Открываю глаза, щурясь от яркого света, и тут же тянусь к горящему лбу. Он ноет. Прежде чем ощупать ушиб, мою руку больно перехватывают, сжимая запястье до белесых разводов, попутно ловя вторую. Быстрым движением руки оказываются привязанными за моей спиной. Я не дергаюсь. Внутри я чувствую дикую слабость. А во рту — пустыня Сахара. Все тело потряхивает легкая дрожь. И я прошу дать мне воды и убрать эту чёртову лампу от моих глаз. Стул пинают ногой, и он накреняется вперёд, показывая мне краткий курс к холодному полу. Я жмурюсь, но так ничего и не чувствую. Фантомно болит нос. Будто в предвкушении поцелуя с твёрдой поверхностью. Я смотрю перед собой, видя чьи-то ноги на уровне своего лица. Они медленно, обутые в тяжелые грязные берцы, ступают все ближе ко мне. Я неосознанно вжимаюсь, во все ещё неровно стоящий на двух ножках, стул. Я слышу собственный пульс и то, как периодически забываю вдыхать затхлый, спертый, сдавливающий пространство, воздух. Легкие скрючились в маленькие мешочки с пылью. И я закашлялась.
— Опусти. — Командует женский голос. И меня рывком выбрасывают в нормальное положение.
От резкого толчка звенит в ушах. Я чувствую как неудобно и крепко связаны мои руки. Любое движение ими вызывает у меня болезненные растяжения, покалывания и стиснутые зубы. Я ощущаю как, ещё немного, и мои плечевые суставы будут вывернуты наизнанку. Сдавленно сглатываю малое количество слюны и сжимаю кулаки. Ситуация не из лучших. Как я оказалась тут? Неужели Аливия что-то подмешала в еду и весь этот праздник живота был лишь приманкой в капкан?
— Не думай о ней плохо, — снова бесцеремонно врываются в мои мысли. — Её попросила я. Иначе бы ты не согласилась.
Я наконец привыкаю к слепящему свету и поднимаю глаза, чтобы разглядеть говорящую. Передо мной боком стоит тонкий силуэт, с прямой осанкой и расправленными вдоль тела руками. Ясно видно только то, что это девушка; округлые очертания груди, на удивление, широкого живота и выступающей попы. Я щурюсь, стараясь внимательнее рассмотреть её, но она стоит против света. И этого достаточно, чтобы оставаться инкогнито.
— Кто ты? — вырывается у меня. Я с неприкрытым любопытством пялюсь перед собой, не думаю о том, что сзади меня кто-то стоит. Я бы могла узнать человека по голосу, но сейчас уши заложило, и все звуки отдаются через купол, забитый ватой.
— Та, о которой так много шума в твоей голове.
Я теряюсь в её ответе. Мне не нравится вся эта наигранная загадочность. Мне требуются логичные ответы и такие же, не менее, логичные действия. Тело наклоняется ниже, щёлкая выключателем здоровенной лампы. Свет в помещении гаснет. И меня тут же одолевает паника. Ничего не видно, не слышно. Дыхание усилилось. Я истерично моргаю, пытаясь приучить глаза к окружающей меня тьме. Но все старания улетают в наполненную коробку с пустыми надеждами. В глаза светят фонариком, и я, опьяненная паникой, впериваюсь в белый свет, кажется, прожигающий роговицу глаз. Слышится тихий смешок. А затем фонарик мигом освещает лицо незнакомки. Передо мной на корточках сидит Хлоя. Улыбаясь, она подсвечивает своё лицо снизу, отчего оно кажется неправильно ужасным и пугающим. Глаза мои округляются, я чувствую что сейчас провалюсь под землю или случится новый апокалипсис. Все в секунду становится нереальным.
— Рада тебя видеть, сестрёнка, — она встаёт с корточек и выключает фонарик, заменяя его неярким светом прожектора на потолке.
Тот с треском раскаляется, и, будто, проморгавшись после долгого сна, включается, озаряя пустое пространство вокруг нас светом. Хрупкая, бледно-серая блондинка, стоящая передо мной лишь отдаленно напоминает сестру.
— Не молчи. — Щебечет она.
Её взгляд горит каким-то огнём, он выжигает во мне слово «прости». И оно сразу же срывается с моих губ:
— Прости меня, — шепчу я, ожидая любой её реакции. — Прости.
Она отворачивается и подходит к стулу, которого я до этого не видела. Садится на него, забрасывая ногу на ногу, и облокачивается на спинку.
— Хлоя, это не правда. Это не может быть правдой. Ты ведь… — Она заканчивает фразу за меня.
— Мертва?
Она улыбается, так сдавленно, так расстроенно, что мне хочется сорваться с места и обнять её настолько крепко, как я только могла бы. Но путы мне этого не позволяют.
— Я же видела, как ты умирала. Мы обе знаем, что правда, а что нет. Иных вариантов быть не может. Я не верю.
— Не веришь мне или тому, что сбрендила? — она скрещивает руки на груди и её строгий взор меня пронзает, будто острая игла, прямо в грудь. — Это нормально, Вуды никогда не отличались здравыми мыслями. Другое дело ты, Алекс Вуд. Ты у нас другая. Уродилась непонятно в кого. Уж точно не в нашего папашку.
Странно слышать это от неё. Последний раз меня называли по фамилии, когда отца нашли мертвецки пьяным в собственной машине на заброшенном складе. Протаранил ограждение и влетел в строительную конструкцию, которая, в последствие, на него обвалилась. А я первая об этом узнала, схватив телефонную трубку. Мы обе тогда были злы на отца. Хоть я и ревела той ночью. Но до сих пор не могу понять почему. Верно, это все была навязанная норма общества: погибшего нужно оплакать.
— Причём тут отец? — отряхиваюсь я от неприятных мыслей.
Она вскакивает и подлетает ко мне. От такой неожиданности, я отстраняюсь назад; ножки стула со скрипом уходят в край комнаты и меня снова ловят, не давая упасть вместе с деревянным седалищем.
— Потому что он псих! Потому что он монстр в нашем шкафу! Он все разрушил! Расколол пополам наши жизни! Я слышала как ты плакала. Я была так сердита на тебя. Ты проливала слезы зря. Прощалась не с тем человеком. Лучше бы ты накопила их достаточное количество на скорбь обо мне. — Она презрительно глазела на меня, щуря глаза до глубоких морщин, и вдавливая меня в стул тяжестью своих наездов.
— Я плакала о тебе! — Ору я сестре в лицо, не сдерживаясь. — Я живу с этим до сих пор. Каждое утро я просыпаюсь с мыслью о том, что могла бы тебе помочь хоть как-то. Но никто не был к этому готов! НИКТО! Неужели ты считаешь, что если бы я была в силах предотвратить это, то не сделала бы ничего от меня возможного и невозможного?!
Горло дерёт, голос срывается на скулежный скрип. Я чувствую как на шее вздулись вены, а лицо покрылось испариной. Из самых низов меня накрыл гнев. Обиженная и разъярённая, я сметала её прочь от себя раскалённым взглядом. Хлоя не шелохнулась, продолжая нависать надо мной. Её это позабавило. Я же теперь точно не узнавала в ней сестры. Незнакомая мне девушка, затравленная собственной злобой на всех кроме себя, ссутулясь глядела на меня и улыбалась непонятной презрительной улыбкой.
— Ты что, так меня наказываешь?! — Снова кричу я, понимая, что не могу больше терпеть её взгляд. — Неожиданно появляешься в моей жизни цела-невредима, бранишь за предательство и своими издёвками сводишь меня с ума?!
Глаза начали пощипывать проступающие слёзы. В носу закололо от несправедливости. Вселенской несправедливости:
— Ты не можешь меня винить! Не можешь, — срываясь на визг, извергаю я. — Я так по тебе скучаю, а ты приходишь ко мне только за тем, чтобы побольнее вогнать мне хренов вагон товарняка, забитый твоей обидой! Мне так больно! Я не могу передать, как мне больно от мысли, что я тебя потеряла. Но я не знала, что ты жива!
Я стараюсь не расплакаться. Так стараюсь, что голова идёт кругом, а в глазах снова темнеет. Я не хочу видеть ее такой. Не хочу даже думать о том, что она считает меня виновной в своей смерти, или что я бросила её. Я и так это знаю. Мне не нужна её крупная морская соль на раздробленную рану.
Она хохочет во всю глотку. Я замираю, высматривая как её глаза стремительно заполняет серая дымка, втирая свой серый цвет в её, ранее, зеленые глаза. Её рот кривится в алчной ухмылке, зубы становятся желтыми, и она кусает меня в ногу, вгрызаясь все глубже. Я ору. Мой визг заполняет все пространство, резонируя от стен. Пульс зашкаливает до максимума. Сердце сейчас вырвется из горла. Из ноги вырывают кусок и, густая, бурая кровь изливается в стороны, пачкая все вокруг.
—
Настолько тебе больно?! — беснуется изуродованная Хлоя, выплевывая кусок моей плоти в сторону. — Или, может быть
настолько?!
Она хватает меня за предплечье и её окровавленный рот погружается в мою руку, вырывая очередной кусок.
Меня трясёт, я визжу, мотаюсь из стороны в сторону, словно выброшенная на берег рыба. Меня не хватает на такую боль. Я хочу потерять сознание, но ничего не происходит. Тело, кажется, забыло об инстинкте самосохранения. От нестерпимой режущей меня трепки, я ошалеваю, до хруста выкручиваю руки в стороны, и пинаю сестру ногой в грудь. Она отлетает спиной назад, пытаясь подняться. Я вижу, что теперь ей удастся это с трудом. Словно черепаха, упавшая на панцирь, она пытается перевернуться, скользящими движениями цепляясь за все подряд. Из-за спины слышу другой скрип и через секунду над головой раздаётся громогласное клацанье чьей-то челюсти. Я падаю на левую сторону, в стремительной близости вижу сгнившую когтистую руку, которая могла бы меня схватить. Стул отлетает, а я кричу от новой волны боли, что прилетела мне на сломанное плечо. Я в раздирающей до костей панике стараюсь отползти от подступающего здоровяка и распластавшейся по полу сестры. Опираюсь на связанные за спиной руки, превозмогая нещадную едкую боль в ноге и предплечье. Слезы застилают глаза, боль — разум. На автомате доползаю до первого препятствия за спиной и гулко выдыхаю, ударяюсь об стену головой. Голос надрывается, и я реву, моля о пощаде. От моей выдуманной храбрости не остаётся и следа. Я буквально вою, захлебываясь слезами. Ведь я не вижу ничего спасительного на горизонте, только лишь два изуродованных, прогнивших мертвеца. Мысль о том, что о пощаде просить тут не у кого — меня не посещает. Я глубже вжимаюсь в стену и неожиданно для самой себя спасительно грубо выпадаю вне. Каждое ребро приветственно ловит бетонные ступени, выпуская из легких последние крупицы воздуха. Перекатываясь по лестничному пролету, я ощущаю каждое остриё, словно бритвы, ступеней. Сжавшись максимально возможно в непонятном положение, спиной я лечу вниз, все глубже в темноту. Ещё секунду, и я перестаю видеть дверь, с которой все началось.
— Господи… — рёву я, пытаясь собраться с мыслями, но лестница изрядно их встряхнула, раскидав по дальним закромам.
Я лежу на холодном полу, а вокруг воняет сыростью и чём-то неприятно сладким. Все тело сводит единой судорогой боли. Новые ушибы слегка, на доли секунды, глушат места укусов и переломы. Хочется забиться, вжаться в какой-нибудь угол и больше оттуда не выходить. Как я хочу чтобы сейчас здесь появился Пол. Он мне нужен. Необходим. Какая же я жалкая. Слезы кончились, и я чувствую, как лицо опухло и стянуло от соли. Двигаться я больше не могу. Но и сдохнуть здесь — тоже не моя жизненная цель. Я понимаю, что меня укусили. Понимаю, что со мной произойдёт в течение суток. Я бы могла сказать, что смириться с этим мне не позволит моя несокрушимая гордость, но я самолично растоптала её пару минут назад, моля о пощаде. Поэтому, рациональней думать, что лучшего места, чтобы умереть мне не найти. Выбраться? А куда я пойду? Где я вообще? Вокруг лишь угольная темнота, закутывающая меня, словно одеяло. Кровь без остановки вытекает наружу, поначалу грея ногу и руку через ткани одежды, но теперь наоборот, вводя меня в некий анабиоз. Я дрожу, пытаясь разобраться с веревками. Но совершенно не чувствую кистей рук. Страх потихоньку отступает. Я понимаю, что единственное, чего я боялась все шестнадцать лет своей жизни, была смерть. Ни кого-то ещё, а моя смерть. И сейчас она подступила ко мне так близко, что, развяжи я веревки, дотронусь до ее костлявой руки, и крепко сожму в своей. Сидеть на одном месте было тяжелее всего; через определенное время подо мной образовывалась лужа крови, охлаждая мое тело ещё сильнее. Я не попадала зубом на зуб, дважды прикусывая язык. И вот, я досиживаю последние мгновения, приткнувшись щекой к холодной стене. В момент я думаю обо всем, но больше всего меня волнует мысль, что я никогда не увижу Хиллтоп, который, в каком-то роде, стал мне домом. Пристанищем. Роднее места у меня не было. Мне как никогда хочется туда вернуться. Посидеть на крыше чьего-то дома, вглядываясь в пустоту ночного неба, закурить сигарету, втягивая полные лёгкие крепкого дыма. Умереть от никотина, в конце концов, как и пророчил мне Джер, а не от укуса. Хочется в беспамятстве завалиться в ангар к Иисусу и, собрав всю алкогольную душонку в кулак, поцеловать… поцеловать этого мужчину. Я, будто, переосмыслила все своё скудное существование. По полочкам разложив все свои несовершенные планы. Я не позволила этого себе в прошлый раз, считая, что это было бы совершенно неуместно. А теперь, я подыхаю в этой яме, даже не узнав, что тогда из этого могло бы получиться. И получилось бы вообще что-то. Я сожалею.
— Я ведь даже никогда не целовалась, — вяло шепчу я, усмехаясь потрескавшимися, сухими губами. — Кто бы сейчас не поджидал меня в темноте, он это услышал.
Ответом мне последовал детский плач. Тихий, заглушаемый стенами, детский вопль о помощи. Я замираю, затаив дыхание. Внимательно вслушиваюсь в пустоту. Через мгновение приходит осознание, что мой мозг начинает дурманить. В новой надежде на то, что умру от потери крови, а не от медленного перерождения, я смыкаю тяжёлые веки. Вновь слышу «кошачий» вой, который всегда меня до мурашек пугал. Протяжный, заунывный и жалостливый. Я откидываю прилипшую, влажную щеку от уже тёплой стены и подбираю задубевшие ноги к телу. Камушки на полу хрустят, и я пытаюсь встать на ноги. Пару попыток, и я вновь болезненно падаю на бедро. Тело испытывает такую слабость, что хочется просто закрыть глаза и раствориться в себе. Но я должна помочь ребёнку. Плевать как он тут оказался. Это точно не слуховые глюки. Я уже трижды отчетливо его слышу.
Бросаю пустые попытки встать и медленно, скрипя до треска в эмали, сжимаю зубы. Боль все ещё чувствуется, но она притупляется под дикими воинскими залпами глупого геройства. Руки выскользнули из, вымокших в крови, верёвок, и я выставила их вперёд. Благодарно хрустнули плечи. Я зашипела. Опираясь на руки, ползу на ощупь, чувствуя, как осколки стекла и всякий мусор впивается в ладони, царапая кожу. Звук становится все сильнее. Я слышу его из-за каждой стенки, окружающей меня. Ползу дальше, настороженная, дрожащая и уставшая. Силы на исходе, в глазах темнеет, и я чувствую это лишь потому, что голова начинает трещать с усилениями. Ещё громче. Я так близко.
— Эй, кто здесь? — шепчу, выжидая хоть какого-то ответного звука. — Я помогу тебе, малыш, не кричи.
На горизонте появляется дверь. Я вижу её, потому что из-под, прямо из щели разливается мерклый, бледно-белый свет. Я карабкаюсь к нему, словно к маяку. Картинка периодически растворяется, когда я вытягиваю пульсирующую руку вверх, чтобы ухватиться за ручку. Я уверена, что детский голосок раздаётся оттуда.
Я не ошиблась. За дверью стали слышаться посторонние шорохи; ручка двери никак не поддавалась. Детский плач сменился на визг, звоном отдающимся в моих израненных ушах. Слышу смердячие завывания и понимаю, что малыш в огромной опасности:
— Да чтоб тебя! — верезжу я, когда ручка в очередной раз проскальзывает в моей руке, — эй! Эй! Сюда, тупые создания! — остервенело долблю по железной двери что есть мочи. Этот звук заставляет меня на мимолётные мгновения терять сознание. Слышу, что звуки не утихают.
— Эй!!! — снова кричу я, и стуки в дверь отчеканивают от стенок моего черепа.
— Ты в порядке?
Я выпрыгиваю вверх, снося головой что-то тяжелое. Тут же хватаюсь за лоб. Тело ломит, но не больше чем от усталости и неудобной кровати.
— Ух, у тебя что, железо вместо мозгов? — я распахнула глаза, выискивая источник звука.
Над кроватью склоняется мужчина. Он, как и я, держится за лоб, потирая его. При этом укоризненно поглядывая.
— Где я? — осматриваюсь по сторонам, разглядываю окружение; Просторная светлая комната, с двумя небольшими окнами, занавешенными тюлем. Прикроватная полка, круглый стол в середине, окружённый тремя стульями. С одного свисают вещи, предполагаю, что мои. Вся мебель из темного лакированного дерева. Светлые стены, увешанные парой картинок детских каракулей. Я вздрагиваю, вспоминая детский плач из своего кошмарного сна.
— Я ж думал, они пошутили. Серьезно? — мужчина убирает руку с лица, и я непонимающе смотрю на него. — Ничего не помнишь? — я отрицательно мотаю головой.
Он кривит бровью, и скрещивает руки на груди:
— Ты в ванной головой об душ ударилась. Тебя оттуда вытащили и принесли сюда, — он видит мой безумный, непонимающий взгляд. — Это был не я, если ты об этом. Тебя увидели наши, кхм, жрицы. Расслабься.
Неверное слово «расслабься», вытаскивающееся на автомате из моего лексикона; расслабиться сейчас я не смогу точно. С секунду сижу в кровати, затем рывком сдираю с себя тяжелое одеяло и рассматриваю ногу. Затем руку. Никаких укусов. Дергаю плечами — не болит. Глубоко втягиваю через нос воздух и протяжно, даже со свистом его выдыхаю. Мужчина тем временем стоит у раскрытого окна. Я слышу чирканье спички и улавливаю до боли знакомый густой аромат никотина. Оборачиваюсь в сторону незнакомца и смотрю как он заносит сигарету к губам, втягивает её содержимое. Вижу как уголёк на конце накаляется, становясь почти оранжевым. Пришелец выпускает дым через нос, плотно сомкнув рот и тренируя желваки. Я поднимаюсь с кровати и быстро надеваю вещи, свисающие со спинки стула. На этот раз в моём распоряжении тёмные, почти не рваные, джинсы и зелёная футболка. Под стулом стоят чёрные берцы. Чистые. Вылизанные кем-то до скрипа. Снова ёжусь, чувствуя гусиную кожу вдоль позвоночника. Понимая, что мужчине начхать на собственное присутствие и полураздетую меня, я неуклюже вталкиваю ноги в джинсу и наспех снимаю с себя спальную кофту, натягивая футболку.
Закончив, подхожу к мужчине, поправляя рукав майки:
— Можно? — спрашиваю я сигарету, смотря, что происходит за окном. На улице пасмурно, накрапывает дождь, и кроме густого леса ничего не видно.
Мужчина косится на меня, будто не понимая, что за вопрос я задала, и не спеша протягивает мне пачку «camel». Я вытягиваю одну, затем смотрю на стоящего рядом, в ожидании спичек. Выставляю руку. Давать мне их никто не торопится. Он продолжает втягивать тугой, смолянистый дым в лёгкие, а когда выдыхает, то струйки «тумана» вихрями заплетаются в густой, тёмной бороде. Он кашляет.
«Нет, не в этом месте я хочу насладиться „прекрасным“».
Я убираю руку и кладу сигарету в прорезь оконной рамы.
— Ну еп, как её теперь достать то? — фыркает мужчина, сжав свою сигарету губами, пальцами стараясь выковырять мою работу. — Они ж на вес золота сейчас.
— Ты пришёл сюда курить? — интересуюсь я, наблюдая за тем как он старается. Пальцы у него широкие и грубые. Он не достанет её и до вечера.
Мужчина ухмыляется, но не отрывается от занятия. Поэтому я вытаскиваю сигарету из импровизированной ловушки своими пальцами, и вытягиваю перед глазами мужчины.
— Я Дэвид. Твоя мать поставила меня к тебе личной охраной, — он протягивает мне свою большую мозолистую лапу для рукопожатия, но я не спешу ответить. — Чтоб я избивал каждый душ, который захочет ударить тебя по голове.
Неужто Аливия ещё кому-то доверяет? Рассказала, что я её дочь. Значит, этот
Дэвид приближённый.
Он хмурит брови и прочищает горло. Затем опускает руку, когда понимает, что взаимности нет.
— У нас здесь не особо жалуют свежее мясцо. Поэтому, придётся меня терпеть, если хочешь прожить достаточно долго.
Слова меня задевают:
— Я не собираюсь жить здесь достаточно долго.
Дэвид хмыкает, выкидывая бычок в окно: — А куда ты денешься? Хочешь жить с мертвяками?
Только сейчас замечаю сходство его внешности с моим отцом. Широкие скулы, спрятанные под небритой, отросшей бородой, немного ближе среднего, расположенные серые глаза и прямой нос. Грубая, габаритная комплекция, и слегка дёрганные, неопрятные движения рук.
— Никого другого нет на эту службу? — наконец хотя бы что-то говорю я.
— А я тебе что, рожей не вышел? — огрызается взрослый мужчина прокуренным голосом.
Мысленно отвечаю «да» и отхожу в сторону:
— Я хочу встретиться с Аливией. Отведёшь?
Он подтягивает ремень на небольшой живот и отирает пальцами уголки рта:
— Они как раз завтракают.
— Кто «они»?
Хиллтоп. Сейчас.
За окнами идёт дождь. Мелко накрапывая, он собирает капли на крыше, и те со стуком падают на козырёк подоконника, шумно разбиваясь. Мы располагаемся в гостиной на втором этаже особняка Грегори. Рик стоит в дверях, изредка поглядывает на двери за которыми беседуют двое и вальяжно держит руку на кобуре с пистолетом. Я чувствую его встревоженность. Чувствую, что он доверяет Мэгги, но всё же считает, что должен находиться там, рядом с ней. Будто, от его взора не должно ускользнуть ничего, а вместо того чтобы помочь, он вынужден отсиживаться тут. Я подмечаю, что в этом мы с ним похожи. Грегори предпочёл беседу с молодой девушкой. Что не удивительно. Я стою возле окна, такой же неспокойный. В ожидании чего-то, что поставит все точки над i. Я должен найти Алекс, но и должен быть тут. Меня окликают:
— Пол, все в порядке? — слышу из-за спины голос темнокожей и поворачиваю голову в её сторону.
Мои руки скрещены на груди, и я невольно хмурюсь, мысленно подбирая более правильный ответ.
— Настолько, насколько это возможно, — отвечаю я, полагая, что никак не соврал, но и утаил правду.
Она кратким кивком одаривает меня и вновь постукивает пальцами по ногам. Вижу как неуютно она себя чувствует, сидя на мягком, по-богатому старом диване.
Прошло два дня с момента, как мы «допросили» Джереми. Мы с Уиллом ходили на ту поляну и не нашли там ничего кроме двух ходячих. Они вытоптали все ромашки на лугу.
Где бы сейчас не была девушка, я изо всех сил надеялся, что она жива, и у нас ещё есть время.
Я вспоминаю как нелепо прошло наше знакомство, как увидел её, выходящую из магазина с маленькой девочкой. Я бы мог помочь им тогда, но настигнувший мертвяк свалил меня в канаву, а после я услышал выстрелы и потерял её из вида. Маленькая случайность, и теперь я нашёл себе новый повод для волнения.
***
Мэгги договорилась с Грегори, что они помогут нам со спасителями, взамен на половину наших запасов. Грегори согласился. А я надеялся, что это было разумной идеей.
Ближе к вечеру, когда треть запасов была переброшена группе Рика и те уехали, я лежу на диване и не могу уснуть, гоняя в голове нехорошие мысли. Пускай я зверски устал, но на сон мне просто не хватает выдержки. Я перебираю пальцы в замке рук и разглядываю потолок. Затем поворачиваюсь на бок и мой взор ловит рюкзак, вот-вот вывалившийся из шкафа. Я подлетаю с места и ловлю его на вытянутую руку. Ставлю обратно, не решаясь закрыть дверцу шкафа. Что лежит в её рюкзаке? Нет, я не могу в нём рыться. Но я могу выудить оттуда какие-то подсказки о её местонахождении.
С минуту я неподвижно стою у распахнутого шкафа, одной рукой держась за открытую дверцу, второй — за лямку рюкзака. Я стараюсь мыслить рационально, но желание помочь Алекс… Нет. Желание
узнать об этой загадочной девушке хотя бы что-то выбивает у меня из-под ног землю.
Я открываю рюкзак, усаживаюсь на пол и по одной, доставая из сумки, начинаю разглядывать каждую вещь.
Где-то. Чуть ранее.
Дэвид приводит меня в огромную столовую. Все места пустые и только самый дальний столик возле окна занят. Мужчина остаётся на месте, указав взглядом нужное мне направление. Слышу смех от стола к которому неспешно перебираю ноги, шаркая по полу. В мозгу все ещё треплется неприятный терпкий отголосок недавнего сна с участием Аливии. Я подхожу чуть ближе и не шумно кашляю в кулак, сообщая о своём приходе. Вижу её спину, волосы подвязанные коричневой банданой, которая оголяет макушку русых кончиков.
— Оо, это вы! — женщина выходит из-за стола, и я вижу сидящую на другом краю девочку, с тёмными как ночь волосами и противоположной, словно жемчуг, кожей. — Спасибо, Дэвид. Ты свободен.
Не смотрю никуда больше кроме малышки, но слышу как за мужчиной захлопывается дверь. Девочка спокойно рисует, сидя на высоком стуле, попутно провожая в рот кусочки чего-то мясного. В рисунке использует слишком много красного и чёрного. Буквально уродует лист бумаги своими глубокими, резкими штришками.
— Ты выспалась? — спрашивает меня Аливия, будто зная, что мне пришлось пережить за эту ночь.
Но я не могу ответить, я не понимаю что это за ребёнок. Он похож на неё, на меня… Но в тоже время не похож ни на кого из нас. Я морщу лоб, свожу брови и щурю глаза, когда девочка начинает протыкать мясо карандашом, а жирный сок летит ей в лицо.
— Алекс? — ещё раз зовёт меня Аливия, — ах, да. Милая, познакомься со своей сестренкой Алекс.
В голове щёлкает переключатель, я берусь рукой за спинку ближайшего стула и крепко вдавливаю в него пальцы. Девочка прекращает бездушно молотить кусок, неуклюже вытирает лицо тыльной стороной рукава, а затем смотрит на меня, будто оценивая.
«Семейная черта». — Подмечаю я и тут же отплёвываюсь от собственных мыслей.
— Алекс, это твоя сестрёнка Вики. — Наконец, она широко улыбается. А я ответно давлюсь собственной ухмылкой и кивком головы.
— Кто отец?
— Алекс!
— Она похожа на Дэвида, — негромко констатирую я.
Аливия молчит.
— Серьезно?! От этого мужика?!
Женщина возмущённо всплескивает руками и закатывает глаза:
— Нет! Отец не Дэвид! — она какое-то время выпученными глазами смотрит на меня. А затем девчонка начинает плакать.
— Я хочу к папе, — ревет она.
Да, я тоже хочу. Уверена, что в его жизни сейчас бы было меньше дурдома. Может, ему даже и повезло оказаться таким пьяницей. Он не увидел всего этого.
— Папа скоро придёт, Вики. Папа скоро придёт. — Укачивает она девочку в своих объятиях. Мне становится неимоверно тошно видеть её такой любвеобильной к другому ребёнку.
Хочется задать массу вопросов о том почему моей мамы не было со мной в тяжёлые моменты жизни. Почему она бросила нас. Сбежала. Я сдерживаюсь, чувствую как начинает потряхивать изнутри. Неуверенно вжавшись в стену возле стула, наблюдаю за тем с какой нежностью Аливия прижимает дитё к груди, мягко поглаживает по голове и слегка укачивает. Девочка смотрит на меня и шмыгает заплаканным носом.
— Кто он? — ещё раз задаю вопрос, но чувство, что звучит он в пустоту меня не покидает.
Аливия поворачивает голову и, словно, абсолютно иная женщина глядит на меня; ноздри её раздуты, уголки губ опущены, а в глазах читается презрение, заставляющее меня отвернуться и отказаться от собственного вопроса. Но я продолжаю смотреть на неё, тяжело дыша, ощущая как сейчас взбешусь от отторгающей меня женщины.
— Если ты не ответишь, кто, мать его, отец и где ты шарахалась все это время, я уйду и ты больше никогда меня не увидишь! — шиплю я, сжимая спинку стула до белых косточек.
Шлепок. Аливия бьет меня по щеке, не выпуская из крепких объятий малышку. Она яростно пронзает меня взглядом, а затем тычет мне пальцем:
— Даже не думай, что имеешь право разговаривать так со мной. Я быстро покажу, где ты можешь оказаться.
Я стою как вкопанная. Щека полыхает и пульсирует. Но я не позволяю себе дотронуться до неё. Смотрю перед собой, но взгляд быстро падает на девочку. Она больше не плачет. Молча наблюдает за тем, что произошло. Посасывает большой палец с легкой улыбкой и перестаёт жаться к матери. До щеки касаются, и я шарахаюсь в сторону. Слезинки, что незаметно для меня собрались на глазах, заставляют проморгаться. Аливия все ещё держит руку на вису. И теперь в её взгляде я могу прочитать наслаждение.
— Надеюсь, ты меня поняла.
За моей спиной со скрипом распахивается дверь. Лицо у обоих «девочек» меняется. И вот, они уже с счастьем пялятся за меня, а мелкая отбрыкивается от матери.
— Привет-привет, — мужской шепчущий бас разливается бархатистыми нотками по столовой.
— Папа! — Вики соскакивает с рук матери, и толкая меня, несётся в сторону пришедшего. Я поворачиваюсь следом.
Чёрная кожа куртки, лакированные тёмные волосы, ухоженная борода с проглядывающей сединой и бесы во взгляде. Он расползается в непритворной улыбке и ловит девочку, сначала целуя её в лоб, а потом крепко обнимая. Следом подходит Аливия. И мужчина тянет руку к её лицу, оглаживает щеку, скользит по шее. Он внимательно смотрит на неё, задирая подбородок слегка выше, и перестаёт улыбаться:
— Кто это? — говорит он, неотрывно смотря на женщину.
Я вздрагиваю, ведь речь идёт обо мне. Но он ни разу не взглянул на меня. Казалось, что он даже никого и не заметил. Аливия пытается повернуть голову, чтобы меня представить, но тот крепко её держит:
— Я, блять, вижу её. — Медленно, с расстановкой произносит мужчина, неотрывно продолжая смотреть на Аливию.
— Ниган… это Алекс.
Дальше я перестаю что-либо слышать. Имя Ниган заполняет мои уши под края.
«Ниган. Ниган. Ниган. Ниган». — Не прекращаю повторять я, пока слово это не преобразуется в «убийца». Он лишил жизни Рена и Розу. Его дурная шайка портит воздух людям Хиллтопа.
Мужчина опускает девочку на ноги и обходит мою мать стороной. На его лице открыто скачет недоумение и заинтересованность. Он подходит ближе, а я непроизвольно жмусь к стулу. Такое ощущение, что передо мной волк, он обнюхивает меня, разглядывает руки, в поисках чего-то угрожающего его потомству. Кажется, одно неверное движение и, он вгрызётся мне в шею, тряся и разрывая меня. Он упирается правой рукой в бок и вольготно, пройдя мимо, усаживается за стол, где только что сидела Аливия.
— Хм, — он давит смешок, и я чувствую его пристальный взгляд за спиной. Пробивает дрожь. Я хочу повернуться к нему лицом, но не могу. Мне страшно. Он вызывает во мне ужас в перемешку с отвращением.
— Алекс, значит. Пацанское это имя, знаешь ли, — наконец произносит он. — Бродяга пришёл просить милостыни?
— Нет, — отзывается Аливия.
— Я разговариваю не с тобой, — осек её Ниган. — С тобой мы разберёмся позже, золотце.
— Если ты глуховата от рождения, скажи сразу, — он вскочил со стула и подлетел ко мне. — Я буду говорить громче!
Он выплюнул эти слова мне в ухо, громко чеканя каждый звук:
— Мне, блять, стоит говорить громче?!
— Нет, — произношу я.
— Золотые яйца, она таки выдавила из себя звук. Тебе стоит делать так чаще. Запор — дело такое. В один момент может прорвать, и убирать дерьмо будет некому. А я заметил, что твои ручки слишком чистенькие. — Он провёл рукой по моим волосам. — И сама ты больно чистая.
— Я позволила принято ей душ, чтобы приобрести человеческий вид.
Ниган засмеялся:
— Точно-точно. А то последнее время тяжело отличить мертвяка от живого. Смердят оба так, что нос закладывает.
— Я не хочу никому мешать, просто отпустите меня. — Говорю я и тут же жалею, что открыла рот.
— Чего ты шепчешь, малышка? Говори громче! Хочешь, чтобы я тебя опустил? Или что? — он снова лыбится и видно его белые зубы. — На улице полно спермотоксикозных мужиков. Они обрадуются твоему желанию.
— Ниган, нет! Не стоит этого делать, — женщина сделала шаг вперёд, вытягивая перед собой руку. — Она же твоя дочь. Прошу тебя!
