Заколдованный

— Ну я пошел! Шеймус икнул и вывалился за дверь паба, еле держась на ногах, чем доказал, что личная дегустация новой партии прошла весьма успешно. Он был рад тому, что Тина — а точнее Куинни — справилась с принятием товара даже лучше, чем Грейвс и обе сестры Голдстейн. После встречи с бандитами Куинни была под невероятным впечатлением, а также в некоем расстройстве. На вопрос, что же её опечалило, она ответила тем, что один из грузчиков был очень симпатичным, но она не хотела подставлять отдел, флиртуя с ним. А потом она и вовсе испугалась, нафантазировав себе тяжелую долю жены магического гангстера. Грейвс тактично сдержал смешок, а вот Тина позволила себе засмеяться и обнять сестру. Правда смех вышел нервным, а объятия слишком крепкими для маленькой Куи, и та слабо пискнула. После удачной миссии Голдстейн младшую напоили лимонадом и отправили восвояси, а Персиваль и Тина, обменявшись скованными улыбками, продолжили исполнение непосредственных обязанностей Квентина и Поппи МакДауэртов. Весь остаток дня Голдстейн мучилась при одном только взгляде на начальника, который периодически выходил покурить на крыльцо черного хода. Учитывая то, что мистер Грейвс не курил. Сказать, что это заставляло Тину чувствовать себя виноватой, означало не сказать ничего. После того, что сделал для нее мистер Грейвс, после всей той поддержки, которую он ей оказал, как на бюрократическом поле битвы, так и в схватке с собственными страхами, чем она ему отплатила? Капризной угрозой, которая растоптала его самоуважение. Когда ты подчиненный такого идеального начальника как Персиваль Грейвс, то сложно держать в голове такой простой факт, как-то, что он тоже человек. Да, мистер Грейвс был живым человеком, которому свойственно хранить свои маленькие тайны за семью печатями. Он был взрослым мужчиной, приличная часть жизнь которого уже осталась у него за плечами, и за этими самыми плечами остались также горькие разочарования и утраты, которые требовали уважения. Конечно, она прониклась к нему этим высоким чувством уже во время их первого задания, где он благородно прикрыл ее, а затем и вовсе выгородил все её промахи перед вышестоящим начальством в лицо Пиквери, которой о результате этой операции нужно было доложить лично. Тина помнила то, как он ей подмигнул, будто заверяя, что всё будет хорошо, прежде чем они вошли в кабинет президента. Это никак не укладывалось в голове Голдстейн, это подмигивание, никак не вязалось оно с образом статного, серьезного мужчины в идеально скроенном костюме, но ей определенно стало легче. Вот так по-детски легко он лишил её всех беспокойств и заставил раз и навсегда поверить — с ним она может не бояться никого и ничего. Так и было. Рядом с ним Тина чувствовала себя спокойно как на корабле в открытом море во время штиля. Она знала, что специфика их работы предполагает приход опасности в любое мгновение жизни, но с Грейвсом её не мучила паранойя. С ним она была в безопасности, и только одно стойкое ощущение терзало её. Неблагодарность с её стороны. Она ничего не могла поделать со своей импульсивностью, находясь с ним в одном энергетическом пространстве. Когда он исчезал из поля её зрения, то она была уверенной в себе и сильной женщиной, но стоило ему появится в приделах видимости, стоило ей услышать его шаги, как она тут же чувствовала, что внутри неё развязывался тугой узел. Тина могла позволить себе с ним то, чего не могла позволить даже с Куинни: плакать, громко смеяться, дерзить. Этот выигрыш раздвинул рамки её поведения с ним. Теперь она неосознанно скидывала многие свои проказы на правила игры, но оставаясь наедине с собой, Тина признавала, что карточный спор тут совершенно ни при чем. Всё дело в ней, всё дело в Персивале Грейвсе рядом с ней. Это он магическим образом воздействует на те части её натуры, которые она никогда не стремилась развивать. У неё не было времени на слёзы, когда умерли родители, его она отдала маленькой сестренке, которая нуждалась в уверенном главе семьи, которой пришлось стать не такой уж взрослой Тине. Она не могла позволить себе глупые шутки и розыгрыши, будучи лучшей студенткой Ильверморни, старостой факультета и трех факультативов. Положение обязывало её быть отрезанной от подростковых забав сильной личностью. Единственным развлечением в юности были карточные турниры, которые они с Куинни брали один за другим. Младшая выигрывала благодаря врожденному таланту удачи, а старшая одерживала победу благодаря уму и отчаянном желанию доказать всем и каждому — она нормальный человек, а не книжный червь, сноб и задавака. Получилось с переменным успехом, и сестре она была не соперница как в карточных играх, так и в продвижении к вершине социальной иерархии, но мистер Грейвс открыл в ней всё это с запозданием в несколько лет, и Тина могла впервые за всё это время размеренно и глубоко дышать, наслаждаясь сладостью каждого вдоха. Персиваль Грейвс помог ей стать тем, кем она в тайне так мечтала быть — обычной девушкой, легкой и немного безрассудной. Она была так восторженно счастлива от этого, что порой переходила границы, дорвавшись до того, чтобы быть этой самой счастливой. И вот теперь она заигралась окончательно. Она не просто обидела его, она его оскорбила. Своей невнимательностью, своим безразличием и своей эгоистичностью. А он не заслужил этого. Такой человек, такой мужчина, как Персиваль Грейвс, не заслужил того, чтобы она поступала с ним так в ответ на то, как он поступал с ней. Это было чертовски нечестно, и Тине было от этого ужасно больно. Она впервые не знала, как ей поступить. Стоит ли извиниться или сделать вид, как и он, что ничего особенного не произошло? Нужно ли вообще что-то говорить в таком случае? И если всё же говорить, то что? Тина была в растерянности и замешательстве, полностью потеряв контроль над ситуацией и своим собственным разумом. Теперь она была в бушующем море, которое разбивало её волнами о скалы. И никакого спасения, никакого намека на просветляющееся на горизонте небо и такой долгожданный штиль. Персиваль Грейвс определенно оставит её там, в этом безумии, и так ей и надо. — Тина, — вывел её из раздумий мягкий и уставший голос Грейвса. — Я все закрыл. Он положил на барную стойку, за которой она протирала зеркала, связку ключей. Тина уцепилась взглядом за его руку, которая скользнула по гладкой деревянной столешнице и исчезла в кармане пальто. Она не посмела поднять взгляд выше и взглянуть в его лицо.  — Спасибо, — отозвалась она. Тихий вздох Грейвса отозвался в Тине пропущенным ударом загнанно стучавшего сердца. — Тина, вы не спешите? — спросил Грейвс, шурша тяжелой тканью пальто. — Если не спешите, то давайте пропустим по стаканчику. Шеймус решил, что мы с вами это заслужили, и дал мне одну бутылочку огневиски. Думаю, что прежде чем мы сдадим его подельников, можно и отметить немного. Как вы на это смотрите? Тина не знала, что ответить и куда отвести взгляд. Грейвс стоял перед ней с бутылкой огневиски, опираясь локтями на стойку и улыбаясь так тепло и маняще, что она решила не рисковать и просто кивнуть ему. Глаза его сверкнули в тусклом свете приглушенных ламп.  — Тогда давайте два бокала и за столик, — сказал Грейвс, скидывая пальто и снимая шляпу. Руки у Тины мелко дрожали, когда стекло стаканов охладило ладонь. Его расслабляющая поза, его закатанные рукава белой рубашки вводили её в замешательство, потому что она ожидала чего угодно — выговора, бойкота, вежливого игнорирования, — но только не предложения выпить, да ещё и наедине. Тина на ватных ногах направилась к столику и, конечно, споткнулась. И когда Грейвс моментально подскочил, чтобы поймать её, она задохнулась в его неловких объятиях.  — Хорошо, что стаканы не разбились, — прошептала она, оправив платье и низко опустив голову.  — Да, хорошо, — сказал Грейвс и отодвинул для неё стул. Тина поставила стаканы на стол и присела на самый краешек. Она горела от тысячи чувств, которые метались в ней как заточенные в золотой клетке птицы. Смятение, благодарность, предвкушение… Последнее было особенно странным, потому что обычно этот ингредиент со сладким послевкусием предавал чувственному коктейлю особую терпкость. Он всегда ставил Тину в тупик, когда так незаметно вливался в её душу ко всем остальным. Она соврала бы, если бы сказала, что в некоторые моменты, когда они с Персивалем Грейвсом оставались наедине, она не испытывала подобного, потому что каждый раз, когда он придерживал для неё дверь, пожимал руку или элегантно одалживал платок из нагрудного кармана, её охватывало именно оно — предвкушение. Что он сделает дальше? Это обычная вежливость или двойное дно его отношения к ней? Если нет, то почему он так мягко улыбается ей, думая, что она не видит, почему задерживает прикосновение на её коже, почему провожает взглядом прежде чем отпустить дверь? Он сам вливал в неё это предвкушение, но виноватой себя чувствовала она.  — Мистер Грейвс, — начала Тина, явно пытаясь собраться с мыслями, пока он наполнял бокалы для них обоих, — я хотела бы…  — Не нужно, — покачал головой Грейвс, ставя бутылку на стол. — Не нужно извиняться, Тина. Ты ни в чем не виновата, чтобы просить у меня прощение. Это скорее я должен извиниться перед тобой, что поставил тебя в такое положение. Мне следовало рассказать тебе… Рассказать тебе о том, что было до тебя. Тина сглотнула комок. Она помнила тот день, когда познакомилась с Грейвсом, и он мало отличался от того, что она созерцала сегодня весь день. Правда тот мистер Грейвс из прошлого уже не курил. Он был просто сер и спокоен, как обычный день поздней осенью. Тогда Тина не знала причин его состояния, решив, что, возможно, у её нового начальника такой характер, такое отношение к жизни, такая вот натура, и здесь нужно просто смириться, но проходили дни, пролетали миссии, и она замечала, как редко светлеет его мягкая полуулыбка, как расслаблен он во время обеденных перерывов, как доброжелателен с девушками в отделе. Тина смекнула, что пелена сплина спала с Грейвса, но никогда не задавалась вопросом, кто накинул её на него. И в первую очередь ей было совестно перед Грейвсом именно за это безучастие в его судьбе, хотя она в принципе и не была ему этим обязана. Но он был так чуток к ней, так внимателен, что ей следовало бы хоть чем-то отплатить ему. Просто потому что за добро нужно платить добром, время вышло. Приходилось расплачиваться за свою потребительскую непосредственность. — И все равно, — сказала она тихо. — Простите, мистер Грейвс, что так… Так жестока была с вами.  — Жестока? — улыбнулся Грейвс. — Глупости, Тина. Уж чего-чего, но жестокости в тебе нет. Ни на грамм.  — Нет, есть, — покачала головой Тина. — Вы ведь видели сегодня Куинни? Да вы видите её каждый день, что я вообще… Вы знаете, какая она милая, добрая, отзывчивая. Мне всегда ставили её в пример, хотя обычно в семьях бывает наоборот, но в моем случае младшая сестра была всегда мерилом старшей. Во мне нет её доброты, мистер Грейвс. Я грубая и колючая, я невнимательна к людям и порой не вижу границ, которые Куинни так уважает. Чем еще это может быть, если не жестокостью?  — Глубоким одиночеством, — сказал Грейвс. Тина вскинула голову и встретилась с его проникновенным и прямым взглядом. Он словно смотрел прямо внутрь неё, внутрь всех её тяжких переживаний длиною в жизнь, и ласкал их, приручал, увещевал стать той движущей силой, которая раскрывает в человеке всё самое лучшее.  — Ты знаешь, как я оказался в отделе, Тина? — спросил он и, дождавшись её энергичного мотания головой, продолжал. — Чисто случайно. Я совершенно не знал, кем мне быть, чем заниматься. Меня одинаково привлекали и зельеварения, и защита от темных искусств, и много чего еще как в курсе школьной программы, так и далеко за ее пределами. Мне было интересно всё, и с чего-то я решил, что значит не интересно ничего, поэтому я пошел в аврорскую школу, сдав на довольно посредственные баллы выпускные экзамены. Сейчас в это сложно поверить, ведь я люблю свою работу и крайне пекусь о своей должности, но тогда так и было. Меня это не особо заботило, потому что, как ты поняла, мне было решительно всё равно. Я был молод, горяч и полон сомнений, но в свой первый день на новом месте я понял, что всё сделал правильно. Грейвс замолчал и поднял стакан, салютуя им Тине. Та подхватила свой и звякнула стеклом о край его стакана. Они отпили добрый глоток и снова обратились друг к другу.  — В свой первый день я познакомился со своим начальником, — говорил Грейвс. — Как и ты. Это был энергичный мужчина, ему было хорошо за шестьдесят, но никто не давал ему больше сорока пяти. Он был высок, жилист и вообще мог дать фору любому молодому как в работе, так и в развлечениях, и как-то он меня принял. Позже он сказал мне одну из тех избитых фраз, которые обычно говорят начальники своим протеже, что он увидел во мне сына, которого у него никогда не было. Мне это польстило, ведь я был сопляком и не знал, каким богатством его наградила жизнь.  — Каким? — не сумела сдержаться Тина. Грейвс вздрогнул словно резко проснулся в незнакомом месте, и Голдстейн поджала губы, но начальник лишь печально усмехнулся.  — Судьба не дала ему сына, о котором он так мечтал, — ответил Грейвс, — но она дала ему дочь. Тишина давила, но Тина молилась в душе, чтобы Грейвс не продолжал свой рассказ. Она не хотела слышать той правды, что с ним произошла. Она не хотела, чтобы с ним это произошло. Сама мысль о том, что она приумножила великую боль, что жила в нем, была ей не выносима.  — Мы встретились на Роджество, — говорил Грейвс, пока Тина глубоко дышала. — Начальник пригласил меня к нему домой, так как я жил один и из-за нагрузки на работе не смог поехать домой. Помню, на ней было красивое изумрудное платье, под цвет глаз, когда она вышла в коридор. Они тогда так вспыхнули, когда я коснулся ее руки, приглашая на танец. Я жил ради этого взгляда все те годы, что мы были женаты, пока он не потух. Когда ее глаза закрылись, кончилась и моя жизнь. Тина отвернулась, чтобы он не видел её слез, которые она так поспешно и незаметно пыталась вытереть, но он всё равно смотрел на неё.  — Что с ней стало? — спросила она тихо.  — Её убили. Её и нашего нерождённого сына. Банальная месть среднестатистическому аврору от тех, кого ему довелось поймать. Это обычное дело, я знаю это сейчас, но тогда мне казалось, что мир рухнул, а меня забыли предупредить. Он сказал это так просто, словно это произошло не с ним. Словно это не он похоронил женщину, которая подарила ему смысл жизни, вместе с их нерождённым ребенком. Тина закрыла рот рукой и зажмурилась, отказываясь верить, что такое произошло с мистером Грейвсом, с Персивалем Грейвсом, которого она знала, уважала… Которого она…  — Мне очень жаль, — выдавила она из себя, не зная, что еще можно сказать. Грейвс усмехнулся совсем бесцветно.  — В тот день, когда мы с тобой встретились, если верить врачам, которые наблюдали мою жену во время беременности, у моего нерождённого сына должен был быть десятилетний юбилей, — сказал он, одним глотком осушая свой стакан. — И тогда я подумал, какая странная штука судьба. Она не дала мне сына, которого я так ждал, но неужели она дала мне дочь? Тина поперхнулась протяжным выдохом. Это было откровение, которого она не ждала, которого не хотела ждать. От него ей стало так больно, что внутри всё сжалось. Железный корсет так не сдавливал, как осознание того, что человек, который мог бы стать ей кем-то большим, чем просто начальником, соратником, помощником, видит её как глупую девчонку, годящуюся ему в дочери. Тине стало так обидно за себя, за него, за них, что она даже захотела встать и уйти. Вот так эгоистично, но на самом деле милосердно по отношению к тому, что могло бы между ними быть, что она втайне воображала себе в тихие минуты анализа истинной причины своего затяжного одиночества.  — Вы и правда так думаете обо мне? — спросила Тина, не рассчитывая на отрицание. На лице Грейвса отразилось такое странное, нечитаемое выражение, что Тина даже испугалась. Не задала ли она вопроса, которого не следовало? — Нет, — отозвался Грейвс. — И здесь судьба жестоко меня обманула, но я впервые так счастлив остаться в дураках. Она подарила мне гораздо большее, чем утешение в том, кого бы я мог воспитать. Она отдала мне самое дорогое, того, кто мог воспитать кого-то вместе со мной. Мужчины никогда не признавались Тине в своих чувствах, потому что никто из них не питал к ней никаких чувств, поэтому она не знала, что ответить Грейвсу на его душевный порыв, который явно подорвал все его устои. Она смотрела на него очень долго, а потом только и смогла что сказать:  — Можно я выпью?  — Нужно, — улыбнулся он вот так просто. Тина залпом осушила стакан и закашлялась, и Грейвс поспешил к бару, чтобы налить ей чего-то с меньшим градусом, но она ухватила его за руку. Ей так не хотелось, чтобы он покидал её.  — Мистер Грейвс… — прошептала она со слезами на глазах от долгого кашля. Что еще сказать? «Не уходите» «Будьте со мной» «Научите меня любить» «Дайте смысл моей никчемной одинокой жизни» Она спокойно могла сказать всё это, и он бы исполнил. Исполнил не потому что над ним властвовало заклятье карт, а потому что он сам хотел сделать это для неё. Тина могла прочитать это в его взгляде, в его прикосновениях к её запястью, в его шаге к ней навстречу. Нет, мужчины никогда не признавались ей в своих чувствах, но это стоило того, чтобы ждать этого одного единственного признания.  — Тина, что мне сделать? — спросил он, явно сдерживая себя от того, что он действительно хотел сделать. Столько возможностей — и всё в её руках! Эта власть лежала теперь тяжким бременем на плечах и не давала той эйфории, как во время её дурацких проделок, которые он терпел с таким достоинством, не потому что карточный долг — дело чести, а потому что карточный долг ей — снизошедшая на него благодать оказываться рядом с ней намного чаще обычного. Медленное осознание, которое приходило к Тине с каждым мгновением их нахождения подле друг друга в этот единственный момент времени, словно бы проносило перед её мысленным взором всю киноленту их жизни, но не под задорные ритмы комедии, а под тягучую мелодию романтического фильма. Какая глупость! Какая несусветная глупость! Но какая томительная и приятная она была…  — Обнимите меня, мистер Грейвс, — сказала она, подняв на него взгляд, полный надежды. И она оправдывается, когда он поднимает её со стула и прижимает к себе. Тина кладет ладони ему на спину, чувствуя, как гудят под белой рубашкой литые мышцы. Его объятия, его запах, его безмерная тяга к ней окутывают и подчиняют. Теперь совершенно неясно, кто владеет волей другого. Отныне они в равной степени принадлежат друг к другу.  — Я так не хочу, чтобы вы меня отпускали, — прошептала она, нежно касаясь губами его шеи, как, оказалось, всегда хотела. Это простое желание взорвалось в ней тысячью других, о которых она никогда даже не подозревала. Они затопляли её с каждым мигом всё сильнее, и она была рада в них захлебнутся, потому что впервые за всю свою жизнь она так чего-то отчаянно хотела и это «хочу» отзывалось в теле, душе, разуме самым прекрасным ощущением.  — Так не приказывайте мне отпускать вас, — прошептал он, улыбаясь ей в губы. Одного слова была достаточно, чтобы он поцеловал её, но он ждал. Ждал не приказа, конечно. Ждал разрешения, потому что такова была его натура, которую она никогда не разгадает. Если Персиваль Грейвс уже будет час стоять на пороге и вести милую беседу с хозяином дома, он никогда не войдет внутрь, пока его не пригласят. Это воспитание, смеялась Тина про себя.  — Но стоять так тоже глупо, — дразнила она его, так отчаянно желая нарушить все его правила. И правду говорят, что на плече девушки сидит черт, который подстрекает её устраивать своему мужчине неприятности. Однако Грейвс была пока — только пока — не её мужчиной, поэтому он элегантно вышел из положения, выудив из кармана палочку и взмахнув ею. Старый патефон зачавкал, а затем загундел какую-то новомодную медленную мелодию. Совсем как в тех романтических фильмах, да, мисс Голдстейн?  — Зачем стоять, когда можно танцевать? — спросил он, на этот раз спутав ей все карты. Тина не стала протестовать, потому что уже этого ей было достаточно, чтобы понять — Персиваль Грейвс никогда не отпустит её, даже если она ему прикажет. Они стояли вот так довольно долго, медленно покачиваясь в такт музыке. Они не разговаривали, не пытались разбить монотонность движения, не порывались уйти или продолжить. Оба застыли в одном положении, пытаясь продлить момент, которому, увы, не суждено длится вечность, но для которого можно было создать иллюзию этой вечности. Именно её и хватило Тине, чтобы решить для себя раз и навсегда. Она попытается. Она искренне попытается стать достойной того отношения, которое заслуживает любая женщина. Особенно если это отношение проявляет Персиваль Грейвс.