Как научиться любить

Утро, как утро. Мама все еще спит в свой заслуженный выходной, я бегаю по квартире на носочках. Не жду завтрака, проводов в школу, строгих наказов в обитель, где я должна грызть гранит науки, но не делаю этого, и прочей фигни. На часах без десяти восемь, и я, с заметным разочарованием на лице, рассматриваю тянущуюся стрелку черных капроновых колготок, нажимаю на свое бедро рукой, и она бежит дальше, чертыхаюсь: — Етить-колотить, что ж за утро-то такое? — тихо бормочу. Я просто нагло опаздываю, моя единственная подруга Лена в десять минут девятого уже ждет меня на автобусной остановке у местного универмага, до выхода остается всего ничего, а я, с видом полной неудачницы, лохматая и не позавтракавшая, разглядываю то, что раньше называлось колготками, а ныне — решетом. Надуто поглядываю на Машку, на свою кошку трехцветного окраса. «Помоечного» цвета, — как говорил Валерка. Несколько раз порывался принести какое-нибудь курносое чудо, называя его породистым, но каждый раз наталкиваясь на мои раздраженные хамоватые ответы, бедняга успокоился. Машка же, с полным удовлетворением на морде, растягивается на полу в лучах солнца и мурчит так, что тракторист Володя бы позавидовал бы этому реву. Я решительно прокрадываюсь к маме в комнатку, темную, так как при свете мама автоматически просыпается. Тихо-тихо подхожу к маленькому комоду в углу спальни, ловко выуживаю из нижнего ящика колготки и — уже с ликованием — закрываю ящик, как слышу сонное: — А ну, положь на место, — я же улыбаюсь маме той улыбкой, которая способна ее задобрить, как будто не в школу иду, а в Тай лечу. — Мамусь, я тебе всё верну, — крадусь к выходу, мама продолжает сверлить меня оценивающим взглядом спросонья, — Машка мои разодрала, — она тяжело вздохнула, пробормотала что-то типа: «убирать надо», а после с гулким уханьем зарылась в одеяло, лицом к стене. — Опаздываешь, — упрекнула меня женщина напоследок из глубины своеобразного кокона. Я со скоростью света натягиваю драгоценные капронки, попутно застегивая туфли на ремешке, но, слава Богу, без каблука, иначе бы все ноги переломала, так как с утра я скачу, как антилопа. Прихорашиваться времени нет, дело долгое, и я убиваю ради этого букеты нервов каждый день, но, не залив свое лицо основой для макияжа, не накрасившись, не расчесавшись, выйти из дома я просто не могу. Волосы собираю в неаккуратный хвост, хватаю вещи и выбегаю из квартиры. И вот я — Кравцова Валерия Николаевна — со скоростью гепарда несусь к остановке. В черном шифоновом платье, которое моя мама называет распашонкой, на плече сумка, в руке бежевое пальто, на ногах лаковые туфли, а на голове не понятно что. Я уже опоздала. На улице тепло, светит солнышко, на небе ни облачка. На дворе май — месяц, когда я должна поистине наслаждаться, что это последний месяц баз всяких нервотрепок по поводу экзаменов. На остановке людно, понедельник всё-таки, первый рабочий день, но лица у людей совсем иные, чем зимой. От хорошей погоды настроение поднимается, никто не хмурится от ветра, не морщится от летящего мокрого снега в лицо, все такие налегке, без метровых шарфов и с легким видом предвкушения от первого дня новой недели. Лена замечает меня раньше, чем я её, и укоризненно поджимает губы, показывает мне сжатый кулак. Светлые волосы девушки пышны, как всегда, на легком ветерке, лезут в лицо, и подруга раздраженно выуживает изо рта волосинки. — Автобус ушел, — холодно констатирует она, когда я, запыхавшаяся, подхожу к ней. — Так не ждала бы меня, СМС-ку бы чиркнула, я на следующем поехала бы, — она ухмыляется, но затем с видом невиданного ликования тащит меня за рукав платья ближе к бордюру. Едет наш автобус. — Чтобы ты потом мне мозг выела? Нет, спасибо, —говорит подруга, пока мы едем в заполненном автобусе. На Ленке джинсовая куртка поверх белой рубашки, и эта куртка явно ей сейчас некстати, жарко, как в бане! Мы в такой давке, что я чувствую себя одним из шпротов, так обожаемых Валерой. Духота, запах пота и еще какой-то твари, которая на утро сожрала пельмени, выводит меня из себя, Лена чувствует то же самое, но еще из себя её вывожу и я, приперевшаяся с опозданием, и теперь Олеся Григорьевна нас обеих конкретно трах... промоет нам мозги. Мы вбегаем в нашу обожаемую школу, услышав конец трели звонка, оповещающего детей о начавшемся уроке. Первым уроком у нас геометрия, ведет его наша же классная руководительница Сучка Григорьевна, опаздывать на её уроки было возможно, но говна потом не оберешься. Даже если ты переводил нескольких бабуль через дорогу, простоял в пробке два часа, застрял в лифте — для нее не было вообще никаких важных причин опоздать на урок, разве что вы сдохли, но если у вас имеется пропущенная контрольная, будьте добры выкопаться и придти на переписку. Двадцатипятилетняя кобылица с копной рыжих волос и с широким лошадиным лицом никогда не была в хорошем настроении. Я имею ввиду то самое хорошее настроение, присущее нормальным учителям: не хамить, не орать, не визжать моей маме в трубку о невоспитанной падле, что до сих пор ходит в школу без кляпа, не ставить двойки за поведение и так далее… Вечный ПМС был другом и соратником моей классной руководительницы. Я, например, всегда могла сказать, бросил ли её новый парень, или она — его. В первом случае она приходила на работу вся опухшая, с красно-серыми глазами, с жирными волосами, которые нелепо затянуты в "бублик". В другом случае она приходила такая намалеванная, что меня так и подпирало сказать ей, что в макияже акцент делают или на глазах, или на губах. Приходила в такие разы девушка обычно в коротких платьях, с глубокими декольте, что весь её образ буквально кричал: «Возьми меня прямо в учительской, я свободна для новых отношений!» Но кому был предназначен этот зазывающий цирк, какому такому любителю экстремальных приключений, нашему ли физруку-вдовцу, еле-еле преподающему, едва ли не разваливающемуся на ходу дедуле, или же завхозу Романовичу, женатому на учительнице истории — гром-бабе Елизавете Яковлевне, что своим ором невербально загибает вилки, или может и охраннику Кузьмичу, способного за бутыль продать Родину? В общем, точно кому-то из них! Описанная выше особа попалась нам неожиданным образом на третьем этаже, когда обычно преподавала она на втором. Мы с Леной с чистой совестью решили прогулять в туалете сдвоенный урок математики, идти туда подобно смерти, не идти — только покушению на жизнь. И вовсе не думали, что Григорьевна, в тот момент, когда мы заваливались в коридор третьего этажа, будет стоять неподалеку, в красках что-то описывающую какому-то мужику в костюме. «Так так, новенькие мужики подъехали, радость, видно, какая!» — подумала. — Кравцова, радость моя, подойди. Что-то я не совсем понимаю, что ты здесь делаешь? — не успела завернуть за угол в туалет за Леной, как меня окликнул противный женский голос. Я, пытаясь напустить на себя тень осознания виновности, медленно повернулась и пошла по направлению к ней. Мужчина, что стоял рядом с учительницей, лишь усмехнулся, когда, подойдя, я уперла руки в бока, будто бы сама тут застукала двух прогульщиков. — Ну что? Объясняйся, Кравцова, — пропела Григорьевна. — Что да как? Неужели что-то настолько важное было для тебя в туалете, что ты вдруг решила пропустить мои уроки? — я же театрально громко вздохнула и приставила руку ко лбу, неожиданно даже для себя чуть не матернулась при взрослых, почувствовав, что лоб весь мокрый после эстафеты «дом-остановка-школа» в знойное майское утро. Ну и видок, наверное, у меня... Вся растрепанная, мокрая, с бешеными горящими глазами от бега, кошмар.. — Наверное, у меня жар, — простонала вслух, закатывая глаза и держа ладонь на мокром лбу. Григорьевна поморщилась, явно не горя желанием притрагиваться к моему противному мокрому лбу, но мужчина, стоящий чуть поодаль, быстро преодолел расстояние между нами и бесцеремонно прислонил руку ко лбу, затем к щеке. Я чуть дернулась. На лице у незнакомца отразилось некоторое удовлетворение, но, естественно, не из-за моей такой чудной нежной кожи, как попка младенца. Я как раз думала о том, поймал ли он меня на лжи, как мягким голосом дядька произнес: — Кажется, у нее воспаление, — удрученно произнес мужчина, но, видимо, только я здесь поняла, что интонация была фальшивая. С поднимающейся паникой в глубине души я во все глаза умоляюще смотрела на мужчину. А он красивый... Хотя, чего это он мне понравился? Обычного телосложения мужчина намного выше меня, да что уж там, если восьмиклассники дают фору моим ста шестидесяти сантиметрам, то что говорить сейчас? Ну, явно под сто восемьдесят. Темные, густые волосы, тщательно зачесанные назад, будто он на них пол утра тратит, как и я, когда не опаздываю. Прямой нос, узкие губы, которые сейчас кривятся, будто хотят улыбнуться, но мужчина еще держит оборону. И темно-серые глаза, которые — ну ёб твою мать — еще с явным интересом упираются в мой лоб, наверняка сверкающий в свете ламп, как диско-шар. «Да, я потею, а ты не знал, что людям это присуще? — раздраженно думаю я, — хотя откуда тебе знать, мистер идеал всея Руси? Вот взять твои сверкающие начищенные туфли, словно Сириус в ночном небе, или тёмно-синий костюм-тройку, в котором присутствует и пиджак, и жилет. Ты куда пришел? В школу или на премию Оскар? А сам-то не спарился?» Он хмурит брови, когда передвигает взгляд со лба мне в глаза, и я демонстративно отворачиваюсь, но, на самом деле, мне действительно становится не по себе, ехидные вопросы в моей голове и колкие замечания разбегаются кто куда. До меня доходит, что классная с каким-то ужасом обращается к нему: — Какое такое воспаление? — испуганно спрашивает, немного отступая от меня, вот же брезгливая дрянь! Он поднимает на меня насмешливый взгляд серых глаз, обрамленных густым рядом ресниц, слегка щурится, и уголок его рта как бы поднимается в усмешке. «Сейчас что-то будет…» — лишь успела подумать я, как случилось ужасное: — Воспаление хитрости, — выдает мужчина. На лице Григорьевны сначала отражается полное непонимание ситуации, потом — осознание, а после — ярость вперемешку с возмущением. — А ну, Кравцова, пошла на урок, живо! — визжа приказала учительница и сложила руки на груди, — сегодня тебе повезло, журнала у меня нет, поэтому надейся, что Наталья Валерьевна не поставит тебе два за прогул английского. Замена на четвертом этаже. Маме я всё-таки напишу, пора мне с ней потолковать. И черт меня за язык дернул, когда внутренний дьявол не выдержал, и негромко, но отчетливо слышно, я ехидно произнесла: — Еще одна такая встреча, Олеся Григорьевна, и я подумаю, что вы подбиваете к моей маме клинья, — та даже не успела словить свою громоздкую челюсть, летящую со звоном на школьный линолеум. Мужчина же выражения своего лица не поменял, лишь едва заметно выгнул бровь, обдав меня волной не только полного отвращения и явной неприязни, но ещё и интереса.Я резко развернулась на каблуках туфель, едва не врезав ему по лицу длинным хвостом, и медленно поперлась в строну туалета, где меня ждала Лена, как до меня донеслось едкое шипение: — Вот, познакомьтесь, Максим Андреевич, одна из ваших будущих учениц, местная хамка Валерия Кравцова, железная троечница… — я сжала челюсти, продолжила идти к сортиру, пытаясь не кинуть в Григорьевну учебником по её же предмету. — Кравцова, будьте добры и подругу свою прихватить на урок, — я остановилась, ибо меня словно молнией поразил голос, холодный и такой безэмоциональный будто говорит машина. — Что? Матвейчук? — вдруг встрепенулась классная. Видимо, этот мудила заметил Ленку, но козырь поберег до конца нашего радушного «диалога» с женщиной. Моя подруга, с видом побитого жизнью воробья, выплыла из-за угла женского туалета под взоры взрослых, и я, схватив её за рукав рубашки, вывалилась на лестничную площадку, с явным намерением сегодня в школе больше не присутствовать. — Урод, блять! — только и смогла выкрикнуть я, незнамо откуда набравшись смелости, еще не спустившись на второй этаж, прекрасно зная две вещи: во-первых, он стопроцентно меня услышал, во-вторых, стоит ждать продолжения банкета, ну, или хотя бы вызова к директору.  — Слышала? — с нетерпением спросила я у Лены, когда мы выбежали из школы, будто супершпионы, миновав Кузьмича. — Слышала, от начала до конца, — буркнула подруга. — И что думаешь? — меня распирало от злости! Ненавижу нашу классную... — Может нам ее убить? — вынесла не очень адекватное предложение девушка. — Лена! — я возмутилась. Такие меры уже слишком. — Я уже семнадцать лет Лена, и что? — рявкнула подруга. — Иногда мне кажется, Кравцова, что ты ещё более больная, чем я. Сказать ей такое при новом классном руководителе! — теперь уже ухмыльнулась подруга. — Даже я бы сто раз подумала!.. — я застыла как вкопанная. — Какого черта? — может, она пошутила? — С одиннадцатого класса этот сексуальный дядечка будет преподавать нам… — девушка замолкла, видя мое затравленно-ошеломленное выражение лица, покусывая губу и хищно улыбаясь, после хихикнула, с явным наслаждением от того, что знает больше, — математику! Дерьмо...