обвел ладонью контур Сержикова лица и повернул его к себе. Сержик смиренно повернулся к нему, настороженно глядя. Георгий обхватил его лицо обеими ладонями и прижался лбом к его лбу. Он хотел сказать, хотел что-то спросить или попросить, и не знал, как. Он даже не знал, чтО он хотел спросить, и просто смотрел. Сержик глядел на него прямым и отстраненным взглядом, как будто что-то знал. Или Георгия снова подводила его буйная фантазия? Закрыв глаза, Георгий снова обнял Сержика и прижал к себе. - Чай стынет, - тихо сказал он срывающимся голосом и отстранился, избегая смотреть на Сержика. Тот послушно кивнул, склонил голову по привычке и обошел стол. Георгий сел и взялся за ручку чашки. – Ты уже знаешь, в какую часть идешь? Сержик кивнул головой. Ему очень не хотелось говорить, слова казались такими глупыми и лживыми, просто хотелось тихо сидеть и дышать одним воздухом, думать одни мысли и слушать одну тишину. Или порыкивание одних и тех же собак. Георгий снова потянулся через стол и погладил его руку. Тяжело вздохнув, он взялся за чашку и пригубил чай. Сержик посмотел на него благодарным взглядом и поднес ко рту свою чашку. Улыбка неожиданно тронула его губы. Она была совсем незаметной, но подсветила его глаза и задержалась в уголках глаз и рта. Ему было хорошо. Ему было бесконечно хорошо. Это состояние неуловимым и непознаваемым образом передалось и Георгию, и его плечи расслабились, напряжение во всем теле ослабло, и внутренний клубок непонятных чувств, державший его в жестком напряжении все последнее время, начал сам собой распутываться. Георгий откинулся на спинку стула и поднял глаза на Сержика. Тот посмотрел на него поверх чашки и улыбнулся чуть заметней. Георгий усмехнулся в ответ. И снова едва уловимая пелена печали накрыла его лицо. Но портить тишину словами не хотелось. Сержик допил чай и, помедлив, встал. - Мне пора, - тихо сказал он. Георгий поднялся следом. Пушок выскочил из корзины и завертелся вокруг Сержика. - Давай-ка на место, дорогой товарищ, - властно сказал Георгий. – Мы не гулять идем. Пушок присел, виновато посмотрел на Георгия, последний раз подпрыгнул рядом с Сержиком и заскочил в корзину. Сержик с недоуменно-счастливой улыбкой проследил все его маневры и поднял глаза на Георгия. Одобрительно кивнув головой, он пошел в прихожую. Лялька степенно порысила за ним. Сержик неторопливо натягивал куртку и чего-то ждал. По крайней мере, именно на это Георгий надеялся. - Напишешь мне? – прошептал он, подходя. Сержик выдохнул и посмотрел на него. – А я тебе, - Георгий даже смог игриво улыбнуться, хотя в глазах его снова воцарилась тоска. – С фотографиями этих обормотов. Хочешь? Сержик удивленно приподнял брови. По здравом размышлении идея ему понравилась, и он согласно склонил голову. Георгий взялся застегивать куртку. Дотянув бегунок до груди, он застыл, потянулся и прикоснулся к губам Сержика, который, разрешая ему, прикрыл глаза и позволил себя поцеловать. Затем он открыл глаза и посмотрел на Георгия, жадно рассматривавшего его. В его взгляде было многое – и обещание, и мольба, и просьба, и жажда, и убежденность. Сержик сглотнул и, закрыв глаза, потянулся к нему. Неловко коснувшись губами щеки, он начал краснеть и, сбивчиво простившись, держа голову опущенной, нащупал ручку двери и сбежал. Георгий не пытался его остановить, да и бесполезно это было. Он постоял, посмотрел ему вслед, закрыл и запер дверь и посмотрел вниз. - Ну что, людоедская совесть, пошли, радость дам, - срывающимся голосом начал Георгий и закончил шепотом, глядя на нее ярко блестевшими глазами. Лялька подбежала к нему, оперлась лапами о его ногу, тихо тявкнула и поскакала на кухню. Георгий помедлил, глядя на дверь, и побрел вслед за ней. Странное это было время. Странное для Георгия. Казалось, никто никому ничего не обещал, но необещания оказались той еще власяницей. Сначала в тот вечер, а потом и ночь он долго бродил по комнатам квартиры, спохватился, обругал себя и обозвал зомби и решил укладываться спать. Только сон не шел. Он так и пролежал всю ночь, на спине, пялясь в потолок, рассматривая тени и тоскуя. За пару минут до будильника он потянулся, отключил его и так и остался лежать на боку, глядя на него и механически проводя подушечками пальцев по гладкой поверхности. Снова улегшись на спину, Георгий посмотрел на потолок, словно пытаясь найти в нем ответы на свои непоставленные вопросы, и решил вставать. Пушок был исключительно доволен обществом, Лялька радостно поприветствовала его, Георгий попытался улыбнуться им и совершенно забыл, что хотел сделать. То ли собак выгулять, то ли кофе себе сделать. Он стоял и просто смотрел на них, думая только об одном: где сейчас Сержик? Вспоминал свои месяцы в армии, которые сначала неслись, как лихая тройка, а потом тянулись наподобие беременных черепах. И тосковал. Лялька настояла на прогулке, Пушок просто радовался. Георгий неторопливо шел, созерцал пар, который выдыхал то облачками, то колечками – или их подобием, и его голова была до невероятного пустой. Дни стали до безобразия короткими, календарь подкидывал одну вечеринку за другой, вроде и времени особо скучать не было. Но пока кругом были люди, было просто. Тому улыбнулся, с тем обменялся парой ничего не значащих фраз, там пококетничал, там сделал серьезную мину и поговорил о деле, поперебрехивался с Ягодой, польстил Касьяновой, поизбегал Михайлову, день и прошел. Но за днем в силу совершенно идиотских космогонических законов приходила ночь, и у Георгия не было выбора, кроме как ворочаться, разглядывать потолок и вспоминать. Того мальчика, который смотрел на совсем маленького щена Пушка щенячьими глазами и готов был на все, лишь бы только быть причастным к чьему-то неодиночеству. Георгий понимал это очень отчетливо. Он, кажется, понимал того юношу, который пытался сначала скрывать свои недостатки, чтобы не оказаться выбракованным, а потом изо всех сил с ними сражался по тем же причинам. Он вспоминал своего дивного мальчика, который провел всю свою жизнь в полудреме, и чей хребет, несмотря ни на что, не превратился в желе. И его щедрость, и его покорность. И его отчаянное желание быть достойным. И его упрямство. И глаза – медовые глаза, смотрящие внутрь себя и что-то там видящие. Георгий вспоминал и те несколько минут, которые Сержик подарил ему перед тем, как уйти, и тонул в них, пьянел и задыхался и принуждал себя закрывать глаза, проваливаться в черный сон, чтобы, просыпаясь и идя на кухню, найти силы прожить еще один день. Он понимал до боли отчетливо, что эти минуты – подарок судьбы, позволящий ему дожить до конца срока, ею же и положенный, потому что Сержик вернется, и вернется к нему. Неизвестно, что его мальчик рассмотрит в себе своими прозрачными светло-карими глазами, но он рассмотрит достаточно, чтобы прийти и заглянуть в его глаза. И остаться. Георгий не сомневался, что он придет, он не сомневался, что его мальчик останется, а если нет – он сам пойдет за Сержиком. Ягодинский в силу своего положения был отлично осведомлен, что Сержик ушел в армию. Жена – обожаемая, знойная Касьянова –радостно сообщила, что Сержик уходил туда чуть ли не с разбитым сердцем, а ей Ягодинский доверял: как истинная женщина, она не могла не быть отличной сердцеведкой. Он решил взять шефство над непристроенным Садовским и начал таскать за собой с целью подсунуть какую-нибудь прелестницу или прелестника. Георгий скользил по кандидатам отрешенным взглядом, вежливо улыбался и отшивал, а затем заволакивал Ягодинского в темный угол и по-дружески распивал с ним бокальчик коньячку. В перерывах между бокалами или чашечками кофе он вел себя по-светски безупречно, флиртовал, шутил, словно оброк отрабатывал, и предпочитал общество своих коллег и ровесников, с которыми у него по определению интрижек быть не могло. Ягодинский помалкивал, хотя давался диву. В Сержико-период, который он постфактум приблизительно ограничил временем с февраля по май, Георгий вел себя почти так же, за исключением более светского поведения и более активного флирта с Сержиковыми коллегами и сверстниками. Потом его трепетный вьюнош по совершенно непонятным причинам удирает в Европу, Георгий сначала анахоретствует, упивается своей меланхолией, потом пускается во все тяжкие, а потом успокаивается и перебивается случайными знакомствами, которых было всяко меньше, чем вообще до Сержика, и которые были реже и безличней. Ягодинский присмотрелся к тем, кого Георгий осчастливил в после-Сержико-период своим вниманием, и пришел к выводу, что это были совершенно рандомные номера: кроме доступности, у них не было ничего общего. На Сержика они не походили, слава яйцам, и Ягодинский предпочитал от ехидных комментариев воздерживаться. Тем более Георгий если и грустил, то в меру, если молчал, то не больше положенного. Последние снимки Сержика Ягодинский с самодовольного одобрения Касьяновой чуть ли не на обложку поместил, и они были хороши. Кузякин, он же Джин Кузьминский, с величественным видом признал, что мальчик прогрессирует. А само портфолио и еще штук дцать не самых удачных кадров торжественно преподнес Георгию на европейское рождество. Георгий закатил глаза, нащупав в подарке альбом, а на следующий день вытащил на пиво. Все время, которое они мерно его потягивали, Георгий молчал, рассеянно глядя в окно; молчал и Ягодинский, поддавшийся странному светло-грустному настроению. Пиво было выпито, Георгий расплатился, и они минуты две стояли у входной двери, не решаясь войти в слякотный снег, которым расщедрилось небо. Наконец Георгий повернул голову к Ягодинскому, но предусмотрительно отвел глаза и сказал то ли срывающимся голосом, то ли шепотом: «Спасибо. С праздником», склонил голову и пошел домой. Ягодинский стоял и смотрел ему вслед, сначала недоумевая, потом понимая. Выйдя на работу на пару суетливых дней, он еще раз просмотрел фотографии, которые частью перепали Садовскому. Они действительно были хороши. Но и он был хорош. Не ослепителен, не ярок, не откровенен, не роскошен, но пластичен, бесконечно хорош в игре с обертонами и с по-змеиному неуловимым настроением. Ни одной яркой эмоции, и при этом преотменное красноречие. И Кузякин гений, у Сержика на фотографиях лицо было до бесстыдства изысканным и по-барочному выразительным. И глаза эти, как они не заметили, какие у него глаза – как будто ворота в иной мир? Хорош, стервец, когда только успел? Та самая Михайлова, с которой Георгий время от времени пересекался по работе и встреч с кем на нейтральной территории он по вполне понятным причинам остерегался, время от времени – умышленно ли, бессознательно – позволяла Георгию видеть усталость и озабоченность за внешне неприступным и иронично-самодостаточным фасадом. Она интересовалась Пушком, снисходительно выслушивала анекдоты о Лялькиных и его проказах, которые Георгий рассказывал с особым смаком, позволила себе пару фраз, которые вроде бы звучали как не до конца оформленное желание с Пушком познакомиться, и нисколько не возражала, когда Георгий расценил их как простую и совершенно ни на что не претедующую формальность. Георгий позволил себе поинтересоваться, как Сержику живется в армии, браво выдержал пристальный взгляд Михайловой и узнал, что неплохо. И часть неплохая, и офицеры в ней вменяемые, и Сергей всем доволен. На последних словах уголок ее рта саркастично дернулся, и Георгий с трудом сдержал ехидную ухмылку. Очевидно, проницательной Михайловой и в голову не приходило, до какой степени она могла недооценивать своего сына. Он поинтересовался, откуда она знает, насколько вменяемые офицеры служат в части, получил в ответ неопределенное: «Рассказывали» - и недовольно дрогнувшие ноздри. Что это значило, Георгий мог только догадываться. Возможно, многосильная Анна Дмитриевна в Министерстве обороны полезными знакомствами разжиться не смогла. Что поделать, мужской клуб. Георгий поиграл с мыслью к этому клубу причаститься и решил, что это по крайней мере неприлично. Да и смысла особого не видел. И кроме того, Сержик спасибо не скажет, еще обидится. Время текло медленней расплавленного асфальта, Сержик позвонил пару раз, чтобы поздравить с чередой праздников и поинтересоваться, как Пушок с Лялькой, Георгий постарался быть как можно более многословным, но к концу очередной тирады забыл, что хотел еще рассказать, и просто замолчал, прижимая телефон к уху. Сержик тихо поинтересовался, как он сам, Георгий набрал воздуха в грудь, чтобы бодро заверить, что все в порядке, и тихо выдохнул. Помолчав, он почти беззвучно сказал: «Хорошо» - и снова замолчал. Они сидели так достаточно долго, и Георгий прикрыл глаза, тихо упиваясь незнакомым ощущением полноты и насыщенности молчания. Сержик шумно выдохнул по ту сторону разговора и эхом отозвался: «Хорошо». Пришло время прощаться, и к горлу Георгия подступил ком. Сержик помолчал еще немного, тихо сказал: «До свидания» - и нажал отбой. Георгий продолжал сидеть с прижатым к уху аппаратом и прикрытыми глазами. К середине января Георгий к своему вящему удивлению и почти детскому восторгу получил открытку с новогодним поздравлением, которую он сначала перечитал несколько раз, сидя в прихожей прямо в пальто, потом разглядел еще более тщательно и торжественно зачитал Ляльке с Пушком. Эти спиногрызы величием момента не прониклись, хотя Лялька высидела до конца бенефиса великолепного художественного чтеца Георгия Садовского. Георгий положил ее в центр стола, сделал себе кофе и долго потом сидел, задумчиво на нее глядя. В апреле Анна Дмитриевна снизошла до знакомства с Пушком. День был погожим, солнце радостно и с азартом высушивало землю и подстегивало траву и листья выстреливать зеленым. Всегда элегантная Анна Дмитриевна смотрелась непривычно в простецкой куртке, обычных брюках, ботинках и платке от Эскады. Георгий представил ей Пушка, которому было совершенно все равно, с кем дружить, представил Ляльку, вежливо тявкнувшую и по-девичьи изящно помахавшую хвостом, и предложил руку, за которую Анна Дмитриевна степенно взялась. К концу двухчасовой прогулки они если и не были друзьями, то очень хорошими знакомыми точно. Михайлова с неподдельным интересом слушала рассказ Георгия о своих армейских буднях, рассказала, что приезжала к Сержику в гости и совершенно его не узнала, и призналась, что он стал ей и ближе и дальше. Пушок вел себя, как и положено молодому псину, оказываясь в трех местах одновременно и усердно тренируя голосовые связки на радость себе и на беду остальным, Лялька держалась рядом и бегать не стремилась. Нагулявшись всласть, Георгий и Анна Дмитриевна неспешно возвращались к машине. - Знаете, Георгий Иванович, я ведь должна быть вам благодарна, - вдруг сказала Михайлова, останавливаясь на полпути к своей машине. - Вот как? – с интересом посмотрев на нее, сказал Георгий. Анна взглянула на него холодными глазами и отвела их. - Вот так, - отозвалась она. – Вы как катализатор какой-то, появились – и у Сержика сначала появляется собака, потом уверенность, потом жажда независимости, а потом чисто Михайловское упрямство. Даже его отец звонит и интересуется, как он. А раньше мне приходилось ему как минимум три раза напоминать, что у него есть сын, и у сына важная дата. Инесса его похвалила, я тот журнал с его последними фотографиями несколько раз перелистала, и они мне все больше нравятся. Я никогда не думала, что он может оказаться глубоким человеком, а вот ты ж посмотри, оказался. – Она вздохнула и огляделась. Лялька сидела рядом с Георгием. Пушок бегал поблизости, но уже не так азартно. – Я должна быть вам благодарна и не могу. Надеюсь, я не сильно вас разочаровала. – Она посмотрела на него усталыми глазами и совершенно без улыбки. - Да нет, - Георгий пожал плечами. – Вас можно понять, Анна Дмитриевна, - задумчиво сказал он, глядя на горизонт. - Неужели? – саркастично отозвалась она. Георгий добродушно посмотрел на нее. - Вы сделали роскошную карьеру за те восемь лет, которые вы живете в Москве. А до этого у вас была отличная карьера в вашем родном городе. У вас преотменная репутация и влияние. Только сын не самый отличный. Ну, как говорится, бывает и на старуху проруха. Был бы он дальше такой прелестный блондин, все бы умилялись. Возможно, вы бы и дальше ему подсобили. С женой, не знаю уж с чем. А с таким Сергеем куда как сложней. Так? - Еще бы. Послушные дети – это такая прелесть, - хмыкнула Михайлова, глядя в сторону. Георгий не смог не улыбнуться. - Анна Дмитриевна, я служитель и страстный апологет долгосрочных инвестиций, знаете ведь. А знаете, почему? - Потому что в случае с таковыми у вас работа всегда будет? – усмехнулась она, покосившись на него. - Право слово, милейшая госпожа Михайлова, если все так плохо будет, я без проблем пристроюсь в какой-нибудь вуз и буду современным студиозусам лапшу на уши вешать, - снисходительно отозвался Георгий. – То, чем я сейчас занимаюсь, в современном обществе - куда больший вызов, чем банальное зарабатывание миллионов за год. Если хотите, у таких денег характер непокорный. Тут уж или ты их, или они тебя. И если ты их, то они очень долго тебе служат. Верой и правдой служат. Тяжелая это штука, я вам скажу. Как и с любым долгосрочным проектом. Но зато потом, когда достигаешь цели, когда понимаешь, сколько пота ты пролил, сколько этот проект из тебя жил вытянул, чувствуешь и соответствующее удовлетворение. И это, я вам скажу, такое ощущение потрясающее, что все сокровища Форта Нокс дешевой подделкой кажутся. Пристроили бы вы такого Сержика, и лишились бы сына. Была бы невестка, возможно, проследила бы она за ним, только это было бы неопределенное нечто. А при нынешней раскладке вам придется терпеть. И долго терпеть. Но и стать с ним рядом через немалое количество лет будет не стыдно. И будет нестыдно очень долго. Понимаете? - Понимаю, Георгий Иванович. Я это давно понимаю. – Анна Дмитриевна долго молчала. Наконец она медленно начала говорить: - У моих сотрудников, коллег, подчиненных умненькие, хорошенькие, шустрые детки вырастали в проблемных подростков, а затем и в совершенно беспардонных молодых людей. С Сергеем в этом плане просто никаких проблем. Я абсолютно уверена, что проблем со спиртным, наркотиками или чем-то еще нет и не будет. Но и похвастаться им хочется, и хочется уже сейчас. Вполне нормальное материнское желание. – Она посмотрела на него и улыбнулась невеселой улыбкой. - Не могу знать, Анна Дмитриевна, - осторожно сказал Георгий, стараясь звучать как можно более игриво. Михайлова осмотрела его и посмотрела на Ляльку, смирно сидевшую у его ноги, и улыбнулась. - Ну еще бы. – Она вздохнула. – Что-то я совсем расклеилась. Пятьдесят с лишком лет из грязи в князи выбиваться, чтобы выяснить, что это не самое главное в жизни – такое кого хочешь из колеи выбьет. Спасибо вам за замечательный выходной, Георгий Иванович. Она протянула ему руку. Георгий ее пожал. - Всегда пожалуйста, Анна Дмитриевна. Можем еще один устроить. - Может быть. Как-нибудь. Она села в машину и неспешно выехала на проселочную дорогу. Георгий вытер лапы Ляльке, принялся вытирать Пушка, и вскоре они отправились домой. Михайлова видела, как они проезжали мимо, сидя в машине, стоявшей на полузаросшей просеке, и думала. Интерес Садовского к Сержику был вроде бы невинным, да и благодаря ему мальчик и себя нашел, и раскрылся. Но в невинность интереса Михайлова не верила, точнее, не до конца верила, хотя сплетни про Садовского ходили вполне одобрительные. С другой стороны, особых психических надломов или проблем она за Сержиком не замечала, даже наоборот. Она вздохнула. Хотелось, конечно, всего и сразу, но уже то, что она ребенка не потеряла, вселяло определенный оптимизм. Сержик так и оставался хорошим, милым и заботливым сыном. Открытки слал. По телефону с ним говорить всегда было бессмысленно, но получить такой милый знак внимания было очень приятно. Она усмехнулась. Все-таки у нее замечательный ребенок. И собака у него неплохая. Армейская жизнь, в центре которой благодаря своему попустительству оказался Сержик, его не особо затронула. Сначала было сложно привыкнуть к постоянному присутствию огромного количества самых разных людей самой разной степени невежливости. Было сложно привыкнуть и к бешеному ритму жизни и постоянным требованиям четкости реакции и выполнения. Трудно было оставаться постоянно на виду, не было ни одной минуты, в которую Сержик мог спрятаться, скрыться от людских глаз, хронического галдежа и постоянного требования общения. Еще тяжелей было найти время для себя. Встречали его исключительно настороженными взглядами и подозрительными шепотками за спиной. Сержик обреченно подумал, что мама наверняка приняла весьма деятельное участие в его судьбе, и приготовился к худшему. Но настороженные взгляды были забыты, шепотки прекратились, а Сержик не то, чтобы заслужил уважение, но одобрение точно. Постепенно, когда шок от первой волны информации прошел, Сержик с каким-то ехидством начал думать, что спорадическая бурная деятельность начальства ему и школу моделей, и закулисную подиумную жизнь напоминает. Неважно, что происходит в отсутствие самого высшего начальства. Главное то, что начальство видит суету, озабоченные лица и много куда-то несущегося народу во время своего присутствия. Он даже расслабился, учился смотреть в глаза, «иметь перед лицом начальствующим вид лихой и придурковатый...» и не выделяться. Постепенно Сержик начал понимать, до какой степени в этой жизни не задействованы мозги, и, чтобы не совсем отупеть, начал при совершении механических действий повторять все правила, теоремы и подобное изо всех школьных предметов, рассказы, повести, которые он читал, тексты, которые изучал в языковой школе, инструкции, правила эксплуатации, техники безопасности, с которыми он сталкивался, благо память позволяла. Действовало. Главное, не пропустить момент, когда к нему обращались. Ему повезло, по крайней мере, он так считал: его отправили в механики, это было до Пушковского визга интересно, и Сержик все чаще и чаще начал задумываться о том, что все, что происходит в этом мире, подчинено каким-то невидимым, неизвестным, но надежным и мудрым правилам. В его жизни не происходило ничего сверх того, с чем он мог бы справиться, ничего не приходило слишком рано или слишком поздно, и ему везло на людей. Его сослуживцы были разными, некоторые агрессивными, некоторые грубыми, некоторых Сержик рьяно избегал по причине неприязни на молекулярном уровне, но в большинстве своем с ними было интересно. Они как-то легко приняли Сержика в свой круг, хвалились перед ним своими победами на любовном фронте, строили планы на будущее, ругали начальство и чуть ли не до дыр затирали фотографии с Лялькой и Пушком, которые Георгий ему слал, рассказывая при этом и про своих питомцев, о которых вспоминали чуть ли не с большей теплотой, чем о родителях и подругах. И хроническая занятость, что тоже было неплохо. Сержик с отстраненным любопытством смотрел иногда на загрубевшие пальцы, потрескавшуюся кожу на костяшках, неровно обстриженные и совершенно необработанные ногти, постоянные ссадины и царапины, и думал, что ему будет непривычно потом видеть ухоженные руки на месте этого ужаса. Он даже к легкому голоду привык, находя в нем какое-то стимулирующее удовольствие. И не менее удивлялся тому, насколько всеяден и небрезглив. В короткие минуты полного уединения, когда все были далеко и делать было совсем нечего, Сержик смотрел на небо или на потолок и тихо тосковал. Ему хотелось в Москву. Но не просто в Москву, а к нему. Сержик как самую большую драгоценность хранил глубоко-глубоко воспоминания о последней встрече, коротких и невразумительных телефонных разговорах, которые были наполнены молчанием полнее, чем местная водонапорная башня водой, ждал их, ждал конверт с московским адресом и фотографиями, радовался тому, что Георгий милосердно ничего не писал, кроме банальностей, попутно по этому же поводу печалился, жаждая много большего, и жил дальше, терпеливо отсчитывая дни до приказа. Георгий ждал Сержика. Год прошел, Сержик был в Москве, он позвонил по прибытии, поинтересовался, как дела у него, у Пушка и Ляльки, и сказал, что приехал, потом объявится, но сейчас занят. И Георгий ждал, страшась встречи до холодного пота и предвкушая ее с почти юношеским пылом. Он старался как можно больше времени проводить дома, держал телефон в руке, первым делом проверял наличие пропущенных вызовов, когда был вынужден откладывать его в сторону, и разочарованно опускал руку, убеждаясь, что пропущенных звонков не было. Даже этот гад Ягодинский его кинул, носясь с беременной Касьяновой порезвее, чем Пушок с новой игрушкой. Пива попить, и то не хотел выбраться. Михайлова, которую он увидел после возвращения Сержика, выглядела довольной, помолодевшей, что ли, и исключительно жизнелюбивой. У Георгия чуть не случилось разлитие желчи по этому поводу. Но он ждал, сцепив зубы. В воскресенье в каком-то лихом отчаянии он подхватил Ляльку с Пушком и отправился на свое излюбленное место. Лялька кротко плелась рядом с Георгием, Пушок носился вокруг них, Георгий все ближе подходил к машине, жалуясь Ляльке на свое бобыльское житье-бытье. Пушок стрелой бросился к машине. Георгий проводил его взглядом, приподняв брови. За Пушком рванулась и Лялька, не так резво, но очень целеустремленно. У Георгия перед глазами потемнело. Он поднял глаза и увидел Сержика, опустившегося на корточки и подхватившего бурно выражавшего свои восторги Пушка на руки, и так и остался стоять, пытаясь унять сердцебиение, выровнять дыхание и унять дрожь. Он медленно шел к ним и заставлял себя дышать равномерно и неторопливо. Сержик выпрямился и смотрел на него прозрачными светло—карими, немного виноватыми и жадными глазами, прижимаясь щекой к Пушку. Георгий подошел ближе. Сержик отпустил Пушка на землю, мимоходом погладил Ляльку, выпрямился и сделал шаг навстречу. Георгий обнял его и сжал до боли, уткнувшись лицом в плечо. Сержик судорожно выдохнул и обхватил его за талию. Лялька коротко тявкнула снизу, Пушок подал недовольный голос, а они все стояли. Георгий нашел силы оторваться и посмотрел на него. - Ко мне? – тихо спросил он. Сержик кивнул, избегая поднимать лицо. Георгий украдкой вытер влагу в уголках глаз, подсадил Ляльку, вытер лапы Пушку и закрыл дверь. Сержик уселся в машину и пристегнулся. Дождавшись Георгия, он покосился и отвернулся к окну. Георгий притянул его к себе и прижался губами к шее. А ехать было почти час.