В ожидании ночи

Со времени их разговора прошёл почти день. И дни здесь короткие, если проводить их за работой, а не копаясь в своих мыслях. И, возможно, облегчение, которое она испытывает, получив сообщение, гораздо сильнее, чем можно было ожидать. «Продолжим беседу? Р. закрыт на частную вечеринку. Приходи ко мне». А потом — второе, такое нетипичное, такое… почти человеческое — «только если хочешь». Она поднимает руку, чтобы позвонить, но дверь открывается сама: Гай сменил протокол допуска. Дори зовёт его, ждёт несколько секунд, не получив ответа, переступает порог и оказывается в комнате, обстановку которой на Земле раньше всегда называли «спартанской»… Сейчас всё чаще зовут «турианской». Жалюзи на широких окнах закрыты наглухо, в центре комнаты — оружейный стол с разобранной на части винтовкой в процессе починки. Дори знает, что это не рабочая винтовка, а сломанный и погнутый сувенир, оставшийся ещё со службы. Она улыбается, вспоминая о том, как несколько дней назад помогала ему найти поставщика запчастей для таких моделей. У противоположной стороны есть диван, и на вид он мягкий, но больше никаких предметов комфорта не наблюдается. Не может быть чтобы это была одновременно и спальня… И, чёрт подери, сколько же платят офицерам, если они могут позволить себе такие квартиры? Нет, это определённо не двухэтажные люксы, которые настойчиво рекламируются на стендах Президиума, но всё же это и не её гнездо, где в одну комнату сплюснуты кухня, спальня, гостиная и кладовка. Она с осторожным любопытством заглядывает на кухню: никого. С завистью осматривает ванну, в которой можно не только развернуться, но и полежать: в полу что-то вроде небольшого джакузи, и оно наполнено зверски горячей водой, а рядом вместо банных принадлежностей висят… щётки? Похоже, что сделаны чуть ли не из металла и, наверное, это у турианцев вместо мочалок. Есть ещё одна дверь, но Дори не успевает исследовать, что за ней, потому что на коммуникатор вдруг приходит сообщение с одним только словом — «Резонанс», и она в недоумении возвращается в гостиную. — Привет, Дори. Она вздрагивает и оборачивается. Он специально подкрался к ней, и абсолютно бесшумно, чтобы взглянуть на её реакцию, на лицо, на жесты: она готова в этом поклясться. — К чему ты написал про клуб? Они же закрыты сегодня. — Это, — говорит он, делая шаг вперёд, — твоё «стоп-слово». Дори цепенеет. — Так ведь это работает, да? Ты можешь говорить «остановись», но это будет не в счёт, и я не остановлюсь, а вот если ты скажешь «резонанс»… О. Господи. Мозг охватывает паника. Сейчас? Ещё один шаг. — Мы можем просто поговорить, если хочешь. Ты даже не обязана оставаться. Но запах, который исходит от тебя… Тыльная сторона теплой ладони в мягкой перчатке гладит её лицо. Дори впервые в жизни склоняет голову к его руке не тайком. — Нет. Я не хочу говорить. Я хочу… Он специально это сделал. Специально был таким сухим и лаконичным. Специально назначил встречу за час, а не за полдня. Она не нафантазировала себе, нет, она готова поклясться, что кто-то делает всё возможное, чтобы она не испытывала страх. Они обещали не лгать друг другу больше никогда, но считается ли это за ложь? — Никаких вербальных унижений. Никаких серьёзных травм. Несколько игрушек, привычных для тебя. Ты останавливаешь меня, если тебе что-то не нравится. Ты согласна? Она не способна ответить словами, она просто кивает, вспомнив, что этот жест он знает назубок. И — всё, этого достаточно. Он действуют инстинктивно, руководствуясь опытом: тянется к её талии. Не получив существенной отдачи, замирает, вспоминает, перемещает руки к её сердцу, трогает её грудь, проводит кончиками когтей по соскам, делает вдох, когда она в ответ на это стонет, и вздрагивает. — Видео не врали, — звучит так, будто он удивлён, и веселится, и охвачен азартом, и всё это одновременно. — Не могу дождаться чтобы протестировать всё остальное. О Господи и все пресвятые угодники, господигосподи. На тумбе около дивана стоит что-то вроде ящика или крупной, длинной шкатулки, которой не было когда Дори пришла сюда. — Я кое-что распечатал, — говорит Гай. — Несколько вещей, которые мне приглянулись, — он открывает ящик и достаёт из него то, что абсолютно, за пределами каких-либо сомнений, является тонким, гибким стеком с кожаной шлёпкой на конце. От одного только взгляда на этот предмет в его руках становится тяжело дышать. — Ты хочешь, чтобы я воспользовался этим? — наверное, он опять читает её по выражению лица. — Да. И немедленно. Стек возвращается в ящик, руки, державшие его, возвращаются на её талию, скользят по облегающему платью вверх, спускаются вниз. Дори не дышит. Наверное, когда он прикасается к ней настолько осторожно, он действует наперекор всем привычкам и инстинктам. Его не хватает надолго, и человеческая одежда — слишком мягкая, слишком тонкая, досадное мелкое препятствие на пути к цели, — начинает действовать ему на нервы. И Дори немного странно от мысли, что он долго будет искать, где расстегнуть, как поддеть, откуда снять, но он, кажется, смотрел гораздо больше видео, чем ей думалось, и через секунду платье сползает с её левого плеча, обнажает ключицы, и… Гай останавливается, разглядывая натянутую бледную кожу под ними. — Такая хрупкая. Кажется, это его версия нерешительности. Его версия страха. По человеческим меркам — они почти незаметные. Он преодолевает и то, и другое, за считанные мгновения, и так было всегда, сколько Дори знает его. Платье оказывается на полу. На ней остались только туфли и трусики. Он делает шаг назад, чтобы оглядеть её, и Дори готова поклясться, что чувствует этот взгляд каждой клеточкой кожи, и за минуту под ним успевает пережить стеснение, страх, желание, снова стеснение и, наконец, не выдерживает и закрывает грудь руками. — Нет, — моментально командует он. — Не закрывайся, я хочу видеть тебя. И снова тень удивления, когда она подчиняется и, кажется, он уже понял, что с этого момента она будет выполнять все приказы. Он разглядывает её, при этом и не думает раздеваться сам. — Доверяешь мне? Она медленно кивает. Получив её молчаливое разрешение, он достаёт из шкатулки что-то мелкое: Дори не успевает разглядеть, что это, в том числе потому, что ей уже трудно держать глаза открытыми. Всё происходящее похоже на сон. Прекрасный, но всё же сон, и она очень боится проснуться. Без предупреждения, резко, Гай наклоняется и молниеносно проводит языком по её соску. И тут же — по второму. И о, Господи, от одного только прикосновения его горячего, длинного, шершавого языка колени слабеют. Мелкий предмет в его руке оказывается парными зажимами для сосков. — Ты позволишь? — осторожно спрашивает он. Он всё ещё осваивается на новой территории, но Дори достаточно хорошо его знает: эта вежливая аккуратность пройдёт через считанные мгновения. Дальше… дальше он будет вести себя как опытный охотник на знакомой высоте. Она едва не выкрикивает «пожалуйста, да» — вместо этого снова кивает, прикусив губу. Он аккуратно прикладывает эластичные кружочки к затвердевшим соскам и пристально следит за её реакцией, пока они медленно съеживаются, и она уже больше не может держать рот закрытым, и прикушенная губа не помогает и, кажется, голова сама, бесконтрольно, падает назад. Гай осторожничает, зажимы слабые, и ей почти не больно, но интенсивность каждого прикосновения зашкаливает потому что это он, потому что ни в одном влажном сне нельзя было представить себе такое. — На середину дивана, встань на колени, спиной ко мне, — это приказ. Дори подчиняется. Он подготовился. Он вновь действует быстро, почти молниеносно. Секунда, и Дори прижата к спинке дивана. Ещё секунда, и её руки оказываются насильно вытянуты вперед. Ещё одна — её предплечья опоясывает толстый, но мягкий силиконовый шнур. Еще две — и шнур натягивается, заставляя её резко податься вперёд. — Если ты будешь пытаться сидеть ровно, с одной или с другой стороны ты перекроешь себе кровоток. Выгни спину. Она подчиняется, всхлипывая от желания и стыда, стараясь не думать о том, что с такой позиции, сзади, он видит абсолютно всё. — Умница. Так гораздо лучше. Такими же путами он фиксирует её ноги чуть выше лодыжек, но делает это медленнее и аккуратнее. А потом одним движением рвёт её трусики и отбрасывает в сторону, как мусор. И — да, отстраняется и оглядывает как открывшийся вид, так и результат своей работы. Она дрожит. Ей страшно: она боится не того, что он не сможет достаточно контролировать себя, а того, что прямо сейчас, глядя на неё, ощущая её запах, он вдруг решит, что она ему противна, и пойдёт на попятную. Страх иррационален, но всё равно на секунду перебивает другие ощущения. — Не бойся. И она, конечно, забыла, что Гай безошибочно чувствует её страх. Палец в мягкой, тёплой перчатке предельно осторожно, как трогал бы нежный цветок, трогает её между бёдер. Но даже этого достаточно для того, чтобы Дори взвыла и забилась в путах, потому что этого прикосновения она хотела больше всего на свете уже столько ночей подряд. — Не. Двигайся. Иначе я остановлюсь. — Нет, нет, пожалуйста. — В таком случае мне нужно, чтобы сейчас ты не двигалась. Даже не пыталась. Ты сможешь? Она судорожно кивает. Шорох снимаемой перчатки. И в следующую секунду палец, его палец, с остро наточенным когтем, мучительно медленно раздвигает лепестки цветка и погружается внутрь. — Дыши. Дори не может. Она сжимает кулаки, инстинктивно подгибает пальцы на ногах, прикусывает губу и пускает все силы на то, чтобы не шевелиться. Дышать при этом — невыполнимая задача. Степень его осторожности и самоконтроля такова, что не остаётся ни малейшей царапины, ни единого прокола и, Боже, как тяжело и пусто становится, когда он извлекает палец, и Дори, кажется, мотает головой, протестуя и хныкая как маленькая девочка. Она чувствует себя предметом экспериментов, и готова быть им до конца своей жизни. — Я забыл кое-что важное. Он роется в своей заветной шкатулке, Дори краем глаза видит что-то синее... Она уже не способна мыслить ровно, её лихорадит. — Оближи, — хриплым шёпотом говорит он, поднося к её губам большой синий фаллоимитатор, который она могла бы принять за модернистскую статуэтку, если бы не все эти видео. Она послушно размыкает губы, облизывает странно заострённый кончик... — Глубже, — приказывает он. Дори открывает рот и погружает странный предмет в рот так глубоко, как только может. Это непросто: он гораздо больше, чем ей приходилось видеть когда-либо, он не ровный, расширяется посередине и испещрён бороздками, похожими на крупные рубцы. Дори стонет, замечая как Гай наблюдает затуманенным взглядом, медленно, аккуратно водя рукой вперёд и назад. Он достаточно осторожен, чтобы не дать ей подавиться, но всё-таки... На мгновение ей кажется, что его лихорадит не меньше, чем её. — Это, — говорит он срывающимся, хриплым голосом, ни на секунду не прекращая вводить фаллоимитатор в её рот, — почти что точная копия моего. Я хочу, чтобы ты привыкла к нему. Но, духи, этой безделушке я даю только один раунд. Потом ты только моя. Он убирает руку, Дори хрипит от недостатка дыхания. И почти теряет сознание, понимая, что будет дальше, когда он раздвигает двумя пальцами её ягодицы. — Нет, — почувствовав, как она снова бьётся в путах, чтобы дёрнуться вперёд, он хватает её за бедро, фиксируя в исходном положении. — Держи спину выгнутой. Она чувствует, как тёплый и влажный от её слюны фаллоимитатор раздвигает её и без того мокрые складки, медленно проникая внутрь. — Хорошо. Принимай его целиком, — голос почти теряется за её лихорадочными, отрывистыми стонами. — Слишком… Б… О, Господи! Это сл... — Глубже, девочка. Расслабься. Гай с нажимом проталкивает игрушку внутрь и, дождавшись, когда крик утихнет, спрашивает ещё раз: — Так мне остановиться? Подлый сукин сын. Она всхлипывает и мотает головой. Она никогда не чувствовала себя настолько… заполненной. Игрушка растекается у основания, «умный» материал запечатывает, как восковая пробка и, Боже, давит на все самые чувствительные места. — Хорошо. Теперь ты даже при желании не сможешь вытолкнуть его из себя. Гай рывком встаёт с дивана, и Дори больше не видит его. Проходит несколько мучительных секунд, в течение которых ей кажется, что он ушёл и оставит её здесь изнемогать. Потом фаллоимитатор внутри неё и прищепки на сосках начинают мягко вибрировать. Дори давится собственными стонами. В следующую секунду рука ложится на её спину, кончик стека уже скользит по её ягодицам, описывая круги, и это, вкупе с мягкой вибрацией, одновременно мучительно и убаюкивающе. Дори закрывает глаза, втягивает воздух через зубы... Первый удар застаёт её врасплох и на мгновение лишает способности дышать. Первый — осторожный, аккуратный, почти без замаха. После него — пауза. Дори поворачивает голову вправо и вверх, затаив дыхание, и смотрит на него с немой мольбой: Гай ждёт, что она его остановит, и не дожидается. Второй — сильнее. Третий сопровождает свист. Дори кричит. Через мгновение удары начинают сыпаться один за другим, создавая ровный, выверенный ритм. Игрушка вибрирует ещё сильнее — кажется, в три раза сильнее. Дори вгрызается в собственное плечо, чтобы подавить стон. — Нет. Не смей, — и все последующие слова он акцентирует идеально ритмичными ударами. — Я. Хочу. Слышать. Тебя. Она теряет всё: восприятие реальности, собственного тела, звуки, способность мыслить, дышать, быть. Она никогда в жизни не испытывала оргазм такой силы, тем более — во время порки, и почти слепнет от него, прорываясь, как плотина, с текущими по щекам в открытый рот слезами, едва не захлёбываясь в них и своих криках. Она слишком долго ждала этого, слишком долго мечтала, и теперь не способна продержаться даже несколько минут: сознание мечется между болью и удовольствием, шатается на грани отключки и в результате выбирает небытие. Дори приходит в себя от боли совсем иного порядка и шипит: игрушек нет, хлыста нет, и когтистые руки без перчаток погружают её в тёплую ванну — исполосованные ягодицы визжат, взывая о помощи, и лучше бы вода была ледяной. Она открывает глаза и видит, как вокруг расплываются красные пятна. Кровь. Он всё-таки порезал, и оцарапал, и многократно, но она. Просто. Этого. Не заметила. — Хвала духам, ты очнулась, — тяжело дыша, говорит Гай. — Ты не остановила меня. — Мне было... слишком... хорошо, — с трудом отвечает Дори. Горло пересохло, язык в коме. — Никто и никогда... не делал... так хорошо. Он, наклонившись, трётся лбом об её висок. Переворачивает её на живот, будто ребёнка, бережно смывает остатки крови, вытаскивает Дори под руки, промокает чем-то вроде полотенца, даёт выпить воды из невесть откуда взявшегося человеческого стакана. Она не способна стоять даже на коленях, так что Гай несёт её на руках за неизведанную дверь до того, что, должно быть, является его постелью — невероятно, фантастически мягкой. Дори почти тонет в ней, когда он опускает её на подушки вниз лицом. Дори чувствует — но не видит — его рядом, до тех пор, пока он не карабкается на постель с тюбиком панацелина. Костяшками пальцев распространяет холодную мазь по каждому больному месту, включая запястья. Дори издаёт слабый и нечленораздельный звук, который должен означать благодарность. — Остановишь меня теперь? — спрашивает он, продолжая прикасаться к ней — только уже выше, скользя кончиками когтей по её спине. Мазь действует почти сразу, туман в голове проходит, боль испаряется, кожа стягивается за считанные секунды. Место боли занимает голод желания. Дори поднимает голову. — Нет. Пожалуйста, нет. Если его первый эксперимент был настолько успешным, то она хочет второй, третий, десятый, она хочет их все до тех пор, пока не умрёт. Его аккуратность и беспокойство снимает как рукой — разом, моментально, без следа. Он рычит и бесцеремонно переворачивает её на спину, оставляя проколы на плече. Её руки оказываются вытянуты над головой, где он с силой скрещивает её запястья и фиксирует — на этот раз рабочими наручниками из своего омни-инструмента. Ноги оказываются согнуты и задраны так резко и высоко, как только возможно. Наручники превращаются в кандалы, фиксируя её под каждым коленом. — Никогда бы не догадался сам, — говорит он, разглядывая её сверху вниз в этой бесстыдной позе, — что люди могут быть такими гибкими. А теперь будь хорошей девочкой и не двигайся. Она не способна формировать целые фразы, она не помнит, умела ли делать это в принципе, и остатков разума недостаточно для того, чтобы вспомнить, что инстинкт самосохранения у него работает прекрасно, и что рядом с ванной валялись пустые шприцы… Она прикусывает губу, чтобы не стонать. И стонет всё равно, может быть, ещё до того, как он рывком устремляется вниз, до того, как мандибулы щекочут самую чувствительную кожу на внутренней стороне бёдер, до того, как этот горячий язык показывается из его рта и б-боже-е.... — Но… ты… жидкости… аллергия и… Три когтя с каждой стороны, бёдра взлетают вверх. Вдох замирает в горле. — Меньше слов, Дори, и больше криков. Это приказ. Язык — жёсткий, шершавый, длинный, невероятно подвижный — беспощаден, как и его обладатель: сначала движется медленно, ищет, исследует, пробует. Неминуемо находит. И пускается вразнос. Дори кричит почти непрерывно, на пределе сжатых лёгких. Она не может держать глаза открытыми. Ей кажется, что она перестала быть собой и превратилась в набор междометий, в пылающий огонь, в струну. У неё получается продержаться не дольше тридцати секунд. Она бесконтрольно раскачивается навстречу поедающему её языку и ранящим кожу когтям, и сдаётся под их натиском, сотрясаясь всем телом в оргазме такой чудовищной силы, что сознание едва справляется, едва остаётся с ней… И ровно на столько хватает его терпения и дисциплины. Он больше не спрашивает разрешения, он больше не ищет одобрения, он хочет, и он берёт. Он не даёт ей даже минуты на то, чтобы отдышаться. Дори едва успевает заметить какие-либо детали анатомии, потому что он не тратит время на то, чтобы раздеться. Просто в одну секунду щёлкает какой-то застёжкой на одежде, в следующую заслоняет собой целый мир, а затем… Звук, который он издаёт, погружаясь в неё, напоминает одновременно и рычание, и стон раненого животного. Он входит медленно, наблюдая своим изумрудным взглядом за тем местом, где соединяются их тела, как будто всё ещё опасаясь, что Дори не выдержит проверку на прочность. Опасения быстро заканчиваются — тогда, когда он понимает, насколько глубоко может войти, не сломав её… ~*~ — Уровень, сектор? — Уровень 29, сектор 424б. Я вижу сигнатуру того же оружия, что он использовал на Бретаке. — Духи, неужели он не сообразил удалить моды? — Он не очень умный… — Запечатай его. Можешь? — Нет, там постоянно ходят хранители. Подожди, Гай, он перемещается. Уровнем выше. 427б. Ты на месте? — Да. Дори? Он там? — Он повернул к 428б. Я обезврежу его оружие. Сейчас он остановится проверить и… готово. Можешь заходить. — Понял. Благодарю. — Пожалуйста, будь осторожнее… В прошлый раз у него был парализатор. — Не волнуйся. — Вы такие милые! «Не волнуйся», «будь осторожнее», «спасибо», «пожалуйста». У нас тут, что — элкорский джентльменский клуб? Или это какие-то межвидовые брачные игры? — Заткнись, Джанудри. ~*~ — Ты сломал меня. Я никогда больше не захочу человеческого мужчину. Пошевелить какой-либо конечностью — непосильная задача. Поднять голову от подушки — тем более. Быть несчастливой и думать о плохом — невозможно. Думать в принципе — тоже. — Не боясь показаться расистом, я заключаю, что это комплимент. — М-м-м… — Дори? — Да? — Я не хочу уходить в другую комнату. — А должен? — Чтобы дать тебе поспать? Да. — Не уходи. — Не разговаривай и спи. — Это приказ? — Да, потому что завтра нам на работу. — О ч-ч-чёрт… — Не волнуйся. У нас будет много времени потом. Спи.