Don’t let the dress trick you I love you less now that I know you
Blonde Redhead — The Dress
Комната Юнги полностью пропахла дымной вишней, влажным запахом дождя и алкоголя. Он стоит напротив компьютерного стола неподвижно, вглядываясь в давно потухший экран, а с его одежды и волос на паркет капает холодная вода. Зрачки расширены, ноги держат с трудом, на костяшках сжатых кулаков несколько ссадин и единственный засос на светло-карамельной коже шеи, напоминающий о собственной глупости. Трудно сдерживать себя, когда всё идёт не по плану. Трудно не срываться. Трудно не думать о нём. О том самом забитом задроте, что смеет его игнорировать. О том самом идеальном, но в то же время отвратительно омерзительном. О том, кто почти приручил. Почти посадил на поводок. Почти забил все мысли, весь взор и беспокойные сны. О том, у кого безбожно возбуждающий голос, когда он чем-то увлечён. О том, кто, смотря в камеру, заглядывает в самую душу. О том, кто заставляет плавиться и течь, как мятное мороженое под солнцем. Заставляет ненавидеть всё человечество, а его больше всех в частности. Заставляет быть кем-то другим. Иногда. О Ким Тэхёне, который сейчас наверняка сладко спит, не прочитав ни единого его сообщения этой ночью. И пусть. Пусть лучше не читает, пусть лучше забудет, пусть лучше вскроется в ванной, чем страдает из-за Юнги. Или… Он должен страдать. Он должен прочувствовать на себе каждый его приём, каждое его слово, каждую угрозу. Он должен тонуть в нахлынувшей панике, в страхе, в отчаянии. Должен рыдать в голос, забиваться по углам и бояться. Бояться гнева Юнги. Потому что так быть не должно. Потому что какой-то нереально идеальный зашуганный социофоб не смеет не подчиняться Юнги. Не смеет не слушать его. Не смеет не вестись на его наигранные истерики. Не смеет быть таким надменным, словно Юнги совершенно ничего для него не значит. Не смеет лить из-за него слёзы. Не смеет глотать эти противные колёса, вызывающие зависимость, ведь зависимость должна быть лишь одна. Обязана. От Юнги. Только от него. Потому что… Потому что Юнги зависим. Зависим от алкоголя, от своей импульсивности, от беспорядочных половых связей, от которых уже тошнит. От лёгких наркотиков, а иногда потяжелее. От страха в чужих — тэхёновых — глазах, от запаха кофе с его волос, когда он безмолвно проходит мимо после сеанса, от ощущения, что он рядом, когда Тэхён засыпает в наушниках. От осознания, что он страдает из-за него, радуется из-за него, скулит из-за него. Улыбается из-за него. От насилия. От боли, когда сломал очередного ублюдка. От хрипа на ухо, когда руки сдавливают чужое горло, а в мыслях только он, потому что Юнги зависим. Зависим от Ким Тэхёна. От человека, что смог сотворить буквально самое настоящее библейское чудо, заставив Юнги чувствовать себя… странно? Он смеет оставаться безнаказанным. Он смеет вызывать такую отчаянную злобу, что хочется кричать, рычать, бить стены. Он смеет быть идеальным во всём настолько, что другие кажутся переработанным в людей мусором. Он смеет заставлять Юнги искать что-то серьёзнее, действеннее, сильнее. Да как он, мать его, смеет? Юнги хочет порвать его, успокоить, стереть с лица земли, засыпать рядом. Хочет обнять его, зарыться носом в волосы, положить голову на длинные ноги, подолгу смотреть в глубокие глаза, словно в ночной океан с обрыва, и тонуть, тонуть, тонуть. И выплывать, напиваясь кислородом с его губ. Но… Юнги ненавидит его. Ненавидит так сильно, что снова сорвался, снова соврал, снова попытался взять ситуацию в свои руки. И облажался. Облажался, потому что Тэхён единственный. Единственный, кто смеет так с ним обращаться. Единственный, кто готов терпеть его таким, какой он есть. Единственный, с кем можно быть откровенным и улыбаться. Искренне. Единственный, кого не хватает до нервного тремора, до желания пустить ему кровь, до синеющего в фантазиях тела на постели, до липкой спермы на животе. Единственный, кого Юнги готов отождествлять со всеми существующими богами, обвиняя во всех смертных грехах, с блаженной улыбкой на губах забивая в ладони гвозди. Он виноват. Виноват, что существует. Виноват, что Юнги проводит за монитором слишком много времени, не желая торопить события. Виноват, что из-за Тэхёна терапия Ким Намджуна начинает действовать. Виноват, когда не хватает воздуха и кажется, будто миру приходит конец. И даже в дожде за окном он виноват тоже, потому что он куда ближе. Где-то внутри. Юнги не хочет ничего менять. Не хочет признавать, что у него есть проблемы. Не хочет признавать, что может чувствовать что-то ещё, помимо безразличия. Не хочет осознавать, что боль может быть не только физической. Он не хочет ничего, но хочет Ким Тэхёна, ведь он слишком. Слишком глубоко и пустил корни. И спать. И спать хочется адски, потому что усталость жуткая и холодно. Холодно, когда он где-то по ту сторону монитора. И слишком плевать, чтобы думать об этом. Пошатываясь от выпитого алкоголя, Юнги разворачивается в сторону кровати, подходит ближе, скидывает с себя лёгкий чёрный плащ, вымокший насквозь, и падает носом в подушки, забыв про душ и тёплое полотенце. К чёрту всё. Ему нужен сон, ведь он не спал уже двое суток, проведя их за ПК, а после перетирался между горячими телами, пытаясь забыться. А ещё ему просто необходимо то, что случается после. 22:15 V: Я не сержусь на тебя, Юнги. 22:16 V: Я всё понимаю, правда. 22:17 V: Трудно отказаться от своей сущности, трудно что-то менять, трудно осознавать, что земля не вертится только вокруг тебя. 22:17 V: Сказать честно, ты примитивен, а я не сломаюсь. 22:18 V: Я выгляжу слабым, я могу бояться, я могу, как ты и говоришь, гнить в персональном аду, но стоически выдержу всё, что ты можешь мне дать. 22:20 V: Потому что я пытаюсь смотреть своим страхам в лицо, а ты мой самый страшный ночной кошмар. 22:24 V: Тебе не нужно пытаться мной управлять. Тебе не нужно запугивать меня и угрожать. Тебе не нужно казаться ублюдком ещё большим, чем ты есть на самом деле. 22:30 V: Потому что я останусь с тобой. Останусь, даже если ты оттолкнёшь меня по-настоящему. 22:31 V: Ты можешь быть честен со мной. 22:31 V: Со мной ты можешь быть откровенным. 22:45 V: Ты нужен мне. А я нужен тебе. 22:45 V: Мы успешно паразитируем друг на друге. 22:54 V: Хотя, знаешь, всё куда проще, но вместе с тем намного сложнее. 00:00 V: Не забудь поесть, ладно? И носи с собой зонт, иначе простудишься, а я не смогу к тебе прийти. Юнги никогда не говорили, что нуждаются в нём. О Юнги никогда не заботились. Юнги не ставили на место, спуская с небес на землю. Проснувшись через пару минут с жуткой головной болью и чувством, которого никогда раньше не испытывал, ему понадобится что-то намного крепче, чем несколько бутылок пива в полупустом холодильнике.***
С самого детства Тэхён держался особняком, был себе на уме и не искал друзей, полностью погружаясь в интересные для него дела. Сначала он прочитал все книги в доме, влюбившись в великолепные ощущения после прочтения, а после стал частым гостем в библиотеке, выбирая чтиво далеко не под стать развитию и возрасту. Он интересовался искусством, часто подолгу рассматривал миниатюры картин, желая увидеть подлинники, пропитывался классической музыкой, растворяясь в ней, как в тёплом океане, и тоже желал однажды явить на свет божий шедевр, сделанный собственными руками. Отгородившись от всего остального мира и не получая за это осуждений — тэхёновым родителям было глубоко наплевать, чем занимается их сын, лишь бы не мешался под ногами, — Тэхён долгое время оставался в одиночестве и относительной тишине. Ему это нравилось. Ему нравилось, когда его не беспокоили, нравилось, когда он мог не тратить время на всякие глупости, какими занимались его сверстники за окном, нравилось считать их глупыми. Он учился на отлично, был старостой класса, всезнайкой и довольно популярным парнем в школе, ведь на ботаника Тэхён не походил совершенно. Да, он носил очки, да, был одет с иголочки и без единого изъяна, однако и во внешности его изъянов никогда не водилось. Правильные черты лица, почти божественный профиль, идеальная линия челюсти и вишнёвые губы, естественное обаяние, ослепительная улыбка, проникновенный взгляд, завидный рост, стройность и убийственная привычка облизывать губы — всё это заставляло сходить с ума как девушек своего возраста, так и женщин чуть постарше. И это, на самом деле, принесло Тэхёну уйму проблем. Ему не нужны были другие люди, но они считали, что он нужен им. Они преследовали его, они обсуждали его, они пытались поговорить с ним, выведать контакты, пригласить погулять и в кино. Они были настойчивы, зачастую грубы, зачастую распускали руки, считая, что Тэхён слишком надменный и смотрит на всех сверху вниз. И он смотрел. Иногда потому, что был выше, а иногда из-за того, что выходил из себя, когда конфликт не решался словами. Многие его ненавидели, многие томно вздыхали и просили помочь с учёбой, но одиночество было предпочтительнее чужого присутствия и редких драк. Одиночество было близким другом. И они бы и дальше оставались лучшими друзьями, если бы Тэхён, поступив в университет, не сблизился с симпатичным молодым преподавателем истории искусств, осознав, что человек существо достаточно социальное, а все его проблемы исходят из огромного желания быть с кем-то, говорить, касаться кого-то, чувствовать, смеяться вместе и смотреть на звёзды в тишине, зная, что рядом близкий по духу человек. И это стало ошибкой. Ошибкой, разрушившей всю его жизнь. В девятнадцать лет его ошибочно принимали за айдола. Ошибочно полагали, что он хочет отношений. Ошибочно считали, что он должен им что-то. Ошибочно заваливали любовными записками, на которые Тэхёну было плевать. Ошибочно посчитали геем и влюблённым. И он был влюблён. Но не в людей. Он был влюблён в искусство, от которого впоследствии отказался, как от проказы. Преподаватель стал назойливым. Он стал трогать его слишком интимно, стал одаривать сальным взглядом, стал ходить за ним по пятам и фотографировать украдкой. Он говорил, какой Тэхён исключительный, особенный, с успешным будущим. Он восхвалял его красоту, дарил брендовые шмотки от Gucci, водил по театрам и выставкам, пока Тэхён всё ещё считал его лучшим другом. Первым за всю жизнь. Первым живым. Тэхён любил чистоту и непорочность, любил пастельные тона, запах улиц после дождя, свободные рубашки и разговоры о высоком. Любил. До того, как стал грязным. Отвратительным, мерзким, прокажённым, опороченным и изнасилованным человеком, полностью разделяющим его взгляды на жизнь. Преподаватель помешался на нём. Бредил им. И обезумел, получив отказ. Он зажал Тэхёна в университетском туалете, когда в здании не осталось никого, кроме них. Он бил его больно, долго, почти до потери сознания. Он впечатал его в подоконник, стащил брюки и не постарался разработать, запачкав кафельный пол тэхёновой кровью. Он удерживал его за шею, прижимался слишком близко, размазывая Тэхёна по стеклу. Вдалбливался слишком глубоко, резко и беспорядочно, срывая с разбитых тэхёновых губ крики боли. Он горячо шептал ему на ухо, какой Тэхён красивый, почти как произведение искусства, какой манящий и сводящий с ума. Он называл его любимой блядью, кусал за мочку уха, пытался возбудить и быть нежным, но становился лишь грубее и беспощаднее. Он оставлял синяки и засосы, оставлял на коже едкие слова, больные ласки, кровь и отвращение к себе. Он оставил в нём свою сперму, навек запачкав, вываляв в грязи, утопив в смрадном болоте, вытравив любовь ко всему, что было так любо и дорого. Он оставил Тэхёна с боязнью людей, с осуждением, с осознанием, что они всё знают, всё видят, злорадствуют. Он оставил его с ненавистью к себе, с одиночеством более больным, чем раньше. С отсутствием доверия и замкнутостью. Он сломал его. Сломал, как красивую игрушку. Как свою собственность. Он перечеркнул всю его жизнь из-за собственного помешательства и оставил мёртвым внутри. Он. Чон Чонгук. Тэхён никому не сказал. Тэхён отгородился от всего и ото всех. Он бросил учёбу, сжёг все учебники и книги. Он сломал свой саксофон, устроив в комнате погром, изрезал большую часть одежды, в припадках истерики разбрасывая тряпье вокруг. Он кричал, рыдал, скулил, забивался в шкафу. Он закрасил чёрным все картины, выбросил из окна награды и дипломы. Он был безумен несколько месяцев, борясь с желанием убить себя, забывшись в том, что всегда считал глупым. Он полюбил компьютерные игры, аниме, мангу, сериалы и кино, потому что мог убежать от реальности. Он заменил шум улицы музыкой, а живое общение интернетом. Он возненавидел общество за то, кем оно его считало, возненавидел себя за внешность, которую не просил. Он боялся ловить на себе чужие взгляды, дрожал, потел и чувствовал сердце где-то в глотке. Он отказался выходить из дома и понял, что исключение лишь подтверждает наличие правила. Он калечил себя, резал запястья и там, где никто не увидит, ведь Тэхён нашёл нового друга, делающего его живым: боль стала роднее всего. И он бы и дальше гнил в четырёх стенах, опасаясь каждого подозрительного шороха, если бы занятые родители, у которых никогда не было на Тэхёна времени, не решили, что так жить нельзя. Не решили, что он им мешает, позорит, вызывает неловкость. И только потому, что они стыдились собственного сына, которым раньше восхищались, им пришлось собрать его вещи, снять ему отдельную небольшую квартиру и привести к психотерапевту за ручку, оставив в приёмной на произвол судьбы и доктора Ким Намджуна. — Как-то так всё и было, — с облегчением закончив рассказ и опустив самую главную часть, подсознательно боясь открыться даже психотерапевту, Тэхён потёр глаза рукавом длинного кардигана, вытирая лишнюю влагу. Воспоминания дались с трудом. Возвращение в прошлое далось с трудом. И взгляд человека напротив переваривался с жутким скрипом, потому что он знает. Он знает, что именно не договаривает Тэхён, и вытянет из него информацию любыми способами. Но не сегодня. — Тэхён-щи, чтобы достичь взаимопонимания, нам нужно установить крепкий доверительный контакт, а для этого необходима полная откровенность. Вы не должны воспринимать меня так же, как всех остальных людей, ведь я всего лишь врач, желающий разобраться в вашей проблеме, поэтому постарайтесь отвечать на следующие вопросы максимально честно. Вы готовы? — прекрасно осознавая, что Ким Тэхён пытается скрыть самую главную часть истории, мягко спросил доктор Ким, приготовив несколько чистых листов. Психотерапевт доверия не вызывает. Нет, он не выглядит подозрительно, не выглядит пугающе и уж точно не собирается причинять Тэхёну зло, но он слишком долго не общался с реальными людьми, чтобы полностью потерять бдительность. Тэхён мельком смотрит на свои руки, подмечая тремор, и ощущает влагу под чёлкой: страх растёт стремительно, мешая глубоко дышать. — Сидел бы я здесь, если бы не был готов? — опустив взгляд в колени, Тэхён шумно выдохнул и криво улыбнулся. — Впрочем, я не против уйти. Меня притащили сюда практически насильно, как вы успели заметить. — Вам некомфортно? — интересуется доктор Ким, не сводя взгляда с бледного лица Тэхёна. — Чувствуете тревогу, обиду или раздражение? — Всё вместе, честно говоря. Но больше угнетает дискомфорт, — поёрзав в кресле, отыскав нужную позу, Тэхён попытался расслабиться и абстрагироваться от происходящего, прикрыв глаза. — Мне некомфортно находиться рядом с незнакомцем, который так пристально смотрит на меня. Мне некомфортно разговаривать с кем-то, некомфортно говорить о себе. И сидеть так близко к вам мне некомфортно тоже. Слишком много бессмысленных усилий. — Вы чувствуете себя уязвимым, когда на вас кто-то смотрит? — Я чувствую себя мишенью, — почувствовав надвигающиеся отчаяние, Тэхён беспомощно заглянул в безмятежное лицо доктора, не поднимаясь выше щёк, заострив внимание на пухловатых губах. — Я чувствую, как в их головах роятся мысли, чувствую, как их взгляды наливаются отвращением, как они осуждают меня за одно лишь существование, как насмехаются. И ожоги от чужих презрительных взглядов я чувствую тоже. Поэтому мне легче ограничить себя во многом, отказавшись от жизни в социуме, чем подвергаться волнению и стрессу. — Почему вы уверены, что вас осуждают? — ощутив лёгкий холодок по спине, доктор Ким пару секунд неосознанно смотрел в бездну стеклянных тэхёновых глаз. — Они знают, — низким тоном отрезал Тэхён, нервно почесав изрезанное запястье, что не осталось для доктора Кима незамеченным. — Они знают, кто я на самом деле. Они знают, что произошло. Они знают, что я грязный. Они злорадствуют, они считают себя лучше меня. Я знаю это. Я вижу, слышу, ощущаю. И я паникую, когда замечаю на себе подобный взгляд. — Откуда вы знаете, как выглядите в чужих глазах? Вы довольно примечательный молодой человек, поэтому привлекаете всеобщее внимание, полагаю, лишь с хорошей стороны. Люди любят созерцать красоту. Зачастую без задних мыслей, — доктор Ким догадывается. Тэхён ощущает это так же чётко, как его сладковатый парфюм. — Не говорите мне о красоте, — едко шипит Тэхён, впившись ногтями в кожаные подлокотники кресла, дожидаясь приближающегося приступа паники. — Всё красивое уродливо. Уродливо, отвратительно и лишает здравого смысла. — Вы говорили, что были влюблены в искусство, — пробежавшись взглядом по заметкам, доктор Ким отложил ручку в сторону, пытаясь вложить в голос побольше успокаивающих ноток. — Почему ваше мнение изменилось в столь резкую сторону? — Потому что созерцание превратилось в домогательство, — хрипит Тэхён, медленно впадая в истерику. — Потому что красота сводит с ума. Потому что люди, видя что-то прекрасное, хотят этим завладеть. Потому что я вспоминаю о нём, когда в поле моего зрения оказываются любые предметы искусства. И даже эта статуэтка на вашем столе делает мне слишком больно. — Значит, триггер, — убирая фигурку совы в ящик стола, хмыкает доктор Ким, чувствуя себя слегка виноватым. — Но вы же осознаёте, что не сможете бежать от этого вечно? — Иногда мне не хватает той самой задумчивой эстетики, тут вы правы, — чуть расслабившись, Тэхён медленно облизал нижнюю губу, переведя взгляд на окно за спиной доктора, всматриваясь в свинцовые тучи, знаменующие дождь. Природа во многом схожа с человеком, — но я не могу себя перебороть. Связь слишком крепкая. — Я уже знаю, какую терапию стоит попробовать в первую очередь, разобравшись с тестами, — сделав кое-какие выводы, решив первым делом полностью избавить Тэхёна от посттравматического синдрома, доктор Ким добродушно улыбнулся. Лечение затянется надолго.***
Проблемы Юнги, которые он ни за что не признает проблемами, как оно бывает всегда, тянутся с самого детства. Его мать была типичной истеричкой, наседающей на отца по различным мелочам, а отец слишком импульсивным, чтобы прощать все её выходки. Поэтому он бил её, часто унижал, часто заставлял ползать перед его ногами, чтобы почувствовать превосходство, часто приглашал маленького Юнги понаблюдать за этим замечательным событием. И тогда, когда очередная перебранка подходила к концу, мать так и продолжала манипулировать отцом, замыкая и без того замкнутый круг. Так тянулись дни, так тянулись годы, так Юнги начал неосознанно копировать поведение людей, являвшихся для него примером, горячо полюбив жестокость. Он не видел ничего другого, не смотрел на других, не хотел понимать, что правильно, а что нет. Он не хотел улыбаться, наблюдая за очередной ссорой, нередко сопровождающейся травмами и порезами, но губы сами тянулись в сальной улыбке, а глаза, когда-то абсолютно живые, теряли последний свет, ввергая весь его мир в промозглую тьму. Поход в школу стал для Юнги развлечением, когда он сколотил вокруг себя небольшую банду хулиганов, а крики боли одноклассников вызывали смех. Многие считали его психопатом, детские психологи разводили руками, ведь родители отказывались признавать, что с их сыном что-то не так, а сам Юнги стал частым гостем в кабинете инспектора по делам несовершеннолетних. Он много лгал по поводу и без, задирал не имеющих к нему никакого отношения людей, начал курить в тринадцать, а попробовал алкоголь намного раньше. Он прогуливал уроки, сбегал из дома, шатаясь по наркоманским притонам и заброшкам, лишившись девственности с какой-то забулдыгой, получив прозвище «Шуга» за сладкую улыбку. Он занимался вандализмом, бил окна, нарушал общественный порядок, делал самодельные бомбы. Он вступал в драки даже из-за косого взгляда, купил у пропащего наркоши незаконный Glock 18, возбуждаясь от ощущения оружия в руках, угрожал случайным прохожим. И этого, как оказалось, было недостаточно, чтобы осознать всю степень глубины его проблем, но самое худшее ждало впереди. Ситуация фатально ухудшилась в день, когда Юнги, вернувшись домой после очередной гулянки, обнаружил у дороги патрульные машины и услышал заливистый вой сирены скорой помощи. Только вот помощь оказывать было уже некому. Как некому в будущем сказать Юнги, что так жить нельзя. Вскоре выяснилось, что отец задушил мать проводом от телевизора в разгаре очередной ссоры из-за того, что Шуга оказался не от него. Правда это или ложь — Юнги не узнает уже никогда. И не потому, что сам не хочет, а потому что смысла в этом уже нет: отец покончил жизнь самоубийством в тюрьме. Оставшись без каких-либо родственников в шестнадцать, Юнги долго кантовался у случайных знакомых, даже не думая возвращаться в отчий дом, но вскоре органы опеки вышли на его след. Так Юнги оказался в не самом лучшем детском доме, где выискались субъекты намного опаснее, и с которыми ему пришлось развязать долгую войну, кое-как оправляясь от полученных ран, сбегая в привычные места. И он бы так и продолжил совершать побеги из раза в раз, отрываясь на стороне и возвращаясь в сопровождении офицеров, если бы не приметил одного очень скромного симпатичного паренька, которому нужен был хороший друг. Юнги стал ему другом. Стал другом в самом извращённом понятии этого слова, потому что дружить так, как это делают другие, Юнги не умел. Он подчинил этого паренька своей воле, манипулировал им так жестоко, что иной раз приходилось накладывать швы. Он оскорблял его, как делала мать с отцом, обнимал, целовал в висок, а после бил, заставляя быть прислугой. Он не ставил его ни во что, он насмехался над ним, помыкал и давал ложную надежду, а тогда, когда парень отчаялся настолько, что в конечном итоге решил всё закончить, Юнги изнасиловал его. И насиловал до тех пор, пока не стал совершеннолетним, угрожая несчастному всеми кругами ада, если он расскажет об их маленьких играх. Выпустившись из приюта, Юнги заложил дом, купил байк, снял маленькую квартирку и пустился во все тяжкие, вспомнив старых друзей и привычки. Он не считал, что у него есть проблемы. Он не считал, что ведёт себя неправильно, отрабатывая часы исправительных работ. Он не считал, что ему нужна хоть какая-то помощь, но так посчитал офицер Чон Хосок, с которым Юнги познакомился в баре по нелепой случайности. Слово за слово с лучезарным, правильным и весёлым офицером Чоном, рюмка за рюмкой, бутылка за бутылкой, и вот Шуга сидит напротив психотерапевта Ким Намджуна, лениво рассказывая о некоторых кусках из своей жизни скорее ради удовольствия, чем исповеди. Потому что проблем нет. А ещё потому, что Юнги иногда бывает слишком скучно. — Думаю, по моей истории можно написать отличную книгу, да, доктор? — улыбается Юнги сладко, пытаясь произвести положительное впечатление, щурясь хитрой лисой. Психотерапевт успел приятно его удивить, имея такую притягательную внешность и слишком проницательный взгляд. Внешность же самого Шуги очень обманчива, сладка и ядовита. Он вылепил из себя самого настоящего обольстителя, насмотревшись на айдолов с экрана, и вполне мог посоревноваться с ними в красоте и жадности до внимания. Он приобрёл собственный вкус, подобрал наиболее подходящие цвета, немного выбелил кожу. Он обесцветил волосы, слегка подвёл глаза, заставил губы блестеть и сел на алкогольно-наркотическую диету, доведя себя до жуткого истощения, взамен получив идеальное хрупкое тело. И тогда, когда он смотрел на себя в зеркало, видел практически неземного непорочного ангела, потерявшегося на земле по роковой ошибке. Люди, которыми он умело помыкал, наживаясь на своём внешнем виде, видели то же самое. — Подобные обсуждения лучше выносить за пределы моего кабинета, — осаждает его доктор Ким, улыбаясь так же едко, прекрасно понимая, что на нём захотят скорее поездить, чем серьёзно избавиться от проблем. — Да ладно тебе, Намджун-ни, мы же должны быть друзьями, верно? А друзья вроде как делятся подобной фигнёй, — съедая его подведёнными глазами, почти мурлычет Юнги, изящно перекладывая ногу на ногу, сверкая голыми коленками. — Впрочем, я не против поотвечать на всякие каверзные вопросы. — Как часто вас мучают приступы гнева? — бесстрастным тоном спрашивает доктор Ким, чтобы понять, какой тип лечения будет наиболее эффективен. — Да практически постоянно, — отмахивается Юнги, подперев рукой подбородок. — То взгляд на себе поймаю кривой, то толкнёт меня кто-нибудь, то услышу что-нибудь неприятное, а то и увижу. В наше время довольно-таки проблематично гнева не испытывать. Слишком много раздражающих факторов. — Но люди раздражают больше всего? — устраиваясь поудобнее, точно так же складывая ногу на ногу, доктор Ким внимательно следит за выражением лица Мин Юнги. — Верно, — хрипит Юнги со скучающим видом, дуя губы, уже желая встать, уйти и наподдать тому самому Чон Хосоку хороших пинков. И посидеть немного в обезьяннике, да. — Пока они продолжают смотреть на меня, как на дерьмо, пока я в дерьмо, а после восхищаются, прими я душ, я так и буду их ненавидеть, а то и колотить. — Чувствуете ли вы себя одиноким? — Прямо сейчас? — тянет Юнги издевательским тоном, томно прикрыв глаза и желая немного поиграть. — Как же я могу, когда рядом со мной такой замечательный мужчина? А вообще, одиночество для меня дремучий лес. С моим образом жизни о таком забываешь. — Вы имеете в виду мимолётные знакомства и одноразовую половую связь, не так ли? — доктор Ким знает, что пациент врёт и юлит. По-другому и быть не может. — А для счастья нужно что-то ещё? — почти искренне удивляется Юнги, округляя глаза и переходя на неразборчивое быстрое бурчание. — Или ты намекаешь на постоянного партнёра? Спутник жизни мне никуда не впёрся. Это же лишние нервы, скандалы и склоки. Я слишком насмотрелся на родителей, чтобы обременять себя чем-то подобным. — Вы пошли по стопам своего отца? — слишком провокационный вопрос, но доктор Ким должен. Просто обязан, иначе не сможет заслужить авторитет. — Странные у вас вопросики, доктор. Прямо-таки раздражающие, — скользкий взгляд Юнги вмиг леденеет, брови сходятся на переносице, а поза в кресле становится слишком защитной. Лишь бы не сорвался. — Если бы я пошёл по стопам отца, давно бы гнил в тюрьме за убийство. Не посчастливилось пока. Или ты хочешь стать первым в очереди? — Вы когда-нибудь помогали другим? — доктор Ким решает не развивать тему дальше, переходя к следующему вопросу. — Смотря что именно считать помощью, — немного расслабившись, Шуга откинулся в кресле и уставился в потолок. — Можно дать наркоману дозу и думать, что ты его спас, когда на самом деле приблизил к смерти. Можно сделать то же самое с алкоголиком и каким-нибудь извращенцем. Можно наблюдать за сердечным приступом бездомного, даже не думая вызывать скорую. Понятие помощи довольно расплывчато и похоже на обоюдоострый меч. А вообще, я привык к тому, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих. — Исходя из вашей логики, вас здесь быть не должно. — Верно подмечено, — хмыкает Юнги хрипло, натянув на губы привычную сальную ухмылку, одаривая психотерапевта взглядом, полным замогильного холода. — Но, так уж случилось, что ты, доктор, должен отработать те деньги, что я заплатил за сеанс. И, может, ещё за парочку. И Ким Намджун, внутренне холодея, осознал, что ближайшее несколько недель будут для него слишком тяжкой ношей. Впрочем, ему не привыкать. На практике можно повидать многое, как и попрактиковать некоторые слишком опасные задумки.***
Тэхён оказывается дома примерно через пятнадцать минут. Он дышит тяжело, смаргивает с ресниц солёную влагу, хватается за живот и пытается не съехать по стене вниз: его нещадно трясёт, а на губах всё ещё ощущается привкус чужого дыхания с запахом вишни. Сердце в груди бьётся загнанной птахой, а к горлу подкатывает ком. Он не смог. Он не смог среагировать адекватно, встретившись со своим страхом лицом к лицу. Он не смог ничего, кроме как дрожащим голосом выплюнуть имя и ник в скайпе, ведь катока у него нет. И телефона у него нет тоже. Он стоит посреди тёмной прихожей, привалившись ко входной двери и борясь с дрожью, а перед его взором до сих пор стоят те укалывающие холодом абсолютно чёрные глаза самого Дьявола. Его взгляд, колючий и перерезающий глотку на уровне чувств, остался где-то на коже клеймом, но почему-то не вызвал паники, как случалось всегда. Панику вызвала близость, вызвало тепло между их телами, вызвала сильная ладонь, стискивающая тэхёново тонкое запястье. Но тот взгляд... В нём не было осуждения. В нём не было отвращения. В нём не было света и жизни. Что Тэхён там увидел? Почему Тэхён упорно не мог повернуть голову в сторону, чтобы расцепить зрительный контакт? Кто этот парень, чёрт возьми, такой? Запястье жжёт, глотку жжёт, перед глазами пляшут радужные блики, стены ходят по кругу, а пол уходит из-под ног. Тэхён переводит пустой взгляд на левую руку и немедленно зажимает ей рот, быстро направляясь в сторону туалета. Его тошнит. Его тошнит ещё пять минут кряду, прежде чем он может вздохнуть с облегчением, прижавшись спиной к холодной стене, выкрашенной в персиковый цвет. Холод напоминает о произошедшем, и Тэхён снова обнимается с унитазом, полностью выбившись из сил. Слёзы катятся без скулежа и хрипов, взор размыт, а с чёлки капает пот. Тэхён кое-как встаёт на ноги, добредает до ванной и опускает голову под ледяной душ, крупно задрожав. Дыхание перехватывает, в голове немного проясняется, а сердце нормализует свой ритм. Он отчаянно трёт синяки от чужих пальцев жёсткой мочалкой и наконец громко всхлипывает, прикрыв отметины полотенцем. Давно он не чувствовал такой паники. Давно он не сталкивался с кем-то вот так, если не считать случая в приёмной. Давно он не хотел забыться так сильно. В отражении маленького зеркала отпечатывается слишком бледное, уродливое жалкое лицо, которое хочется исполосовать острым лезвием на куски, и Тэхён резко открывает дверцу шкафчика, дрожащими пальцами пытаясь расправиться с крышечкой маленького пузырька. Не выходит. Таблетки рассыпаются по полу, как маленькие конфетти, катятся под ванную, разбегаются от него в страхе, но Тэхён успевает поймать несколько белых ублюдков, быстро сунув их в рот. И как он мог помыслить, что может быть с кем-то, если реагирует вот так? Как он мог желать кого-то рядом, если не может выдержать даже неумелой попытки познакомиться? И тот взгляд… Он не видел в нём себя. Он не видел там грязи. Только пустота, только чернота, только глубокий омут. Примерно такой же, как и у него самого. Отрубается Тэхён на кухне перед холодильником, выронив бутылку с водой из рук, а в шесть часов вечера завтрашнего дня, когда по окнам стучит дождь и в квартире пахнет сыростью вперемешку со рвотой, на экране монитора его компьютера всплывают несколько оповещений. 18:03 Suga: Эй, Ким Тэхён, ты там не помер ещё? 18:03 Suga: Ты так забавно от меня драпал, что аж пятки сверкали. 18:03 Suga: Ещё никто не убегал от меня так быстро. 18:04 Suga: Я уж было подумал, что ты попадёшь под ту машину, но случилось чудо. 18:04 Suga: Ты, наверное, чертовски удачливый засранец. 18:06 Suga: Впрочем, я не должен был хватать тебя, раз уж ты псих. 18:08 Suga: Полагаю, что псих. Будь иначе, меня бы не тряхануло так сильно от паники в твоём голосе. 18:08 Suga: Честно сказать, я даже не знал, как реагировать. 18:27 Suga: Надеюсь, ты мне ответишь. 18:30 Suga: Не один же я почувствовал нечто странное, правда? 21:34 V: Лучше бы помер.