***
В это время Олдос Сесил с самого утра уже крутился в своей школе. Все тренера были на ушах, как и ученики, а что самое неприятное: едва услышав об инциденте с трибуной, на уши поднялись и все родители. Сесил ответил на десяток звонков, затем на столько же электронных обращений, после успокоил тренерский состав, дав большей его части выходной, а затем засел за бумагами. Отчеты службы спасения сообщали неутешительные новости: трибуна была подорвана мелкими гексогенными детонаторами в заранее ослабленных сцепах балок. Олдос корил себя за невнимательность — не заметить четыре взрыва и даже дым! Посыпавшаяся штукатурка подняла пыли, но запах гари он должен был распознать! Пока он в сердцах называл себя старым дураком, в кабинет послышался стук. Олдос позволил войти. Внутрь ввалился Бензли, неуклюже держа плечом сотовый, он сразу замахал перед Олдосом указательным пальцем, тот поднялся за столом. Бензли его не жаловал, и это было взаимно, Олдос считал, что приятелем движет зависть — что еще могло заставлять его так презрительно отзываться о семейном деле Сесилов, считая его недостойным занятием? Он не раз упоминал, что теннисом семью не накормишь, имея в виду, что спорт вообще краткосрочный источник дохода — но Ройе во всем видел лишь источник дохода, тогда как Олдос выбирал дело сердцем. И, между прочим, был очень горд тем, что «увлечение» позволило ему сделать имя, которое в свою очередь помогло сколотить состояние на теннисной школе. К тому же Бензли был слишком угодлив и меркантилен — вечно пытался ткнуть свою несчастную дочь за кого побогаче, и Олдосу эта черта уж точно уважения не вселяла, как не вселяла уважения глупая гордость Бензли за свой брак по расчету. Теперь он стоял и терпеливо ждал, пока гость окончит разговор, полный сухих, неясных Олдосу терминов, и положит трубку. Наконец, это произошло, Бензли кивнул в знак приветствия и присел. — Что там нарыли СВАТовцы? — осведомился он, двигая к себе бумаги. — Саботаж? — Саботаж, — невесело отозвался Олдос, садясь обратно за стол. — А почему тебе вдруг стало это интересно? — Есть у меня мысли касательно нашего убийцы, — протянул будто нехотя Бензли. — Считаешь, это его же рук дело? — поморщился Сесил. — Это вряд ли. Бензли невольно окинул его раздраженным взглядом, но промолчал, а только зевнул. — Послушай, я буду откровенен: до этого момента я считал, что Эндрю причастен к убийствам. — Обвиняешь моего сына? — опешил Олдос. — Нет, — устало выдохнул Бензли. — Теперь уже нет. Трибуна упала не напрасно, очевидно, что твой сын — жертва. — Я не думаю, что здесь… — Послушай, — оборвал его Бензли. — Черт тебя дери, Сесил, твоего сына, вероятно, намереваются убить, и, судя по всему, получается это у них недурно! Ты понимаешь, что таблетки распространяли среди теннисистов? Теперь эта балка! Считаешь, это совпадение? Или доверишься уже, наконец, человеку, который, в отличие от тебя, хоть что-то смыслит в преступлениях?! Олдос насупился и глянул в бумаги Бензли. — Теннисистов? — как бы невзначай переспросил он. — С чего ты взял? — Жертвы учились в твоей школе, все как один, не замечал? — фыркнул Бензли. — Вообще-то нет, — вдруг протянул Олдос, разглядывая имена. — Девица не училась в моей школе… — Девица… — перебил Бензли, но тут перебили его. — И эти двое. — Он ткнул в имена двух первых погибших: парня из Бель-Эйра и сёрфингиста из Малибу. — Уоррен Фолкс и Макс Джекоби. Они в моей школе уже давно не учатся — оба были исключены. Бензли замер. — То есть как это «исключены»? — пораженно вопросил он. — Постой, из твоей школы можно кого-то исключить? — Смеешься надо мной? — вскинул бровь Олдос. — Разумеется, можно. Я делаю пересчет, возвращаю родителям часть суммы оплаты и вышвыриваю кого захочу. — Ничего себе порядки, — присвистнул Бензли. — И как ты только сколотил состояние с такими манерами… — В мою школу поступают порядка полсотни человек каждые полгода, каждый из них платит фиксированную сумму за год, мы оба знаем цифры. Обучение длится от пяти до десяти лет, плюс дополнительные интенсивы, плюс турнирные взносы, плюс платные сертификаты, плюс разовые тренировки — Бензли, я зарабатываю достаточно, чтобы позволить себе учить только тех, кого захочу. Олдос сложил руки на груди и откинулся на спинку кресла. Бензли смерил его недоверчивым взглядом и усмехнулся. — И за что же Фолкс и Джекоби заслужили твою немилость? — осведомился он, что-то помечая в бумагах. — Они устроили драку, — протянул Олдос. — Даже не драку, а… Он задумчиво замолчал, сосредоточенно поджав губы. — Договаривай, Олдос, ну, — поторопил Бензли. — Эти двое сцепились с Эндрю, — неохотно выдал тот. — Вот как? — вскинул голову Бензли, словно ищейка. — Несправедливо, друг мой, своего сына ты исключать за это не стал. — Потому и не стал, — проронил Олдос. — Говорю же, это была не обычная драка. Они вдвоем подкараулили его в раздевалке и… — Избили? — Бензли изумленно глянул на собеседника. — Твоего сына отработали, как девицу в переулке? — Да, — кивнул Олдос, стараясь не давать воли злости. — Накинули мешок ему на голову и отходили ракетками по макушке. На этом Бензли умолк. Он поднял голову и внимательно посмотрел на Олдоса. — Почему ты не придал этому огласки? — серьезно спросил он. — Олдос, это нешуточные обвинения, я мог бы посодействовать. — Эндрю попросил меня, и я согласен с ним, — вздохнул Олдос, поднявшись. Он решил пройтись, чтобы согнать меланхолию. — Сам понимаешь, это так себе слава. К тому же, всё обошлось, серьезных травм он не получил. — Но мог бы, — качнул головой Бензли. — Это очень важная деталь, Олдос, эти двое были врагами Эндрю, а теперь они мертвы. — А Эндрю в больнице с проломленным черепом, — парировал Олдос. — Бензли, ты же понимаешь: это в чьем угодно стиле, но только не в его. Бензли откинулся и оглядел кабинет, о чем-то размышляя. — Мне нужно найти связь между жертвами, счет идет на дни, — медленно проговорил он. — Убийца ходит где-то незамеченным, а я так и не понял, что у него за цель. — Люк тебе ничем не помог? — вскинул бровь Олдос. — Не помог, — недовольно пропел Бензли. — И вряд ли поможет, у Люка везде свои ниточки, а он слишком осторожен, чтобы ввязываться в такое громкое дело. — Ну, а что твой детектив? — вспомнил Олдос. — Ты ведь засылал кого-то в Виньябле, что нашел он? — Ничего толкового, вычислил пару барыг и то, что Уоттс не совершает сделок в доме. В последний раз я дал ему выходной… Видимо, зря. Олдос присел за стол снова и воззрился на Бензли, поджав губы. — Найди его, Бензли, — произнес он. — Я не могу потерять своего сына. Прочеши всю мою школу, но найди его. — Ты позволяешь? — удивился Бензли, по-видимому, он рассчитывал пободаться. — Дело касается Эндрю, — напомнил Олдос. — Даю тебе полный карт-бланш.***
Неделя началась с переполоха, и до среды КГН не умолкал. В четверг Аделия, наконец, сподобилась посетить колледж — все три учебных дня до она провела у Сесила в больнице, кормя его различной едой, вопреки его диете, глядя с ним фильмы, вопреки разрешению врачей, и развлекая разговорами и карточными играми. Играть Сесил совершенно не умел и задолжал ей уже порядка пяти неисполненных желаний — Адель никак не могла придумать, что попросить у него. Она все ждала, когда же он выиграет и загадает свое желание — а что именно ей придется исполнять, Аделия знала почти наверняка. Выйдя из КГН, она по привычке взяла кофе из автомата и остановилась, ожидая Мануэлу — подруга, кажется, начала обижаться на столь частое отсутствие Аделии на занятиях. Через пару минут вышла и она сама. — Неужели, ты еще здесь? — саркастично улыбнулась Мануэла. — Не летишь к Сесилу на крыльях любви? Я удивлена. — Каких еще крыльях… — залилась краской Аделия. — Ты, между прочим, его лучшая подруга, должна бывать в больнице чаще, чем я! — О, прости, но, кажется, это невозможно! — расхохоталась Мануэла. — Чтобы переплюнуть тебя, я должна там ночевать! — Неужто ты совсем за него не волнуешься? — меланхолично спросила Адель, попивая кофе. — Конечно, волнуюсь, — покивала Мануэла. — Душа болит за то, какой он там беспомощный… Но он скоро поправится, вот увидишь, Сесил большой молодец. К тому же тебе он явно рад больше, чем мне, — улыбнулась она. — Я приезжала вчера, он только про тебя и говорил. — А мне — про тебя. — Адель рассмеялась, но на мгновение снова залилась румянцем. — Поедем к нему вместе? — Уволь уж, — отмахнулась Мануэла. — Я заеду вечером, куда мне там мешать вашим брачным играм… Едва договорив, она получила тычок в плечо и рассмеялась. Аделия выбросила банку из-под кофе и достала тоненькую сигарету. — Ну, а что там Мэтьюз? — проговорила она, закусывая её краешек. — Виделись с ним еще? — Нет пока, — неопределенно ответила Мануэла. — Я не уверена, что хочу… Точнее, хочу, но всё-таки, все произошедшее… — Ты хочешь его простить или нет? — нетерпеливо перебила Адель. — Слишком прямой и сложный вопрос, — отрезала Мануэла. — Меня что-то держит, и я не могу сказать точно, боязнь это упасть в глазах окружающих или в своих собственных глазах. — Я думаю… — задумчиво начала Адель, но, поразмыслив, вздохнула. — Нет, ничего я не думаю, я не понимаю. Помолчав, она вдруг вскинула руку с сигаретой вверх и с умным видом выдала: — Что вам точно не повредит, так это примирительный список! — Какой-какой список? — непонимающе прищурилась Мануэла. — Это ещё что за чёрт? — Такой список, — пояснила Адель, — где ты пишешь всякие невыполнимые задания, а твой провинившийся возлюбленный выворачивается наизнанку, чтобы их выполнить. Подобное унижение должно растопить твое сердце, глядишь, поможет? Мануэла только с улыбкой покачала головой. — Понятия не имею, что вписать в такой список. — Пускай что-нибудь тебе достанет, — пожала плечами Адель. — Да есть ли на свете что-то, что будет стоить Джонатану усилий? — невесело отозвалась Мануэла. — Ты знаешь его лучше, чем я, — отмахнулась Аделия. — Поддень его чем-то, пускай задание будет ему чего-то стоить! — Понятия не имею, — покачала головой Мануэла. — Но обещаю подумать об этом, если мои отношения с Мэтьюзом так не дают тебе покоя. Она усмехнулась вновь, а Аделия только поморщилась, затягиваясь.***
Джонатан меж тем не представлял, что его ожидает. Он обедал. Сидя в столовой КГН, он, наконец, с чистой совестью смаковал малиновый чай и поедал пасту с грибами. Несколько раз за день он столкнулся с Мануэлой и едва не сожрал ее одними глазами, такая она была хорошенькая, пряча от него взгляд и сдерживая улыбочку. Она всё еще забавно делала вид, что обижается, но, несмотря на это, разблокировала номер Мэтьюза на сотовом и явно приосанивалась, завидев его на горизонте в колледже. Это было напрасно — ничего строить из себя ей давно было не нужно, Джонатан и без того жаждал её, как безумный. Хотя бы теперь он поступил благородно, и за эти несколько недель ссоры с Мануэлой не притронулся ни к одной больше девушке, маниакально желая лишь её одну. Относительно неё он не мог знать наверняка, но даже мимолетная мысль о том, что Марлоу мог быть не единственным, кто решил утешить Мануэлу в столь трудное время, вызывала жгучую ярость где-то в районе желудка. Джонатан даже не хотел знать, да или нет, он просто решил для себя, что этого не было, чтобы оставаться в равновесии хотя бы какое-то время. Он специально не хотел беспокоить Мануэлу несколько дней после, пожалуй, даже слишком переполненного эмоциями дня, когда упала трибуна. Он решил дать ей время всё обдумать, чтобы после пойти в настоящее наступление, и как раз обдумывал, с чего начать, когда к нему за столик, молча жуя сэндвич с семгой, подсел Вудкастер. Около того порхала, как маленькая прожорливая колибри, его сестра, она опустилась за столик рядом, расставляя вокруг себя разномастную еду. Близнецы были до того самолюбивы, что, похоже, просто не сомневались, что все и вся рады видеть их абсолютно всегда, и даже не спрашивали разрешения сесть. Джонатан не противился: сидеть одному было скучно, а с кем-то, не столь благородных кровей, как он сам — почти моветон. Грэг жевал молча, Мэдли что-то лепетала в никуда, а Мэтьюз заметил, что Вудкастер в очередной раз зализал свои бесконечные раны. На этот раз ему крепко пришлось, судя по тем отметинам, что Джонатан видел на нём в ночь смерти Скотта. — Кто тебя так отоварил у Уоттса? — спросил он, качнув головой, вместо приветствия. — Какая разница, — поморщился тот. — Грэгу Сесил накостылял, — незамедлительно ответила Мэдли. Брови Джонатана на секунду подскочили вверх. — За что это? — удивленно протянул он, а Грэг вскинул на него голову. — Чего вам всем далось моё лицо, а? Что уже с Сесилом сцепиться нельзя? — Так ты же ему даже не ответил, — изумленно вставила сестра. — Это не называется «сцепиться», это называется «огрести по самое не хочу». — Заткнись, — фыркнул Вудкастер. — Он мне всего раз вдарил и сбежал. — А разве ты не лепетал извинения, чтобы он тебя не убил? — слащаво улыбнулась Мэдли, подначивая брата, а после повернулась к Мэтьюзу: — Грэг обидел Аделию, и зря. — Вот как, — качнул головой Джонатан. — Сесил теперь драться лезет, неужто серьезно влюбился? — Гребаный каблук, — выдал Грэг. — Всегда им был, неизвестно только, под кого из своих Фрау ляжет сегодня. — Ты имеешь в виду Мануэлу? — нахмурился Джонатан. — Не имей её в виду. — А что, её ты уже имеешь в виду? — усмехнулся Вудкастер. — Фу, какие вы скучные стали с этими бабами. Мэтьюз, ты-то куда? Нормальный же мужик был. Джонатан поморщился. — Не твоё дело, Грэг, ешь и помалкивай. Тот отчего-то послушался и набил рот, удивленно качая головой, а Мэтьюз задумался. Если кому и утешать Мануэлу в печали, то Сесилу — но эти двое всему свету клялись, что их связывает святая дружба. Время шло, а слушками о них полнился Жардан, да вот только Джонатан ни одному из них не верил. Втайне ото всех он считал, что Мануэла слишком хороша для такого говнюка, как Сесил, и сама она, наверняка, об этом знала. «Не могла она ему дать», — отмахнулся он, отпивая чаю. Ещё больше уверенности придавало ему и поведение самой Мануэлы. С самой первой их встречи после ссоры и до последней — почти что примирения — она так краснела и бледнела, что ясно давала понять: ни о ком другом всё это время она и думать не могла. Но большей уверенности, как ни странно, придали Мэтьюзу слова Грэга: если Сесил даже в драку полез за блондиночку, значит, кажется, не на шутку увяз, а это значило, что ему явно не до Мануэлы.***
Аделия сдержала слово и приехала к Эндрю сразу после занятий. Он встретил её, уже успев прилично заскучать — скушал всё, что было позволено, повалялся и принял душ, даже осмелившись отодрать пропитанную кровью повязку от волос. На голове почти на макушке он нащупал начавший рубцеваться болезненный шов, под которым явно ощущался нехилый ушиб. Пополоскавшись вдоволь, Эндрю вернулся в палату, переоделся, посмотрел принесенные мамой вкусности, съел персик и яблоко и уже готов был взвыть от тоски, когда в палату, наконец, ввалилась Адель. Он, признаться, уже успел привыкнуть к ее каждодневным визитам и даже к собственному стыду изображал порой по вечерам, якобы ему становится нехорошо — чтобы Аделия ненароком не решила, что ему лучше, и не перестала приходить. — Будем играть в бридж, — распорядилась она, скидывая туфли и садясь в кровать к Сесилу в ноги. — Я не умею, — отозвался он. — Отлично, я тоже — покивала она. — Должны же мы хоть во что-то сыграть на равных. Пока она расписывала правила, которые подглядывала в телефоне, Эндрю оглядывал её худенькую фигуру и наслаждался жизнью. Была бы его воля и чуть побольше сил, он уже стаскивал бы с нее этот пушистый бежевый свитерок и обтягивающие джинсы, запуская руки ей под белье. Однако тут же он вспоминал, что как раз того же самого пыталась добиться и Аделия, и пыл его несколько угасал. Всё же он хотел большего. — Держи. — Она протянула ему карты, Сесил послушно взял. — Ты ходишь первым. — Почему? — спросил Эндрю, желая просто чем-то развлечься. — Ты вообще не слушал? — пораженно спросила Адель. — Ты сидишь на востоке! — О… А я думал, это потому что я телец, — рассмеялся Сесил. — Ладно, держи. Аделия засмеялась в ответ, да так и застыла с улыбкой. — Так. Мы должны оговорить условия выигрыша, — вспомнила она. — Мы же всегда играем на желания? — переспросил Эндрю. — Или теперь ты хочешь денег? — Нет-нет, желания меня устроят, — покивала она. — Ты ни одного не загадала, — напомнил Сесил. — Тебе совсем ничего от меня не нужно? Тут замерев, Аделия словно что-то сообразила. — Мы меняем условия, — распорядилась она. — Если ты проиграешь, желания буду исполнять я. — А в чем смысл? — удивился Эндрю, опустив карты. Он воззрился на нее с искренним непониманием, а она заулыбалась еще шире, закусив губу. — Какой ты милый, Сесил! — в сердцах произнесла она. — Ходи давай! Через четверть часа, окончательно запутавшись, она побросала карты на одеяло. — Проклятье! — удивленно протянула Адель. — Я была уверена, что обставлю тебя! — С меня еще желание, верно? — удостоверился Эндрю, собирая карты и поворачивая их одной стороной. Склонив голову, Аделия снова закусила губу. — Нет, загадывай ты, — распорядилась она. — Это будет честно, ты ведь победил. Эндрю поднял глаза. — Серьезно? — Он вскинул брови. — Ты разрешаешь загадать мне? Ты же прекрасно знаешь, что я загадаю. — Что же? — прикинулась дурочкой Адель. — Поцелуй меня, — пожал плечами Сесил, бросая колоду на тумбочку. — Ну, наконец-то, — закатила глаза Аделия. Она встала на колени, перебрала ладошками по одеялу и приблизилась к лицу Сесила, сидящего по-турецки. Сделав еще всего одно движение, она поддалась на поцелуй, переложив руку ему на здоровое плечо. Ладонь Сесила легла ей на затылок, вороша пальцами волосы, а в голове всё еще продолжалось торможение. Большую часть мыслей, разумеется, вытолкнуло оттуда, стоило Аделии коснуться губами его губ, но несколько там всё же осталось. Она хотела поцеловать его! Времени и желания размышлять, было ли это еще одним ее коварным способом добиться от него секса, не было, потому Эндрю просто наслаждался происходящим. Каким-то образом его локти уткнулись в подушку, ловкие ладошки Аделии скользнули под футболку, а сама она уже перебирала коленями, садясь сверху. Тело среагировало моментально, сердце заколотилось вдвое сильнее, выдохи стали глубже, выдавая Сесила с потрохами. На мгновение оторвав от него свои горячие губки, Адель посмотрела ему в глаза. — У меня ведь в запасе еще четыре желания, Сесил, — проговорила она шепотом. — Приказывай, — коротко ответил он. — Приказываю тебе забрать их, — проговорила она, снова потянувшись к нему, и добавила, уже почти поцеловав вновь: — загадывай мне всё самое грязное, что придет в голову. — Сними это, — произнес едва слышно он, поддевая её свитер. Словно радуясь своей маленькой победе, Аделия стянула свитер одним движением, оставшись в полупрозрачном кружевном черном боди. А после, водя пальцами по вискам Сесила и вороша его волосы, прижимаясь всё теснее к его разгоряченному телу и мягко опуская его на подушки, отвечала на поцелуи так, будто это была их последняя встреча. — Я же не нравлюсь тебе, Адель, — попытался Эндрю, покрывая поцелуями ее подбородок. — Какие глупости, — мурлыкнула она. — Я только… — Аделия? — очень не вовремя раздался из дверей изумленный голос. Встрепенувшись, Адель резко отскочила назад и побледнела, как мертвец, глядя на собственного отца. Эндрю спешно поднялся, краснея от ужаса и стыда, Аделия подпрыгнула и натянула свой свитер. — Пап, — протянула она, стараясь не глядеть на него. — Что ты здесь делаешь… — Мне необходимо задать несколько вопросов Эндрю, если ты позволишь ему некоторое время воспользоваться своим ртом в таких прозаичных целях, — резонно заметил Бензли. Он скрестил руки на груди, укоризненно глядя на дочь. В его взгляде не было злости, скорее разочарованность, и Эндрю невольно поежился, почуяв на себе отблески этого взгляда. Ну, разумеется, для дочери Бензли он был недостаточно хорош. А точнее, недостаточно плох, ведь Сесил был прост и бесхитростен, а такой, по мнению Бензли, не был в силах сколотить состояние, и тем более управляться с ним. А состояние будущего мужа Аделии было главным критерием его выбора. — Я пойду, Эндрю, — неуклюже бросила Аделия, всего раз пронзительно глянув на него. — Зайду к тебе завтра. — Пока, Адель, — кивнул Эндрю, махнув ей рукой. Бензли осмотрелся, Сесил подтянул одеяло, садясь в кровати и молясь Господу, чтобы Бензли только не заметил, как его тело среагировало на неожиданную ласку Аделии. Эндрю незаметно сделал несколько вдохов и выдохов, прикрыл глаза и потер переносицу, а после вскинул голову на Бензли. — Что вы хотели спросить у меня? — поинтересовался он. — Вопросов было два, теперь, признаться, прибавилось, — ответил Бензли, прохаживаясь по палате. — Как ты себя чувствуешь? — Хорошо, — ответил Сесил. — Голова болит и переломы тоже, но в целом всё в порядке. Бензли покивал, а после повернулся и пронзил Эндрю взглядом. — Что у тебя с моей дочерью? Сесил подавился воздухом и, пожав плечами, качнул головой. — Ничего, сэр. — Ничего? — поморщился Бензли. — Ничего, о чём вам следовало бы волноваться, — отчеканил Сесил. — Я объяснился ей в своих чувствах, а она меня отвергла. Вскинув бровь, Бензли удивленно бросил взгляд на двери, за которыми скрылась Адель. — Вот как. — Он поджал губы. — Ладно, разберемся с этим позже. У меня есть и более важный вопрос. «Неужели еще более важный, чем связь твоей дочурки-принцессы со мной-оборванцем?» — раздраженно подумал Сесил, но промолчал. Он машинально взял с тумбочки телефон и стал тыкать пальцами в экран, но вовремя вспомнил, что теперь любимая привычка его не спасет. — Эндрю, — обратился Бензли, присаживаясь на кресло рядом с кроватью. — Мне известно о твоем конфликте с погибшими теннисистами. — Каком конфликте? — Сесил вскинул голову, но в ту же секунду понимание пришло, и он помрачнел. — Ах об этом… И что? — Мне хотелось бы поподробнее услышать о произошедшем, — спокойно выдал Бензли. — Что именно произошло между вами, в каких отношениях вы находились на момент их смерти. Всё, что ты сможешь вспомнить… — Вы подозреваете меня? — напрямую спросил Сесил. — Подозревал, — честно ответил Ройе. — Теперь хочу услышать, что ты скажешь. — Что я могу сказать? — фыркнул Эндрю. — Знаете, почему у меня нет друзей? Потому что люди вокруг меня — мелкие, гнилые, завистливые ублюдки. Мой успех не дает им покоя. Такими были и ваши «жертвы». — Он выделил слово «жертвы» так, чтобы Бензли наверняка понял, что жертвами их назвать совершенно нельзя. Вопреки всему, Бензли усмехнулся. — Поэтому они тебя избили? Из зависти? Сесил вздохнул. Разговор тяготил его еще до начала, а теперь, казалось, что Бензли специально затеял его, чтобы его унизить. — Хотите узнать о Джекоби и Фолксе? Они были козлами, — отрезал Сесил. — Кто бы ни убил их, полагаю, тому они насолили еще сильнее, чем мне, и я не удивлен. — Не слишком-то ты сожалеешь о товарищах, — заметил Бензли. — Какие они мне к чёрту товарищи? — поморщился Эндрю. — Они учились с тобой в одной школе, были твоими соперниками, — рассудил Ройе. — Со мной в школе только сам чёрт не учился, — произнес Сесил, наклонившись ближе. — Мне нет дела до моих потенциальных конкурентов. Все, кто играет со мной в одном разряде, сейчас злорадствуют, они были бы рады, прибей меня эта трибуна… бьюсь об заклад, они скрестили пальцы, что я не успею выступить на турнире — только я им такого удовольствия не доставлю. — Это очень похвально, что ты настроился на скорейшее выздоровление, — покивал Бензли. — Видишь ли, Эндрю, я мучительно пытаюсь понять, кто может желать смерти теннисистам. Был один почти идеальный кандидат — ты. — Идеальный? — скривился Сесил. — И чем же? — Среди всех учеников школы так фанатично любишь теннис ты один. — И какова моя мотивация? — устало спросил Эндрю. — Зачем мне устранять конкурентов? Я и так лучше их всех. Бензли невольно усмехнулся, чем вызвал гнев у собеседника. Сесил почувствовал, как раздражение поднимается к горлу, перерастая в накаленную злость, и вот-вот ударит в голову, заставляя говорить то, за что потом придется извиняться. — Положим, — наконец, соизволил признать Ройе. — Я и без того вижу, что тебе досталось не меньше, чем другим. Я только никак не могу взять в толк — почему трибуна? Эндрю поднял взгляд. — Почему трибуна? — непонимающе переспросил он. — Четверых теннисистов пытались отравить, почему же тебя решили устранить таким сложным способом? — Может, потому что я не употребляю? — вскинул бровь Сесил. — Вы в самом деле считаете, с трибуной поработал убийца? — Практически уверен, что это связано, — кивнул Бензли. — Так или иначе, тебе стоит немного поумерить свой пыл — в свете того, что убийца покусился и на твою жизнь, не советую спешить на корт. Лучше бы тебе и вовсе отсидеться дома… — Что? — опешил Сесил. — Хотите отстранить меня от турнира?! — Не хочу и не имею такого права, — фыркнул Бензли, поднимаясь. — Это только совет. Ясно, что ты не пропустишь турнир, я лишь призываю тебя перестать так много голосить о своем таланте. Ты в своей школе нажил немало врагов, теперь каждый из них — потенциальный преступник. — Да плевал я, кто они! — выругался Сесил. — Хотите сказать, мне нужно делать вид, будто я слабак, чтобы они перестали мне завидовать? — Я хочу сказать: не нарывайся. — Бензли закатил глаза и сказал это чуть резче, чем стоило бы. — В школе стало опасно. Не будь идиотом, Сесил, остерегись хоть немного, чтобы мне не пришлось отчитываться перед твоим отцом, когда тебя еще чем-то пришибет. Сесил проводил его недовольным взглядом, Бензли больше ни слова не сказал, форменно кивнув, он собрался покинуть палату, но в последний момент притормозил и снова сверкнул глазами на Сесила: — Ах да, вот еще что, — добавил он напоследок. — Не втягивай в это Аделию, Сесил, понял меня? — Да, сэр, — чеканно произнес Сесил, не отводя взгляда. Бензли, кажется, не посчитал это соревнованием, потому сразу за тем он развернулся и вышел прочь.***
Выходные подобрались незаметно, будто после падения трибуны весь Жардан испуганно притих, выполняя простые ежедневные дела. Вторую неделю подряд не гремел по выходным Виньябле, и от этого поселок казался словно больным — такой важный орган отказал и перебил планы всех юных жителей. К воскресенью в Жардан неумолимо повеяло тоской. Все выходные Коллин слонялась по Вуаль Руж, она тоже ощутила гнилостный запах скуки, окутавший поселок. Элиот пропадал на кастингах в Лос-Анджелесе, и она проводила вечера одна. С новой работой пока не везло, но он был настроен оптимистично. От безделья Коллин готовила разную ерунду по рецептам из интернета, убиралась в особняке, гуляла по территории и даже один раз пригласила в гости Натали. Та, как и ожидала подруга, четверть часа кружила вокруг поместья и всё разглядывала, причитая, как Коллин повезло. Внутри понадобилось еще полчаса на восторженные вздохи, а после подруги смогли заказать китайской еды и, наконец, отдохнуть. — Значит, его нет уже два дня? — уточнила Натали, забрасывая ноги на низенький столик, обтянутый прозрачной пленкой. — Он приезжает домой, но очень поздно — я уже сплю, — ответила Коллин. — А может, он завёл себе кого-то на стороне, — произнесла невнятно Натали, втягивая в рот лапшу терияки. — Да мы ведь не вместе, чтобы мне изменять, — протянула Коллин, — хотел бы — встречался бы с кем-то в открытую. Натали так и застыла с лапшой во рту. — А как же то, что ты мне сказала? — изумленно спросила она, справившись с едой. — Что ты влюбилась, разве нет? — Ну, влюбилась, — хмыкнула Коллин. — Что с того? Я ведь не знаю, влюбился ли он. — Коллин, ты живёшь у него, — напомнила ей подруга. — Или в их мудачьем мире это ничего не значит? — Понятия не имею, — вздохнула Коллин. — Спроси его, — пожала плечами Натали. — Спроси, зачем ты ему, и почему он держит тебя здесь, если смеет на твоих глазах зажигать с какими-то потаскухами у самой главной потаскухи Уоттса. Коллин, не удержавшись, рассмеялась. — Я боюсь спрашивать его об этом в лоб, — призналась она. — Что если он скажет то, чего я не хочу слышать? — Ты совсем посыпалась, — покачала головой Натали, снова набивая рот. Аппетит у Коллин отчего-то пропал. — Чему ты учила меня, Коллин? Кто читал мне нотации обо всём этом «знай себе цену» и «люби себя сильнее мужика»? — Я всё это знаю, — вздохнула та. — Просто… Мне сейчас кажется, что, упустив его, я потеряю нечто большее, чем обычно. — Да уж не то слово, — присвистнула Натали, окидывая взглядом огромный холл, где сидели подруги. Светло-бежевые стены с ажурными фресками вместо обоев, панели, инкрустированные стеклярусом, и лепнина на потолке, расписанном под пастораль — да чтобы с чистой душой находиться в такой комнате, нужно было на пороге привести себя в порядок! Когда Натали уехала в Пасадену, Коллин осталась задумчивой. Задать прямой вопрос Элиоту она страшилась намного сильнее, чем признавалась Натали. Именно потому, что сама всегда наставляла подругу не слепнуть перед мужчиной, а знать себе цену. Именно потому, что, услышав от Дюаваля, что она для него просто лекарство от скуки, Коллин не смогла бы заставить себя остаться. А, как бы ни было больно это признавать, остаться хотелось до чёртиков. Элиот вновь вернулся за полночь, но Коллин держалась из последних сил, чтобы не уснуть. Она выпила две чашки кофе, и даже вскрыла энергетик, стоявший в холодильнике, и составлявший там примерно половину содержимого. — Ты поздно, — отметила она, когда Дюаваль переступил порог их спальни. Он встрепенулся, словно вообще не ожидал увидеть её в комнате, а после помотал головой. — Ты еще не спишь? Уже почти час. — Я хотела лечь, но… Элиот, можно я не буду делать вид, что речь зашла случайно, а просто честно задам вопрос? — Коллин поднялась с кровати и подошла к нему вплотную, оглядывая расстегнутую у ворота рубашку, перекрещенную подтяжками. — Разумеется, — кивнул он. Сделав вдох, Коллин вдруг осеклась. — Ты пил? — спросила она, учуяв запах спиртного. — Ты так серьёзно подошла к этому вопросу, — удивился Дюаваль. — Немного выпил, встретил одного парня из моего сериала… — Элиот, тебе же нельзя пить! — выругалась Коллин в который раз, а после помотала головой, сбрасывая напряжение. — Я хотела спросить не об этом. Дюаваль стащил шляпу, приглаживая волосы, и посмотрел на неё выжидающе, дернув плечом. — Почему я здесь? — спросила, наконец, она. — Почему ты называешь меня своей девушкой? Почему целуешь и время от времени пытаешься затащить в постель? Я тебе нравлюсь? Или это просто лекарство от скуки? Сделав глубокий вдох, Элиот поднял лицо к потолку — сделал именно то, чего и боялась Коллин: рассердился, услышав вопрос. Да, если всё обстояло так, как Коллин опасалась, он наверняка будет раздражен её расспросами — так и вышло. — А тебе не нравится здесь? — спросил он после паузы. — Зачем спрашиваешь? — Хочу знать, что я значу для тебя, — произнесла Коллин. — Это важно, понимаешь? — Почему это так важно? — поморщился Элиот. — Девушки вечно говорят «суди по поступкам, а не по словам», вот и суди по поступкам, Коллин. — Твои поступки не поддаются логике, — сглотнула Коллин. — Ты проявляешь ласку ко мне, а потом и к другим девушкам тоже… То есть, я для тебя — одна из многих? Но ведь я не могу дать тебе то же, что и они… — А что они мне дают? — спросил Дюаваль. — Ты так хорошо знаешь меня, что уже решила за меня, что мне нужно? Он явно свирепел от обязанности открываться ей, нервно проводил ладонью по волосам снова и снова, будто стараясь укрыться от её взгляда. — Вовсе нет, — отчего-то ощутив себя виноватой, тихо проговорила Коллин. — Я спрашиваю тебя: что тебе нужно. — Хочешь знать, что ты для меня значишь? — повторил он. — А что для тебя значу я? Симпатичный мужик с крутым домом? Актёр, у которого куча поклонниц? Проводник в мир, в который ты и твоя подруга так жаждали попасть? — Зачем ты так, Элиот? Коллин почувствовала, как слёзы, вопреки воле, накатывают на глаза. — Ты сама поехала в больницу со мной, Коллин, — напомнил он. — Тебя никто не тащил сюда силком. И никто ничего не обещал. Это было концом. Теперь, даже если Элиот стал бы просить (а он явно не стал бы), гордость не позволила бы Коллин остаться в его доме хоть на минуту. Она знала, что всё так и было, где-то в глубине души ощущала поверхностное отношение Дюаваля к себе, но почему-то поверила, что стала для него чем-то большим. — Чёрт, — вдруг произнес он, снова вороша волосы. Коллин вскинула голову, ожидая, что он скажет хоть что-то ещё, но в этот момент прямо на её глазах Дюаваль глухо выдохнул и стал оседать на пол. — Элиот? — позвала она, кидаясь на колени перед ним. — Элиот, что? Тебе плохо? — Скорую вызови, — прошептал он, зажимая ладонью висок и зажмуривая глаза. — Давай, Коллин, сейчас… Руки не попадали по кнопкам, пока она, леденея от ужаса, звонила 911. Секунда за секундой текли, казалось, бесконечно, пока она сидела около его едва дышащего тела, держа его за руку. Не было ни времени, ни сил, ни желания думать обо всём, что было сказано. Слова Дюаваля прошлись по сердцу бесспорно больно, но теперь, от страха за него, оно сжималось стократ больнее. Вслушиваясь в его едва заметные вдохи, Коллин молилась, чтобы он только не начал задыхаться вновь, она всё ещё помнила его сдавленное дыхание, ошарашенные от ужаса глаза, бледнеющие губы. Стало плевать на все недомолвки и даже на то, что она значила для него — в эту минуту Коллин поняла, что в самом деле он значит для неё, и это оказалось намного важнее. Наконец, приехали врачи: от отчаяния и смертельной усталости заложило уши, Коллин только кивала на все их расспросы, провожая глазами уже знакомые носилки. По инерции ступни повели её вон из дома вслед за каталкой, снова, как и в ту ночь, она поднялась по ступенькам скорой, словно из неё высосали всю душу — опустошенная и сломленная страхом. Это снова случилось ночью, Коллин смотрела в непроницаемое чёрное небо и давилась слезами, пока врачи связывались с кем-то по рации. Наконец, решили ехать. Уже знакомые стены больницы встретили почти радушно, даже палату Дюавалю дали ту же самую — семнадцатую. Реанимация длилась всего час, а после его оставили в покое. — Опасность миновала, — отрапортовал очень уставший врач — всё тот же крупный здоровяк, что поднимал Элиота на ноги в тот раз. Опять те же напутствия: диета, режим сна, никакого алкоголя. — Зайдете к нему? — спросил он напоследок, Коллин только кивала на всё, не в силах раскрыть рта. Элиот был в сознании. Он шарил рукой на тумбочке в поисках своих очков, Коллин вошла с ними в руках. Дюаваль повернул голову на звук и, словно ребенок, сразу протянул руки к ней. Она подошла, протянув ему очки, и села на край кровати. — Прости, — проговорил он шепотом. — Я знаю, что ты скажешь. Я больше не буду пить… обещаю… Словно от его голоса — живого и ровного, хоть и слабого — что-то перебило в Коллин, и она опустила голову ему на грудь, позволяя слезам заполнить глаза. — Прости, — снова повторил он, гладя её по спине. — Прости меня, рыжуля… останься со мной. Пожалуйста, останься со мной.***
Новая трагедия в жизни актёра Дюаваля не только сработала на руку его имиджу — все заголовки снова пестрили его именем, журналисты соревновались в остроумии, придумывая всё новые и новые причины болезни Элиота, начиная от депрессии, заканчивая пагубным пристрастием к наркотикам, из-за которых его, якобы, и выгнали из сериала. На деле же, кажется, всё обстояло наоборот, и пока Дюаваль как следует заправлялся запрещенными веществами, в сериале его держали исправно. Но помимо переполоха в газетах, новость о его новом приступе и реанимации всколыхнула поселок, взболтав загустевший, плесневелый воздух — акулы жаждали крови, и любая человеческая драма приходилась по вкусу. Это ощутила даже Хантер, несмотря на то, что она больше недели не являлась в колледж, а из-за командировки отца в Нью-Йорк проводила все дни и вечера в исключительном уединении и тишине. Парой слов с ней перекинулась Детта, ещё пару приказов предложила исполнить прислуга, а в остальном Хантер словно очутилась в вакууме. Сестры делали вид, будто её не существует, подруги из колледжа даже не спросили, отчего она не посещает занятия, и, разумеется, Грэг. От него не было ни единой весточки, хоть Хантер и понимала прекрасно — ждать извинений глупо. Слишком поздно она в полной мере осознала, что он за человек, и оттого ей было обидно вдвойне, что только ленивый не сказал ей этого прежде. И однокурсницы, шептавшиеся между собой о жителях Жардан, подбрасывали сочные сплетни об умалишенном ублюдке Вудкастере, и брат, которого тот едва не посадил, не преминул отозваться о нём, как о сволоте — даже её новоявленные сёстры недвусмысленно намекнули, что Грэг — не её полета птица. Хантер вспомнила, как Изабель, ослепительно улыбаясь, как могла улыбаться только такая обеспеченная и счастливая девушка, как она, назвала Вудкастера «гнильцой». Даже люди, которым Грэг был ровней, не жаловали его, на что Хантер вообще надеялась? По-настоящему влюбиться и исполнить мечту простушки из КГН — забрать с собой в мир грёз, о котором все они так мечтали — худо-бедно в теории мог кто-то вроде Мэтьюза (правильно воспитанный и вовремя налегающий на бухло), но только не Грэг. Он оказался человеком, неспособным даже на примитивные человеческие эмоции: сострадание, понимание, обыкновенную приязнь. Казалось, он был создан для того, чтобы кто-то ненавидел его, и теперь Хантер пополнила список тех, кого, она была уверена, накопилось за девятнадцать с лишним лет на целый Ноев ковчег. В понедельник она уже почти решилась посетить учебу, но в последний момент передумала — сёстры стали копошиться в прихожей, явно намереваясь туда же, а Хантер не хотелось сдавать позиции хотя бы перед ними. Если у них война, это ещё не значит, что она проиграла. Особняк опустел, и Хантер поняла, что если не выберется из дома ещё хотя бы один день, просто сойдет с ума от скуки. Перебирая варианты, сносным она нашла лишь один: убить несколько часов могла поездка в долину к брату, которого она уже давненько не видела. Дерека всё ещё держали в участке, но уже на неделе обещали выпустить — так ей передавала тётя, брат демонстративно с ней не общался. Решив, что эмоциональная яма, в которой она теперь оказалась, придется весьма кстати к примирению с братом, Хантер нехотя собралась, приняла душ и оделась во все своё. Одежда, которую она купила в Жардан, теперь отчего-то казалась мерзкой, будто чужой. Всё казалось чужим. В участке было холоднее, чем на улице, Хантер не предупреждала о посещении, потому пришлось повозиться с бумагами на входе. После короткого обыска её впустили в переговорную. — Неужели, — недовольно пропел Дерек, поднимая взгляд на вошедшую. — Нашлось время проведать меня среди твоего беспорядочного веселья? Хантер вздохнула и присела напротив. — Как ты здесь? — спросила она, пропустив укол мимо ушей. — Говорят, скоро выйдешь? — Выйду, — криво усмехнулся Дерек. — Если твой ненаглядный говнюк Вудкастер снова не затеет суда. Может, попросишь его? — Да с чего ты решил, что он мой? — повысила голос Хантер, нахмурившись. — Ты хоть знаешь, что твои новые друзья из Жардан Рояль говорят о тебе? — прищурился Дерек. — Что ты спишь с ним за проживание в этой гребаной поднебесной! — Главное, чтобы они не знали, чья я дочь, — оборвала Хантер. — Слухи меня не волнуют. — Скажи честно, Хантер, — наклонился к ней брат. — Это правда? Ты действительно с ним спала? — Бред не неси, — поморщилась она. — Будешь повторять все сплетни из этого болота, забудешь, как тебя звали. Я живу в Жардан благодаря Люку. Или с ним я тоже сплю? Дерек недовольно откинулся на спину, выдыхая. — Уже и не знаю, — протянул он. — С ума сошел? — вытаращилась Хантер. — Он же мой отец! — Ты говорила, что это не точно, — напомнил брат. — Он делал тест ДНК, — задумчиво поведала она. — Думаю, если бы результат был отрицательным, я бы об этом уже знала. Ничего не ответив на это, Дерек подложил руку под голову и всмотрелся в потолок. Хантер заметила, что за недели, проведенные в участке, он заметно схуднул и осунулся, но вид у брата был боевой, кажется, он всё ещё намеревался отомстить обидчикам. — Что будешь делать, когда выйдешь? — спросила она. — Снова бить морду Грэгу? Теперь она, пожалуй, даже не стала бы препятствовать. — Нет уж, довольно моего внимания этим халдеям, — ответил Дерек. — Я собираюсь свалить, Хантер. Подальше от Пасадены. Ты со мной? — Куда же ты намерен свалить? — удивилась она. — Может, в Оклэнд, — пожал плечами брат. — Осточертело всё. Хочу забыть об ублюдке Марлоу и всем, что о нём напоминает. Все они слишком близко, я отсюда чувствую, какую власть они имеют надо мной. Я этого больше не хочу. — Нет никакой власти, дурачок, — вздохнула Хантер. — Им на нас плевать, они самоутверждаются за наш счёт и выбрасывают, как вещи. Со всеми так и бывает. Дерек недоверчиво перевёл взгляд на сестру. — Что-то ты больше грезишь их обществом, — присвистнул он. — Тебя обидел кто-то из них? — Все сразу, — отмахнулась Хантер. — Пожив среди них, начинаешь всё видеть в новом свете. — Уже пришло время сказать «я же говорил»? — осведомился Дерек. Хантер только усмехнулась. — Я с тобой, — наконец, ответила она. — Этот террариум не стоит даже учёбы в КГН.***
Ранним утром вторника Бензли уже успел хорошенько разозлиться — злило его сегодня всё, начиная от остолопов, напортачивших в конторе, заканчивая глупыми лаборантами, блеющими оправдания, хотя все дедлайны давно остались позади. — Послушайте, — теряя терпение, негромко стукнул по столу Бензли. — У нас не так много времени! Вы осознаете риск? Я хочу знать ответ. Двое в белых халатах неловко мялись перед ним, мямля что-то невнятное. — Результатов нет, мистер Ройе, — повинился один из работников лаборатории. — Я ведь сказал, мы сообщим, как только… — Вы это серьезно? — вскинул голову Бензли. — Две недели! Я жду ответа уже две недели! Я заплатил столько, что результаты должны были быть выбиты у меня на лбу на следующий же день! Вы хоть понимаете, что от этого зависят жизни людей?! — Мистер Ройе! — прервала его женщина в халате. — Видите ли, сэр… случай необычный. Марки… марки чистые. — Это еще не стопроцентное… — начал её коллега, но Бензли его перебил. — Что значит чистые? — раздраженно спросил он. — Никаких токсинов не обнаружено, — пояснил лаборант. — ЛСД, неплохого качества, но никаких отравляющих веществ там нет. Только небольшая доля примесей, допустимая для такого вида наркотиков, особенно если они недорогие, а эти явно из таких. — То есть… хотите сказать, этими марками никто не травился? — переспросил Бензли. — Могу подписаться под тем, что с человеком, который примет эти марки, не произойдет ничего страшнее опьянения, — развела руками лаборантка. Бензли стал мерить шагами комнату. Сунув руки в карманы, он нахмурился, вперившись взглядом в пол, покуда его не отвлек голос. — Сэр, есть кое-что, — протянула маленькая рыжеволосая девица, выглянув из-за стойки. — Что? — развернулся резко Бензли. — Шелли, не лезь, — нахмурилась женщина, шикнув на девчушку. — Это не твоя юрисдикция! — А ну-ка стоп, — приказал Бензли, делая шаг к девушке. — Если есть хоть что-то, что я должен знать, скажите, будьте так добры. Девушка молча поманила его к своему рабочему месту, где лежали какие-то стопки бумаг и пластиковые пакеты. — Я не могу сказать точно, что именно я заметила, но среди этих примесей, — протянула она тоненьким голоском, — есть кое-что любопытное. — Ну же? — поторопил Бензли. — Вот здесь. — Девушка ткнула в бумаги. — То, что доктор Джордан назвала примесью, это… не совсем так. Видите ли, частично она права, здесь продукты распада, отходы, которые обычно дистиллируют, если хотят получить чистый товар. Но здесь кое-что еще. Вот это. — Она ткнула в какую-то формулу. — Это не примесь, а что-то добавочное. — Яд? — переспросил Бензли. — Не яд, формально, убить этим веществом нельзя, но я пошла дальше и проверила совместимость с другими препаратами. — И что вышло? — Бензли всмотрелся в бумаги. — В совокупности с некоторыми элементами реакция может быть совершенно непредсказуемой, к примеру, вот с этим… — Она снова ткнула в латинское название. — Знаю, что вероятности мало, но… что если это что-то вроде активатора? Бензли замер, а после взял бумаги, пытаясь сообразить. — Но как?.. — пробормотал он. Девушка подала ему еще один лист. — Вот эти вещества, смешиваясь с пробой, дадут эффект совершенно непредсказуемый: сильнейшее отравление, — указала она. — Эти марки могли убить, но только при условии, что в крови жертв уже было одно из этих веществ. — Двойной яд, — догадался Бензли, глянув на лаборантку. — Да, такое возможно, стоит проверить, что еще употребляли жертвы за пять-семь часов до смерти, — покивала девушка. — Если выяснится, что это стимулятор — круг поиска сильно сузится, мистер Ройе. Бензли покивал и скомкано улыбнулся. — Это хорошие новости, мисс… — Он вопросительно глянул на девицу. — Шелли Спаркс, — отрапортовала та. — Была рада помочь, сэр. — Я поощрю вашу инициативность, мисс Спаркс, спасибо, — кивнул Бензли и, форменно попрощавшись, вышел.***
В особняке Ройе вообще весь день царил какой-то хаос. Аделия не сильно удивилась новостям о Дюавале, разве что немного испугавшись, что дилер снова взялся за дело. Однако через мгновение страх отпустил — ведь вечеринок больше не было, а значит, если Элиот и отравился чем-то снова, это явно было где-то за пределами её маленького защищенного мира. Отец всё утро был хмур и зол, но, как оказалось, не из-за актёра — о произошедшем с ним он вообще не знал, но пообещал заехать и всё уточнить. Он не задал Аделии ни одного вопроса о том, что увидел в больнице у Эндрю, и она пока не знала, хорошо это или плохо. В колледже скрываться от его подозрительных взглядов было несложно, но после занятий нужно было как-то убивать время. И Адель знала идеальный рецепт — почти каждый день она сбегала к Эндрю или отобедать с Мануэлой, но подруга в последние дни была чертовски паршивой собеседницей, вечно витая в облаках, наверняка помышляя о Мэтьюзе. Адель всё ещё не была настроена к нему мирно, но в мыслях уже хотела поскорее свести эту парочку, чтобы только Мануэла пришла в себя и перестала так зверски глупить. Мануэла же, напротив, медлила. Обида на Джонатана почти прошла, несмотря ни на что, он всё же сумел очистить своё доброе имя перед ней, но одно не давало ей покоя до сих пор — гордость. Простить Мэтьюза и вновь публично встречаться с ним означало пасть ниже некуда — ведь она признала, что была непозволительно им унижена. Идея с примирительным списком, что подбросила ей Адель, не казалась теперь такой глупой — Мануэле было просто необходимо показательно поставить его на место, а иначе акулы, с которыми она бок о бок росла всю свою жизнь, безжалостно её сожрут. Она тоже убивала время поездками к Эндрю, в его присутствии было легко — он один не говорил с ней о Мэтьюзе. Зато говорил об Аделии, но Мануэла слушала эти разговоры вполуха — в глубине души она не верила в серьезные намерения подруги. Где-то очень-очень глубоко внутри у неё жила совсем крошечная злость к Аделии, если та всё же использовала Сесила как лекарство от скуки. Но Мануэла гнала дурные мысли — судя по рассказам Эндрю, он был счастлив, а пока он был счастлив, на душе у Мануэлы было спокойно. То же думал и он. Мануэла приезжала спокойной, больше не пренебрегала макияжем, а это значило — перестала плакать. И от осознания того, что она перестала страдать, Эндрю даже стал меньше злиться на Мэтьюза — а в отличие от ее мимолетного раздражения к Аделии, эта обида была сильна. Подруга рассказала Эндрю, как Джонатан помог ей в день падения трибуны, и как пытался помочь ему самому, а так как в момент, когда Сесил изображал мертвеца, Мэтьюз явно старался не для того, чтобы его задобрить, это формально можно было считать за шаг к примирению. «А парень, кажется, не безнадёжен», — признал, наконец, Эндрю, но Мануэле этого не сказал. Она и без того была полна надежд и желания простить Джонатана — Сесил это чувствовал, и раскрывать карты относительно его утихшей злости к Мэтьюзу было рано. Не ровен час, он сам узнал бы, что Эндрю больше не злится так сильно, и перестал бы бояться. Но как бы то ни было, спускать глаз с мерзавца Сесил точно не намеревался — единожды предав его доверие, Джонатан вряд ли мог рассчитывать на амнистию. Его проступок был ужасным по отношению к кому угодно, но, обидев Мануэлу, Мэтьюз фактически заработал пожизненное — даже в глубоком детстве обидчиков подруги Эндрю запоминал надолго и карал беспощадно.