Нюхлер

Гермиона, на самом деле, очень самонадеянная юная леди. Она морщит нос и чуть ли не шипит от досады каждый раз, когда Рон, склоняясь над древними манускриптами, водит указательным пальцам по рунной вязи и заглядывает в словарь, чтобы перевести все по очереди, постепенно. Грейнджер думает, что парень делает все в корне неправильно, что сама она справится гораздо быстрее, и потому Уизли спустя три минуты подпирает стены Хогвартса (ведь без него замок точно развалится!) и бурчит недовольно, что можно было бы и ему поручить что-то важное и героическое.        Гермиона отправляет его на кухню за провизией, рыжего нет с час, и она этого практически не замечает, разве что иногда думает, что очень здорово, когда никто не сопит у самого уха и не ворчит.        Рон приходит с торчащими и набитыми всем, чем только можно, карманами. Методично рассматривает еду, прежде чем класть на салфетку, чуть ли не обнюхивает, и это полностью лишает Грейнджер аппетита. Она сухо кивает и намекает, мол, начинай без меня, свинячь, сколько душеньке угодно, а у меня дела.        Рон апатично смотрит в окно. Желтые сухие листья падают на водную гладь Черного Озера, плывут, словно маленькие Титаники, чтобы потонуть на середине пути и превратиться в ил. Само озеро похоже на огромную лужу мазута. Оно переливается, сияет жирностью волн издалека, но если подойти вплотную, то легко увидеть дно, усыпанное крупными округлыми камнями. Оно огромное и прозрачное вблизи, но такое склизкое издалека. Это наводит Рона на печальные мысли. Он невольно проводит параллели, и так оказывается, будто бы и слизеринцы не так плохи, и Снейп никем не понятый гений, а Темный Лорд просто не знал настоящей дружбы и, возможно, любви. Уизли понимает, что еще немного, и он не сможет бороться с этим наваждением, поэтому резко отворачивается и моргает так рьяно, жмурится и потирает глаза, что видит цветные круги и радужные мошки.        Так недолго додуматься и до прочих неясных замашек юного пацифиста. Впрочем… А плохо ли это?        Гермиона сдается и воет от негодования, потому что ничего у нее не получается, вязь какая-то не такая, и вообще неправильно все это, кто эти руны придумал, есть же нормальный язык, к чему такие сложности. Она быстро понимает, что вот-вот сморозит очередную глупость, и с удвоенным рвением берется за учебники. — Где Гарри? — Грейнджер отвлекается всего на минуту, чтобы взглянуть на куцые розовые облака за окном. — Я с обеда его не видела.        Рон пожимает плечами и всматривается в кромку Запретного Леса, не решаясь даже предположить, куда могло занести его ненормального в последнее время друга. День за днем план все больше походит на бред, Поттер пропадает каждый раз, и является только к ночи, в ободранных джинсах и традиционно сломанных очках, которые иной раз даже «Репаро» берет с трудом, и не ясно до конца, почему.        А Гермиона ко всему уже привыкла, к привкусу досады на кончике языка, теням за спиной и ощущением полной безнадежности, потому что даже глупенькому гриффиндорцу-первокурснику ясно, что пробраться в кабинет к самому великому и сильному волшебнику всех времен, украсть что-то и суметь убежать невозможно. Даже первокурснику, но только не Гарри Поттеру. Октябрь тлеет. Они сидят здесь уже три дня.

***

— Как же я все это ненавижу! Гарри прижался лбом к холодной стене и пробурчал что-то невнятное, свое, наболевшее.       Разговор с Драко Малфоем не клеился с самого начала. И нельзя сказать, что это было удивительной новостью, признаться, Поттер вообще не думал, что по собственной воле будет разговаривать с этим проклятым хорьком. Но это было необходимо.       Малфой просил книгу. Непонятно какую, может, запрещенную, связанную с темной магией, и он, Гарри, не смеет и слова поперек сказать — потому что за ним должок. Быть должником Малфоя жутко, Поттер прекрасно понимал, что он еще легко отделался, ведь слизеринец мог попросить все, что его мерзкой душонке угодно.       А Драко смешно. Он стоит позади Святого Поттера, переглядываясь с Забини, и даже не пытается подавить рвущуюся наружу ехидную усмешку. Никто не говорил, что будет легко. — И как я, по-твоему, попаду в кабинет Дамблдора? Через окно? — устало спрашивает Гарри. — Это не мои проблемы, Поттер, — Малфой разводит руками. — Ты и старый маразматик — закадычные друзья, так что хоть кради, хоть проси у него самого — мне плевать, Шрамоголовый. Книга мне нужна к концу этого месяца.       И что в ней, этой книге, такого?!       Забини нервно озирается и что-то тихо произносит. Малфой не меняется в лице, но исходящее от него волнение невольно передалось Гарри. — Мы пошли, Поттер. Слизеринцы разворачиваются и исчезают за поворотом. Эхо шагов раздается по всему холлу, и Гарри не сразу понимает, что это уже не Малфой и Забини. По лестнице спускается Филч — его сопение и тихие переговоры с миссис Норрис доносились до Гарри даже на таком расстоянии. Срочно нужно было бежать.        Поттер сорвался с места как раз вовремя: еще секунда, и Филч точно бы признал в непонятном школьнике-нарушителе лохматого ловца гриффиндорской команды по квиддичу. В ушах свистел ветер, где-то за спиной раздалось хриплое «Стоять!», внутри теплыми волнами колыхалось непонятное волнение, чем-то похожее на азарт. Началась самая настоящая погоня, возможно, даже с ловушками, полосой препятствий и дальнейшими гонениями — кто знает? Гарри бежал, хватаясь стертыми руками за перила, ударяясь плечом о стену. Он чувствовал, как мышцы ног напрягаются, сокращаются легкие, и это опьяняло. Кто бы, Моргана всех раздери, мог подумать, что Поттеру не хватает острых ощущений?

***

      Стоять днями напролет в коридоре — то еще занятие. Особенно, если список вещей, которые ты при этом можешь делать, ограничен.       Горгулья не имела права говорить. Она и двигаться могла лишь через раз, и то — чтобы пропустить кого-то в кабинет директора, или наоборот — выпустить. Случалось это не часто. Правильнее сказать — очень редко, потому что директор, который, по правде говоря, никогда не отличался усидчивостью, покидает свой кабинет каким-то иным, неизвестным Горгулье путем. И этот Путь был для золотой статуи олицетворением всей той Магии, которую она никогда не сумеет понять, постичь. Ей оставалось только ждать. Смотреть. Слушать. О, да, слушать. За все это время она услыхала немало разговоров разной степени секретности. Ей было доступно все, если не больше. Каждый звук в кабинете директора или же за его пределами — в коридоре — жадно впитывался. Так у Горгульи появилась первая фобия — она боялась что-либо пропустить.       На самом деле, имей право статуя говорить, Лаванда Браун и сестренки Патил ни за что бы от нее не отходили. Горгулье было известно практически все: от таких мелочей, как «кто кого бросил и по какой причине», до «что думает директор насчет возрождения Волдеморта и что он, Дамблдор, намерен предпринять». За такое и душу продать не грех, верно?       Горгулья боялась резких запахов. Ей не нравились яркие солнечные лучи, которые отражались от витражных стекол в послеобеденное время. Она не любила Хагрида за его неповоротливость, топоры и арбалеты, которые он иногда проносил с собой. Но больше всего этого она не любила Гарри Поттера. Этот мальчишка приносил ей много хлопот, знаете ли.       С самого первого курса юнец то и дело оказывался здесь, перед Горгульей. Он часто влипал в неприятности, и потому практически все разговоры Дамблдора были посвящены Гарри Поттеру. А теперь… Теперь эта проблема на дохлых ножках ходит здесь. Ходит и что-то вынюхивает своим прехорошеньким нюхлеровским носиком в своей анимагической форме. Откуда Горгулья знает, что это Гарри Поттер? Она чувствует его запах. К тому же, это было очевидно. Так же очевидно, как преимущество Пути, где бы Он не простирался. И этот мальчишка этот Путь хотел найти тоже. Поттер не знал наверняка, что Он существует, скорее надеялся на это.       Горгулья чувствовала, как где-то внутри нее закипает котел раздражения, который вот-вот перевоплотится в самую настоящую ярость. За все эти века только она и Старая Распределяющая Шляпа были осведомлены о Его существовании, это стало их общей Тайной, которую обе оберегали, не зная, правда, зачем. Или все же стоило пропустить Поттера и дать ему найти Путь? Путь — это нечто священное, почти религия. Путь — это нить, связывающая поколения, от самого первого директора до нынешнего. Путь — это Великая Тайна. И этот Путь хотел найти Гарри Поттер. Как и Горгулья. Ей были даны птичьи мозги, острый клюв и имеющие свой предел запасы терпения. Поттеру — живой ум, ловкость и упрямство. Стоит ли находить ключ к разгадке? Такая ли невероятная эта Великая Тайна? Мордред его знает.

***

Сигналы с Марса в последнее время были особо сбивчивыми, неразборчивыми и не сулящими ничего хорошего, поэтому Трелони переключилась на Венеру.       Венера велела пить. Сивилла ничего против этого не имела определенно. Она на дух не переносила огневиски, но сегодня — сегодня, Мерлин и Моргана, ей просто необходимо напиться. Желательно до такого состояния, чтобы утром умирать от головной боли и сгорать со стыда, вспоминая ночные серенады.       Мадам Амбридж невероятно нервная и беспринципная женщина. Она добивается своей цели любым путем, ей все равно, стоит ли игра свеч. Это вызывало ужас. С восхищением напополам.       Венера велела пить, потому что завтра тяжелый день. Завтра — сдвоенный урок с пятыми курсами, завтра в жизнь воплотятся жабьи коварные планы, и видит Мерлин, не по собственной воле Трелони приложила к этому руку. И если она нальет себе еще бокал, то, может, доведет себя до такого состояния, что не сможет завтра вести уроки, и тогда руки ее будут чисты. Венера велела пить. А Марс просил заткнуться. Заткнуться, перестать ныть, собрать волю в кулак, войти в кабинет к этой Амбридж без стука и плюнуть в лицо со словами «Я не буду во всем этом участвовать!»       Но Сивилла та еще трусиха. Поэтому она порушит жизни, но будет отчаянно цепляться за работу, где не высокая, но неплохая зарплата, вкусные завтраки и ее собственная комната под крышей Башни. Амбридж нужен Поттер. Как залог безопасной жизни, чуть ли не вечного правления Фаджа и просто трофей. Трелони нужна новая бутылка.       В такие моменты она не может контролировать себя, вернее, внутреннюю предсказательницу, которая рвется наружу, у которой руки чешутся погадать на руке и полапать чью-то линию жизни. Дамблдор подворачивается под руку как раз кстати.       Он вошел в ее кабинет легкой поступью, блеснул голубыми глазами и широко, по-отечески улыбнулся, заставляя все внутри съежиться и заскулить. Трелони прячет себя за семью печатями, клянется, что ничего ему не расскажет, а сама спустя час допивает с директором очередную бутылку, пьяно смеется и учит старика играть в вист. Венера велела пить. Венера велела пить, схоронив все внутри, но почему-то Сивилла тайно утирает слезы и думает, что, может быть, будет лучше рассказать Дамблдору о Плане. Что-то внутри нагло заявляет, что в Плане ничего страшного и коварного нет.       Трелони же нужно всего лишь подлить Поттеру зелье в чай! Зелье никак не пахнет, прозрачное. Как вода. Разве яды такими бывают? А кто их, Мерлин всех за ногу, разберет, яды эти проклятые?       Дамблдор поправляет мантию — синюю, с красивыми серебряными листьями. У него тоскливый и укоряющий взгляд, но Трелони не ведется — она уже решила все рушить. Трусиха. Все крысы бегут с тонущего корабля. И только одна — забирается в трюм и поет о себе реквием. — Мне показалось, вы неплохо сошлись с Профессором Амбридж, — Альбус хихикает. — А я все никак управу найти на нее не могу. — Сошлись, — тянет Сивилла убито. — Сошлись, и никак не разойдемся. Дамблдор хохочет так, словно она произнесла что-то невероятно смешное. И только глаза его померкли. Венера велела пить. Сивилла ее слушалась.

***

      Гарри Поттер впервые в жизни бродил по ночному замку так долго, подгоняемый разбушевавшимся в крови азартом. Погоня утихла. За окном сверкала полярная звезда.       Горгулья серебрилась в лунном свете, смотрела вперед, не мигая. Даже мягкое свечение звезд не смогло разбавить то огненное марево, сверкающее в позолоченных птичьих провалах, заменяющих глаза.       Поттеру нравилась эта птица. Было в ней что-то потусторонне-загадочное, знойное. Он сел на пол, прислонившись спиной к стене, прямо напротив статуи. Из головы никак не шло малфоевское «это не мои проблемы». Хотелось спать. Просто спать, закрыть глаза, сомкнуть отяжелевшие веки, и уснуть. Может быть во сне он найдет ответы на свои вопросы? Гарри издал смешок. Конечно. Дурак. Горгулья смотрела на него немигающим взором, и Поттер впервые подумал, что она, наверное, живая. Или оживленная. Есть разница. Он неуверенно помахал ей рукой. Горгулья не ответила на немое приветствие. Поттер рассмеялся собственной глупости, проводя рукой по волосам.       Увидел бы это кто, наверняка подумал, что он, Гарри, чокнутый. И был бы прав, потому что в сущности, так оно и было. Гарри Поттер — самый чокнутый чудак на планете Земля, самый наивный и невезучий, потому что он все еще верит в сказки про «добро победит зло» и «герой получает принцессу». Не то, чтобы его сейчас волновали всякие принцессы. Просто Гарри был свято уверен, что у него все получится. Пробраться в кабинет, достать книгу, вернуть должок Малфою, выиграть Кубок по Квиддичу, победить Волдеморта. На деле все выходило сквернее, чем в мечтах. Он уткнулся носом в колени и тихо выдохнул, чертыхаясь, обвиняя себя в излишней самоуверенности. Горгулья не шелохнулась.