***
Если дневная жара заставляла даже самых стойких прятаться в прохладных комнатах, то вечером и утром сидеть в комнате было невозможно: стены дворца давили, безделье угнетало, и Артурия, едва только получив возможность вставать, вынуждала себя совершать небольшие прогулки по саду, и если поначалу приходилось отдыхать уже после двадцати минут ходьбы, то через пару дней она уже вполне могла выполнять небольшие пробежки. Минусом было то, что иностранные гости тоже любили вечерами гулять в саду. Артурия ощущала их внимание, однако заговорить с ней не пытались — по традициям Истфилда, уходящим корнями ещё во времена урукского государства, говорить с женщинами хозяина в его отсутствие значило смертельно его оскорбить. Она понимала гостей, зная взрывной характер Гильгамеша и законы дипломатических визитов, однако злилась в глубине души — будто она прокаженная, право! — Леди Артурия, я безумно счастлив, что вам стало лучше. Не позволите потревожить ваш покой незначительной беседой? — Извольте, кронпринц Мин Хунь. Благодарю вас за беспокойство. Надеюсь, досадный инцидент на пиру не испортил вашего впечатления от Золотой империи, — тяжко вздохнула Артурия, глядя на сияющее лицо принца. Вот кто будет действительно счастлив, если Гильгамеш устроит скандал… Можно было бы развернуться и уйти, но вспомнив реакцию будущего супруга на ее намерение участвовать в переговорах, а после — слова Идриса, она разозлилась и поднялась с удобной полянки под шатром ветвей ракиты, приютившейся в глубине сада, около озера. Раз уж она тут «женщина хозяина», имеет право быть гостеприимной? — Как вы находите Урук? Он улыбнулся, оглядываясь по сторонам, будто ища, за что зацепиться взглядом и чему сделать комплимент. — Шумный город. Казалось бы, народу намного меньше, чем в Цхиньюне, однако торговцы голосистее на порядок… Хотя дворец выше всяких похвал, таких садов не было у самой царицы Савской! Передайте императору мое восхищение: он действительно собрал под своим крылом самые прекрасные редкости сего мира. Он многозначительно взглянул на Артурию, и она с трудом удержалась от смешка. Комплименты в ее адрес? Да, по классификации Идриса это больше похоже на измену королю, не говоря уже об измене королевству. Притом что ничего вопиющего на первый взгляд не было сказано, и не случись достопамятного разговора, она бы ни за что не подумала об этом. Ох уж эта дипломатия, ох уж эти дипломаты, простому воину не дано понять всей глубины этих туманных намеков и виртуозного жонглирования словами! — Да, моего будущего супруга недаром прозвали в Лао золотым драконом Запада. Его могущество и умение найти золотник в груде камней достойны легенд и могут соперничать лишь с умением Лао попадать словом в самую точку, — кивнула она, сама удивляясь тому, что назвала Гильгамеша «супругом». Странным было это слово по отношению к ней и золотому императору, наверное, поэтому прозвучало немного желчно. Оставалось только гадать, умел ли Мин Хунь распознавать оттенки интонаций чужого языка. Они неспешно шли по мощеной камнем дорожке, ведущей в сторону главной аллеи, но скрытой от нее тенистыми оливами. В этом саду было много подобных мест — истинный рай для того, кого тяготит общество. Однажды Артурия встретила в одном из таких уединенных уголочков Энкиду, который настолько самозабвенно рисовал что-то на свитке пергамента, что не заметил ее — а она и не стала его тревожить, пройдя мимо. Его сосредоточенное лицо светилось таким умиротворением, что на миг Артурия пожалела о своей неспособности к каким бы то ни было искусствам, будь то флейта, на которой ее безуспешно пытался учить играть Ланселот; танцы — на праздник Лугнасада она всегда предпочитала сидеть в сторонке, завороженно глядя на пластичные, хотя и не всегда попадающие в такт музыке движения юношей и девушек; рисование, больше разочаровывающее, чем расслабляющее, или необходимое любой уважающей себя леди вышивание, против которого Артурия бунтовала как могла, проявив поразившую ее отца принципиальность — тратить кучу времени неизвестно на что, когда можно прочесть книгу или лишний раз сразиться с Бедивером в спарринге, казалось ей преступным расточительством. Она всю жизнь училась быть королем, не желая проводить впустую ни единой минуты, но при взгляде на завороженного своим творчеством Энкиду промелькнула предательская мысль, что те, кто посвящает время простым делам, вроде бы не приносящим ничего, кроме удовольствия, гораздо… счастливее? В тот же вечер она попросила служанку принести письменные принадлежности и попыталась нарисовать сотни раз виденный тронный зал Камелота, однако, грустно взглянув на результат двухчасовой работы, поняла, что в реальности настолько кривое здание наверняка развалилось бы, не выдержав неравномерной нагрузки на наклонившиеся друг к другу стены. Да, зодчим ей не быть… — Вы получили мое письмо? — раздался вопрос принца Лао, возвращая Артурию в реальность. Ах да, письмо… Интересно, ему доложили, что послание попало в руки Тайной службы? И на кого оно было рассчитано в большей мере — собственно на будущую королеву или на соглядатаев Гильгамеша, который неизменно придет в ярость? А как полагается вести себя наивной леди, которая не понимает намеков, не видит никакого двойного дна в строчках послания и даже не предполагает, что вежливый гость забрасывает удочку: удастся ли сотрудничать дальше или нет? Конечно, сделать вид, что нашла записку под дверью: с молодыми глупенькими королевами главы тайных служб по таким пустякам, как предложение присутствовать на приеме, не разговаривают. Просто читают и мотают на ус. — Получила, разумеется. Я буду присутствовать, благодарю вас за ваше доверие, — краешками губ улыбнулась она. Когда в подобных записках выражают восхищение твоим умом, это значит, что от тебя ждут глупости, которая позволит обвести тебя вокруг пальца. Что же, может, Артурия и не сведуща в закулисных интригах, но она никогда не была падка на лесть, усвоив ещё в детстве, что льстят только тем, кого надеются использовать. — Право, я не знал, как поступить согласно истфилдским традициям. Наверное, по правилам этикета было бы разумнее спросить императора, но у меня закралось впечатление, что вы с ним немного не сошлись во мнениях по этому вопросу, — улыбнулся Мин Хунь. — Уверяю вас, вы ошибаетесь. То, что знает императрица, знает и император, — отрезала Артурия. Принц был проницателен, даже очень, он умел делать правильные выводы и использовать чужие разногласия в своих целях. Как ни досадно, Идрис оказался прав во всем: демонстрировать свое недовольство решениями Гильгамеша означало привлечь стервятников от политики. «Сила в единстве», — не уставал повторять отец, вторя классикам милесской прозы об устроении государства. Артурия не любила Истфилд и не могла воспринимать его как «свое» государство, которое хочется защищать, однако мысль о том, что придется плясать под дудку принца Лао, царапнула душу невидимыми коготками. Пусть будет своя территория, пусть. Пока нужно привыкнуть, а там посмотрим. — Что же, очень рад за его величество, — улыбнулся Мин Хунь, наклоняясь, чтобы осторожно сорвать нежную розу — под корешок. Задумчиво, без нажима, огладил пальцем острые кромки шипов, поднес к носу, смежив веки, как дегустаторы пытаются различить оттенки вина, а затем протянул находку Артурии: — Всякий цветок услаждает взор, однако розы, что имеют шипы, способны радовать глаз намного дольше беззащитных гиацинтов. В этом печальная истина нашего мира: мужчины желают видеть рядом с собой робких и зависимых женщин, но такая женщина вряд ли обречена на долгую жизнь. Более мудрые мужчины выбирают тех, которые способны защитить и себя, и детей. «Только почему-то норовят оторвать им шипы», — подумала Артурия, но говорить вслух не стала. Равно как и принимать цветок. — В антарианской традиции роза — символ Пречистой Девы, ее не дарят в мертвом виде. Только в живом, чтобы она могла расти и дальше, лишь тогда она принесет счастье. Не совсем правда — роза была символом девы и непорочности, и отважные рыцари нередко преподносили своим дамам сердца этот цветок как знак восхищения и чистоты намерений, но принимать даже небольшой знак внимания от принца Лао не хотелось: будто Артурия мгновенно стала бы соучастна его замыслам. Да и откуда ему знать о тонкостях антарианских традиций? Вряд ли он вечерами зачитывается Откровением Антара и двенадцатью томами Святого Писания. — Вот как. Признаться, мне никогда не доводилось общаться с людьми антарианской веры в столь неформальной обстановке. Приношу извинения за свое невежество, — принц и впрямь выглядел сконфуженным. — Не стоит, вы не могли знать, — рассеянно улыбнулась Артурия. Первоначальное недоверие немного улеглось, но она все равно порадовалась воцарившемуся молчанию — осадок в душе остался, несущественный, но неприятный. Благо, окружающая картина радовала глаз и можно было отвлечься на созерцание, а Мин Хунь оказался очень приятным и предупредительным собеседником. Будто желая сгладить воцарившуюся неловкость, он расспрашивал Артурию об обычаях ее родины, и Король рыцарей с готовностью ухватилась за эту тему. Может быть, этот разговор был лишь данью вежливости, однако спутник и впрямь слушал с неподдельным интересом о Мэрильен и его лесах, о тонкостях быта, об огромных каменных башнях Камелота, тонких шпилях антарианских соборов и о религиозных обрядах, на которых обязаны присутствовать даже короли — перед лицом Создателя все равны; рассказчиком он тоже оказался превосходным: красноречию в империи Лао учили с раннего детства. В какой-то миг Артурия поймала себя на желании воочию увидеть покатые пестрые крыши городов среди залитых водой рисовых полей, леса бамбука по берегам великих рек и свирепых тростниковых кошек; пройтись по каменным мостовым Цхиньюня и, может, даже поучаствовать в фестивале, когда ряженые лицедеи несут на плечах исполинскую фигуру дракона, мудрого и могущественного покровителя столицы, а к звездам взмывают алые шары с мерцающими огнями — по легенде, они доставляют весточки духам предков. А если загадать желание, то предки исполнят его в благодарность за подношение… За разговором они и не заметили, как свернули с ведущего к главной аллее луча дороги на неприметную тропку, скрытую от глаз пышной порослью самшита, и очутились в глубине сада. Солнечные лучи косо пробивались через переплетения ветвей, оставляя в траве, непривычно свежей для южных краев, рваные блики, мерно колышущиеся вслед за ветром. Здесь было прохладно и сумрачно, пусть даже белое от зноя небо сияло где-то над головой, ожидая, когда тенистая аллейка закончится, чтобы обрушить на голову весь невыносимый дневной жар. Зелёный коридор длиной в несколько десятков размашистых шагов — или в сотню неспешных — вывел к небольшой полянке, на которой одиноко возвышалась беседка, украшенная только вязью разноцветных узоров, на удивление простая для этого роскошного дворца. — Наверное, нам стоит вернуться, — наконец нарушил тишину Мин Хунь. — Нахождение наедине с мужчиной в столь уединенном месте может скомпрометировать вас, а ваш супруг никогда не славился спокойным нравом… — Будущий супруг, — рассеянно поправила Артурия. Волшебство развеялось, и на смену пришло тягостное ощущение досады. Принц ведь прав, не стоит провоцировать Гильгамеша, но подчиняться традициям, которые запрещают королеве гулять в обществе гостя без сопровождения мужа, оказалось неприятно — слишком острое напоминание, что она больше не блистательный король Артур, но Артурия, невеста императора. — Впрочем, вы правы. Вам ни к чему дипломатический скандал, кронпринц. Гость сопроводил ее до главной аллеи, напоследок отвесив положенный по этикету поклон — безупречный с точки зрения приличий, кроме разве что брошенного снизу вверх лукавого взгляда из-под ресниц. Да, может быть, он затеял эту встречу только для того, чтобы узнать, будет ли будущая королева присутствовать на приеме или нет, однако Артурию не покидало чувство, что ее только что прочли, как открытую книгу, и остались довольны прочитанным. Неужели ее ярость была столь очевидна? Хотелось бы верить, что нет — на политической арене это означало слабость, которую можно использовать в своих целях. Слишком неопытна она была в интригах, чтобы сказать наверняка, и следовало бы в дальнейшем быть осторожнее.***
Вечером Артурию ждал ещё один сюрприз: вернувшись в свои покои, она на миг подумала, что ошиблась. Слишком много народу собралось в отсутствие хозяйки — семь женщин разных возрастов, и судя по всему — разных сословий. Если две совсем молоденькие девочки, что порхали вокруг украшавшего деревянный манекен белого с золотом платья и дородная женщина в годах, раздававшая им указания, были одеты хоть и нарядно, но небогато — уже знакомая служанка, замершая в углу, на их фоне выглядела не в пример роскошнее — то две закутанные в тончайший шифон девы, замершие, будто стражи, у подлокотников кресла, в котором восседала невероятно красивая женщина, явно были аристократками — тонкие ухоженные руки и великолепная осанка выдавали происхождение гораздо сильнее, нежели массивные украшения на запястьях и шее. Впрочем, взглянув на сидящую гостью, Артурия поняла, что главная здесь именно она. Слишком горделивая посадка головы, слишком цепкий и властный взгляд — пусть даже незнакомка компенсировала его располагающей улыбкой. Пришлось отвечать тем же. — Доброго вечера. Прошу прощения, мы с вами не представлены друг другу… — И правда, досадное упущение. Это обязанность арэ Вейше, однако он сегодня занят, а мое любопытство не позволило сидеть в своих покоях, покуда избранница императора примеряет роскошнейшее из платьев под небом Эа, — кивнула леди, поднимаясь и по восточной традиции прижимая ладонь к сердцу в знак приветствия. — Впрочем, внутридворцовый этикет не столь строг, мы вполне можем исправить оплошность нашего смотрителя позже — скажем, завтра попросим его представить нас по всем правилам. Я — Инанна-луа, первая леди до момента императорской свадьбы. «Стало быть, это она выбирала платье для приема», — подумала Артурия, внимательнее глядя на женщину. Она не могла однозначно сказать, намеренно ли Инанна-луа прислала такой откровенный наряд или это было недоразумением, но то, что держать ухо востро с ней надо, совершенно ясно. Что же, первую леди она так себе и представляла: прекрасной и темноволосой, как южная ночь, полной величия, и чем-то неуловимо похожей на Гильгамеша — возможно, уверенностью в себе человека, который никогда не знал отказа и превратностей судьбы, властностью и внутренней силой. Такую женщину не сбросишь со счетов, когда речь зайдет о конфликте интересов, и все же Королю рыцарей не был в новинку подобный тип людей. Сколь разными ни были бы культуры и страны, аристократия везде примерно одинакова: склонна к подхалимству и подковерным интригам. — Артурия из династии Пендрагон, дочь Утера, — она отвесила церемоннный поклон, скорее рыцарский, нежели подходящий леди. — Прошу простить за задержку: знай я, что меня ждут, поторопилась бы вернуться с прогулки. — О, не стоит, дорогая, здесь все свои, — покровительственно улыбнулась гостья и кивнула на дородную женщину рядом с манекеном. — Это Амарис Фихо, моя личная портниха, она вполне умеет ждать, иначе бы я быстро сменила ее на другую. Она принесла вам примерный вариант, ориентируясь на классический истфилдский крой, однако если не понравится — переделает согласно вашим пожеланиям. Вы ведь не против нашего присутствия? Женское любопытство — один из самых безобидных пороков, от него больше пользы, чем вреда, особенно в выборе платья. Артурия молча облачилась в свободное нижнее платье и позволила портнихам обматывать ее тончайшей ажурной тканью как им вздумается — ей было, чем занять смысли. При первой встрече все стараются понравиться, это неосознанное свойство человеческой натуры, но Инанна-луа, даже любезничая, почти каждой фразой обозначала свое главенство — и это перед будущей императрицей… Да, руководить она привыкла и любит, и свои границы придется отстаивать с боем, если вдруг случится столкнуться на поприще интересов. Вот кто была бы идеальной супругой для Гильгамеша, и это наталкивает на еще одну мысль. Кто она при дворе? Любовница? Если так, то сегодняшний визит впору расценивать и как попытку подкупа той, кто выше по положению, и как стремление продемонстрировать свой статус. Но слишком раскованно гостья себя вела, настолько, что нестерпимо захотелось посмотреть на их с Гильгамешем общение — неужели и с ним она держит себя так же? — На мой взгляд, идеально. Как по-вашему? — осведомилась Инанна-луа, когда на талию Артурии, будто доспех, лег массивный золотой пояс ажурного металла, а запястья кандалами обвили тяжелые браслеты. К счастью, физическая подготовка всё ещё была хороша, позволяя не замечать веса драгоценностей и тяжелого шлейфа головного покрывала, однако вид в зеркале навёл на мысли о призраке плачущей дамы: и бледность, и груда белых тряпок в наличии, не хватает только горящей свечи в руках и пронзительного крика, предвещающего скорую смерть. — Неплохо, — из вежливости похвалила Артурия. — Но неужели юным аристократкам приходится развивать свою физическую силу, чтобы ко дню свадьбы быть способными носить такие тяжелые украшения? — О, нет, аристократок на свадьбу одевают куда проще, — рассмеялась Инанна-луа, прикрыв рот рукой. — Однако императрица — совершенно иное дело, ей по статусу положены лучшие украшения из сокровищницы императора. — Белое испокон веков считалось символом чистоты и невинности, — пояснила портниха. — Добавить к нему иные цвета значит придать значению абсолютно иной смысл. А золото — символ императорской власти, отражение вашего статуса… — Я вас поняла, — кивнула Артурия — было проще согласиться, чем придумывать наряд, в которых она совсем ничего не понимала, для события, которого до нынешнего лета всеми силами пыталась избежать. Чистота так чистота, власть так власть — это платье хотя бы полностью закрыто и даже не облегает фигуру. Правда, на смуглой и темноволосой Инанне-луа оно смотрелось бы куда лучше, этого не отнять. Король рыцарей бросила взгляд на гостью через зеркало, сама не зная, чего ожидая: презрительной усмешки? Полного ненависти взгляда, говорящего об истинном отношении? Внутреннее чутье, коему она привыкла доверять, нервно скреблось, отдаваясь смутной тревогой — но нет, женщина все так же доброжелательно созерцала примерку платья, подперев подбородок ладонью и негромко переговариваясь со своими спутницами. Пришлось поверить и даже прошествовать через всю комнату, слушая одобрительное перешептывание и все больше ощущая себя здесь чужой. Дамы высшего света часто собрались вместе, чтобы обсудить наряды, празднества и рыцарей, однако Артурия присутствовала на таком собрании впервые и никакой радости в нем не видела. — Что, Амарис, закончила? — обратилась Инанна-луа к портнихе, когда ее помощницы оставили будущую императрицу в покое. Та кивнула и отошла в сторону. Артурия вновь взглянула на себя в зеркало: даже ей было видно, что после подгонки и впрямь получилось неплохо. — Если понадобится ещё что-то, госпожа… Можем добавить пурпурный шлейф как символ королевской крови, или багрянец… — Не стоит, благодарю, — немного поспешно ответила Артурия — ещё не хватало призраку плачущей дамы обзавестись кровавым следом. Пришлось найти в себе силы на улыбку: — Мне и так всё нравится. В этот день хотелось бы соответствовать традициям государства, с которым меня отныне связывает судьба. Это будет символично и, наверное, правильнее всего. — Слова истинной императрицы, — улыбнулась Инанна-луа. — Наш император — поистине счастливейший человек. — А вы сами что заказали бы, Инанна-луа? — вдруг осведомилась Артурия, скорее для того, чтобы поддержать разговор, чем действительно интересуясь. Однако гостья ответила так быстро, будто только и ждала этого вопроса: — Думаю, я бы взяла ярко-алую ткань — символ нашего рода, или оттенков персика, императрице эти цвета разрешены, да и алый с золотом — это почти классика. И, конечно, приказала бы укоротить шлейф, он слишком тяжёл и давно уже является скорее данью традиции, нежели частью церемониального наряда. Но вам не стоит носить алый, как по мне, — добавила она с сомнением. — Все же недаром восточные народы верят в связь цвета и души. Символизм символизмом, а скромной леди не пойдет вызывающий багрянец, равно как и натуру пылкую нельзя прятать в нежную лазурь. Ну, разумеется, если бы боги уготовили мне быть императрицей. Гостьи, за исключением портних, поспешивших в мастерскую, начали собираться к себе уже ближе к полуночи. Причина молчания девушек, сопровождавших Инанну-луа, оказалась весьма прозаичной: гостьи банально стеснялись, побаиваясь свою покровительницу и не зная, чего ждать от будущей императрицы, а потому молча пили чай, лишь изредка хихикая между собой — правда, по сравнению с моментом их встречи, девушки явно расслабились. Вспомнив высоких леди Вестфилда, у которых свита не была такой бессловесной, умея и интриги плести, и слишком назойливого лорда приструнить, Артурия подивилась различию. Нет, она изо всех сил старалась не напрягать девушек разговорами, но нет-нет да бросала на них задумчивые взгляды — неужели разница в воспитании? Хотя может быть, воспитание было ни при чем, а причина крылась в самой Инанне-луа? Нет, взращивать в себе негативное отношение к первой леди Урука оказалось бы неправильным, и эту мысль пришлось отогнать. Доверять ей, конечно, не стоит, однако сблизиться хоть немного и расспросить о свадебных обычаях, о которых король рыцарей ничего не знала, было бы неплохо. В результате попрощались они довольно тепло, но покуда Артурия думала, как бы позвать женщину на чай и разговор, Инанна-луа сама задержалась на пороге. — Раз уж мы познакомились столь неожиданно, что даже не получилось быть представленными друг другу, позвольте пригласить вас завтра в мои покои, — величественно улыбнулась она. — Если у вас нет других дел, разумеется. Конечно, свадебные хлопоты не знают конца, но должна же у невесты быть минутка на отдых? Что ещё оставалось, кроме как заверить в радости от знакомства и пообещать прийти? Воистину, с решительными людьми приятно иметь дело. Можно было даже обмануться дружелюбием, но на взгляд Короля рыцарей это было уже лишним: на словах про невесту в глубине глаз Инанны-луа отчётливо промелькнула досада.***
Одна из истин мироздания гласит, что человек привыкает ко всему — правда, к хорошему почему-то гораздо быстрее, чем к плохому. Может быть, в этом есть вина наших далёких предков, в жизни которых было маловато условий для спокойной и размеренной жизни, и они изо всех сил стремились взять от мира всё — кто знает. Идрис никогда этим вопросом не задавался, однако, доселе окруженный почетом и уважением, настолько быстро привык быть для всех незаметным: не открывать лица на людях, не разговаривать при посторонних, тщательно выбирать слуг и молниеносно пресекать зарождающиеся слухи, что на миг задумался — а на своем ли месте он был доселе? Нет, о годах на престоле он совсем не жалел и жалеть не мог: что ни говори, блага, которые дает богатство и титул, он нежно любил, но судя по тому, как он быстро отвык от первого и от второго, быть может, жизнь в тени и была истинным его призванием? Даже присутствие на допросах государственных преступников и молчаливое наблюдение за тем, как человеческое тело терзают крючья и иглы слишком быстро вошли в привычку, не вызывая больше суеверного ужаса. И будучи королем, он иногда наблюдал за ходом дознания, но такие моменты можно было пересчитать по пальцам — слишком мучительно было лицезреть чужую беспомощность и слушать крики; сейчас же, когда делать это приходилось едва ли не по нескольку дней в месяц, он совсем перестал воспринимать висящих на цепях пленников как людей, разумных созданий, сотворенных некогда богами из подножной глины. Всего лишь ещё один ключ на пути к разгадке, не человек на дыбе, а источник информации… Наверное, это чувствуют палачи, во время обучения со страхом берущиеся за топор, а после нескольких лет службы без трепета вешающие человека на колесо? Сегодня даже спокойный обычно палач устал, это сквозило в дерганых движениях рук и раздраженном взгляде, которым он смерил повисшее на цепях тело. На человека оно уже не походило, после трёх допросов в подземельях за три дня, но когда-то это был достаточно родовитый, хотя и не особо богатый и влиятельный, мужчина из дипломатов Лао. Классическая история: потомок обедневшего рода, не успешный ни в одном из своих начинаний и неприметный для сильных мира сего, уже почти девять лет отсиживающийся на столь же неприметной должности, получает восхитительнейшее предложение: всего лишь передать часть врученных доброжелателем денег кому-нибудь, приближенному к новой королеве, и попросить об одной незначительной услуге. И, конечно, куда же без намека, что сумма — лишь задаток, а остатки будут ждать на родине, после того, как приключение увенчается успехом? Вернее было бы только загнать дипломата в долги под бешеные проценты и шантажировать. Знакомая легенда, настолько же простая, насколько невероятная: такие истории, похожие друг на друга, будто капли воды в фонтане, пели на допросах шпионы и королевские убийцы невысокого пошиба, у себя на родине вызубривая и повторяя их до тех пор, пока сами не начнут себе верить настолько, чтобы без запинки рассказать палачам, несмотря на загнанные под ногти иглы и боль в разорванных сухожилиях. — Клянусь вам! — взвыл мужчина, увидев, как палач закрепляет ноги в тисках. Идрис не произнес ни слова, позволив пленнику сполна испытать все панические ощущения, но не давая сигнала начинать, и лишь когда вой перешёл в рыдания, кивнул дознавателю. — Боги не любят лжецов, арэ, — негромко произнес тот. Парнишка Идрису решительно импонировал: четко чувствовал момент, когда нужно начать пытку, а когда достаточно лишь сказать нужные слова, не мучая узника понапрасну — по крайней мере, физически. Да и суетливостью не страдал, умея держать эмоции под контролем — тоже полезное качество для того, кому по долгу службы приходится давить на подозреваемых. …Правда, их подопечный разницы все равно не почувствовал бы, слишком замучен был. — Я не лгу! Все, что помнил, уже рассказал, клянусь! — захныкал мужчина. В уголках его губ пузырилась кровавая слюна, стекая к подбородку, и Идрис порадовался, что его собственное искаженное отвращением лицо сокрыто за костяной маской и тенью глубокого капюшона: обычный маскарад для тайной службы, так удобно играющий на руку тому, кому надо остаться инкогнито. — Я понимаю, арэ, человеческая память очень избирательна и потому далека от совершенства, — кивнул дознаватель, тоже не спеша отдавать команду палачу. Идрис быстро подавил улыбку. За два года работы они научились мыслить в унисон, и подсказки парнишке требовались все реже. — Может быть, вы помните какие-то черты того, кто сопровождал говорившего с вами — того, кто доставлял ртуть? Шрам на щеке, плохое произношение, отрезанный палец… — Я не знаю! Не знаю! Постойте! — завизжал узник, когда палач, повинуясь сигналу, коснулся рычага, затягивая тиски, пока слабо, почти неощутимо, пока желая усилить страх, а не мучить всерьез. — У него было перебито плечо, причем сильно. Точно! Военная выправка даже на вид, но при этом он сильно кренился на левый бок. Идрис, не выдержав, подался вперёд, будто ищейка, почуявшая след, но его ассистент и так всё прекрасно понял. — Вы узнали его? — Нет. — Ложь, — отчеканил дознаватель, делая жест палачу. Заскрипели шарниры, и пленник вновь завыл — прилагать значительные усилия уже не требовалось, он и без того был на грани. — Да, да, видел я его! На переговорах в Маравии, но клянусь, не был представлен. Он был без маски, но выправка определенно похожа. Только… только в Маравии был сакриец. Сакриец? Это уже было интересно. Идрис помнил свои выводы относительно причастности Сакры к смерти Утера Пендрагона, и эта версия даже была основной… Однако с тех пор прошло пять лет, и если попытка смены власти в Вестфилде — мотив безукоризненный, то чего новый понтифик разрушенной, ослабленной Святой империи мог добиваться сейчас, отдавая приказ убить даже не императрицу — императорскую невесту? Логичнее было бы ликвидировать Гильгамеша, право. Версия с Сакрой была удобной для кого-то третьего, но, увы, нежизнеспособной. — Что заставило вас думать, что он из Сакры? — равнодушно осведомился дознаватель, хотя Идрис знал, что мальчишка, как и он сам, внутреннее замер в ожидании — неужели наконец нащупали нить? Наводящие вопросы задавать было нельзя, в горячке пытки можно и самого Эа оклеветать, потому было нужно, чтобы их подопечный сам сформулировал ответ. Все же непрерывная боль резко уменьшает простор для фантазии. — Он по внешности с запада… Крупный нос, большие глаза — за нашего не примешь. И беседовал с легатом на чистом сакрийском… Просил благословения, кажется, потому что в конце опустился на колени и целовал руку. На миг захотелось нервно рассмеяться. Иностранцы с запада для Лао всегда были на одно лицо и все поддавались этому описанию — легче было вычислить «выправку». Слишком уж неточная характеристика, запросто можно обознаться, мало ли аристократов любили баловаться шуточными боями, мало ли военных состояли на государственной службе? Подумать только, и это после трёх дней пыток! То ли их неизвестный злоумышленник и впрямь очень хорошо маскировался, то ли пленник попался слишком крепкий. — А при дворе вы того сакрийца видели? — Всего пару раз, во время визитов посольства. Года два назад это было, ещё до маравийских переговоров, подумал ещё, что он приехал с делегацией. Говорил по нашему идеально, если не видеть, что он иностранец, подумаешь, что наш. — Так вы говорили с ним помимо того случая, когда он попросил вас об услуге? — Нет, лично он говорил со мной только перед нашим отъездом в Истфилд, клянусь! Ещё подумал, что странно было бы сакрийскому гостю отправиться с нами, но он, кажется, остался в Цхиньюне. Дознаватель вздохнул и взглянул на Идриса, спрашивая совета. Тот протянул ему листок пергамента с наспех набросанными на нем вопросами, но ответа на них так и не услышал. В дверь просунулась голова слуги — такого же безликого, как и все, вхожие в подземелья. — Его величество император Гильгамеш требует к себе главу тайной службы, — возвестил он. Идрис, досадуя на сына, так не вовремя решившего устроить аудиенцию, бросил взгляд из-под маски на обвисшего на цепях пленника. Отказывать было нельзя, равно как и медлить, пришлось покинуть негостеприимную камеру. …Гильгамеш обнаружился в одном из летних кабинетов первого этажа, что выходили окнами на террасу внутреннего дворика. Несмотря на то, что окна были завершены тканью, после подземелий глаза, привыкшие к темноте, на миг ослепило солнечным светом, и потребовалось несколько секунд, чтобы распознать в темном пятне у стола собственного сына. — Глава тайной службы заходит в незнакомый кабинет, даже не убедившись, не ловушка ли это? Теряешь хватку, — со смешком проговорил Гильгамеш. — Ты позвал меня только для того, чтобы повеселиться? — откликнулся Идрис, пытаясь вернуть себе зрение. Получилось это совсем нескоро, но император явно особо не торопился. Зарывшись в какие-то бумаги, он придирчиво изучал их, казалось, совсем забыв о присутствии посетителя. И только когда тот уже начал раздражаться, поднял глаза. Излюбленный прием всех королей: дать понять, что они ужасно заняты, истомить ожиданием, и лишь затем огласить цель визита. В такие моменты Идрис ненавидел сына. Никакого сыновьего почтения! — Как давно ты видел принца Лао? — вместо запоздавшего приветствия поинтересовался сюзерен. Идрис вместо ответа потянулся к ближайшему листу и окинул взглядом содержимое. Доносы тайной службы. Так и думал: зачем ещё Гила может интересовать этот жук? — Лично? Вчера, в коридорах императорской канцелярии. Но отчёты сообщают о его передвижениях аккурат до тринадцати часов сегодняшнего дня, когда мне пришлось спуститься в подземелья, куда дворцовым шпионам доступа нет. Если мы подождем десять минут, мне принесут новый доклад — тот милый юноша, который оторвал меня от допроса другого милого юноши, наверняка сообщит по цепочке. Я по неосмотрительности велел шпионам сообщать мне новости каждый час, вне зависимости от времени суток, не подумав сразу, что лишаю себя даже того минимума свободных минут, который был мне отмерен. — И что же он такого рассказал, что наш фазан засуетился и побежал требовать передачи заложника? «А вот и суть разговора», — хмыкнул Идрис про себя. Значит, принц Лао пришел с официальным письмом к самому императору, так, как умеет только он: осыпал комплиментами с явной угрозой между строк. Что же, некоторых людей и читать не надо, достаточно пару раз пообщаться с ними лично и начинаешь предугадывать их действия с точностью оракула. Куда более интересно, как отреагировал Гил… — Надеюсь, ты отправил его восвояси? — осведомился Идрис, пользуясь случаем, чтобы снять маску и откинуть капюшон. Если в подземельях было прохладно, то надземная часть дворца позволяла сполна испытать все прелести Урукского лета: и знойный воздух из-под тяжёлых штор, и духоту дворцовых комнат. Волосы мигом прилипли к влажному лбу, а черные одежды хотелось сорвать с себя и нырнуть в прохладную воду бассейна в собственных покоях, в которые не имели доступа ни слуги, ни придворные — только шпионы тайной службы. Да, Идрис получал от этой игры в конспирацию некое удовольствие, но необходимость появляться перед людьми в неизменном маскараде для того, кто всю жизнь изнывал от жаркого истфилдского климата, была настоящей пыткой. Ещё немного, и его симпатии окажутся на стороне казематов — там хотя бы прохладно. — Выразил соболезнования в том, что скверна измены подобралась так близко к императору, и намекнул, что так расцвести она способна либо в случае немощности правителя, либо в случае выбора неверного вектора политики. Идрис одобрительно хмыкнул. Чем его всегда радовал Гил, так это умением перенимать лучшее, в том числе и у врагов — ударить Мин Хуня его же оружием дорогого стоит. Право, почти повод для отцовской гордости. Однако мысль о незаконченном деле заставила его помрачнеть. Оставалось только понадеяться на дознавателя и секретарей, а также на шанс, что у императора немного времени на разговоры. Наверное, так себя ощущает охотник, которого отвлекли за миг до поимки уже загнанного зверя? — Проблема в том, что пленник не сказал ничего до сего момента, — мрачно заключил он. Заметив стоящий перед императором кубок, поискал глазами бутылку вина, не нашел и досадливо поджал и без того тонкие губы. Хотя да, нижние кабинеты используются слишком редко, чтобы там держать коллекционное шиарское, да еще и для гостей. — Подожди ты ещё часа полтора, получил бы полный доклад, написанный моей рукой. Торопливость тебя погубит, Гил. — Значит, Мин Хунь прознал о том, что вы почти замучили пленника до потери самоконтроля? Удивляюсь, как ему ещё не передали яд. — Я опасался того же, потому и не хотел идти. А вот подожди ты ещё полтора часа… — мстительно повторил Идрис, заметив, как император скривился и раздраженно отодвинул от себя стопку листов. — Что же ты тогда прибежал почти сразу? Притворился бы глухим, как обычно. Всяк в империи знает, что глава тайной службы — немой и глухой, под маской скрывает отсутствие глаз… — Но нас он и видит, и слышит сейчас, и всюду дотянется хищной рукой, — Идрис зловеще улыбнулся, но мигом посерьёзнел. — Другим грозит порка плетьми и за взгляд в лицо императору, а я тем временем избегаю прямых приказов. Милость императорская, которую могут списать на былые заслуги, не безгранична, а людская молва беспощадна и метка. — Если твои подчиненные недостаточно благонадежны, просто отправь их в ссылку, — возразил Гильгамеш. Разумеется, он понимал, что отец прав, однако сознаваться в ошибках было совсем не в его характере, сыновей истфилдских королей воспитывали непогрешимыми, и порою Идрис немного об этом жалел. — Ты так и не ответил на мой вопрос. — Фактически ничего и не рассказал. Остановился на приметах того, кто столь услужливо передал ртуть — и, судя по тому, как долго он держался, этого человека мы знать должны. Однако не представляю, как перебитое плечо при военной выправке и антарианское исповедание могут стать весомым основанием для задержания. Правда, меня снова попытались навести на Сакру, апеллируя к происхождению нашего загадочного незнакомца, но я бы не особенно этому признанию верил. Уж больно охотно оно было сказано, особенно в свете того, что менее значительные вещи я тянул клещами. — Негусто для трех дней, притом что горничная у тебя раскололась почти сразу, — вздохнул Гильгамеш. По привычке потянулся к кубку, отпил и скривился. — Тьфу ты, что за отрава! Идрис отреагировал мгновенно: выхватил кубок и принюхался к содержимому — учитывая, как нахально отравили императорскую невесту, кто мог поручиться, что в заговор не входило устранение и самого императора? Однако все оказалось куда интереснее — Вода с лимоном? — подозрительно уточнил он, глядя на сына, как будто он на его глазах отрастил клыки и оброс шерстью. — Энк говорит, для здравого рассудка полезно, — всё так же кисло ответил тот. Глава тайной службы всё же не выдержал — расхохотался, едва не расплескав воду, когда ставил кубок на стол. — Право, я почти готов пересмотреть свое мнение относительно этого выскочки. А что до допросов и моих методов, если ты на них намекаешь — женщинам вообще зачастую достаточно устрашения, даже не пытки — если ими движет сребролюбие, а не страх за родных, разумеется. В то время как шпионов, диссидентов и помощников королевского убийцы, — он сделал многозначительную паузу, позволяя осознать весь масштаб событий, — дрессируют на то, что под пытками они скажут только вещи, угодные хозяину. А после того, как ложный след будет противником взят, их можно будет убрать, скажем, ядом. — Тогда почему принц Хунь, чтоб его дракон пожрал, так спешил расспросить меня о своем подопечном? Если он уверен, что мы пойдем по ложному следу, то зачем ему нервничать? Идрис не сдержал улыбки, рассматривая за плотными занавесями очертания оливовых и персиковых деревьев, окружавшие террасу полукольцом. Свет перестал слепить глаза, и стало возможным разглядеть всю гамму эмоций на лице сюзерена. О, Гил ненавидел дворцовые интриги, если те оборачивались против него. А с принцем Лао иного ожидать и не следовало, слишком неравны силы. Если на поле боя фазан, вероятно, проиграл бы, то на поприще дипломатии прямолинейному и привыкшему брать нахрапом Гильгамешу грозило неминуемое фиаско — пусть даже в своей страсти подразнить соперника они были схожи. Сын, так любивший стратагемы и военные хитрости, дающие ему превосходство, порою не замечал вещей, которые Идрису казались очевидными. — Конечно, он спешил. Проблема в том, что люди — не герои легенд и не боги, и какими бы стойкими они ни были, не могут петь как по писаному, в горячке боли вообще мыслить тяжело. И наряду с тем, что тебе внушили, очень легко проболтаться о чем-то на первый взгляд неважном, но способном дать зацепку. Но если думаешь подловить Мин Хуня на горячем, когда мою певчую птичку все же отравят, вынужден тебя разочаровать, у него безупречное оправдание: наш пленник — дипломат из его сопровождения, который работает на него уже десяток лет, мало ли, какие государственные секреты он может нам разболтать. Даже если ты и станешь подозревать его в отравлении, он найдет способ выйти из воды сухим. И даже отрицать убийство ему не потребуется. — Вот же… шшшавка! Гильгамеш рывком поднялся. Бумаги взметнулись палой листвой, медленно спланировав на пол, однако император не обратил на это ни малейшего внимания, стремительной походкой направившись к двери. Он был в ярости и каждая секунда промедления в таком состоянии била по натянутым нервам, однако Идрис и бровью не повел — молча надел маску и двинулся следом. «Да, проигрывать всегда неприятно, и чем ближе ты к вершинам этого мира, тем больнее даётся падение», — подумал он в тот момент, поднимаясь со стула и направляясь вслед за императором назад в темницу. Разумеется, он имел в виду Гильгамеша, но, когда окованная железом дверь со скрипом отворилась перед ними, осознал, что это относилось и к нему самому. За двадцать минут их разговора свеча, стоящая в блюдце на столе Идриса погасла, но даже в полутьме было заметно, что висящее на цепях тело не подавало признаков жизни. Ни палача, ни дознавателя видно не было — вот и лишнее доказательство того, что все всегда следует держать в ежовых рукавицах, черт его дери! — Всех под трибунал, — бросил император. — Я же велел им не покидать камеру! Кто на страже? — рявкнул Идрис, распахивая дверь с такой силой, что несчастный, решивший подслушать разговор, мигом лишился бы носа. Стражники, надо отдать им должное, даже не шелохнулись — сказывалась выучка. — Живо, Ихара, Ситэ и лекаря ко мне! Где они? Кто сюда заходил? — Хин заглядывал, говорил, что вы вызываете. Сказал, что высокий гость требует подробного отчёта о дознании. — Палач тоже пошел писать отчёт? — съехидничал Идрис и повторил: — Быстро обоих ко мне и глаз с них не спускать. И Хина тоже. …Как и стоило ожидать, расследование продолжалось до поздней ночи, окончательно похоронив надежды главы тайной службы лечь спать пораньше. Конечно, факт отравления был налицо, и лекарь безошибочно назвал беладонну, яд придворных красавиц. К пыткам собственных подчиненных и шантажу Идрис решил не прибегать, ограничившись устрашением, но растерянное лицо дознавателя Ихара, который изо всех сил пытался держать себя в руках и явно сам сожалел о своей оплошности, говорило само за себя — юноша не мог ослушаться приказа главы службы, пусть даже переданного на словах, и получил за это выговор с отстранением на год. Ничего, покопается в бумажках, побегает на посылках и станет рассудительнее — совсем снимать с должности хорошего дознавателя было жаль. Палач и Хин были заключены под стражу: первый, когда дознаватель уже ушел, имел неосторожность подать узнику кубок с водой, переданный, как оказалось, одним из стражников, и теперь его ждала должность дознавателя в маленькой крепости на границе с Маравией. Второй, передавший приказ дознавателю, лишался места в тайной службе и отправлялся в ссылку вместе с семьей. Что же до передавшего воду стражника, опознанного палачом, глава тайной службы недрогнувшей рукой подписал приказ о повешении, не взирая на мольбы о помиловании и россказни о том, что сосуд с водой стоял на виду, и кто угодно мог отравить его. Зато, стоило разъяренному Идрису и не менее разъяренному провалом разведки императору выйти на свет божий, в дверях жилого крыла их ждал Мин Хунь. — Ваше величество, прошу прощения за то, что отрываю вас в столь поздний час, но вынужден ещё раз просить вас предоставить мне результаты допроса моего бывшего чиновника, — отчеканил он так, что проняло бы кого угодно, но только не Гильгамеша. — Отчётов не дам, однако в знак нашей дружбы скажу: он сообщил, что ртуть ему передал императорский убийца, — в том же тоне ответил сюзерен — и хотя вокруг царила густая ночь, Идрис не сомневался, что гость побледнел. — А вот по чьей воле — государственной или нет, выяснить мы не успели, но непременно продолжим завтра. Сами понимаете, допросить уже готового к общению человека гораздо проще. Но это только между нами. Доброй ночи, кронпринц. Выдержки Идриса хватило только на то, чтобы попрощаться с сюзереном и добрести до собственных покоев, лишь тогда он позволил себе беззвучно расхохотаться: да, выспаться сегодня не удалось не только им. Вряд ли на то, чтобы в срочном порядке получить донесения от всех шпионов, уйдет меньше суток, в течение которых принц-фазан точно сожжёт себе половину нервов. Нет, в том, что невесту императора пытались отравить с подачи Мин Хуня, Идрис сомневался — знать о покушении тот вполне мог, но у него лично слишком слабы мотивы, да и слишком много возможностей было довершить начатое — хотя бы через записку или отравленную иглу в подушке, или можно подстроить нападение убийц во время прогулки… а вот с подачи его отца, имевшего двух дочерей на выданье, попытаться убрать королеву вполне могли. Но для таких выводов нужно иметь на руках хоть какие-то факты кроме реакции гостя. Да и в случае, если они подтвердят домыслы, придется держать их при себе: политика — слишком тонкая штука, чтобы можно было отправлять своих недругов на плаху. Зато хотя бы появится козырь, а в политике козыри на руках порою равносильны для противника шаху, если не мату.***
Королю рыцарей хотелось верить, что этот день никогда не настанет, пусть она и принимала его, как неизбежное зло, и умудрялась выслушивать поздравления довольно спокойно, и даже обсуждать с Инанной-луа детали грядущего события, а заодно мотать на ус обычаи страны, в которой пришлось оказаться. Однако когда наступил канун знаменательного дня, она испытала почти панический ужас, отодвинувший на задний план даже привычное ледяное безразличие, завладевшее душой с момента потери Камелота. Вдруг пришло осознание, что это — реальность, и происходит с ней, а не с кем-то ещё, и оно вызывало желание бежать, куда угодно, лишь бы подальше отсюда, наплевав на все клятвы и уговоры. Пытаясь обуздать это недостойное желание, Артурия решила выбраться на тренировочную площадку — слабость после отравления все еще давала о себе знать, но мирно сидеть на месте оказалось выше её сил. Если бы погода соответствовала настроению Короля рыцарей, в Уруке бушевал бы ураган, снося крыши с домов и вырывая с корнем деревья, однако погода стояла, как и всегда, ясная и до невозможности жаркая — такую пережидать бы в прохладных стенах покоев, а не тащиться на полигон. Из распахнутых окон женского крыла дворца ветер доносил звонкий смех и едва слышные разговоры; в кустарнике под окном бесновались птицы — и хочется им заливаться пением в самое пекло? Словом, день выдался удивительно мирным, но Король рыцарей все равно чувствовала себя, будто ей предстояла тяжелая кровопролитная битва. Благо, расположение тренировочной площадки она запомнила и безошибочно нашла ее по памяти, по соседству с двориком, за небольшой галереей, соединявшей блоки дворца. Площадка оказалась занята, однако совсем не это заставило замедлить шаг: пространство было довольно большим, шагов на сто-сто пятьдесят, на таком при желании можно разминуться. Нет, просто две фигуры с копьями, что яростно сражались на противоположном краю, были прекрасно знакомы. Гильгамеш и Энкиду, увлечённые своим занятием, не замечали ничего вокруг — да за ними и уследить было сложно, настолько стремительными были их движения, настолько слаженными — приемы. Даже несмотря на то, что дрались они друг с другом, чувствовалось, что они долго сражались бок о бок и знают слабые и сильные стороны друг друга до мелочей — вот Энкиду под яростным напором и силой удара противника делает шаг назад, и предвидя этот маневр, Гильгамеш подается вперёд, стремясь нанести укол, но вместо удара едва коснувшись груди. И тут же советник делает шаг-пируэт в сторону, пропуская своего сюзерена с его бешеной инерцией вперёд, чтобы, крутанувшись, достать его со спины. Один-один. Копья вообще не были приспособлены для длительных сражений, да и мастерства как такового не требовали, для них достаточно силы — на турнирах все зависело от того, кто сильнее разгонит коня и вернее вышибет противника из седла. Но друзья попирали все правила — тренируйся они по всем канонам конной сшибки, и без доспехов первый же удар мог оказаться смертельным, но с такого расстояния как сейчас и таким варварским методом спарринга в реальной битве они никого не убили бы, зато могли развлекаться в полной мере, тренируя скорее гибкость, чем мощь удара. Артурия замерла под сенью галереи, не желая общаться ни с одним из них, однако глаз от сражения оторвать уже не могла. Чужие сражения пьянят почти так же, как свои, если цепким взглядом бывалого воина различаешь приемы и контрприемы, вливаешься в это на первый взгляд хаотичное движение. Укол — блок, отступление и ответный укол… В турнирной сшибке победил бы Гильгамеш, за счёт своей силы и твердой руки мечника — Артурия прекрасно помнила, как он сражался и как сложно выдерживать его удары, когда он входит в раж, однако в игре явно лидировал Энкиду, уклоняясь и лавируя, но при этом умудряясь теснить противника, наносить удары — и отдергивать в последний момент руку, обозначая победу и отпрыгивая назад, будто кот. Для него это был почти танец, завораживающий и грациозный, естественный настолько же, насколько естественно дыхание — копьё явно было ему гораздо больше по душе, нежели меч или лук. Или арбалет. Это было равносильно тому, как если бы по волшебному зеркалу пошла сетка трещин, разрушая иллюзию чуда. В памяти встало лицо умирающего Гавейна, и растерянный, но решительный Энкиду, сжимающий в руках арбалет. Она ведь видела его на похоронах, так и не решившегося подойти ближе. Да, сложись ситуация иначе, и он бы предпочел сохранить жизнь Гавейну и Галахаду, об этом Артурия прекрасно знала, равно как знала, что о содеянном он не жалел ни на гран. Просто на кону стояла жизнь его сюзерена и единственного друга, и он сделал правильный выбор. Разве она сама не поступила бы так же ради того же Галахада, или Бедивера — да и Ланселота, пропавшего в ночь битвы? Вопрос риторический. Вот только, несмотря на то, что Король рыцарей понимала советника Золотой империи, она не обязана его прощать. А смог бы Энкиду простить ее за смерть Гильгамеша? Конечно, нет — можно ли позволить жить тому, кто вырвал и растоптал часть твоей души? Кровная месть не в характере Энкиду, но невозмутимо смотреть в глаза убийце друга он не сумел бы. Она успела уйти раньше, чем друзья закончили свой поединок. В женском крыле, откуда было немного видно площадку, быстро задернулись занавески, стоило только поднять голову, а вслед за этим раздалось девичье хихиканье. Мельком познакомиться с обитательницами крыла Артурия успела, по большей части через Инанну-луа, но личных знакомств за эти две недели так и не завела, да и не желала этого делать. Общения ей хватило и без того: стоило только шагнуть в свою комнату, как тут же ее поймала Инанна-луа, кажется, решившая по неясным причинам взять над ней шефство. Король рыцарей все ещё ей не доверяла, однако позволила утащить себя на финальную примерку уже готового платья. По крайней мере, от чувства паники эта иллюзия деятельности отвлекала вполне успешно. … Утро ворвалось в покои восторженным солнечным щенком — слишком ярким и слишком суетливым, заглядывающим в незашторенные окна алым кружевом рассветных лучей. Стоило лишь недовольно открыть глаза — заснула Артурия далеко за полночь — как вихрь из служанок, портних и аристократок, наперебой осыпающих поздравлениями и галдящих стайкой воробьев, закружил ее, не давая передохнуть и минуты, натирая какими-то кремами, затягивая платье золотым поясом, дабы сделать талию потоньше, причесывая, отбеливая и нарумянивая лицо. Не успевшая как следует проснуться Король рыцарей сумела лишь отвоевать право искупаться самостоятельно — большей воли ей не дали. Впрочем, не все ли равно? Внешность — последнее, что ее интересовало. Наверное, хорошо, что свадьба состоялась ранним утром: не было сил на тревогу, которая, кажется, ещё не успела проснуться. И дело даже было не в том, что сегодня придется стать женой императора, совсем не в этом — Артурия уже давно смирилась со своей несвободой, времени на принятие было предостаточно. Выходя к своим подданным в Камелоте, она была уверена, что они любят своего короля. Здесь же народ совершенно иной, с абсолютно другим менталитетом и культурой, даже с другими богами — и боготворящий совершенно другого человека, тирана и небожителя во плоти… Для Артурии такое почитание было за гранью понимания, но ей придется жить среди этих людей, а значит, и считать их своими — тех, против кого ещё недавно приходилось сражаться. И если вспомнить истфилдских солдат, с которыми несколько недель пришлось ехать бок о бок, и их отношение, вряд ли мирные жители будут рады признать в супруге своего лугаля того самого короля Артура. Но пути назад нет, так ведь? — Миледи, вы прекрасны, как лотос в водах Евфрата, — восторженно ахнул кто-то из собравшихся высоких дам. — Право, император — счастливейший под небом Эа, если сумел получить такое сокровище. Артурия лишь сухо кивнула. Вот уж точно, лотос — красивый, но бесполезный. …Невеста въезжала в город с востока — дань уважения богине любви, что освещала путь самой ранней восточной утренней звездой. Обычная брачная церемония включала в себя прилюдное сватовство, получение благословения богов в храме и дарение подарков, однако шествие будущей императрицы было зрелищем для целого города и одной сплошной данью традиции. Белый конь, как след падающей звезды, белое платье, белоснежное покрывало на голове — Инанна-луа права, алый наряд совершенно не подходил Королю рыцарей. Единственное, на что Артурия смутно надеялась — что в столь ранний час людей на улицах не будет, но толпа у восточных врат, облепившая обочины дороги, развеяла её надежду: королевской свадьбы народ ждал как грандиозного праздника. Сотни лиц — ожидание, нетерпение, радость — зажатые в ладонях грозди цветов, мальчишки, взгромоздившиеся на ветки ближайших деревьев… Артурии пришлось найти в себе силы на сдавленную улыбку. Хочет она того или нет, а поставить себя придется, и лучше предстать доброжелательной, чем надменной. Едва заметное движение поводьев, и лошадь шагнула на городскую дорогу по живому коридору. Скакуна вел под уздцы один из министров — огромная честь для любого аристократа. Оставалось только сидеть на лошади и улыбаться, глядя в людские лица — на всех одновременно и ни на кого конкретно, как умеют только короли. Никого не волнует, что чувствует правитель, для толпы гораздо важнее, что он демонстрирует — это Артурия усвоила ещё в детстве. Все они, сильные мира сего, перед народом редко изображали тех, кем являлись на самом деле, но она стремилась быть честной со своими подданными. Вот только перед ней совсем не ее народ. Медленно, чинно ступала лошадь, и перестук копыт тонул в шуме толпы: поздравления, крики и бессвязный гул, как в рыночный день, летящие под ноги цветы, по которым скакун ступал, будто по ковру. В длинном платье сидеть в седле оказалось ужасно неудобно — и как дамы в таких нарядах ездят верхом? Но горделивый посад головы и невозмутимый взгляд — и будто бы ничего не случилось, будто не было поражения, уговора и долгой дороги в Урук. Люди везде одинаковы, они подвержены атмосфере и заражаемы эмоционально, люди хотят праздника — что же, получат праздник. Солнце уже успело зависнуть над дворцом, когда показалась огромная площадь с возвышавшимся в центре нее ступенчатым храмом — будто лестница для какого-то исполинского божества с врезанной в нее тысячеступенной лентой для обычных смертных. К сегодняшнему дню его украсили живыми лианами цветов из императорского сада, и храм совсем не напоминал культовое сооружение — Артурия почему-то подумала о царице Семирамис, которой супруг подарил увитый садами дворец, считавшийся по праву одним из чудес света. Было это в забытой истфилдской столице, и когда-то юной наследнице Вестфилда хотелось съездить туда, чтобы взглянуть собственными глазами на прекраснейший, по слухам, из дворцов мира. Что же, супруга императора Золотой империи имеет на это полное право, вот только теперь не горит желанием ехать куда-то. Площадь была усыпана людьми, жадно вглядывающимися в дорогу и встретившими императрицу радостными возгласами, летящими в воздух ветками цветов, лентами и монетами. Отсюда, с холма, были видны ворота, через которые Король рыцарей въехала в Урук — расстояние скрадывалось с высоты, и казалось, что они находятся совсем близко, а совсем не в двух часах конского хода. Укрывшиеся в лощинах клубы молочных туманов успели рассеяться, и теперь над крышами города дрожала маревом назревающая летняя жара, постепенно становившаяся все невыносимее, многократно усиливая доносившиеся с базарной площади запахи. Конь подвёз к самому подножию храма, туда, где начинались ступеньки, и Артурия спешилась, пусть и не без труда. Кто-то из сопровождавшей свиты, только собиравшийся помочь ей слезть, бросил на нее удивленный взгляд. — Спасибо, — неожиданно для себя поблагодарила она — и направилась к лестнице, слыша за спиной многотысячный гул, нервировавший все больше. Перил здесь не было, а ограждение едва достигало середины бедра, и чем выше Король рыцарей поднималась, тем страшнее было посмотреть назад. Восхождение к солнцу — тоже дань традиции, и на вершине, пред ликом Эа, должна была состояться свадьба и коронация. Сказать, сколько здесь ступеней, было сложно — Артурия сбилась на второй сотне, когда дорога не дошла даже до середины. Солнце припекало совсем нещадно, зависнув белым огненным шаром в белесом небе, и платье, казалось, прикипало к телу, а покрывало давило неподъемным грузом. Лестница закончилась как раз тогда, когда жара стала совсем невыносимой — может быть, на это и был расчет жрецов, показать смертным, как ничтожна человеческая плоть в сравнении с божественными силами? Оглянувшись, Король рыцарей увидела раскинувшийся перед ней город с его улочками и кварталами: пестрые домики, ютящиеся, как грибы, вокруг площадей, уходящую вдаль мостовую, сплошь наводненную людьми; вдали виднелся базар, по-восточному пестрый и шумный — южане, как Артурия успела отметить, не скупились на эмоции. Вдалеке возвышался дворец, в который предстояло вернуться уже императрицей. Где-то там, далеко, приходил в себя опаленный войной Камелот, а знамена короля Артура сменялись солнцем Золотой империи — что же, теперь династия Пендрагон в прошлом. В храме оказалось довольно сумрачно — потребовалось несколько секунд, чтобы вернуть себе зрение — и душно. Артурия с трудом подавила желание утереть со лба испарину после долгого подъема — но нет, не на глазах у доброй сотни людей, выстроившейся вдоль стен, и не перед Гильгамешем, стоящим у самого алтаря в лучах света, струящихся из огромного окулуса в испещренном узорами потолке. Алая, расшитая золотом, ткань, переброшенная на милесский манер через локоть, поверх черно-золотой туники, массивные золотые украшения и безупречная манера держаться, как разгневанный бог… Давно Король рыцарей не видела его таким — и дело совсем не в императорском облачении. Он смотрел на нее с таким торжеством и насмешкой во взгляде, от которого сразу вспоминалась первая их встреча, а плечи непроизвольно расправлялись в упрямой выправке воина. Шаг вперед — как вызов, только клинок не оттягивает руку. Теперь они стояли перед алтарем, глядя друг другу в глаза, а из дверей, ведущих, должно быть, в закрытую часть храма, выступил жрец в белоснежных одеждах, похожих на императорские и украшенных почти так же роскошно. О, жречество Истфилда вполне могло себе позволить и одеваться в шелка, и жить, как богатейшие из аристократов, в личных особняках, а не в крохотных домиках рядом со своим собором — это вам не антарианский аскетизм. Младшие жрицы поднесли испещренную узорами чашу, водрузив ее на алтарь, аккурат под лучами света, лившегося из окулуса. Жрец начал читать по памяти какую-то легенду — на староурукском, так что Артурия разбирала лишь некоторые слова. Впрочем, смысл можно было понять: легенда гласила о сошествии богини любви в подземное царство ради своего супруга и о том, как вместе с ним она привела на землю саму любовь. …Некогда лугали свободных королевств Междуречья, что во времена Милесской империи стали Истфилдом, женились на храмовых жрицах, выбирая из их рядов ту, что мила сердцу — считалось, что союз служительницы бога и потомка Солнца освящён богами. Наверное, тогда ритуал и обретал его подлинный смысл — и легенда, и слова о любви были к месту… Но в их с Гильгамешем ситуации — просто насмешка. — Властию великого Солнца, волею сонма богов и велением богини, что соединяет сердца, я представляю вам, Ваше Величество, Артурию из рода Пендрагон, ту, что вошла в восточные врата, ведомая рукой самой Иштар, для того, чтобы занять место подле вас в вашем государстве и вашем сердце. Вы принимаете дар? — Принимаю, — небрежно кивнул тот, даже не взглянув на жреца. — Ты, Артурия Пендрагон, ступила на этот путь по своей воле? — Да. Она видела усмешку на губах Гильгамеша — о, его собственная игра доставляла ему удовольствие, и он откровенно любовался реакцией своей невесты. И это было настолько типично для него, что Артурия сжала кулаки — разумеется, он не мог не заметить этого. — Что такое, моя королева? Ты не рада? — прошептал он. Король рыцарей на миг замешкалась, чтобы подобрать слова. — Вы знаете, мой император, что любая из аристократок была бы счастлива оказаться на моем месте. Не думаю, что мой ответ требуется, — она позволила себе улыбку. Да, Мерлин бы ею гордился: идеально уклончивый ответ. На миг сердце кольнуло тоской: после той ночи, когда она подписала документ об отречении, глава совета как в воду канул. Говорили, что он благополучно покинул дворец и теперь находится то ли в бегах, то ли во временной отлучке, но, по правде сказать, Королю рыцарей было совсем не до него — сначала болезнь, потом смерть Галахада и дорога в Урук заняли всё внимание. Надо будет сразу же после свадьбы спросить у Энкиду, он скажет правду, максимально ее смягчив. Да, возможно, это было малодушием с ее стороны, но узнавать о судьбе тех, кто считался в Золотой империи вне закона, было тяжело и без шуточек Гильгамеша. К счастью, их разговор угас: жрец завел какую-то молитву, воздев сухопарые руки к небу, а младшие жрицы поднесли кинжал и массивную золотую корону. Гильгамеш взял кинжал и одним шагом сократил разделявшее их расстояние — теперь приходилось задирать голову, чтобы смотреть на него. Пара слов на древнеурукском — и император, взяв руку Артурии в свою, сделал надрез по центру ладони. Несколько капель крови упали в подставленную жрицами чашу, а царапину слегка защипало. А потом кинжал подали уже ей. Интересно, а что будет, брось она императору вызов сейчас? Мысль была забавной, но Артурия отогнала ее, оцарапав протянутую ладонь, пусть и не без удовольствия, а после отдав кинжал жрицам. Кровь закапала в чашу, смешиваясь с рубиновым напитком — скорее всего, вино, запах ощущался даже отсюда — и кровью самой Артурии. Гильгамеш, с усмешкой наблюдавший за ней, принял чашу из рук жреца и сделал несколько глотков, осушив половину — к счастью, она была не больше обычного кубка — а потом протянул ее Королю рыцарей, не спеша, впрочем, отпускать. — Из моих рук, — произнес он. Пожав плечами, Артурия осушила чашу в несколько глотков — обряд напоминал обычное причастие, разве что хлеба не давали и исповедоваться не заставляли. Никакой торжественности лично ею не ощущалось, хотя все присутствующие застыли, затаив дыхание. Гильгамеш передал чашу жрецам, а потом, взяв ее ладонь в свою — кровь к крови — повернулся к главному жрецу. Их запястья связала вместе одна золотая цепь. Жрец снова что-то говорил на древнеурукском — половина смысла от Артурии ускользала. Она даже слова о покорности жены велению мужа предпочла пропустить мимо ушей. Со вчерашнего обеда во рту не было и маковой росинки, и от крепкого, несладкого вина с послевкусием железа голову слегка повело. Цепь холодила руку, которую крепко сжимала ладонь императора — неужели чтобы не убежала? А ведь даже и не попробовала этого сделать, если подумать. Опасаясь сделать даже шаг в сторону в страхе за судьбу Вестфилда, некогда славного королевства Альбион, держась за свою клятву как за гарант его безопасности, она… смирилась? Нет, досада и боль никуда не ушли, но тонуть в них всё более — не верный ли способ потерять себя саму? Если дороги назад нет, следует идти вперед, и будь что будет. В конце концов, Золотой император всегда держал свое слово, хотя и неохотно его давал: Вестфилд он не тронет. Цепь упала на пол с последним словом жреца, а на ее месте защелкнулись браслеты: на левой руке — у Гильгамеша и правой — у Артурии. — Жена для мужа — это сердце, а муж для жены — всё. Великие благословили твой выбор, о, лучезарный Гильгамеш из рода Эн-Меркара, построившего Урук в эпоху богов. И благословили твою решимость, Артурия Пендрагон. Будь же верной спутницей своему мужу и императору, — промолвил жрец, жестом повелевая встать на колени. Опустившись на пятки и сложив руки перед собой, Артурия наперекор всем традициям, что требовали смиренно опустить очи долу, вскинула подбородок, заметив, как усмехнулся при этом супруг. Он взял с подушечки золотую корону и поднял ее над головой, будто любуясь преломленным во вкраплении рубинов светом. Алый и золотой… — Божественной властью и велением человеческим, сегодня я, император Гильгамеш, называю имя своей королевы. Артурия из рода Пендрагон, законная принцесса Вестфилда, отныне моя супруга пред небом и землей и императрица Золотой империи, да продлят боги ее лета. Обычно, коронуя правителя, антарианский падре говорил целую речь из напутствий и притч, но Гильгамеш больше не произнес ни слова. Тяжёлая — надо же, совсем отвыкла от такой тяжести — корона опустилась на лоб поверх покрывала. Артурия склонила голову и прикрыла глаза на миг; свет, лившийся из окулуса, слепил просто невыносимо. Она слышала восторженный гул и поздравления, будто кто-то в один миг мановением руки наполнил мир звуками. Помнится, во время своей коронации в Вестфилде она провела ночь в соборе совершенно одна, в молитвах Создателю — сейчас же все случилось слишком быстро. Супруг протянул ладонь, однако Король рыцарей предпочла подняться самостоятельно, но, случайно прижав ногой слишком длинный шлейф платья, упала бы, не поддержи ее Гильгамеш. — Вообще-то традиции предписывают поцеловать руку сюзерена, Артурия… впрочем, так даже интереснее, — явно веселясь, тихо заметил он, не спеша отпускать ее талию. Только тогда до нее дошел смысл протянутой ладони — ну да, в клятвах вассалов сеньорам всегда присутствовал подобный жест. Целовать руку хотелось ещё меньше, чем вновь вставать на колени, и Король рыцарей упрямо вскинула подбородок. Пусть только попробует заставить. Впрочем, он и не пытался: обхватив пальцами ее затылок, притянул к себе и поцеловал — в губы, под прицелами изумленных взглядов своих придворных и явно наслаждаясь моментом.***
Ни дорогу до дворца, ни прием, устроенный для иностранных визитеров, Артурия уже не запоминала — все слилось в одну сплошную полосу. Были поздравления, восторженные возгласы, слова благословения, руки, тянущиеся к алому паланкину, в котором ехали император и его императрица — будто желая приобщиться к святыне. На любовь своего народа Гильгамеш отвечал снисходительной улыбкой и благосклонным взглядом. Артурия тоже старалась улыбаться, хотя не чувствовала ничего, кроме усталости. Ритуальная часть потребовала гигантское количество сил, людские толпы надоели, и больше всего на свете хотелось закрыть глаза и хоть немного подремать. Но весь день был расписан по минутам, и поспать сегодня, похоже, получится нескоро. А ведь впереди была ещё и первая брачная ночь. Король рыцарей посмотрела на Гильгамеша, великодушно улыбающегося толпе. Да, император был красив и наверняка искусен с женщинами — вспомнить хотя бы его поцелуи, на которые тело откликалось против воли — но мысль о том, что придется делить ложе с ним, ужалила. Артурия, конечно, была прекрасно осведомлена о том, что происходит между супругами в постели и предполагала, что такая участь однажды не минует и ее, но даже представить не могла, что судьба распорядится подобным образом, отдав ее в руки Золотого императора. Впрочем, изменить все равно ничего нельзя — значит, накручивать себя бессмысленно. Все же она, Артурия, никогда не относилась к своему телу щепетильно. Да, для гордости ночь с Гильгамешем была испытанием, но что поделать — она сама согласилась на сделку, а мучить он вряд ли будет. Пир, посвященный императорской свадьбе, они провели порознь, чему Артурия была очень рада. В этом зале, чуть меньшем, чем тот, в котором проходил пир по случаю возвращения, присутствовали только дамы — не только обитательницы двора, но и, видимо, гостьи, если судить по западным фасонам платьев, привычным ещё по Камелоту. «Разве женщинам разрешено ужинать за одним столом с мужчинами?», — вспомнились речи Гильгамеша во время его первого визита в Мэрильен. Забавно, что в день торжественного приема и мужчины, и женщины сидели за одним столом, а теперь, значит, восточные обычаи взяли верх. Золотой император придерживался традиций только тогда, когда ему это было нужно, попирая их во всех остальных случаях — о, это Артурия отметила ещё давно. Прием, несмотря на то, что сам император находился в другом зале, был роскошен — блюда и вина по изысканности своей могли соперничать лишь с музыкой, быстрой, но лёгкой, как ветерок — на арфе, стоящей на небольшом возвышении, играла одна из смутно запомнившихся по женскому крылу девушек. Императрице было уготовано место во главе стола, по правую руку сидела Инанна-луа, по левую — кажется, супруга короля Вермонии, лицо было смутно узнаваемо, но вспомнить его оказалось почти невозможно. Первая леди Урука была немногословна, хотя в самом начале торжества и обняла Артурию, поздравив ее со столь радостным днём. Приказ о подаче блюд тоже отдала она, а вот после, игнорируя всякие попытки ее соседки завести разговор, молча пила вино. — Вам нездоровится, Инанна-луа? — поинтересовалась Артурия. Та взглянула из-под тяжёлых век. Почему-то при первой встрече показалось, что глаза у нее черные, но нет, сейчас стало ясно: алый, темно-алый, будто загустевшая кровь. Интересный цвет. А главное, редкий. — Нет, все в порядке, миледи, — улыбнулась она краешками губ и, отсалютовав бокалом, осушила его до дна. Что же, остаток пира Артурии пришлось взять на себя — благо служанки внимали каждому слову. Приходилось вести светские беседы, однако ни о военных тонкостях, ни о лошадях, ни об оружейных новинках собравшиеся дамы не имели понятия. Впервые в своей жизни король рыцарей ощутила себя безнадежно далёкой от происходящего и лишь коротко соглашалась, когда к ней обращались. Об искусстве и архитектуре она знала лишь немного, что-то понимая в милесской или велмонской культуре, но совершенно теряясь в маравийской или цхиньской. Единственной универсальной темой оказалась политика: обитательницы урукского дворца мало ею интересовались, зато жены дипломатов неплохо ориентировались во взаимоотношениях государств. Правда, когда Артурия, увлекшись, завела речь о стратагемах и трактате Шанминя, она снова наткнулась на стену непонимания. И все же, пусть тем для общения было не так много, беседа с гостьями оказалась приятным занятием. Вести диалоги с придворными дамами Камелота доводилось не столь часто, да и круг их интересов, ограниченный нарядами и сплетнями о самых влиятельных мужчинах государства, был Артурии чужд, и она почему-то сделала вывод о несерьёзности женщин, втайне радуясь, что отец дал ей мужское воспитание. Но, если честно, ошибиться в этом вопросе оказалось приятнее, чем быть правой. Когда Артурия, отделавшись от сопровождавших ее женщин — полагавшиеся традициями наставления невесте, единые для всех культур — ступила на порог своих покоев, Гильгамеш уже был там. Полулёжа на кровати Короля рыцарей, уже без короны и тяжёлого плаща, он неспешно цедил вино, читая какой-то свиток. На полу устроился лев, флегматично дремлющий до того, но на звук шагов лениво распахнувший раскосые глаза с вертикальным зрачком. Рука императора покоилась в густой звериной гриве — даже лёжа, зверь макушкой был выше кровати. Хозяйка покоев на миг замерла на пороге, не зная, как реагировать на взрослого льва в ее же собственной спальне. — Не знала, что ты питаешь слабость к диким животным, — промолвила она. Гильгамеш и лев сощурились почти одинаково, разве что Золотой император при этом ещё и смерил взглядом с головы до ног. — Даже сбежать не попробуешь? — поинтересовался он. — За сегодняшний день у тебя было достаточно возможностей. Или ты и впрямь жаждешь сегодняшней ночи? — У некоторых людей есть рыцарская честь, не позволяющая нарушать клятвы, а некоторым королям свойственно думать в первую очередь о государстве, а потом уже о себе, — раздражённо вздохнула Артурия, проходя ближе к кровати. При взгляде на вино захотелось пить просто нестерпимо: на пиру она не пила хмельные напитки, однако в конце дня на нее накатило ледяное оцепенение, и начало казаться, что опьянение было бы весьма кстати — позволило бы расслабиться хоть немного. Однако просить Гильгамеша? Никогда. Лев, вспомнив, что он вообще-то дикий зверь, а не котенок, зарычал при звуке шагов, однако рука хозяина шлепнула его по загривку, заставив удивлённо замереть. — Тише, Аршес, тише. Теперь она тоже твоя хозяйка. Можешь пойти, поздороваться, — обратился Гильгамеш к питомцу. Зверюга лениво поднялась на могучие лапы и неспешно подошла к Артурии, глядя снизу вверх: проверяла реакцию? Эта догадка отогнала оцепенение и заставила взглянуть на Аршеса более спокойно. Да, хищник, свирепый и дикий, но все же ручной. Это вам не медведь, что едва не задрал Ланселота… — Привет, — поздоровалась Артурия. Лев прижался носом к запястью — странный жест для хищника — и она погладила его по бархатной переносице. Аршесу явно не понравилось, но, должно быть, памятуя о реакции хозяина, он даже рыкнуть не решился — только возмущённо фыркнул. Гильгамеш, наблюдавший за этой сценой, хмыкнул и поднялся с кровати, жестом отослав питомца из комнаты. — Умный зверь. — Не скажи, в детстве он был упрямее осла. Но любую волю можно переломить правильным воспитанием. Сейчас он может есть из моих рук, даже не попытавшись укусить. Знает, что ему будет. — Лев всегда останется львом, Гильгамеш. Просто звериная натура рано или поздно возьмёт свое. — Именно из-за своей вольной натуры лев гораздо более ценный питомец, нежели кошка или собака. Да, он свиреп, но однажды покорившись, он будет верен тебе до конца. Гильгамеш сделал несколько шагов к ней, оказавшись настолько близко, что Король рыцарей ждала поцелуя — но нет, усмехнувшись и мазнув плечом, он проследовал мимо и запер дверь на засов. — Что за вид, Артурия? Разочарование? — насмешливо поинтересовался он. Что на это оставалось сказать? — Ты, как и всегда, невыносимо самоуверен — все еще считаешь, что я от тебя без ума, — вздохнула она. Право, надо же было так утомиться, что даже не осталось сил парировать остроты давнего своего врага. Он подошел неслышно и совсем не спеша, с видом полноправного хозяина положения. Теплые пальцы пробежались по обнаженной коже у основания шеи, поддев удерживающие платье ленты и, потянув за них, развязали крепившиеся на плечах узелки. Не удерживаемое больше ничем одеяние упало на пол, оставив Артурию в одном нижнем платье — тоже абсолютно белоснежном, с каймой кружева над оголяющим ключицы вырезом. Руки Гильгамеша легли на талию, скользнули по животу, к самому его низу, сминая тонкую ткань — шершавость чужой кожи ощущалась так, будто никакой одежды и вовсе не было, и от этого легкий озноб пробежал по телу. Король рыцарей невольно отпрянула, но объятия сделались лишь крепче, и теперь она отчетливо ощущала спиной тепло чужого тела. И — желание супруга. — Можешь сколько угодно лгать себе, моя королева, тебе же хуже. Меня вполне устроит тот факт, что ты теперь принадлежишь мне, — бархатным голосом ответил Гильгамеш, когда она уже совсем не ждала ответа. Слова она не услышала — ощутила щекоткой на изгибе шеи и невольно поежилась. Воспользовавшись замешательством, мужчина развернул ее за плечи — очертил подушечкой пальца жилку, линию ключиц, будто изучая, провел рукой до груди, слегка царапнул сосок, внимательно наблюдая за ее реакцией. Артурия дернулась, отстраняясь, однако он в отместку зарылся рукой в ее волосы, притягивая к себе и, раздвинув языком ее губы, смешал их дыхание в глубоком поцелуе, не позволив даже сделать вдоха. Голову повело, и момента, в который свободное нижнее платье упало вниз, оставляя её совсем нагой, а тело оказалось прижато к кровати весом чужого обнаженного тела, Король рыцарей не заметила. Шелк простыней на миг показался обжигающе ледяным, она уперлась ладонями в грудь супруга, но запястья были зафиксированы над головой одной его ладонью. Другая ладонь скользнула между ног, слегка надавив, и Артурия задохнулась от неожиданности, забившись в его руках. Однако, наткнувшись на внимательный взгляд, попытки вырваться она прекратила — слишком уж веселым было это внимание, будто он был больше увлечен ее реакцией, нежели триумфом момента. — Ненавижу тебя, — вместо этого выдохнула она. — Я это знаю, — прошептал Гильгамеш, очертив контур её груди — и не отводя глаз от ее лица. — Тем больше наслаждение, моя королева.