Я предлагаю игру, или День, когда можно...

Пятница

Неделю я пытаюсь доказать себе, что моя жизнь не пуста и не напрасна. Я достаю книги, стараюсь припомнить давно забытые заклинания, пишу письмо в магический университет, даже дважды заставляю себя бегать по утрам. Внутри меня философский камень, маленькая звезда, огненный дух, я истошно живой как птица в первый день весны, как первый полет бабочки. Небо над Лондоном набухло невыпавшим снегом, висит тяжелыми серыми тучами почти до земли, но даже через этот мрак я чувствую солнце. Я перебираюсь спать в гостевую комнату, где подушка пахнет полынью и табаком, пропиталась самим запахом зельевара. Нахожу забытые Северусом сигареты на кухне и пытаюсь их курить. Я даже однажды пытаюсь сварить себе кофе. Он убегает, я пью горькие переваренные помои, кривясь, но жадно, сидя в сумерках у камина. Я надеваю темно-синий вязаный свитер, гуляю вечерами по улицам, и люди мне не в тягость. И вот теперь, без четверти девять, я сижу в кресле своей гостиной и отсчитываю минуты. Вместе со мной ждет бутылка виски и два бокала, поблескивая в отсветах каминного пламени. Он приходит, не дождавшись девяти, махнув полой мантии, ступает на ковер бесшумно. — Добрый вечер. Он снимает мантию, закатывает рукава рубашки, расстегивает верхнюю пуговицу, откидывает от лица волосы и опускается в кресло. — Неделя была тяжелой? — Не уступила предыдущей. Я разливаю виски. Он достает и скручивает самокрутку, прикуривает и затягивается первый раз порывисто и жадно, а после протягивает ее мне. Я тоже втягиваю сладковатый ароматный дым. По телу растекается легкость. Я смотрю, как расслабляются мышцы зельевара. Сначала его стальной корсет падает к ногам, паталогически прямые плечи опускаются, на руках перестают играть мускулы, с лица слетает железная маска, даже черная змея на его предплечье делает круг и укладывается в забытьи. — Правда или действие? — выдыхает он вместе с дымом. Не мне, куда-то в потолок, прикрывая глаза, вытягивая шею. — Правда. — Что бы ты почувствовал, если бы я не пришел? Его «ты» врезается в мое сознание. — Я бы сошел с ума. — Нет. Не так. Ты бы почувствовал гнев? — Нет. Только страх. — Почему? — Это уже другой вопрос. — Тогда к черту. Спрашивай. — Правда или действие? — Правда. — Что ты боишься мне сказать? — вкус моего ты обжигает язык. — Слишком многое. — Выбери что-то одно. Он замолкает надолго, окурок у него в руке давно погас, он делает глоток виски и словно просыпается. — Я хотел убить вашего отца. Меня пронзает, но не болью или злостью, а испугом. Северус продолжает говорить: — Я ненавидел его, презирал. И когда стал пожирателем, решил, что убью его. Это будет моей заявкой, что я больше не знаю страха, не знаю сострадания и морали. Но я не смог. Заглянул в глаза вашей матери — и не смог. Слишком много в них было милосердия и добра. Все это в вас теперь. — Я много думал об отце. И иногда мне кажется, будь мы с ним ровесниками, мы бы не стали друзьями. Иногда я не могу гордиться им. — Мы не в ответе за наших родителей. Правда или действие? — Правда. — Вас не смущает, что вы проводите вечера в компании мужчины, который годится вам в отцы, убивал людей, служил величайшему злому волшебнику и был предателем? — Так вот как вы себя воспринимаете… — Это общепринятое мнение. — А мне наплевать. Чужое мнение ничего не значит, а мне слишком хорошо. Правда или действие? Я пью виски, он развязывает мои мысли, щеки наливаются кровью, горят ничуть не хуже огня в камине, а внизу живота собирается горячий твердый ком. — Сколько любовников у вас было? Снейп улыбается, замолкает, смотрит в огонь, как будто меня вообще нет в комнате, щурится, пьет. Я не выдерживаю и ерзаю в кресле, он как будто вспоминает, что не один, и снова улыбается, но уже мне. — Какой ужасно бестактный вопрос. В любой другой ситуации я бы послал вас ко всем чертям, но мы вместе курили опий и, мне кажется, уже перешли ту грань, когда можно смело наплевать на такт. У меня были те, кого я любил, и были те, с кем я спал. Если вас интересует общее число, то всего восемь. — Мама была в первой группе? — Вы сами знаете ответ. У меня не было близости с Лили. И, между прочим, это два вопроса. Нарушение правил. Мне стоило бы стребовать с вас штраф. Впрочем... Правда или действие? — Правда. — А сколько любовников было у вас? В его взгляде любопытство, в его лице надменность, в его преувеличенно увлеченной позе насмешка. Он издевается, а я предательски краснею, смущаюсь и готов провалиться в огненную геенну хоть сейчас. Руки непроизвольно сжимают подлокотники кресла, ладони становятся влажными, а в горле застревает ком. Я весь горю и задыхаюсь от неловкости, выдавливая из себя короткое: — Ни одного. Северус становится серьезным, без ухмылки и издевки, прячет перемену настроения в бокале, а я смотрю на него злобно и с вызовом, как будто он чем-то передо мной виноват. И я ощущаю, как горячее крепкое чувство, которое я ошибочно принял за злость, поднимается во мне, разворачивает ветви в груди, пуская корни внизу живота. Мне жарко от этого чувства, мне всегда жарко рядом с Северусом. — Правда или действие? Снейп смотрит на меня пристально, испытующе, как будто ожидая, что я сейчас расколюсь, пойду трещинами и осыплюсь к его ногам, а я только весь превращаюсь в натянутую до звона струну, не отвожу глаз. — Действие, — предельно спокойно отвечает он. — Возьмите меня, — выдыхаю я, в тишину комнат, которая вдруг становится абсолютной. И я слышу только свое оглушительное сердцебиение, отбивающее набат. Руки сжимают подлокотники до боли. — Успокойтесь, Поттер, я никуда не собираюсь. Я стараюсь успокоиться, делаю медленный вдох и выдох, откидываюсь в кресле. — Ты понял, о чем я. — Да. Но я хочу, чтобы ты сам об этом сказал. — Я хочу, чтобы ты овладел мной, стал моим первым любовником, занялся со мной сексом. — Зачем? — Хочу знать, каково это. — Бред. — Тогда я просто хочу этого. Хочу тебя. Время замедляется, растягивая каждое движение на бесконечность. Снейп берет бутылку, наливает в свой бокал виски, медленно встает, берет меня за руку и тянет за собой. Я повинуюсь, потому что за ним готов пойти куда угодно, потому что сейчас я стану принадлежать ему. Он сделает это. Он не обманет. Я иду за зельеваром на второй этаж, через холл в мою спальню, где на полу из-под ног разбегаются ручейки жидкого огня, а в углу выжидает огромная кровать с простынями из черного шелка. Он останавливается, проводит пальцем по моей щеке, подцепляет верхнюю пуговицу на моей рубашке, а я тону в его глазах и безрассудно теряю весь свой страх. Он ищет его в моем взгляде, пристально вглядываясь в лицо, втягивает носом, надеясь распознать его запах, но мне не страшно, мне хорошо, внутри все заполняет одно желание. Я хочу. Хочу его. Хочу сейчас. Хочу, чтобы он касался моего тела там, где никто раньше, чтобы мы стали одним целым, дышали вместе, двигались вместе. Я добровольно сдаюсь Северусу Снейпу. Он читает все это в моих глазах и улыбается загадочно, вызывающе, развратно. Господи, я никогда раньше не думал, что улыбка может быть развратной. Я подаюсь вперед, ловя губы зельевара, проникаю в его рот языком, прижимаюсь так тесно, как только возможно, но Снейп останавливает меня, отстраняет, расстегивает на мне рубашку. Медленно. Раз пуговица. Поцелуй в области ключиц. Два пуговица. Поцелуй на груди. Три пуговица — в самое солнечное сплетение. И каждый следующий поцелуй, как выстрел, вышибает из меня реальность. И теперь существует только... Четвертая пуговица. Поцелуй вверху живота. Пять — оставляет влажный след над моим пупком. Дальше только джинсы. Он расстегивает их, оставляет долгий горячий поцелуй там, где начинается дорожка коротких черных волос, уходящая вниз к набухшей пульсирующей плоти. Он нечаянно задевает ее отстраняясь, а у меня перехватывает дыхание и совсем кружится голова. Он расстегивает рубашку, аккуратно снимает ее, складывает рядом с кроватью, туда же кладет брюки. Я вижу, как под тканью белья напряжен его член. Я впервые вижу, как встает у другого мужчины. Встает на меня. И это зрелище отзывается во мне волной горячего возбуждения. Мне больно и тесно в одежде, я скидываю с себя остатки ткани, в темноте ловя лукавый взгляд зельевара. Он находит мои губы, посасывает нижнюю, как будто поощряя, прижимает к себе, показывая свое возбуждение, свою страсть. А потом уверенная рука толкает меня на прохладные гладкие простыни. Северус достает из кармана брюк какой-то мешочек, высыпает содержимое в бокал с виски, стоящий на тумбочке и протягивает мне. — Выпей. Это поможет тебе расслабиться. — И часто ты носишь это с собой? — Только последние пару недель, — шепчет он мне в самое ухо. Его голос становится совсем низким, дребезжащим как стекло в оконной раме, когда где-то далеко в горах начинается землетрясение. Я покорно пью, пока он избавляется от остатков одежды. Я смотрю на него, похожего на статую древнего бога. Он не Зевс, в нем скрытая мощь фейри, гибкость, упругость. Он из шелка и мрамора, он из огня и лунного света. Он опускается на постель рядом со мной, проводит руками по животу, по внутренней стороне бедра, и я прикусываю нижнюю губу, сдерживая стон. Он изучает меня, играет со мной, наслаждается мной. Его руки умело скользят по моему разгоряченному чувствительному телу, его рот изгибается в жадной улыбке, его дыхание сбивается, а член набух от возбуждения. И тут я как никогда отчетливо понимаю, что он хочет меня, хочет владеть мной, хочет дышать со мной, стонать со мной, и я выгибаюсь навстречу, когда он проводит рукой по моей груди, не стараюсь сдержать стон, когда он задевает твердый сосок. Он оставляет влажную дорожку поцелуев на моем животе, раздвигает мои ноги, задевая плоть, доводя почти до беспамятства, до экстаза. Я выгибаюсь, обхватывая его талию ногами, подаюсь вперед. Воздух в комнате становится влажным, густым, пряным, полным мускуса и страсти, я не могу дышать, потому что этот терпкий сироп заполняет легкие, и я схожу с ума. Он гладит мои ягодицы, и мне становится страшно. По телу пробегает дрожь, но Северус принимает ее за желание. И пусть так думает, потому что я действительно хочу этого. Я сжимаю ладони в кулаки и подаюсь вперед. Он вводит палец туда, где горячо, осторожно массирует мышцы моего прохода. Я судорожно сглатываю, но он другой рукой проходит по моему члену от основания к головке, и я чуть не задыхаюсь. Он двигает пальцем чуть глубже с каждым разом, не прекращая ласкать мою плоть. Потом вводит второй палец. Потом третий. Я чувствую напряжение, почти боль, тогда он убирает руку и приникает губами к моему члену, вбирает его в себя глубоко, туго, до самого основания, выпускает и оттуда, снизу, произносит: — Я могу остановиться. — Не останавливайся, — выдыхаю я, цепляясь за простыни и извиваясь. Тогда он медленно входит в меня, заполняя собой все пространство, растягивая, раздвигая. Меня пронзает острая, жгучая боль. Глаза застилает страхом, и я почти готов заплакать. Я вскрикиваю, выгибаюсь, но он все делает медленно, чтобы дать мне возможность привыкнуть, одна его рука ложится мне на живот, а вторая сжимает в кольцо плоть. И я расслабляюсь, теряюсь, пропадаю в ощущении близком к экстазу. Я чувствую боль где-то в уголке сознания, за завесой возбуждения. Он чувствует это и начинает двигаться, медленно, с каждым движением углубляясь, двигая рукой в такт. И я молю, чтобы он не останавливался. Я двигаюсь ему навстречу, сильнее насаживаясь на его член, отрицая его сдержанность, требуя, чтобы он проникал глубже. Мне больно и горячо, и глупо отрицать, что я мазохист и извращенец. Я закусываю губу от наслаждения. Наше дыхание сплетается, становится одним, и мы движемся как единое целое, даря друг другу наслаждение. Движения становятся глубже, чаще, я теряю способность видеть, весь превращаюсь в чувство и бесстыдно стону, кусаю губы и выдыхаю его имя. Он тяжело дышит, запрокидывает голову, сглатывает слова, рвущиеся наружу. С его губ срывается низкий гортанный стон, протяжный, соблазнительный, когда меня покидают силы и обдаёт волной тепла. Я обмякаю на постели, и Северус выходит из моего тела, опускается рядом. Я слышу его тяжелое дыхание, я чувствую, как от него пахнет полынью, табаком, потом и немножко мной, ощущаю, как от его тела исходит жар. Я поворачиваю голову, смотрю на точеный бледный профиль Северуса в мелких капельках пота, как одна из них соскальзывает с его виска и теряется в спутанных волосах, а другая затаилась в ямочке между ключиц. Я целую эту ямочку, слизываю каплю, ощущаю солоноватый вкус, целую его губы, провожу рукой по опавшему влажному члену и облизываю палец. Я пробую Северуса на вкус. Он нужен мне весь. Целиком. Он поднимается на локтях, произносит очищающее заклинание и ложится обратно. Я кладу голову ему на живот, чувствуя, как надо мной бьется его сердце. В моей голове пусто, как после урагана, и я не нахожу лучшего занятия, как просто слушать его сердце. Нет лучшей музыки для меня, чем его дыхание. И я неосознанно начинаю считать. Раз. Сначала часто, но с каждым счетом все ровнее, размереннее, спокойнее. Два… три… Я почти засыпаю, когда вспоминаю, что обязан признаться: — Северус, — зову я совсем тихо, с трудом выкарабкиваясь из дремы и не находя в себе сил открыть глаза. Сначала я не слышу ничего кроме тишины, а потом Снейп лениво мычит, давая понять, что я застал его на самой границе между сном и явью. — Северус, я ведь соврал тебе. — Мм? — Про амортенцию. Мое любовное зелье пахнет полынью, кофе и табаком — тобой. Ответом мне служит тишина, и я уже думаю, что Северус уснул, и жалею, что не сказал этого раньше, но он притягивает меня ближе, переплетает пальцы, набрасывает на плечи простынь и мерно дышит мне в шею. Я впервые радуюсь, что у меня такая большая кровать, и проваливаюсь в сон. Утром я просыпаюсь от его нетерпеливого дыхания. Он проснулся и смотрит на меня, я это чувствую. Я спал у него на груди и привык к ровному, размеренному дыханию и ритму сердца, теперь что-то изменилось. Он как можно осторожнее отодвигается, встает, я приоткрываю глаза, чтобы увидеть, как Северус поднимает с пола вещи, одевается — и замечает меня, не успев надеть рубашку. — Я, кажется, понял, что для вас непедагогично, профессор. Я улыбаюсь собственной удачной шутке, Северус пристально смотрит на меня и тоже смеется, откидывая со лба волосы. — Доброе утро, Гарри. — Доброе утро, Северус. Ты сваришь мне кофе? — Если ты меня поцелуешь. Я поднимаюсь и целую его в губы, потом в нос, потом в ямочку между ключицами и снова в губы. — Я жду тебя на кухне, — шепчет он, обжигая своим дыханием. — Я сейчас оденусь и спущусь. — Можешь не одеваться. Мне нравится. Он уходит, так и не надев рубашку. Я чувствую приятную слабость в теле, как ноют мышцы, приглаживаю растрепанные волосы, смотрю на смятые простыни и спускаюсь на чудотворный аромат кофе. Северус нависает над туркой, выжидает нужный момент. Я подкрадываюсь сзади и оставляю между лопаток долгий влажный поцелуй. Он играет мышцами на спине, которые так похожи на крылья, и я прочерчиваю их пальцами. — Мне так хорошо с тобой, — шепчет он, не оборачиваясь. Я замираю, пораженный его признанием, растерянный, не могу представить, чем заслужил такое богатство, поэтому просто целую его в шею, чтобы он знал, что мне тоже невероятно, потрясающе, неописуемо хорошо. Северус разливает кофе по чашкам, садится за стол, закуривает свою привычную утреннюю сигарету. Он курит, выдыхая дым в другую сторону, змея на его предплечье довольно щурится и молчит. — Северус, я хотел спросить кое-что, — мнусь я. — Я думал, для нас уже нет запретных тем, — удивляется зельевар. — Она не запретная. Я хотел спросить: если я вернусь в Хогвартс преподавать защиту от темных искусств, ты будешь возражать? — Иметь вас рядом ежедневно, а не только по пятницам… — растягивая слова, рассуждает он вслух. Меня будоражит и возбуждает его формулировка, но я боюсь услышать продолжение. — Гарри, я утратил интерес к этой должности. Меня вполне устраивает то, чем я занимаюсь. Я был бы не против, чтобы в Хогвартсе был человек, с которым можно выпить, поговорить… и не только. Я ликующе расплываюсь в улыбке, потому что эта мысль мучает меня уже неделю, а теперь есть еще более веский повод желать эту должность. — Мне нужно уйти. У меня чертовски много глупых дел, — говорит Снейп, допивая кофе. — Может, черт с ними? Он смеется. — Это только в твоем мире все решается так легко. — Ну хорошо. Ты вернешься? — Обещаю. — В пятницу? — Не буду знать, как дождаться. Он допивает свой кофе, уходит наверх, возвращается уже в мантии, я выхожу его проводить с чашкой кофе, взъерошенный и почти неодетый. Он исчезает в зелёном всполохе. Снова забывает свои сигареты. И я снова начинаю его ждать.