Её король, его королева

Утро ворвалось в спальню королевы пением птиц в саду и солнечными лучами, пробивавшимися через плотные занавески — рассвет давно уже миновал. Гильгамеш спал рядом, собственнически притянув ее к себе; лицо его выглядело умиротворённым, несмотря даже на то, что брови были нахмурены от яркого утреннего света, обласкавшего торс императора; его наготу прикрывало только тонкое одеяло. Артурия поспешила выскользнуть из-под его руки, не желая дожидаться пробуждения своего… Да, своего мужа. Даже в мыслях слово звучало тяжело и нелепо. Память то и дело подкидывала недавние события, не давала забыть о себе и еле заметная боль — Артурия и ранее слышала о том, что первая ночь бывает неприятной для женщины, хотя реальность оказалась не столь болезненна, как она ожидала. Гораздо тяжелее далось осознание, что распаленное тело в умелых мужских руках откликается напряжением в мышцах, волной мурашек по обнаженной коже — не очень страшно, если задуматься. Но почему-то Артурии мучительно не хотелось вспоминать об этом, а при мысли о горячем шепоте на ухо, рваном дыхании и влажных губах, скользящих по телу, хотелось помыться. Чтобы разогнать неприятные мысли, Король рыцарей прошла в комнату, отведенную под умывальную, и ополоснула лицо ледяной водой, а потом, резко выдохнув, вылила на себя весь кувшин — с самого детства она делала так в минуту душевного смятения. Судорожный вдох дался с трудом — грудь перехватило, а сердце, замерев, заколотилось. Издевательство над собой, если подумать, но когда дрожишь от холода, терзаться тяжкими думами сложно. Кое-как завернувшись в совершенно не согревающее полотенце, Артурия неслышно вернулась в спальню, но запасной одежды, помимо лежавшего на полу платья и одеяния Гильгамеша, не обнаружила. Должно быть, служанки просто не рискнули зайти в спальню, пока там находился император — нужно было выйти и позвать, но общаться с кем-то с утра не хотелось. Честно сказать, больше всего она желала выйти во двор и устроить с кем-нибудь жестокий спарринг — до ноющих плеч, до пригибающей к земле усталости и блаженного опустошения в голове. Что угодно, лишь бы умотать себя и не думать, не думать… Не думать. Служанки и впрямь нашлись под дверью — оставалось только надеяться, что не грели уши у замочной скважины — и к расхристанному виду своей императрицы отнеслись спокойно, даже не удивившись просьбе принести что-нибудь подходящее для занятий с мечом. Быстро получив желаемое — свободное платье, конечно, посредственный вариант для того, чтобы плясать с оружием вокруг манекена, но привередничать, будучи в одном полотенце, было глупо — Артурия наконец-то оделась и сразу ощутила себя спокойнее. По крайней мере, можно было выйти из комнаты и скоротать время до завтрака где-нибудь подальше от Гильгамеша. Солнце палило, прогревая воздух в прохладе стен, и на женской половине дворца уже стояла жара. По коридорам сновали служанки с подносами, при виде Артурии тут же кланяющиеся — на взгляд Короля рыцарей, делать это с заставленным снедью подносом было мастерством похлеще воинского. После вчерашних волнений ужасно хотелось есть, будто бы тело желало вернуть себе спокойствие хотя бы таким примитивным способом. Она заглянула в общую гостиную — там сидели несколько дам, одетых одна другой пестрее, вскочивших на ноги при виде королевы. Артурия только и нашла что кивнуть им: толку спрашивать у тех, кто понимает тебя едва-едва? Разум подсказывал поискать Инанну-луа, но тревожить свою новую знакомую после вчерашнего не хотелось, и Артурия решила отнестись к отсутствию завтрака философски. В конце концов, не должен ли рыцарь стойко переносить все тяготы? — Ваше величество! Артурия обернулась, завидев знакомую служанку. Правда, они все были похожи друг на друга — темноволосые и темноглазые, опускающие очи долу при виде титулованной особы, и все же существовала у нее привычка проглатывать согласные, врезавшаяся в память за несколько дней. — И вам доброе утро, — кивнула королева, растянув губы в улыбке. — Где я могу найти Инанну-луа? — Госпожа изволит давать прием в малой гостиной, — тут же отрапортовала служанка. — Она пригласила всех знатных дам дворца. — Вот как. — Честное слово, леди, она спрашивала вас утром, но Хидза сказала, что Его величество еще у вас. Госпожа решила не тревожить вас, не гневайтесь на нее, — служанка густо покраснела, будто бы это она не позвала новоявленную императрицу на прием. Артурия и сама была не в восторге: мало того что пришлось пропустить завтрак, еще и возникло неприятное ощущение, будто бы ее застали за чем-то недозволенным. — Я вас поняла, — нехотя выдавила она. — Передайте миледи, что я с удовольствием выпью с ней чашку чая ближе к вечеру. А пока и впрямь стоило пойти потренироваться.

***

Встреча представителей нового альянса состоялась следующим днем, когда солнце уже клонилось к закату, а дневной жар за окнами перешёл в состояние обволакивающего зноя. Выйти на улицу все ещё представлялось испытанием, однако в стенах дворца терпеть истфилдский июль было вполне можно, чем и воспользовались дипломаты, собравшись в одном из залов приемов. Энкиду заглянул в зал с рассветом, намереваясь всего лишь краем глаза оценить готовность к приему, и за весь день так ни разу оттуда и не вышел, опомнившись лишь тогда, когда в дверь властно постучали. — Погодите минутку! — отозвался Энкиду, однако мог бы и не утруждаться: Мин Хунь, разряженный в пестрые официальные одежды, уже прошел внутрь, с любопытством оглядывая убранство небольшого — шагов на двадцать, не более — зала. Задержался взглядом на пушистых маравийских коврах, скрадывавших шаги, бегло оглядел расписанные золотом стены и совершенно непринужденно устроился на одном из диванчиков, расставленных вокруг низкого столика. Быть единственным гостем в роскошной комнате, когда прислуга ещё суетилась вокруг, его, кажется, нисколько не смущало и не тяготило. О, Энкиду отметил это: в присутствии советника, который был ниже по положению, Мин Хунь, накануне метавший молнии из-за ареста своего сопровождающего, не торопился разыгрывать оскорбленную жестоким императором благодетель. А может, просто ещё не проснулся? — Изящно, — неспешно уронил гость, глядя, как служанки споро расставляют на столике закуски и сладости. — Дворец поражает контрастами: кто бы мог подумать, что для неофициальной части мы соберёмся в комнатке, больше напоминающей будуар, нежели зал приемов? — Неофициальная часть на то и неофициальная, — Энкиду заставил себя нацепить на губы привычную улыбку и, отослав служанок жестом, опустился на диванчик, отделенный от Мин Хуня столом. Он уже заранее знал, что Гил выберет место рядом с ним, прямо напротив этого павлина, чтобы видеть его лицо. Иные привычки императора чертовски предсказуемы, но ему, первому советнику, это на руку. — Разве должно высоким персонам перекрикиваться через весь зал, будь он таким огромным, как банкетный? — Право, я забыл, что нахожусь не на родине, — грустно улыбнулся кронпринц, и нельзя было не поверить, что он и впрямь не тоскует по родным краям. — Нефритовый зал приемов Цхиньюня вполне способен потягаться своими размерами с банкетным залом Урука, однако был спроектирован так, чтобы, находясь в одном углу, ты мог слышать, как скребётся мышь в другом. Для наших зодчих такая задача не представляет сложности. Энкиду опустил глаза, чтобы не выдать себя ироничным взглядом. О нет, он ошибся в кронпринце: тот был все еще в бешенстве из-за ситуации с допросом. А что лучше восстанавливает уверенность в себе, чем демонстративный снобизм? — Достижения зодчих Поднебесной заставляют трепетать сердца посвященных, — дипломатично заметил он. — В Уруке всегда чтили фундаментальность и символизм, и в то время как все великие державы пытались сражаться с нами на этом поприще, ваша родина, кронпринц, предпочитала идти по другому пути. Впрочем, так было во всем. Мин Хунь ухмыльнулся, принимая ответ. — Вы, советник, всегда были прекрасным собеседником. О да, выслушать, покивать и не сказать ни слова конкретики он умел прекрасно — а в беседах с Мин Хунем это было лучшей тактикой. Таким людям, как бы мягко они ни стелили, нельзя раскрывать ни крупицы информации о себе, но вести ни к чему не обязывающие разговоры о природе и традициях иной раз оказывается весьма приятным делом. — Как и вы, кронпринц, как и вы, — невозмутимо вернул любезность Энкиду, поднимая крышку покоящегося на углях керамического чайника. Тонкие иголочки лежали на поверхности, источая немного терпкий аромат — императорский сорт чайных листьев, Мин Хунь должен оценить. — Неужели «Серебряные иглы»? — заглянув в чайник, поинтересовался гость. — Его величество удивляет меня всё более. — Действительно, он ведь никогда не собирал у себя под крылом диковинки со всего мира, которые ему нравились, — не сдержался Энкиду, но шпильку тут же замаскировал подкупающей улыбкой. — Не нужно сарказма, дорогой мой. Я не о том. Его величество всегда баловал гостей изысканнейшими винами: представить, чтобы он приказал подать им чай, я не могу. Признавайтесь, это ваша личная инициатива? — Всякий человек, даже самый великий, может иногда менять привычки. Моему повелителю хотелось оказать дань уважения гостям из Лао, — пожал плечами Энкиду. Визирь аль Бахрей пришел спустя половину часа — к тому времени ненавязчивая беседа начала тяготить Энкиду, а от неискренних улыбок сводило скулы. Он ведь уже и забыл, какой изматывающей может быть беседа с принцем Лао, особенно если тот не в духе и желает отыграться на ком-то, соизмеримом по силам. Не станет же Мин Хунь вступать в полемику с Гильгамешем: в присутствии дракона всяк павлин норовит казаться ниже и тише. — Очень рад видеть вас, визирь, — произнес Мин Хунь, когда аль Бахрей жестом приветствовал их. — Господин первый советник немного скрасил мое ожидание своим обществом, но как известно, два дипломата могут говорить о солнце на небосклоне весь день, ни разу не повторившись в выражениях. Расскажите нам что-нибудь о вашей аудиенции с Золотым Императором. Аль Бахрея перекосило. «Еще бы, вряд ли Гильгамеш был деликатен в этой аудиенции», — подумал Энкиду с сочувствием. На встрече ему самому присутствовать не удалось — с избиением проигравших сюзерен всегда справлялся самостоятельно — да и не хотелось. Не столько у Энкиду союзников, чтобы разбрасываться теми, кого не хочется придушить. — Великий Эа даровал его величеству, потомку бессмертных, владычество над людьми, дабы нести волю Его, глаза, видящие бурю в южных пустынях и уши, слышащие всяко слово, что о нем сказано. Не стоит упоминать его всуе, — Энкиду улыбнулся и обратился к Аль Бахрею: — Надеюсь, вас не тяготит праздничная суета, досточтимый визирь? Уверяю вас, скоро торжества закончатся, и мы сможем наконец выбраться из Урука. Мангровые рощи Киша все так же прекрасны и тенисты, а Малый Дворец вполне можно назвать одним из роскошнейших творений наших зодчих. — Гостеприимство золотой империи соразмерно ее величию. Это комплимент, советник, — улыбнулся Бахрей уголками губ. — Однако мы все прекрасно понимаем, насколько императорской чете хотелось провести краткую минуту отдыха вдвоем. В конце концов, с нашей стороны было бы бесцеремонно лишать императора времени наедине с молодой женой. Но если когда нибудь Его величество захочет поохотиться на дикого барса, охотничье имение сиятельного шейха всегда к его услугам. Мой повелитель будет счастлив видеть своего друга и его супругу — и вас, советник, само собой. — Думаю, моей супруге следует сначала привыкнуть к знойному лету и золотым дворцам Урука, — послышался голос сюзерена. — Но с шейхом я бы поговорил с удовольствием: так уж получилось, что мы с ним встречаемся либо за праздничным столом, либо за столом переговоров. Как знать, может, в следующий раз мы снова будем подписывать мир с неприятными нам обоим персонами. Понтифик Пий Тринадцатый слывет грозою неверных, а его легат — выходец из Черного ордена Сакры. Великая маравийская империя разграблена и истощена, и я искренне желаю, чтобы условий вашей сдачи нам обсуждать не приходилось… Снова. Гильгамеш окинул присутствующих насмешливым взглядом, задержав внимание на вздрогнувшем Мин Хуне. Нервы визиря были ощутимо крепче, что с учётом нрава старого сатрапа совсем неудивительно: слабые духом при маравийском дворе попросту не выживали. Артурия держалась на шаг позади императора: бледная в холодной синей парче, но безупречно спокойная.  — Благодарю вас за гостеприимство, визирь, — произнесла она. — Я наслышана о красоте маравийской столицы, которую ни один из землеописателей не обошел восторженным словом. Надеюсь, шанс повидать ее нам когда-нибудь выпадет. Визирь быстро взглянул на нее, явно не ожидая, что она вообще будет разговаривать во время этой встречи, и поднялся вместе с остальными присутствующими. Энкиду задержал взгляд на каждом: на полном скептицизма лице Аль Бахрея, на непроницаемом лице Мин Хуня, на Гильгамеше, опустившемся на диванчик с видом снизошедшего до смертных бога и на Артурии, занявшей место по левую руку от него, видимо, предоставляя Энкиду право расположиться по правую. Безупречно с точки зрения западного этикета, но с точки зрения восточного — просто вопиющая вольность для женщины. На миг Энкиду показалось, что Гильгамеш сейчас скажет при всех что-нибудь едкое в ее адрес, что Артурия вряд ли стерпит и всё закончится привычной их перепалкой, однако сюзерен лишь бархатно рассмеялся и откинулся на спинку дивана. — Ну что же, — весело начал он, когда гости заняли свои места. — Рад приветствовать вас на этом скромном совете. Представители королевских семей трёх великих империй не единожды встречались за столом переговоров, и сегодняшняя наша встреча, смею надеяться, одна из многих. За исключением маленькой детали: сегодня ещё одному королю позволено присутствовать здесь. Вот пусть она и приветствует сегодня высоких гостей: у нее это, судя по всему, неплохо получается. «Пора брать деньги за свои пророчества», — безрадостно подумал советник. Но Артурия парировать очевидные насмешки пока не думала. — Благодарю вас, мой император. Я рада, что вы прибыли на это торжество, господа, и рада, что удалось познакомиться с вами поближе. Роскошь Урука для меня в диковинку, и эти недели выдались полными впечатлений, но, как говорил Рамиль ибн Хасан, всякое впечатление бывает полным только тогда, когда оно подкреплено новыми знакомствами… Она говорила ровно, как по писаному, достаточно владея собой, чтобы скрыть удивление подобным сюрпризом от Гильгамеша, и Энкиду позволил себе расслабиться на миг. Будь на то его воля, он бы никогда не пригласил ее на этот прием. Он мог понять королевскую привычку все контролировать и решать, и представить пришедшую с отречением от власти дисфорию утратившего контроль человека… Но Артурия здесь была чужой, новой фигурой, от которой советник не знал, чего ожидать. Она, привыкшая решать любые недопонимания авторитетом, а конфликты — честным боем, ничего не могла противопоставить амбициям Мин Хуня. — Речи королевы мудры, а эрудированность заслуживает уважения, — изрёк визирь, когда Артурия закончила говорить. — О да, с вашей стороны, Ваше величество, просто преступление прятать такое сокровище, — подхватил Мин Хунь, заговорщически улыбнувшись Артурии. С тем же успехом он мог улыбаться статуе: ни один мускул на лице королевы не дрогнул в ответ. Гильгамеш жестом собственника огладил ее щеку, будто она и впрямь была статуей: он был доволен. — Вам ли, господа, не знать, насколько трудно найти сокровища? Ради них идут на смертный бой со стоглазыми великанами, рушат власть богов, отправляются на край света… Награда бывает колоссальна, но делить ее после всех злоключений не хочется ни с кем. — Сокровища — это прекрасно, господа, — Артурия текуче сменила позу, уходя от прикосновения и устало опираясь локтем о подлокотник диванчика — так, что это выглядело почти естественно. — Только не стоит ли поговорить о деле? Сокровища, конечно, предмет прекрасный, но ради них не обязательно собирать совет. Неофициальные встречи, насколько я помню, ориентированы на обсуждение деловых вопросов до их подписания. И повесткой дня чье-то сокровище, — у нее отчётливо дернулась бровь, — быть точно не может. — Ваше величество желает просмотреть договор? — поинтересовался Аль Бахрей. — Он был заключён в ваше отсутствие и, быть может, вы оказались лишены возможности с ним ознакомиться? — Благодарю, договор мне прочесть довелось. Экономическое сотрудничество, решение всех вопросов в мирном порядке, неотчуждаемость территорий участников договора, помощь на военном поприще… Просто, оттого и безупречно. Меня больше интересует приложение. К примеру, по десятому пункту… Разговор свернул в бюрократическую сторону. Энкиду утратил внимание ещё на первом пункте приложения, того самого, где обговаривались границы. Все это он уже слышал, когда вопрос был вынесен на утверждение истфилдским дипломатам, переслушал, когда Гил все это проговаривал вслух у себя в кабинете, перемежая насмешливыми комментариями, а потом самолично зачитывал во время переговоров. Артурия пропустила мимо ушей упоминание о Вестфилде как части империи — правда, скулы у нее заалели, выдавая истинные эмоции. Точнее, пропустила бы, не вмешайся в разговор Мин Хунь, стоило обсуждению уже подойти к концу. — Кстати, закономерный вопрос насчет третьего пункта. Вестфилд, раз уж мы о нём заговорили, совершенно неудобно граничит с Фламандией, которая, как мы помним, является ближайшим соседом Сакры. Ранее Фламандия была хорошим союзником для Вестфилда, но теперь превращается в неудобного противника: стоит ей вступить в Священный союз и ваши границы окажутся под угрозой. Что Ваше величество собирается делать с ним? — Принц Хунь, думаю, свои внутренние дела Золотая империя может решить самостоятельно, — ответил Гильгамеш, смерив оппонента взглядом. — Полагаю, Фламандия ждёт от меня часть Вестфилда в качестве подачки за невмешательство… Думаю, я подожду, пока их король приползет ко мне с предложением обменять северные земли на вечное сотрудничество, и уже тогда буду решать, принять ли его. — Вестфилд — не твоя собственность, Гильгамеш, — перебила вдруг Артурия так яростно, что Энкиду, находившийся в напряжении и скором ожидании неприятностей, вздрогнул. — И что делать с его территориями — решать точно не тебе. — Если я купил коня, значит ли это, что я не могу на нем ездить? — понизил голос Гильгамеш, лениво повернув голову в ее сторону. — Или продать соседу, если тот предложит цену, которую я сочту достойной, или на ферму, чтобы пахать поля, или мяснику, если покупка меня разочарует и уже не сможет ни ходить под седлом, ни давать глубокой борозды… — Скаковых коней не используют на ферме. Если хозяин ожидает от гордого маосского рысака глубокой борозды, то это проблемы не лошади, а хозяина. — Не в том ли толк собственности, что с конем ты можешь делать что угодно? Пусть даже и принести в жертву богам, чтобы они смилостивились. — Неужели для вашего величества боги — это Священный союз? При всем уважении, Ваше величество, это слишком мелко для Золотого императора, — произнес Мин Хунь, и Энкиду, ощущая, как внутри холодеет от нехорошего предчувствия, поспешил перехватить инициативу: — Господа, я бы призвал вас не торопить события. В данный момент Фламандия пребывает во власти своих собственных проблем и вряд ли будет пытаться вмешаться в жизнь Золотой империи. А новый понтифик ещё не приобрел достаточного влияния для нового Священного похода, и… — И для меня не составляет труда захватить и разграбить это осиное гнездо, прежде чем оно сможет ставить мне условия. Я мог бы отдать Вестфилд им, будь они надёжными союзниками, но Фламандия того попросту не заслуживает, — завершил Гильгамеш, предупреждающим жестом поднимая ладонь. Мин Хунь порывался что-то сказать, но в итоге только нехотя кивнул. Энкиду только и оставалось что восхититься, несмотря на досаду: так нагло и эффективно спровоцировать Артурию ещё надо уметь. Именно поэтому советник и был против ее присутствия, зная, что тут есть такие как Хунь, которые легко просчитывают болевые точки. — Не пойму, чего вы добивались, кронпринц Хунь, — тем временем произнесла Артурия, глядя на гостя в упор. — Да, Фламандия последние три десятка лет была союзником Вестфилда, и иметь под боком такого врага как Золотая империя, ей не хотелось бы, но даже король Вильгельм не способен на столь явное самоубийство. — Не забывайте, что Вильгельму уже за сорок, — улыбнулся тот. С Артурией он держался куда приветливее, чем с императором, видимо, всерьез полагая, что найдет в ней союзника. Энкиду и сам не был уверен в обратном — это-то его и пугало. — А вот принцу Диармайду уже исполнилось двенадцать, и скоро он сможет наследовать трон. Как говорил цитируемый сегодня вами Рамиль ибн Хасан, мудрец тот, кто помнит о прошлом, крепко стоит на ногах в настоящем и думает о будущем. Примете такой аргумент, Ваше величество? — Не приму. Вы наследника Фламандии лично не знаете, и с тем же успехом можете придумать ему две головы и скорпионий хвост. А принц Диармайд, каким я его знаю, юноша дипломатичный, взойди он на престол, может до последнего сохранять нейтралитет или заключить мир с империей прежде, чем понтифик решится на новый поход. Смотреть в будущее похвально, но чрезмерно его опасаться — удел слабых, неуверенных в себе и своем государстве политиков. — Что же, даже мне стало интересно, что там за принц такой, — усмехнулся Гильгамеш. — Ее величество защищает его так, будто верит, что человек не может измениться в одночасье. Например, одержав победу в нескольких битвах, решить, что он великий полководец, или струсить и сбежать при малейших признаках опасности, уверенный, что генералы справятся и без него… — Я защищала Вестфилд до последнего, — процедила Артурия. — Я и не тебя имею в виду. Ты судьбу изменить была не в состоянии, а некоторые просто не захотели. — Изменить судьбу, когда кругом предатели, невозможно. Остаётся либо сдаться, либо отступить, чтобы накопить силы и вернуться. — Ты ли говоришь это, бравый Король рыцарей? — явно издеваясь, поднял бровь Гильгамеш. — Та, которая намеревалась умереть с мечом в руках, выбирает между сдачей и отступлением? Интересно, это замужество или поражение так влияет на тебя, Артурия Пендрагон? Ты начинаешь мыслить как женщина, но не как рыцарь. Артурия побледнела, сжав кулаки до побелевших костяшек. То, что она ещё не вскочила на ноги и не покинула комнату, на взгляд Энкиду, было уже победой выдержки, но ситуация медленно, но верно катилась псам под хвост. — Я бы лучше умерла, чем отступить, — тихо проговорила королева. — Верю. Но ты ведь жива? Так стоит ли бросаться такими словами, если не собираешься их выполнять? Несмотря на спокойный тон, Гильгамеш был зол. Артурия этого не видела, будучи сама в бешенстве, и нужно было сделать хоть что-то — иначе грянет буря, непременно разверзнутся небеса и на землю обрушится дождь из стрел. — Чай сегодня замечателен. На миг Энкиду показалось, будто небо все же обрушилось: такая гнетущая тишина бывает только после чего-то ужасного. Под взглядами четырех человек немудрено было подавиться, если бы у него не было практики светских обедов в змеином гнезде урукской знати ещё в то время, когда он ещё не стал советником, а был найденышем наследника престола. По поводу замечательного чая он, конечно, соврал — тот остыл, да и горчил к тому же — но сейчас горечь казалась советнику спасительной. По крайней мере, можно было отвлечься на терпкий вкус, на время забыв о терзавшем беспокойстве. Пауза становилась томительной. Визирь задумчиво смотрел в окно, Мин Хунь воззрился на Энкиду так, будто тот пил не элитный напиток его родины, а как минимум бульон из лягушек. Артурия с Гильгамешем смотрели на него с одинаковым выражением на лицах: удивление и самую малость — раздражение. «А ведь в другой жизни, будь они действительно равны и не имей никаких претензий друг к другу, они вполне могли бы подружиться», — мелькнула странная мысль, и тут же исчезла. Нет таких вселенных, в которой эти двое имели бы одни и те же взгляды на мир — или хотя бы смежные цели — а без единства духа дружба вряд ли возможна. — Я, признаться, больше привык к кофе — его так у вас называют? Сиятельный Аль-Рашид, мир его дому, ценит этот напиток за то, что он придает мыслям ясность, а в большой политике это свойство не бывает лишним никогда. Но если советник так хвалит чай, будет преступлением не попробовать немного, — подхватил визирь, тоже пробуя напиток. К его чести, лицо он держал превосходно — Энкиду не был уверен, что он сам смог бы не поморщиться, попробуй крепкий маравийский кофе с перцем. — Кофе — великолепный напиток, шейх знает в этом толк, — отметил он. — Многие ценят сладкий вкус и избегают горечи — но только те, кто сполна познал обе этих грани, могут наслаждаться и тем, и другим. Судьба была милостива ко мне, но, право, мне бы хотелось испытать эту горечь ещё раз. Возможно, наш император решит в ближайшее время посетить сиятельного шейха, и иметь с ним беседу за чашкой горького кофе будет величайшим удовольствием для меня. — Почему бы и нет, — протянул Гильгамеш, наконец отводя взгляд от своей королевы. — Вы, господа, хорошо бы сработались при дворе шейха Аль-Рашида — он очень ценит людей, которые делают вид, что им нравится эта жженая гадость. Порою меня посещает мысль, что он специально собирает угли из костра для того, чтобы потом приказать сварить их в турке и смеяться над теми, кто будет закатывать глаза, называя это изысканнейшим из напитков. Так как, советник, не желаете ли служить бок о бок со своим новым другом? Могу уступить вас сатрапу — скажем, за парочку крепостей на западе Маравийской империи. Энкиду вскинул голову, глядя на сюзерена в упор. Не закашлялся он лишь чудом. Проверяет? Или выказывает недовольство, которое облачил бы в упрек, будь они наедине? Конечно, Гильгамеш зол на Артурию, а Энкиду — даже более удобная кандидатура для выражения гнева, он не станет отвечать посреди совета. — Двор сиятельного сатрапа поистине роскошен, а визирь — великодушный человек, но покуда я могу и желаю быть полезен вашему величеству, нигде мне не найти ни приюта, ни покоя, кроме своего места, — смиренно склонил голову Энкиду, и опустил очи долу, буквально физически ощущая чужой взгляд. В горле пересохло, но судорожно сглотнуть означало проявить слабость. Сюзерен наверняка сейчас наблюдал за ним очень пристально, выдерживая паузу и — явно поняв, не мог не понять — что друг пытается взять огонь на себя. — Это была простая вежливость, ваше величество. Будьте снисходительны. Слова Артурии прозвучали совершенно неожиданно для Энкиду, но головы он так и не поднял, лишь мысленно выругался. Лезть в чужую игру, не зная ее правил, и даже не подумав о том, что их с Гильгамеше дружба вряд ли выжила бы, если бы он, Энкиду, не знал, как вести себя в таких ситуациях… Благородно, но теперь его совершенно не удивляло, что Артурия слыла замкнутым и нечутким королем. — Сатрап славен своим крутым нравом, как и вы, император. Не в обиду вам будет сказано, разумеется, — поддержал ее Мин Хунь. — Советник не будет слишком уж обескуражен немыслимыми требованиями. В самом деле, что сделал он? Поддержал беседу? Так если бы мы все попадали в немилость за то, что хорошо выполняем свои обязанности, при дворе оказались бы одни лентяи да льстецы. — Довольно, — оборвал Гильгамеш. — Арэ советник, твой маневр остался проигнорирован, поэтому перестань играть раболепие. У моей жены ты сочувствие уже нашел, но женщины всегда были более эмоциональны, нежели умны, даже если до поры силятся убедить в обратном. А вы, кронпринц, реагируете почти как переволновавшаяся после свадьбы дама. Хвалю: это сильный прогресс для вас. ...Вечер закончился для Энкиду так же, как и начался: сумбурно, тягостно и с явным ощущением витающей в воздухе грозы. Оттягивая момент, когда ему придется возвращаться в мир, где нет фальшивых улыбок и словесного фехтования, и в то же время желая этого больше всего на свете — улыбка, казалось, примерзла к лицу и никак не хотела его покидать — он проследил, как убирают посуду и столы, рассеянно посмотрел за окно, в быстро густеющую темноту, и лишь тогда покинул зал, в тщетной надежде, что сюзерен сегодня о нем забудет. Подобного малодушия он за собой ранее не замечал, но и Гильгамеш доселе не позволял себе так давить на него — возможно, поэтому он ощущал себя настолько измотанным после простого приема? Должно быть, боги действительно сегодня прогневались на Энкиду: сюзерена он застал на пути, ведущем из общего крыла к императорским покоям. Точнее, услышал ещё на лестнице и — хвала нерешительности — замешкался вовремя, стоило услышать явно для посторонних ушей не предназначавшееся, но абсолютно закономерное: — -… Королевский титул — не то, от чего можно просто так отказаться. Это — бремя, которое ты обязан нести всю жизнь. И мне жаль твое государство и твоих подданных, если ты считаешь иначе. — Ты уже отказалась от титула. Не строй из себя серого кардинала в изгнании, максимум, на что хватит твоего влияния и моего благодушия — спросить, о чем мы с этими гадюками говорили на совете. Энкиду совершенно отчётливо знал, что Артурия в ярости, для этого даже не обязательно было смотреть. Равно как и любому было ясно, что она наступает на горло своей гордыне. Развлекающийся Гильгамеш тоже был явно зол, но королева могла и не замечать — а значит попасть под горячую руку. — Гильгамеш, если я… доверяю тебе судьбу своего государства, то хочу быть уверена, что оно останется цельным и нерушимым, а не перейдёт ради твоих амбиций во власть какого-нибудь Мин Хуня. — «Какого-нибудь» Мин Хуня? — рассмеялся Гильгамеш. — Жаль, что он тебя не слышит. Неужели ты не заметила, как он пытался очаровать тебя? Хотя о чем я… Это ведь ты. Конечно, ты не заметила. — Не пытайся уйти от темы! — рявкнула Король рыцарей. — Этот… Лис намекал на то, чтобы ты отдал Вестфилд ему! Глядя мне в глаза! -…и потому Вестфилд он не получит. Я лучше отдам его Диармайду, заполучив надёжного союзника и барьер на границе с Сакрой. — Ты не посмеешь. — Отчего же? Ты так хвалила мальчика, что я решил доверить Вестфилд ему. Он ведь лучше Мин Хуня, не так ли? Успела уже убедиться? Она ударила совершенно бесшумно и очень быстро — Энкиду даже не понял бы ничего, не будь к этому готов. Отсюда было видно, что целилась она явно в нос, и не успей Гильгамеш вывернуть ее руку, щеголять ему завтра с обидной синевой на лице. Из захвата Артурия вывернулась походя, но, наверное, ещё не оправилась от своей болезни — движения ее были точны, но скованы, и проиграла она довольно быстро. — Дикая кошка, — прошипел Гильгамеш. Сначала Энкиду и не осознал, почему он, схватив оппонентку за горло, другой рукой вытирает губы. На рукаве одеяния остались отчетливые алые следы. — Следовало оставить тебя подносить напитки на пиру. — Не боишься осуждения гостей? — хрипло ответила Артурия, пытаясь перехватить удерживающую ее руку. Хватка стала крепче, и она закашлялась. — Отнюдь. Когда напитки подаются рукой королевы, это означает огромное доверие со стороны короля. Вот только такие кретины как Мин Хунь или Аль Бахрей не заслужили подобной чести. Хотя, — добавил он, пресекая ещё одну попытку вырваться. — твое слово на совете все равно ничего не решало. Драный павлин проверял мою реакцию на то, как он будет строить тебе свои бесстыжие глаза. Но я этого ждал, с учётом того, как он вел себя на пиру. — Значит ты притащил меня на совет как игрушку? — Ну уж явно не как сторону, мнение которой что-то значит. Ты сама просилась на переговоры и я позволил тебе на них присутствовать… дррянь! Артурия вырвалась, попросту выкрутив ему ладонь и закрепив эффект болевым приемом. Правда, продолжать эту борьбу придушенная королева все равно не могла: они разошлись по разные стороны коридора, буравя друг друга взглядами. — Не глупи, Артурия, просто смирись, — спокойно усмехнулся Гильгамеш, потирая пострадавшую руку. — Вряд ли тебе позволят снова присутствовать на совете. И да, вздумаешь устраивать какие-то коалиции с Мин Хунем, я могу решить, что горной частью Вестфилда — той самой, где укрылись мятежники — можно пожертвовать в угоду Фламандии. Лет через пять, когда принц Диармайд почти наверняка займет престол. — Тираны заканчивают очень плохо, и совершенно неожиданным образом, — в тон ему предупредила Артурия. Сюзерен неприятно рассмеялся, делая шаг к ней, потом ещё один — до самой стены, от которой некуда было бежать. Провел пальцами по шее напрягшейся супруги, царапнув ногтями, как кот, и склонился к ее губам. — Чую влияние своей тетки, — шепнул он. — Пожалуй, запрещу тебе с ней общаться. — И все так же ничего этим не добьешься. — От тебя — нет, от нее — возможно. Пускай Инанна отличается совершенно западным вольномыслием и ради интриг может поступиться волей брата, но какие интриги с тобой? Тебя ни в одной интриге склонить на свою сторону нельзя, только использовать в темную, а значит, ты для нее бесполезна. Поцелуй — короткий, похожий на объявление войны — и Гильгамеш, шепнув: «Жди сегодня», неспешно зашагал по коридору в сторону своих покоев. Артурия же — яростная, растрепанная, с полыхающими от гнева щеками — показалась на лестнице раньше, чем Энкиду успел сменить свое укрытие на более надежное. Она мазнула по нему взглядом, но не сказала ничего — можно было затаиться, сбежать к себе и весь вечер пить несладкое, дурманящее маравийское красное, отдающее мускатом и горькими мыслями. Он и сам не ожидал, что окликнет ее: — Артурия, постой! — Вы чего-то хотели от меня, советник? — холодно поинтересовалась она, однако застыла на лестнице и обернулась. На миг Энкиду себя отругал: не хотел ведь лезть туда, куда не просят! Но отступать было поздно — оставалось только лучезарно улыбнуться и переть вперёд, пусть даже тебя ненавидят за компанию со всем миром. — Ты молодец, правда. Мин Хунь любит устраивать провокации для тех, кого не получилось использовать, и не всякий может сохранять… — Просто молчи, — оборвала она, шумно выдохнув. — Жалость унижает сильнее, чем недоверие. От Гильгамеша я иного и не ожидала, но соболезнований не заслужила. И, возможно, в том, что он разъярился ещё больше, была и моя вина. — Не сказал бы, что он сильно зол, — медленно, взвешивая каждое слово, ответил Энкиду. — Гильгамеш старался тебя уберечь от поддевок Хуня, но делал это… Своеобразно. — Как последняя скотина. Энкиду только плечами пожал и мягко согласился: — Как тиран, привыкший, что все в мире творится согласно его замыслам. Вот только он прав: ты не можешь на равных вести переговоры с Мин Хунем. Он умеет придать одному слову тысячи красок и отлично чувствует себя в подковерных интригах — таких, как перевербовка врагов или рокировки среди знати. Кто знает, куда бы увела беседа о границах Вестфилда, не вмешайся Гильгамеш… — О да, разумеется, он делал это ради моего блага, а не из-за того, что считает, будто женщина не умнее кошки, — съязвила королева. — Всему должен быть предел, Энкиду, в том числе и играм с чужими нервами и болевыми точками. — Там все играли с чужими болевыми точками, Артурия. Ну, за исключением тебя и, пожалуй, визиря — тот не решился бы злить Гильгамеша. Гил общается с Мин Хунем с отрочества и прекрасно осознает, какие меры против него эффективны. Ты со своей прямотой пропускаешь удары, если выражаться языком фехтования. — Заканчивай расхваливать его, оскорбляя меня, Энкиду. Она устало прислонилась к стене, зажмурившись до мушек перед глазами. Советник поднял руку, но ободряюще сжать плечо Артурии не решился и в недоумении уставился на собственную ладонь. На миг он устыдился своего желания не пускать королеву на совет больше никогда в жизни: каково ощущать себя птицей, которой подрезали крылья?