Просто такая сильная злость

— Юри выиграет этот чемпионат! — сообщает Жан-Жаку Виктор и, салютуя ему бокалом, прикрывает глаза и делает щедрый глоток. Это второй или третий? Жан-Жак не спорит. Он даже не спрашивает, что Виктор здесь забыл. Приехал поддержать Кацуки, хотя у того теперь новый тренер. Интересно, с ним он тоже спит? Как они вообще разруливают эту ситуацию? Виктор сидит и нажирается в баре с девяти до десяти, а потом они меняются? Больше похоже на то, что Виктор нажирается с шести до одиннадцати, а потом идет спать. Впрочем, Виктор прав: у Кацуки в Чемпионате четырех континентов неплохие шансы. Как соперник он выглядит гораздо внушительнее, чем в позапрошлом году — прошлый чемпионат он пропустил, отвалившись после финала Гран-при. Возможно, это заслуга Виктора. По крайней мере, он смог вернуть Кацуки веру в себя. Правда, на одной вере далеко не уедешь. Жан-Жак случайно столкнулся с Виктором в вестибюле, и тот радостно предложил ему выпить. Жан-Жак не хотел пить перед соревнованием. Ну что ж, хотя бы сок. Ну, сок так сок. Он только что отделался от родителей, Изабелла осталась дома, и у него не было никаких других дел, кроме как подняться к себе в номер и еще несколько раз прокрутить в голове свою короткую программу… кого он обманывает? Кроме как мечтать о Плисецком, представляя его тело, такое же покорное и мягкое в его руках, как подушка, которую он сжимает взамен. Он обманывает Изабеллу — или..? С Изабеллой у него было все, а с Юрой — почти ничего, за исключением нескольких касаний, которые до сих пор служат топливом для его ночных фантазий. Здесь бы уместно сказать, что его разрывает на части, что он все еще любит Беллу. Но он никогда ее не любил. Он долго пытался. Она была его фанаткой, но фанаткой со связями, и поэтому он встретил ее не за ограждением при входе на каток, а на закрытой афтепати после его концерта. Они говорили, она не бросалась ему на шею, не визжала и не зачитывала ему вслух его собственные тексты. Наверное, она была первой женщиной, с которой он флиртовал абсолютно всерьез, а не ради всенародного признания и не во имя врожденной канадской вежливости. Тогда он решил, что должен в нее влюбиться. Жан-Жак знал, что относится к ней, как к вещи — как к красивому, стильному, умному аксессуару. И старался это исправить. Он познавал ее внутренний мир. Она любила читать — он читал книги, которые она ему давала — читал в самолетах, по странице перед сном, превозмогая скуку. Ходил вместе с ней смотреть фильмы режиссеров, которые широко известны только в узких кругах. Он заставил своих родителей полюбить ее, заставил всю семью с нетерпением ждать, когда же он сделает ей предложение. А потом он встретил Русскую Фею, и весь его мир рухнул к ее ногам. К его ногам. Прекрати эти ужимки, Джей-Джей. На финале Гран-при, после произвольной программы, когда ты прижимал его к себе, перехватывал безвольное тело удобнее, аккуратней, ты не нащупал там никакой груди, даже туго затянутой костюмом. Грудь есть у Изабеллы, очень красивая, округлая, молочно-белая грудь, которая совсем не возбуждает. Финал Гран-при дал ему шанс. Когда Плисецкий потерял сознание, и он выбежал на лед, даже не думая о том, что в этом нет никакой необходимости, что надо дать дорогу врачам, что он все равно не способен ничем помочь и даже может все испортить, потому что он не мог просто так стоять, потому что ноги сами понесли его к безжизненно лежащей на льду фигурке, он поверил в свое чувство. Он даже хотел порвать с Изабеллой. До этого он думал, что все его переживания объясняются какими-нибудь гормональными перестройками. В конце концов, не то чтобы у него с Изабеллой все было так плохо в постели — да, механически, без особого воображения и не слишком часто, но совсем не плохо; да и Плисецкого со спины действительно можно принять за девочку, особенно на льду и в костюме — умопомрачительная вещь эти его костюмы; один из них раньше принадлежал Виктору, но даже Виктор, который в молодости тоже был на редкость изящен, никогда в нем так не выглядел; а другой он помогал расстегивать после церемонии награждения в раздевалке, и там был Фельцман, который явно хотел, чтобы Жан-Жак ушел, но Юра сказал, пусть останется, и Жан-Жак не знал почему, но, закрывая Юру собой от Якова, запустил руку под расстегнутую молнию и вправо, там, где талия плавно изгибается в бедро, слишком далеко, невозможно так сделать случайно, три раза провел ладонью по нежной коже, вниз, вверх, вниз, и ненавидел себя за это, а Юра вздрогнул и промолчал, да, это и был тот момент, когда он решил разорвать помолвку, а вместо этого, вернувшись в отель, трахнул Изабеллу так, как будто в него вселился сам дьявол. Утром она жаловалась, что все болит, но не переставая улыбалась, и Жан-Жак совсем пал духом. Он звонил Плисецкому в номер, в тот же день, на следующий день утром, пришел с банкета и снова звонил, пока Изабелла была в душе. Нес какую-то ересь. Напрашивался прислать какие-то фотки, под этим предлогом просил номер мобильного — и получил. Снова нес ересь, сердце бешено стучало, давай позавтракаем вместе, Изабелла долго спит, а Изабелла пела в ванной, опять хотел с ней порвать, но струсил, ночью почти не спал, дрочил в ванной, ударил себя по щеке. Виктор смотрел на него, прищурившись. Наверное, Жан-Жак слишком долго молчал, даже перестал мычать, изображая заинтересованность. Он попытался придать лицу участливое выражение. Получилось, видимо, не очень, потому что Виктор вдруг изрек: — Мне кажется, у тебя голова занята чем-то другим, Джей-Джей. Вот уж точно. — Да нет, Виктор. Я тебя слушаю. Так что там Юри? — Юри? Я что, ни о чем, кроме Юри, говорить не могу? Черт. Вообще-то, обычно да. Чем бы его отвлечь. — Слушай, Виктор, — начал Жан-Жак, уже предполагая, что он об этом пожалеет. — А почему вы так и не поженились? Столько разговоров было. — Ну, — протянул Виктор. — Он же не выиграл золотую медаль. — И рассмеялся. — Ты что, больной? — В смысле? — В смысле, как можно ставить свое личное счастье в зависимость от золотой медали? Вдруг он ее никогда не выиграет? — А вдруг ее никогда не выиграешь ты, Джей-Джей? Тоже не женишься тогда? — спросил Виктор, и Жан-Жаку показалось, что этот русский знает о нем немного больше, чем хотелось бы. Виктор не спускал с него глаз. — Может, и не женюсь, — вдруг произнес, сам того не ожидая, Жан-Жак. Гипнотизер этот Никифоров что ли? — Вот и не лезь в мою жизнь. Я же в твою не лезу, — припечатал Виктор, залпом осушил остатки коньяка, с глухим стуком поставил бокал на стол и поднялся. — Спокойной ночи, Джей-Джей. Жан-Жак обескуражено смотрел ему вслед. Как будто это он затащил эту старую корягу в бар. А заплатить за себя даже и не подумал, уму непостижимо. Жан-Жак усмехнулся. На Виктора даже нельзя было сердиться — этого никто не умел, ни тренера, ни сокомандники, ни даже соперники. Он достал телефон, открыл сообщения, юрин номер в самой верхней строчке. Юра, Юрочка. Он заставил его произнести тогда, за завтраком. Это звучало невероятно, пишется через “о”, его иностранные фанатки тянут “а”, но там ни то и ни другое, редуцированный, едва уловимый, почти глотаемый звук, ближе даже к этому совсем уж непроизносимому русскому “ы”, спрятанный, тайный звук, для которого нет буквы. Жан-Жак понимал, что находить романтику в фонетике его заставляет любовный пыл, и лишь засмеялся и сказал, что звучит забавно. Он принялся слать Юре, как обычно, всякую дребедень, фотки котов, какие-то мемы — и белые цветы, которые он сфотографировал где-то на улице, тщательно запрятанные в потоке ярких картинок. Спросил, как дела, написал, я иду спать, написал, видел Виктора, без Кацуки, написал, пожелай мне удачи. Юра не читает, наверное, занят. У него скоро день рождения. Стоит ли заказать корзину цветов или это слишком? Торт? Билет в Канаду? Ха-ха. Еще фотки. Видео с толстым котом. Прощаясь в лобби отеля в Барселоне, Юра протянул ему руку, и Жан-Жак сжал его ладонь, хотел поцеловать, провел большим пальцем по третьей фаланге указательного пальца Юры, хотел поцеловать в губы, в ключицу, туда, где прикасался рукой под костюмом, но не смог поцеловать даже в щеку, хотя почему нет, хотел порвать с Изабеллой, но не смог, трус, твоя жизнь могла рухнуть, ты бы выбросил обломки и построил новую, а так она лишь сгнила и заразила плесенью не только фундамент, но и почву. Жан-Жак оплатил свой сок и коньяк Виктора. Все-таки три. Интересно, что происходит между ним и Кацуки. В последнее время его интересовали чужие неудавшиеся любовные отношения. Но когда он пытался заговорить об этом с Юрой, тот неизменно отписывался какими-то общими фразами о том, что Юри свинина тупая, и не пиши мне про Виктора, Джей-Джей, он меня в Питере уже и так достал. Кацуки в Россию не приезжал, иначе Юра сказал бы ему, а вот Виктор точно мотался в Японию раза два с начала года. Номинально его тренером вновь стал Фельцман, но, на самом деле, Виктор, очевидно, был сам себе тренер и творил, что хотел. Юра бесился от этого, но Жан-Жаку было Виктора скорее жаль: такое ощущение, что на него все плюнули. Шутка ли — вернуться в фигурное катание в двадцать восемь лет, да еще и после годового перерыва. Виктор, конечно, гений на льду, но его ждет провал. Может, не сразу, может, он и завоюет какую-нибудь последнюю медаль. Если не будет глушить коньяк такими темпами. Жан-Жак вошел в раскрывшиеся двери лифта и доехал до шестого этажа. Телефон по-прежнему молчал. Разница с Санкт-Петербургом пять часов, наверное, Юра пока на тренировке. Он вышел из лифта и, не в силах совладать с внезапно накатившей усталостью, прислонился спиной к закрывшимся дверям. Металл приятно холодил спину. Он закрыл глаза и решил, что будет стоять так, пока лифт снова не вернется на шестой. Может, он простоит так всю ночь. Кто знает, сколько в отеле гостей. Жан-Жак не простоял, наверное, и пяти минут, когда услышал шум и щелчки и телом почувствовал толчок за металлическими дверьми. Он со вздохом выпрямился, шагнул вперед и как раз успел повернуться, прежде чем двери открылись и перед ним предстал не кто иной как действующий чемпион Казахстана Отабек Алтын. Он был одет в свой практически неизменный наряд — черные джинсы, серая куртка, дорогие, но неброские кроссовки. В лице — суровость и стоицизм, глаза, как антрацит. Вообще, ему все это шло. Если бы он только понимал, как пользоваться своей харизмой на льду. Жан-Жак улыбнулся, стараясь не показывать зубов — у Алтына инстинкты какие-то животные, еще примет за угрозу — и произнес: — Привет, Отабек! Как ты? Готов побороться со мной завтра за первое место, а? Антрацит вдруг стал каким-то багровым, и Жан-Жаку захотелось отступить назад. Отабек пристально смотрел на него, молча, так и не выйдя из лифта, и двери начали закрываться. Жан-Жак открыл было рот, не зная еще, что скажет, но Отабек вдруг со всей силы врезал кулаком правой руки по кнопке открывания дверей — те снова дернулись в стороны — и резко шагнул в коридор, оказавшись почти вплотную к нему. Жан-Жак сглотнул. Он понимал, что должен испугаться, но основной его эмоцией в тот момент было недоумение. Они с казахом встречались на разных чемпионатах в течение нескольких лет и вне соревнований, конечно, не общались, но Отабек никогда раньше не отказывался переброситься с ним парой слов, пусть и не особенно любезных. В конце концов, у каждого свой стиль. К тому же, как-то трудно всерьез бояться человека, про которого знаешь, что у него большая семья в Алматы, он умеет готовить бешбармак и еще какие-то казахские пирожки и водит младшую сестру в кино на диснеевские мультфильмы. Жан-Жак положил руку на плечо Алтыну. — Слушай, — начал он, — приятель, в чем дело? Я что-то не то сказал? Или это просто дух соперничества? Я знаю, мы, по сути, совсем не знакомы, но, на самом деле, у нас много общего. Губы казаха, наконец, разомкнулись, и он как-то хрипло произнес: — Что, например? — Ну. — Жан-Жак вновь позволил себе легкую улыбку. — Например, у нас похожие прически? Или — мы оба дружим с Юрой? Вдруг весь воздух разом вылетел из его легких. Жан-Жак даже не сразу понял, что произошло. Он неожиданно оказался у стены, голова начинала гудеть — он ударился затылком, когда Отабек со всей дури толкнул его назад. Безумный казах сдавил рукой его горло — недостаточно сильно, чтобы задушить, но говорить Жан-Жак не мог, только сипеть. Он попытался толкнуть Алтына кулаком в грудь, но его позиция была, мягко говоря, не выигрышной: удар получился совсем слабым. Совершенно деморализовывал тот факт, что Жан-Жак понятия не имел, за что его пытаются убить или, по меньшей мере, покалечить. Отабек продолжал сдавливать его шею, глаза казаха уже казались чуть ли не красными. Жан-Жак собрал в кулак всю волю, которая у него оставалась. — Здесь камеры, — прохрипел он. — Отпусти. Давай поговорим. Еще секунды три он висел в неизвестности, но, наконец, пальцы на его горле разжались. Отабек сделал полшага назад, освобождая ему пространство для того, чтобы согнуться пополам и кашлять, кашлять, кашлять. Когда Жан-Жак выпрямился, Отабек все еще продолжал смотреть на него — мрачно, тревожно и неуютно. — Тебя дисквалифицируют, — сообщил Жан-Жак, хотя не следовало бы. Но он был зол, так зол, как, кажется, никогда в жизни. — Если я расскажу. — Не расскажешь. — Отабек пожал плечами. — Что на тебя нашло, ты совсем ебанутый? Ты с сестрой своей так же общаешься? Глаза Отабека слегка расширились — не сильно, но Жан-Жак заметил. Правильно, поговорим о сестре, это наверняка должно его успокаивать. — Откуда ты знаешь про мою сестру? — У тебя на Википедии написано, — соврал Жан-Жак. Чтоб он еще страницы всяких мудаков в Википедии читал. — Не написано, — отрезал казах, сжимая правую руку в кулак. — Мне Юра рассказал. Что ты хотел услышать, блин? Он мне про тебя рассказывает, какой ты классный друг, советы ему даешь, все такое! Я даже стал о тебе хорошо думать, представь себе! Но ты все же неуравновешенный придурок, Алтын, у тебя с головой, вообще, в порядке? Отабек молчал. Жан-Жак перевел дыхание. Уйти? Написать Юре о том, что случилось? Он колебался, но казах вдруг заговорил: — Он тебе рассказывает… обо мне? — Ну, да. Что тут такого? — И много вы общаетесь? — Достаточно. — Жан-Жак насторожился. Что-то здесь было не так. Герой Казахстана решил, что надо защищать честь феечки? Где он облажался? Общаться ведь не запрещено? Он ничего себе не позволял, почти ничего, может, двусмысленные шутки иногда, но это же просто “Джей-Джей стайл”, Юра даже внимания не обращает, почему он не обращает внимания… — Дай телефон, — вдруг потребовал Отабек. Жан-Жак опешил и тупо переспросил: — Что? Отабек немедленно схватил его одной рукой за ворот рубашки, а другой — за запястье левой руки, которая все еще сжимала мобильный. — Давай телефон, говорю! — Это что, ограбление? — неожиданно вяло поинтересовался Жан-Жак. Он внезапно почувствовал смертельную усталость. Он не понимал Изабеллу, не понимал Виктора, не понимал этого странного казаха, он на всем свете понимал, кажется, только себя, и понимание это было горьким: к двадцати годам от него остались только улыбка, пяток медалей, немного лжи и стыдная, душная, жалкая любовь. Жан-Жак разжал пальцы, и телефон упал на мягкий ковер. Челюсти Отабека сжались под смугловатой кожей. — Хочешь, подбирай, — сказал Жан-Жак и отвернулся. Отабек подобрал. Протянул ему экраном вверх, молча, но Жан-Жак понял и разблокировал. Отабек открыл сообщения и начал листать их. Всех котов, которых он слал сегодня, вчерашние, где они обсуждали его программу, прыжки, Юра писал, что Жан-Жаку пора перестать кататься под свою музыку — сначала это его воодушевляло, но теперь только сбивает. Еще коты, картинки какие-то, смешные стишки, мемы, фото Жан-Жака из аэропорта, Юры с тренировки, Милы, которая сидит, явно только что приземлившись задницей на лед. Сотни, сотни. На лице Отабека ничего нельзя было прочесть. Жан-Жак сжимал вспотевшие ладони в кулаки. Их окутывала теплая тишина дорогого отеля. И в этой тишине раздался звук нового сообщения. Жан-Жак рефлекторно протянул руку, но не решился забрать телефон. Он лишь склонился немного вперед, чтобы лучше видеть экран. Отабек промотал обратно вниз, и там, одно за другим: “Джей-Джей!” “Хватит слать мне котов этих!” “Пиздец не могу! )))))” “Аааа забудь что я сказал шли еще ))))” “Где ты эти видео находишь ))” “Джей-Джей!” “Ты спать уже что ли лег” “Слушай” “Удачи тебе завтра на короткой” “Я тебе утром напишу еще” “Ну днем по Тайбэю” “Слушай” “Хочешь я с тобой одновременно буду катать на тренировке у себя?” “Я твою программу помню” “Яков подумает что я с ума сошел ))” “Ладно спокойной ночи ))” “Блин кот этот на видео ))))” “Ладно до завтра ))” Отабек посмотрел на него, и Жан-Жак узнал больной, затравленный взгляд Виктора, когда тот говорил “Юри выиграет этот чемпионат”, сразу же прикрывая глаза и отхлебывая из бокала. И внезапно злость смягчилась и съежилась, и даже захотелось назвать некоторые вещи своими именами. — Я ничего ему не скажу, — пообещал вместо этого Жан-Жак, не зная, что именно он имеет в виду. — Пошел ты, — ответил ему Отабек и уронил телефон на пол. Жан-Жак закрыл глаза и, когда открыл их снова, Отабека в коридоре уже не было. Он сел прямо на ковер, опираясь на стену, о которую его несколько минут назад приложили головой. Надо написать Изабелле. Надо написать Юре, он наверняка видел, что его сообщения прочитаны. Одиннадцать. Восемь часов до подъема. Он пойдет к себе в номер, когда лифт снова остановится на шестом этаже. Возможно, Юри Кацуки действительно выиграет этот чемпионат.