***
Выходные пролетают незаметно, но в компании двоюродного брата они длятся очень долго и весело (так считает только Ким). Упоминания младшего брата, Тэхёна, мелькали несколько раз на дню, но Юнги не обращал на них внимания, как и попытки Джина позвонить Мину-младшему. Всё, что Шуга делал, это отрывал телефон от уха и прятал, чтобы Ким не пытался дозвониться до Тэхёна. — Юнги, я тебе уже второй день говорю, что Тэ болеет и не появится завтра в школе, — Джин поправляет розовый свитер, смотря в зеркало, и забирает с вешалки тёмно-синее пальто, глядя в отражение на черноволосого. — Чем-то серьёзным? — спрашивает Юнги, отпивая чёрный кофе из кружки и выходя из кухни в коридор, наблюдая, как Сокджин одевается. Тот завязывает шнурки одного кроссовка, дуя на свою тёмную чёлку, которая мешает, падая не так, как нужно. — Простая простуда, но я решил оставить его дома, может, это грипп, — пожимая плечами, отвечает Джин и завязывает шнурки на втором кроссовке. — Нужно покупать кроссовки без шнурков, это очень раздражает! — Ты должен следить за его здоровьем, хён, — говорит Шуга, нахмурившись, и отпивает свой чёрный кофе, наклоняя голову вбок. — Джин, почему бы ты не дашь мне номер Тэ? — Юнги, вообще-то, ты и не просил его, — фыркает Сокджин, накидывая на себя светло-синий шарф и поворачиваясь к нему. — Ладно, когда будет время, пришлю. — Вали уже. Ким закатывает глаза и салютует ему, выходя из квартиры и хлопая дверью, из-за чего Юнги смеётся и уходит в гостиную. Ему хочется завалиться на диван и просто слушать разговоры из телевизора, а не принимать какие-то лекарства.***
Прохладный ветер холодил открытую молочную шею, кончики пальцев и обветренные губы. Тёмно-серые тучи заполонили небо, закрывая яркое солнце от, жаждущих продолжения лета, подростков. Последние осенние листья отрываются, кружась, падая на еле холодную землю, как бы омывая красными, оранжевыми и жёлтыми цветами. Кажется, что это море, которое смешалось красками на акварельном листе. Несколько листьев, вместе с ветром, словно в хороводе поднялись над сотнями людей, будто глядя на них свысока. Листья, как какие-то короли, собрались на земле, устраивая последние пиры, потому что близятся холодные деньки. Подростки, сидевшие на обеде, замечают одинокую фигуру, которая бредёт в сторону поля, где проводятся тренировки. Многие уже узнали эту фигуру и спокойно обедают, ничего не говоря остальным. Какой толк, если это всего лишь человек, не имеющий никакого весёлого настроения или совершения бед для школы. Всего лишь человек, которому надоело общество кричащих подростков, что не имеют правил приличия. Та одинокая фигура, небрежно шагая по тропинке, усыпанной разноцветными листьями, подходит к скамейкам. Садясь на неё, словно тяжёлый груз, достаёт из карманов руку и запускает её в короткие чёрные волосы, тяжело вздыхая. Парень, как прекрасный принц, смотрит на небо, недовольно хмурясь и слыша, как издалека доносятся радостные вопли подростков, у которых сейчас здесь урок. Как он считает, в этом нет ничего такого. Пусть кричат, потому что ему надоело ходить туда-сюда в поисках тихих мест. Он закрывает глаза, вдыхая осенний воздух, а после прислушиваясь к щебетаниям птиц, которые еле-еле, но слышны. Всё, что ему нужно — это спокойствие, которое парню никто не даёт. Второй день в школе, а ученики надоедают со своими вопросами о прошлом. Кому это прошлое нужно? Вещь, которую никогда не изменить. Оно словно какое-то заболевание, которое будет маячить перед глазами, но его никак не вылечить и не подставить что-то своё. Ничего не изменить, ведь прошлое — это ошибки, совершённые каким-то задним местом. Вопли, доносившиеся издалека, приблизились слишком близко и теперь надоедали своими голосами. Он открывает глаза, недовольно переводя взгляд на них, скользя взором по лицам, и усмехается. Этот класс ему знаком, ведь младший брат, который заболел, в нём учится и подробно написал обо всех одноклассниках. Черноволосому парню даже пришлось запомнить их, чтобы потом брат не устраивал допрос об именах. Хорошо, что теперь ему никто надоедать не будет. Парень переводит взгляд на задравшиеся рукава чёрного пальто, глазами обводя видные и длинные шрамы с внутренней стороны предплечья. В голове проносятся несколько воспоминаний в девятилетнем возрасте, где он пытался покончить с собой и острым ножом провёл по двум рукам. Кровь, которая вытекала из предплечий, будто бы омывала кафельный белый пол. Всё, что там происходило, наматывало круги по мыслям. Первая мысль, которая приходит, глядя на эти шрамы, не очень хороша для обычного жизнерадостного человека. «Почему я не довёл дело до конца?» Проводя одной рукой по шраму на другом предплечье, он вздыхает, недовольно хмуря свои брови, и качает головой в знак этого. Когда первоклассные врачи спасли шкурку девятилетнего мальчика, то сказали, что шрамы останутся серьёзные и ничего не сможет их скрыть. Слова отца били хуже этого чёртового ножа, который был омыт кровью парня: — Это будет тебе уроком, сын. Ты подвёл меня и нашу семью, ничтожество. Шрамы будут всегда находиться на твоих запястьях, и будут напоминать о твоём глупом поступке. Твой младший брат будет умнее, и я буду возлагать надежды на него, а не на тебя! Родители не догадывались или даже не пытались догадаться, что несовершённое самоубийство было из-за них. Они оставляли глубокие шрамы на юном сердце, которые никак не могли сравниться со шрамами на молочно-детской коже. Боль, которая ломала кости, никогда не сможет утихнуть. Лекарства не смогут помочь излечить психику ребёнка, который совершал суицид и видел, как кровь капала на пол. Всё, что они могут сделать — это приостановить. Задумавшись, парень не замечает подошедшего подростка, чуть младше его по возрасту. Тот тихо присаживается рядом, внимательно рассматривая шрамы на предплечьях знакомого ученика школы, и шокировано моргает, не находя слов. Всё, что этот светловолосый парень может, это моргать и приоткрывать свои пухлые губы, не зная, что сказать. Собравшись духом, подошедший парень громко выдыхает, чем привлекает внимание задумавшегося черноволосого парня и пугает его, отчего тот невольно вздрагивает и прикрывает руки. — Ты… Ты же брат Тэхёна, да? Я долго не мог вспомнить твоего лица, из-за этого сомневался подходить или нет, — заикаясь, начинает светловолосый, отводя взгляд от спрятанных предплечий, и осматривает оголившиеся деревья, которые слегка покачивались от порыва ветра. — Тебе что-то нужно? — напрямую спрашивает черноволосый парень, резко поворачивая голову к собеседнику, натыкается взглядом на пухлые и обветренные, как у него, губы. После поднимается чуть выше, разглядывая профиль подростка, который внимательно следил за шевелением веток. — Я просто… просто хотел поздороваться, Юнги-хён, — невнятно отвечает светловолосый юноша, переводя взгляд на старшего и смотря ему прямо в глаза, словно какой-то бесстрашный герой. — Привет. — И тебе привет, Чимин, — Юнги качает головой, отмечая какую-то навевающую глупость и грусть, а после закрывает глаза, глубоко вздыхая. — Теперь можешь валить. Чимин остаётся сидеть на месте, думая о чём-то своём и, наверное, увиденном ранее. Кто бы ни задумался над этим, когда о человеке ничего не было известно? Каждый хочет знать ответы на вопросы, но не всегда их спрашивает, зная, что если человек хочет рассказать — расскажет. Всё, что добиваются другие ученики это кулак по морде, который они заслуживают, потому что лезут в личную жизнь. Многие даже после удара не понимают, пытаясь узнать информацию из каких-либо источников. — Ты всё ещё здесь, — скорее утверждает, чем спрашивает Юнги, недовольно хмуря свои брови и открывая глаза. Всё, что ему хочется это уйти отсюда подальше, но уходить с насиженного, тёплого места так не хочется. — Хён, а почему у тебя шрамы на запястьях? — аккуратно спрашивает Чимин, опуская виноватый взгляд на асфальт, застеленный разноцветными листьями, и невольно сглатывает. Он чувствует этот холодный и пронзительный взор карих глаз, от которого хочется спрятаться и никогда не выходить из укрытия. Любопытство когда-нибудь доведёт Пака до гроба. — Если я ничего не отвечу, ты не отстанешь, ведь так? — спрашивает Юнги, смотря на младшего и получая медленный кивок, который и послужил ответом на этот вопрос. — Да, я пытался покончить с собой. — Можно спросить из-за чего ты… ну, сделал это? — Ты уже задал. Я считал, что в девять лет смогу справиться со своим упорством и эмоциями, но не смог. Кажется, что всё идёт по правильному пути, но потом, оказывается, что ты болен депрессией, — спокойно отвечает черноволосый парень, приподнимая уголки губ, невольно качая головой от своей же глупости и невнятно что-то бубня под нос. Чимин приподнимает брови в удивлении, приоткрывая свои розовые и обветренные губы. — Тебя одолела грусть, да, хён? — Можно и так сказать, — Юнги засовывает руки в карманы пальто, грея их от холода, который совсем разошёлся в последнее время. Видно сразу, что приблизится декабрь и новогодние праздники. — Я считаю, что самоубийство совершают люди, полные грусти, — говорит Чимин, облизывая губы и недовольно пыхтя оттого, что они обветрятся ещё сильнее. — Как в одном человеке может поместиться столько грусти? — Всё может случиться с человеком, Чимин. — Теперь понятно. Многие говорят о тебе, Юнги-хён. Они считают, что ты слишком холоден со всеми, — говорит Пак, запуская свои пальцы в светлые пряди волос, но когда Мин пытается вставить слово, затыкает его. — Каким бы холодным ты ни казался, в тебе таится невероятно добрая душа, хён. Мне нужно идти, у меня урок. Когда Чимин уходит, Юнги смотрит ему вслед, задумываясь над фразой, что он сказал. Эту фразу он слышал от двоюродного брата, когда тот навещал его в тюрьме. Джин разговаривал с ним долго и говорил, что какая-то грусть охватила особняк и даже тэхёнов смех теперь не слышен. — Прошёл всего месяц с того, как ты сел в тюрьму, но что-то в тебе изменилось. Юнги, ты кажешься холодным, но в тебе, слышишь, таится самая невероятная и добрая душа. Если сможешь бороться и не дашь поглотить остатки здравого смысла, то ты поймёшь, что существуют такие же потерянные, как и ты, души и они нуждаются в помощи.