And I’ll come and beg for you Cause there’s no way out, and there’s no way out anymore
Allele — Immune
Шёл седьмой день полного молчания со стороны Юнги. Сначала, когда он резко вышел из сети после признания, Тэхён не заподозрил ничего неладного, но с каждым часом ему становилось всё хуже. Он полностью замкнулся в себе, перестал нормально спать, есть и заниматься привычными делами. Он не искал новых сериалов, не проверял выход глав полюбившейся манги и манхвы, не перебирал гигабайты музыки в надежде найти то самое, что могло зацепиться за его дырявую душу. Тэхён просто лежал на кровати. Просто думал. Просто смотрел в потолок. Он решился с трудом. Огромных усилий стоило перебороть себя и сообщить нечто столь сакральное. Огромных трудов было понять, что так есть на самом деле. Признаваться в любви, впервые в своей жизни, оказалось для Тэхёна самым сложным и самым больным поступком. Он знал. Он прекрасно понимал, что его любовь не должна жить, но он не мог убить её. Он не смог задушить её в зародыше. Не смог ничего не чувствовать по отношению к Юнги. Там, за пределами его комнаты, люди тоже любят друг друга, однако не получают за это порицания, не заслуживают омерзения. Они целуются на людях, ходят под руку, смеются и обнимаются, но Тэхён знал, ещё с самого начала знал, что никогда не сможет так же. Общество любит осуждать. Общество не принимает тех, кто отличается от них. Общество не хочет смотреть на новые реалии. И тогда, два года назад, когда Тэхён только-только начал осознавать свою ненормальность, он предполагал, что со временем ничего не изменится. И ничего не изменилось. Кроме социофобии. Родной и настоящей. Он долго решался. Перебирал все «за» и «против». Он составлял списки, подбирал самое подходящее время, место и даже погоду. Он считал, что можно было сделать это в той же самой приёмной психотерапевта Ким Намджуна. В парке, что неподалёку от дома. В тёмной подворотне, где Тэхён до мрака в глазах боялся Юнги. На берегу реки. Под дождь. В снег. В жуткий холод и душную жару. Он подбирал интонацию и слова, которые должен был сказать после, выражение своего лица. Он обдумывал так много вариантов, но не подумал, что всё может произойти спонтанно и быстро. И не подумал, как может отреагировать Юнги. В своих мыслях Тэхён был эгоистом. Юнги мог отвергнуть его. Юнги мог послать его ко всем чертям, мог осмеять, мог гоготать так громко, что было бы слышно даже здесь, мог намекнуть на тэхёново сумасшествие. Он мог сделать больно многими способами, но в итоге просто решил сбежать. А сбежать ли? Может, он решил игнорировать его, как иногда делал сам Тэхён. Может, решил проучить его, как сделал однажды Тэхён, когда к нему в квартиру заявился обеспокоенный доктор Ким. И ему было не стыдно. Честно было не стыдно. Он спокойно смотрел очередной тайтл и думал, сколько ещё дней позволит Юнги волноваться. Если карма существует, Тэхён заплатит сполна. И он заплатил. Прошло три дня. Потом ещё три дня. И вот седьмой. Такой же, как и все остальные. Такой же бессмысленный, такой же безрадостный, такой же тёмный, оттого что шторы задёрнуты, а время течёт мучительно медленно, как мёд с ложки в огромную бочку дёгтя. Только слаще не станет. И не стало. Юнги был для Тэхёна тем самым мёдом. Он был для него спасением. Был мессией. И убийцей. Убийцей он был тоже. Был, есть и останется навсегда. Потому что Тэхён не ест, потому что Тэхён не пьёт, потому что Тэхён сидит на холодной постели вот уже пять часов кряду, держа в ослабевшей руке опасную бритву. Его кожа бледна, его губы потрескались, его взгляд остекленел, а сердце замедлило ритм. Он почти не живёт. Почти не существует. Почти зомби. Мёртвая душа в живом теле. Кто бы смог полюбить его? Кто бы смог быть с ним? Кто бы смог не смотреть на него так же, как все эти люди снаружи надёжного убежища? Кто бы смог забыть, не думать, не напоминать? Кому нужен грязный, мерзкий, отвратительный и изнасилованный Тэхён? Он наивно полагал, что нужен Юнги. Он наивно полагал, что может открыться ему до самого конца. Он наивно полагал, что Юнги сможет понять, принять и смириться. И что в итоге? Он сбежал. Он оставил его один на один с тем некогда греющим, но сейчас замораживающим в лёд чувством. Он отверг его. Растоптал. Унизил ещё больше. И Тэхён не может его за это винить. Юнги не должен любить в ответ, Юнги не должен принимать его чувства. Но так хотелось. Так хотелось, как несколько лет назад, почувствовать себя нужным. Так хотелось в ответ услышать/прочитать самые неказистые слова, убивающие целые поколения. Правда, на что он надеялся? Он ведь даже не был до конца уверен, что Юнги точно такой же неправильный. Идиот. И что в итоге теперь? Тэхён полностью погрузился в мысли, полностью ушёл от реальности. Он пропустил два сеанса у психотерапевта, много приёмов пищи и часов сна. И даже спать он не может. Снотворное не помогает. Снотворное отвергается организмом и выходит вместе с желчью. И он бы мог плакать. Мог бы заливаться слезами, тонуть в соплях и пропитывать ими каждую тряпичную вещь в доме, но слёз нет. Ничего нет. Нет чувств, нет желаний, нет света в том самом тоннеле, в котором по легенде он всегда есть в самом конце. Конец, впрочем, может быть. И если люди говорят правду, по ту сторону довольно светло и больше не больно. Тэхёну больно очень. Не как обычно, не как всегда, а где-то глубже. Сердце не болит, как говорят обычно. Душа не болит тоже. Боль призрачная, эфемерная и очень страшная. Она шепчет Тэхёну, она зовёт его, она призывает к более радикальным методам. Он не нужен никому. Он не нужен миру. Он не нужен своим родителям. Он не нужен своему психотерапевту. Он не нужен тем мнимым знакомым из прошлого, что так долго добивались его внимания. И Юнги. Юнги он не нужен тоже. Тэхён надеялся, но надежда умерла. Тэхён ждал, но ожидание убивает ещё сильнее. У Юнги могут быть тысячи оправданий, но ничто не может оправдать тэхёнову боль. И тот день, самый злополучный день, понемногу всплывает в памяти во всех подробностях. И если он превратился в животное, получив отказ, в кого должен превратиться Тэхён, не получив ничего, кроме молчания? В безжизненную куклу, покрывало под которой давно окрасилось в ядовито-красный. Крови не так много, как могло бы быть. Физическая боль не такая сильная, чтобы перебить нечто намного сильнее. Раньше лезвие спасало, дарило свободу, успокоение и чувство защищённости, но сейчас нет ничего. Только кровь, текущая по тонким запястьям. Только кровь, стекающая с бёдер на кровать. Её не так много. Совсем недостаточно, чтобы потерять сознание. Совсем недостаточно, чтобы перестать думать. Совсем недостаточно, чтобы остановить сердце. А так хотелось бы. А так хотелось бы не быть трусом. Для чего он живёт? Почему ему страшно сделать разрез чуть больший, чем парой минут ранее? Почему он смотрит на свои руки, видит отчётливые дорожки вен и не делает ровным счётом ничего? Прошла неделя. Почти неделя. Самая долгая с тех пор. Самая тёмная. Он пережил всё, что преподнесла ему жизнь на грязном блюдце, но что будет сейчас? Он не хочет оставаться один. Тэхён больше не хочет гнить в возведённой собственными руками клетке. Юнги нужен ему. Здесь и сейчас. Навсегда. Но здесь только он. Здесь только сотни тысяч глаз, смотрящих на него сквозь стены. И Тэхён тонет. Он тонет в слабости, тонет в холоде, тонет в презрении. Юнги, наверное, его ненавидит тоже. И если бы в этом был виноват Тэхён, ему не было бы так противно от самого себя. Неправильный. Грязный. Сломанный на тысячи маленьких частей, половина из которых осталась в туалете того самого университета. Там осталось много всего. Тэхёнова гордость там осталась тоже. Он был готов ко всему, но совершенно забыл о судьбе, припасшей для него одни лишь страдания. Да, глупо. Да, по-детски. Да, словно из историй о любви, написанных наивными девочками, но Тэхён не такой. Его жизнь давно кончена, его существование давно не имеет смыcла, его чувства можно выбросить в урну. Он не страдалец. Он жертва обстоятельств. Того, что намного сильнее него. С жизнью бороться нет смысла. Как нет смысла бороться с уходящим прочь сознанием. Тэхён устал. Столкновение двух равнозначных планет вытягивает из его вселенной предпоследние жизненные силы.***
Что такое любовь? Юнги ничего не знает об этом чувстве. Ему не дарили любовь в детстве, ему не дарили любовь в подростковом возрасте, ему не дарили любовь после совершеннолетия. Он видел отношения людей друг к другу со стороны, видел своих родителей, целующихся и занимающихся сексом, видел одноклассников, ходящих под ручку, видел прочих взрослых, строящих друг другу глазки, но он не мог дать точное определение понятию любви. Она должна быть светлой, как в кино, или тёмной, как в кухне его дома? Она должна быть мягкой, как шерстка того котёнка, или жёсткой, как телевизионный провод, и тяжёлой, как отцовский кулак? От неё должны смеяться, плакать или выть в голос? Многие говорили о любви. Многие пытались в любовь. Но знают ли они, до чего она доводит? Знают ли они, что она в себе несёт? Слова, написанные Тэхёном, вызвали в Юнги слишком противоречивые чувства. Сначала он не поверил своим глазам, резко захлопнув крышку ноутбука, но позже, минут через пять полной звенящей тишины, Юнги всё понял. Тэхён, кажется, любит его. Тэхён, кажется, ждёт его ответа. Но что может Юнги? Что он может дать ему взамен? Гнев, боль, оскорбления, страдания, животный секс в туалете очередного клуба, когда долбятся в дверь и нужно кончить побыстрее? Что, чёрт возьми, Тэхён от него ждёт? Да, они хорошо общаются время от времени. Да, они стали близки друг другу. Да, они могут не прятаться за масками и быть друг с другом теми, кем являются на самом деле, но что из этого выйдет? Как кто-то, знающий его буквально вдоль и поперёк, может любить Шугу? Как кто-то, испытавший на себе его скверный характер, может хотеть быть с ним вместе? Как кто-то, вроде Ким Тэхёна, мог так жестоко проебаться? Юнги не должен был вызвать у него подобных чувств. Юнги не должен был подобраться так близко, чтобы засесть настолько глубоко. Юнги не должен был встретить Ким Тэхёна. Но разве ему не плевать? Он ненавидит его. Он ненавидит его в два раза больше. Он хочет схватить его за грудки, хочет вытрясти из него весь дух, хочет ударить так сильно, чтобы Тэхён отлетел в стену. Чтобы увидел. Увидел того, кого, кажется, любит. Чтобы понял, насколько Юнги отвратителен. Чтобы осознал, насколько Юнги его презирает. И чтобы не смотрел в глаза, ведь они говорят совершенно противоположные вещи. И что-то внутри, давно забытое за ненадобностью, кричит во всё горло, потому что ему неестественно больно. «Что такое любовь?» Любовь можно облечь в физическую форму запредельным количеством денег. Любовью можно оправдывать сумасшествие и убийство. Любовь может довести до отчаяния или пригреть, заставив чувствовать себя счастливым. Любовь похожа на Юнги: она колючая, с сотней лезвий, с миллионом вопросов. Она светлая, как его улыбка, его смех и мягкий взгляд из-под чёлки. И на Тэхёна она, оказывается, похожа тоже. Но может быть Юнги такого достоин? Может ли он взять это чувство, сжать в кулаке и превратить в средство подавления чужой воли? Может ли он из-за него подобраться настолько близко, что можно лишить кислорода, лишить жизни? Может ли он с его помощью просто смотреть на Тэхёна с расстояния ближе, чем в один метр? Может ли он этим пользоваться? Может ли он не закусывать губу так сильно? Может ли он сдерживаться от того, чтобы разбить кулак о стену? Может ли он не испытывать такого разъедающего гнева, желая вот прям сейчас порвать Ким Тэхёна на столько частей, что не собрать? Может ли он так отчаянно не хотеть быть рядом? Может, потому что не достоин. Он не достоин быть любимым. И тем более не достоин быть любимым Тэхёном, ведь Тэхён слишком прекрасен. Омерзительно прекрасен как для Юнги, так и для всего остального мира. А ещё Юнги что-то чувствует. Что-то сильнее ненависти, сильнее гнева, сильнее него самого. Это чувство пугает его. Оно гонит его прочь из дома. Оно заставляет Юнги прийти в самый ближайший к дому клуб-бар, чтобы наебениться в сопли. Оно заставляет его заказывать одну за одной, заставляет идти на поводу у толпы, заставляет чаще курить до болезненного хрипа, заставляет забывать обо всём. Но тот парень, трущийся у стойки, рушит всю идиллию на корню. У него невероятно тёплый светло-шоколадный цвет волос, яркая улыбка, подтянутое тело, на котором прекрасно сидит любая шмотка — даже самая простая футболка, — и звонкий голос, наполненный неестественной энергией. Он замечает Юнги примерно через час, прекратив слежку, и подсаживается к самому плечу, забирая из тощих рук стакан. И кулак, чуть не свернувший ему нос, он ловит тоже. Привык. — Какого чёрта, Хосок? — пьяно рычит Юнги, забирая стакан обратно. — Что ты здесь делаешь? — Я под прикрытием, — офицер Чон Хосок улыбается ярко и солнечно. Хоть на небосклон его прибивай. — Только тс-с, — и прикладывает длинный палец к губам, смиряя Юнги внимательным взглядом. — Если ты пас того дилера, что недавно продал мне кислоты, могу тебя огорчить, — скалится Юнги, показывая пустой пакетик, — его тут уже нет. — Зато тут есть ты, — покачав головой, Хосок подсел ближе, заказав себе пива. — И я не понимаю, какого хрена ты снова здесь. Я отвёл тебя к психотерапевту? Отвёл. Я помог тебе отмазаться от проблем? Помог. Я помог тебе тогда в том страшном деле? Помог. Так почему же ты до сих пор не можешь помочь сам себе? Ты убиваешь себя, Юнги. Я бы мог скинуть на тебя серьёзное преступление и засадить на несколько лет, но ты ведь и там найдёшь себе проблем, верно? Я не знаю тебя настолько глубоко, чтобы понять всю суть проблем, но глаза у меня на месте. Тебе хреново. И вовсе не из-за той дряни, что ты глотаешь, как конфетки. Что происходит? — Если бы я сам знал, — нагло отхлёбывая хосокова пива, заплетающимся языком лепечет Шуга, облокачиваясь на чужое плечо. — Странные вещи происходят, понимаешь? Такие, которые не должны происходить никогда. — Это какие же? — морщась от слишком громких басов, кричит Хосок, поправляя на Юнги клетчатую рубашку. Его внешний вид не нравится ему до противной дрожи. И ведь честно пытался помочь. Честно пытался вытянуть из ямы. Что он сделал не так? — Один человек сказал, что, кажется, любит меня, — кривится Юнги, едко выплёвывая слова и снова прикладываясь к стакану. — Здорово, правда? Меня, Мин, грёбаного, Юнги. Я сделал столько дерьма, что и тебе не разгрести, а кто-то способен меня любить. Как такое вообще возможно? Настолько нереально, что бесит. — И поэтому ты сидишь тут и топишь гнев в алкоголе и безвкусной музыке? — Хосок, впрочем, совсем не разделяет его мнения. Каждый достоин быть любимым. Даже такой мудак, как Юнги. Но дело-то совсем в другом, верно? — Можешь не отвечать. И можешь прекратить врать себе хоть в чём-то. Я, конечно, сочувствую тому человеку, ибо заноза в заднице ему досталась адская, но, чёрт возьми, Юнги, не будь ребёнком. Любить не страшно. Страшно осознать, что ты любишь. — Да пошёл ты со своими нравоучениями! — кричит Юнги хрипло, утирая пот под высветленной чёлкой и вскакивая на ноги с твёрдым желанием уйти. Хосок вовсе не удивлён. Этот хрупкий на вид очаровательный парень с кукольными чертами лица и отвратительным прошлым, сделавшим из него монстра, привык бежать от проблем. И ведь правда. Стоит только посочувствовать.***
Юнги не помнит, как дошёл до привычного места зависания. Юнги не помнит, как прошёл ближайший день, второй, третий. А сколько, мать вашу, дней вообще прошло? Он не следит за временем, он не следит за дозой, он не следит за количеством выпитого и недолюдьми, ползающими где-то рядом. Вокруг сущая разруха, воняет блевотиной, сумрачно и кто-то дёргает костлявой рукой за ногу, спрашивая, нужно ли Юнги ещё немного хмурого. Юнги нужно. Юнги нужно катастрофически. Он полусидит на разъёбанном диване, поджав под себя тощие ноги в пыльных чёрных брюках, и отсутствующим взглядом окидывает окружающее пространство прокуренного наркопритона для шлюх и прочего потерянного для всего мира сброда. Юнги точно такой же. Точно такой же пропащий, отвратительный, грязный и смердит от него, словно он не мылся целый месяц. А если столько времени и прошло? Рядом валится неизвестное тело, аккуратно берёт Юнги за правое запястье, аккуратно закатывает рукав его рубашки и разглядывает пока ещё здоровые вены и всего несколько уколов. Жгут тугой и хочется задушить им своего сегодняшнего «помощника», но всё резко отходит на второй план, когда под кожу входит немного затупившаяся игла. И вливается в вены Юнги не только героин, но и чужая кровь. Если в ближайшем будущем он помрёт от ВИЧ и прочего подобного дерьма, туда ему и дорога. Бежать уже надоело. Всё надоело. Достало настолько, что хочется кричать и рушить всё вокруг. Только крика нет и встать нереально. Прибило капитально. Тепло по телу разливается стремительно, словно волны прогретого на солнце океана, погребает под собой, укутывает. Юнги будто поднимается в самые небеса, может потрогать мягкие облака, укусить невыносимую синеву, завладеть ей. Каждая мышца расслабляется, каждая клеточка дышит глубже, каждый всполох перед глазами, как пёрышко. Юнги слишком хорошо. Нет больше никакой агрессии, нет больше антисоциального поведения, нет больше безразличного ко всему отца. Нет больше того милого ублюдка, сделавшего из Юнги чудовище, нет больше размытого камерой смуглого лица и скромной улыбки. И слов тех, напугавших до чёртиков, нет тоже. Но лицо всё же есть. И у лица есть хозяин. Он стоит рядом, смотрит на Юнги очень печально; в глазах стоят слёзы. Он протягивает к нему руки, поднимает на ослабевшие ноги, тянет к себе и обнимает крепко-крепко, до боли в лёгких. Он гладит его по спине, что-то тихо шепчет, пропитывает своим теплом и запахом кофе с густых волос. Он говорит, что Юнги ему нужен. Говорит, что не может без Юнги существовать. Говорит, что всегда будет рядом, что Юнги никогда не будет одинок, что они справятся со всеми проблемами вместе. И губы его совсем близко к губам Юнги. Обжигают. Ким Тэхён приходит даже в галлюцинациях. Но что будет после? Что будет через несколько часов? Жестокая реальность снова ударит по затылку, снова напомнит о себе, снова скажет, что Юнги самый настоящий ублюдок. И он с этим полностью согласен. Он всё понимает. Он понимает, что у него есть проблемы. Он понимает, что слишком отличается от других. Он понимает, сколько причинил боли и каков в чужих глазах. Он понимает, что ничего не может изменить. Понимает, что не должен был оставлять Тэхёна одного. И последние слова Хосока он понимает тоже. Только вот… Мир машет рукой на прощание. Спокойной ночи, Мин Юнги. Юнги приходит в себя глубокой ночью. В голове гудит, во рту помойка, тело жутко затекло, и маленькие иголки врезаются в каждую клетку. Он хрипит сипло, скидывает с себя чью-то ногу, нашаривает бутылку с водой и половину выливает на голову, желая прийти в себя. Вода действует плодотворно, и Юнги удачно встаёт на ноги, оглядываясь по сторонам. Отвратительное зрелище. Отвратительный запах. Отвратительные существа заполонили весь пол, пуская друг на друга слюни. Шуга думает, что попал в ад. Шуга думает, что не должен находиться здесь. Его место не в грязном притоне. Его место рядом с Ким Тэхёном. Он долго полощет рот, долго приглаживает грязные волосы, долго ищет кожанку и ключи от мотоцикла. К счастью, находится всё и сразу, и Юнги с жутким облегчением вываливается на ночной осенний воздух, вдыхая полной грудью. Он не должен был приходить сюда. Не должен был напиваться настолько, что решился попробовать героин. Не должен был исчезать из тэхёновой жизни. И осознание, что Тэхён мог сделать с собой что-то очень плохое, почему-то грызёт страшно даже после того, как он жестоко Шугу наебал, показав средний палец из своего окна. Юнги едет быстро, растворяясь в рёве мотора и холодном ветре, заезжает в ночной магазин, где продавец смотрит на него подозрительно, сжимая в руке телефон. Он покупает кое-какую еду, так как уверен точно: Тэхён давно ничего не ел. И бутылку Red Label он покупает тоже. И не из-за того, что хочется снова напиться, а потому что алкоголь понадобится им обоим, чтобы сгладить углы и немного расслабиться. Адрес Юнги забетонировал глубоко в сознании. Он паркует байк у подъезда, набирает код от подъездной двери тоже наизусть и поднимается на нужный этаж по лестнице, чтобы хоть немного растрясти деревянное тело. Седьмой этаж. Нейтрально серая дверь. Номер самый издевательский: 69. Мин хмурится, сжимает свободный кулак и облизывает пересохшие от волнения губы. Что он скажет? Как он отреагирует? И как он вообще? Звонок практически вдавливается внутрь. За дверью шаркающие шаги. За дверью негодующий хрип и призыв спуститься в самые глубины ада. За распахнутой дверью бледный и болезненный Ким Тэхён в длинном полосатом свитшоте. И смотрит он на Юнги, как на приведение. И даже рот раскрывает: — Ты? — спрашивает Тэхён низко и неверяще. Голос дрожит. Руки дрожат тоже. Внизу живота скручивается паника. — Я, — просто и без излишеств соглашается Юнги, окидывая Тэхёна взглядом. — Твой личный апокалипсис здесь. Впустишь? Тэхён впускает. Он отшатывается в сторону на подгибающихся коленях и прикрывает рот длинным рукавом. Юнги выглядит отвратительно. Наверное, даже хуже, чем сам Тэхён. У него глаза красные-красные, кожа серая, волосы свалянные, а от одежды несёт болезнью и рвотой, но тем не менее… Он рад. Он рад, что Юнги здесь. Рад, что дождался. Рад, что пришёл в себя, принял ванну и обработал порезы. Рад, что Юнги смотрит на него как-то по-другому, нежели всегда. Рад, что Юнги не бросил, не оставил одного, не презирает и совсем не собирается набрасываться с кулаками. И неловко. Неловко тоже. И вроде они оба разбитые, оба настрадались вдоволь, оба извалялись в дерьме, оба не могут оторвать друг от друга взгляда, но всё должно было случиться иначе. Тэхён должен был подготовиться, должен был собраться с силами, должен был… А не пойти бы всем этим мыслям к чертям собачьим? Мин Юнги здесь. В его квартире. Остальное значения не имеет. Даже слишком длинная неделя. Даже слишком убитый вид. Даже привычная боязнь других людей. Ради него он готов бороться. — Я пожрать принёс, — поднимая пакет на уровень лица, улыбается Юнги лукаво. Глаза щурятся двумя тусклыми полумесяцами. — Как знал, что увижу тебя в подобном состоянии. — На себя посмотри, — лепечет Тэхён тихим голосом, отходя чуть назад. Чужое присутствие всё же напрягает жутко, даже если это Юнги. — От тебя несёт, как из мусорки. — Можешь считать, что там я и был всю неделю, — отмахивается Юнги отстранённо, скидывает чёрные сникеры в прихожей и проходит в маленькую кухоньку, плюхая пакет на стол. — Можно я душ приму? Чувствую себя дворнягой. — Можно, — кивком соглашается Тэхён, совсем не понимая, что происходит. Его больная любовь здесь. Рядом. Это пугает. Чертовски. — Я принесу какую-нибудь одежду. — И даже не спросишь, какого хрена я здесь делаю? — поворачиваясь к Тэхёну лицом, Юнги смотрит на него очень пристально, понимая, насколько сильно он себя изводил: даже живые трупы выглядят здоровее и краше. Юнги сволочь. Настоящая и жестокая. А ещё ему немного неуютно. Шуга и представить не мог, что их первая настолько близкая встреча произойдёт подобным образом. — Сам расскажешь, — басисто отчеканивает Тэхён, отводя немного испуганный взгляд в сторону, тяжело сглатывая и скрываясь в комнате. Стоит ли съесть пару таблеток успокоительного? Юнги принимает душ быстро. Он спешно скидывает шмотки на стиральную машинку, замечая в корзине для белья постельное с мазками подсохшей крови, прекрасно понимая, чем занимался Тэхён. Юнги много на него кричал по этому поводу, много раз пытался вразумить, часто отговаривал, но тщетно всё. Для Тэхёна селфхарм такой же наркотик, как для Юнги алкоголь. Впрочем, настоящие наркотики тоже имеют место быть. Он старается больше не смотреть по сторонам, не разглядывать шампуни и гели для душа. И на набор всевозможных лезвий на краю раковины Юнги не смотрит тоже, подсушивая волосы полотенцем. Только странно самую малость. Непривычно. И таблетки все эти в шкафчике, и бинты, и осознание, что всё здесь пропитано Тэхёном. Полотенце угнетает больше всего. Когда больше не воняющий помойкой Юнги выходит из ванной, Тэхён стоит рядом, прикрыв глаза. Он протягивает ему футболку и старые джинсы, стараясь не смотреть на тощий торс, а после ждёт несколько секунд терпеливо, пока не слышит недовольный хрип где-то у самого уха: — Эти джинсы с меня сваливаются. Я-то думал, что ты такой же тощий. Что там у тебя под свитшотом? Тэхён немного отходит в сторону, немного взбудоражен и самую малость напуган столь избегаемой близости. Слишком для одного дня. Слишком много перемен. — Могу дать ремень, — предлагает Тэхён этим своим приятным низким тембром, резонирующим с лёгким возбуждением где-то внизу живота. В реальности, так близко, он притягательнее в разы. Для кого он такой? — Я возьму свой, — разворачивается Юнги резко, почти утонув в запахе с чёрной тэхёновой футболки, исчезая в ванной на пару минут. Выходя, Юнги не смотрит в сторону Тэхёна, не пытается с ним заговорить, не пытается быть чуть ближе, осознавая всю шаткость выстроенного доверия. Он уверенно идёт в кухню, мельком осматривается, достаёт несколько тарелок. Греет еду, пока Тэхён скромно сидит за столом и наблюдает пристально, ощущая напряжение. Заглядывает в холодильник, находя бутылку колы. Он хозяйничает, как у себя дома, придирается к мелочам, но Тэхёну самую малость приятно и тепло. Если каждый день, каждый вечер будет точно таким же, Тэхён даже не против попросить Юнги остаться. А останется ли? Они едят почти в тишине, почти медленно, почти без аппетита. Тэхён не может есть много, оттого что питался неделю как попало, а Юнги и вовсе не помнит, когда ел в последний раз. Атмосфера вокруг странная, тягучая, липкая, но никто не смеет раскрыть рта. Никто не смеет произнести хоть слово. Словно они всегда были здесь, прижились, впитались в стены. Словно уже всё друг другу сказали, но, на самом деле, разговор предстоит долгий. Финальный кусок проглатывается с трудом и подавляемой тошнотой. Пока Тэхён моет посуду, Юнги открывает бутылку виски и делает незамысловатые коктейли, отыскав стаканы по безмолвному кивку в сторону небольшого шкафа. Молчаливая атмосфера кухни сильно давит на виски и заражает тоской, поэтому Юнги берёт всё это в руки и идёт в тэхёнову комнату, попутно изучая интерьер. Здесь просто. Просто, просторно и нет лишней мебели. Жестокий минимализм. А ещё темно и очень холодно. По-другому Тэхён не живёт. Да и Шуга, в принципе, тоже. Юнги плюхается на двуспальную кровать с мягким матрасом, ждёт бесшумно подошедшего Тэхёна и вручает ему стакан, поймав осуждающий взгляд: он умеет пристыдить без слов. Тэхён боязливо садится напротив, обхватывает губами стекло, делает глоток и немного расслабляется. Юнги вздыхает с облегчением. Он скользит по нему лисьим прищуром, разглядывает каждый сантиметр тела. Так близко, настолько рядом и в простой домашней одежде, Ким Тэхён идеален и успокаивает гнев. Идеальна каждая его прядь тёмно-русых волос, падающих на глаза, идеальна его кожа и карамельно-кофейный взгляд из-под длинных ресниц. Идеальны его губы, маленькие родинки, выраженные ключицы и изгибы тела под полосатой тканью. Идеальны поджатые длинные ноги. За такое не грех отдать целое состояние, такое можно посчитать искусством. Вот только Юнги плевать хотел на искусство. И на красоту, возведённую в абсолют, он плевал тоже. Для Тэхёна Юнги не красивый, не симпатичный, не завораживающий. Для Тэхёна Юнги что-то большее, чем эти слова, придуманные корыстными людьми. Он чуть меньше его, чуть легче, чуть бледнее. У него маленькое лицо, дающее везде зелёный свет, маленький нос и губы. У него проступающие сквозь тонкую кожу вены на руках и цепкие пальцы. И его не портят лопнувшие в тёмных глазах капилляры, синяки с кратер, общая болезненная бледность. Ему, кажется, идёт всё: и волосы эти обесцвеченные, и причёска небрежная, и массивные кольца в ушах. И Тэхёновы чёрные шмотки ему идут тоже. Он уютный. Уютный социопат, в любой момент готовый свернуть Тэхёну шею. Романтично. Они разговаривают долго, осушая бутылку виски. Юнги говорит, что ему страшно сближаться с Тэхёном, потому что он не умеет. Он не умеет быть таким, как другие, он не умеет в отношения. Он не знает, как будет правильно, как не сделать больно, как быть чуть лучше. Он не знает, но уже не может без Тэхёна. Он говорит, какой Тэхён особенный. Не из-за внешности, не из-за голоса, не из-за прочих наружных качеств, а из-за характера и жуткого контраста. Как будто у него в руках строгий собачий ошейник, но от впивающихся в шею шипов совсем не больно, только самую малость странно. Или немного совестно, что в эксклюзивную новинку. Ещё говорит, какой Тэхён придурок, какой паникёр и любитель накручивать по пустякам. Он рассказывает, почему ушёл, почему выглядит так, словно по нему проехался каток, почему явился без предупреждения. Тэхён слушает внимательно, запоминает всё, многое анализирует. Он не жалеет, не шмыгает носом, не чувствует себя не в своей тарелке, не избегает взгляда и сам смотрит решительно. Растворяясь в хрипло-пьяном голосе Шуги, Тэхён находит умиротворение, как Юнги находит его в сигаретном дыме. И понимает он, что в дальнейшем без него будет совсем невмоготу. И поэтому Тэхён говорит, что сейчас боится кого угодно, но только не Юнги. И хоть он остерегается любых отношений, хоть тоже не знает, как правильно, хоть бежал от многого, от многого прятался, Тэхён постарается. Потому что Юнги для него, как глоток чистого воздуха, как солнечный свет, которого не хватает. Юнги собрал его кости из пыли лучше, чем было по дефолту, даже если продолжает стучать по ним молотком, оставляя много трещин. И пусть Шуга законченный алкоголик, пусть наркоман, что прекрасно видно по его состоянию, пусть мерзкий социопат, доставивший проблем, Тэхён последует за ним даже в ад. Потому что он не может без Юнги. Потому что Юнги для него ценнее собственной жизни. Объяснений для своих слов, впрочем, нет у обоих. Алкоголь развязывает язык. Они обсуждают ещё много всего, не замечая времени, пустой бутылки и опьянения. Они смотрят друг на друга, друг в друга, и понимают, что в затуманенных глазах отражаются без прикрас. Юнги улыбается ярко, широко, обнажая дёсны, оттого что одержал победу, оттого что Тэхён не отводит взгляд. И свободного пространства между ними не остаётся совсем, ведь Юнги жутко хочется к Тэхёну прикоснуться. — Я ненавижу тебя, — говорит Юнги, смотря в бездну тэхёновых глаз. «Люблю?» — Ты омерзителен, — говорит Юнги, придвигаясь к Тэхёну ближе. «Прекрасен». — Я хочу растерзать тебя, — говорит Юнги, протягивая руку к тэхёнову лицу. «Поцеловать». — Я хочу тебя, — говорит Юнги, взяв Тэхёна за подбородок. «Всего и без остатка». — Заткнись уже и поцелуй меня, — пьяно отвечает Тэхён, сокращая последние миллиметры меж их лицами. И Юнги слушается. Он резко тянет Тэхёна на себя, скользит ладонью по затылку и накрывает суховатые тэхёновы губы в столь желанном для обоих первом поцелуе. Он действует медленно, осторожно пробуя на вкус, прихватывая и запуская язык. Тэхёна немного трясёт, ему немного страшно, но он отвечает неумело, как может, а внизу его живота разливается кипящее масло. Юнги словно чувствует его, словно понимает без слов, словно является с ним одним целым, поэтому плюёт на осторожности и углубляет поцелуй, сплетаясь с тэхёновым языком и добиваясь безумно низких полустонов, забивающих голову до краёв. Он прижимается к Тэхёну ближе, сходя с ума от жара, охватившего тело, и жадно вылизывает вишнёвые губы, разделяя на двоих привкус виски с колой. Юнги трясёт буквально, буквально плавит, когда Тэхён вдруг берёт инициативу на себя, легко прикусывая вспухшую кожу. Он быстро учится, быстро понимает, как правильно, быстро соображает, как наиболее приятно. И слюна, текущая по его подбородку, подтверждает серьёзные намерения. В паху тесно, жмёт ширинка, а Тэхён вплетает пальцы в чуть жестковатые волосы и закрывает глаза, отдаваясь томительному чувству с особым садизмом. Его ресницы трепещут, его сердечный ритм надрывен, его дыхание жаркое и жадное. Юнги отрывается резко, резко толкает Тэхёна в подушки, резко меняется в поведении. Он седлает крепкие бёдра, прикладывается губами к шее, оставляет тусклые отметины. Кожа тэхёнова мягкая. Пахнет приторно, но возбуждающе. Юнги ведёт губами по напряжённой жилке, оставляет влажность от мочки уха до острой ключицы, желая исследовать всего Тэхёна с головы до кончиков пальцев ног. Тэхён зажат немного, немного боится, но верит своему убийце и знает, что он не сделает ещё больнее, чем уже было. И Юнги не сделает правда: за него всё сделает желание, затуманивающее взор. Тэхён не видит. Тэхён тянется руками и держит за талию, а глаза Юнги темнеют с каждой секундой, создавая из радужек пропасть: и одного взгляда хватит, чтобы упасть. Тэхён дышит сбито, по вискам бегут первые капельки холодного пота, а губы Юнги смыкаются на чувствительном ухе. Он прикусывает хрящик, вскользь облизывает мочку, а по тэхёнову телу мурашки стаей и разряды в каждую клетку. Чуть тёплые руки пробираются под свитер, поглаживают выпирающие рёбра, скользят по горячей коже. Тэхён чувствует себя странно, елозит по покрывалу, зажмуривает глаза сильнее. Он чутко ощущает каждое прикосновение, каждый поцелуй и горячее дыхание. Он чувствует естественный запах Юнги, в который давно примешалась вишня, и стояк, намекающий на большее. Пугает. Желание жуткое, долгожданное, вымученное. Юнги тянет с Тэхёна свитшот, откладывает в сторону и улыбается очень горько, разглядывая каждый шрам, каждый маленький порез, каждую поджившую рану на смуглом торсе. Он берёт его аккуратно за запястья, целует в бинты, складывает руки над головой. Он спускается по его ногам задом чуть ниже, обводит подушечками пальцев рубцы, касается любовно губами каждого. Тэхёну неуютно. Тэхёну всё ещё страшно. Стоит ли продолжать? А Юнги не мыслит совсем, осыпая желанное тело поцелуями быстрее, резче, слаще. Он так долго мечтал об этом, так много увидел снов, так смело фантазировал, что совершенно забыл обо всём, выкинул. Скользнув языком до резинки домашних тэхёновых шорт, Шуга резко поднимается выше и целует Тэхёна очень глубоко, жарко, удушающе, не замечая крупной дрожи, не обращая внимания на чуть слышимый свист из глотки. И тянется он одной рукой к пряжке своего ремня, второй поглаживая взмокшую широкую шею. Тэхён холодеет. Тэхён чувствует приближение подруги-паники. Тэхён слышит звон, напоминающий о нём, об университетском туалете, о боли и точно таком же звуке, когда он расправлялся со своими брюками, чтобы лишить Тэхёна всего. Слышит, вскрикивает отчаянно и резко дёргается вперёд, сбрасывая опешившего Юнги на пол. Юнги глазами хлопает, ничего понять не может, а в глазах тэхёновых пугающая тьма и влага солёная, рисующая ровные дорожки на впалых щеках. Юнги поднимается на ноги быстро, садится на кровать рядом, желая спросить, что случилось, а Тэхён смотрит загнанно куда-то сквозь, съёжился весь, дышит истерично прерывисто, его трясёт всего, и шепчет он сбито и чуть слышно: — Не трогай меня. Не смей. Убери от меня свои руки. Я не твой. Я не принадлежу тебе. Я не искусство. Я не хочу. Не буду. Уходи. И сбегает в сторону ванной, оттолкнув Юнги в сторону, когда он тянется пальцами к его щекам, желая смахнуть несколько прозрачных капель. В этот самый момент, смотря вслед растерянно, Шуга, кажется, понимает, что так упорно скрывал от него Тэхён, увиливая в разные стороны. Причина его замкнутости проста, как дверь. Причина его депрессии ясна как день. Но кто посмел? Кто?! Нарастающий гнев застилает глаза.