Loving can mend your soul

Четверг. 20:05. Bronze Radio Return – Strawberry Hill Эвен даже не надеется, что доживет до выходного дня. Правда, его ноги уже на полном серьезе отказываются ходить, а глаза то и дело слипаются в самые неподходящие моменты. Как, например, сегодня, когда на первой паре он удачно уснул во время самостоятельной работы, удобно расположившись в самом конце аудитории, сложив руки на парте и уронив на них тяжелую голову, или же как на работе, когда он из-за своей сонливости чуть не пролил на себя кипяток. Виной всему — фильм. Нэсхайм думает о нем двадцать четыре часа в сутки, просиживая ночи за ноутбуком и одновременно пытаясь разобраться с домашним заданием. Он думает о фильме на парах, перерывах, на работе, когда должен улыбаться клиентам. Думает о нем даже тогда, когда пытается заснуть, не обращая внимания на свою девушку, требующую ласки и теплых объятий, потому что Эвен, черт его дери, Нэсхайм не заплатил за отопление, и теперь им приходится целыми днями ходить в колючих свитерах да теплых носках, скользя в них по старенькому паркету. Он болен этим фильмом. Еще он думает о том уличном музыканте, чего уж скрывать. Эта кудрявая муза с ухмылкой засела в его голове слишком плотно, да так, что закрывая за собой двери кафетерия, (он больше не получает похвалу за хорошую работу, но это не мешает ему воровать круассаны и кофе) Эвен намеренно движется в сторону парка, щурясь и пытаясь выискать знакомую фигуру в темноте, плохо освещаемой тусклыми уличными фонарями. Не находит. Отчаивается. Вдыхает прохладный воздух замерзшим носом, прячет камеру в рюкзак, которую до этого тащил в руках, надеясь уловить идеальный момент, и собирается развернуться, чтобы оставить парк позади. Но события принимают другой, весьма неожиданный поворот, а Эвен готов по-девчачьи завизжать, когда чья-то ладонь ложится на его плечо. Сердце Нэсхайма пропускает пару ударов, а на лице появляется гримаса ужаса. Знаете, как у главных героинь ужастиков, когда они намеренно рыскают по дому, пытаясь отыскать источник, издающий какие-то жуткие звуки, а потом глупо умирают в руках убийцы в маске. Но за спиной не убийца. Да и маски на нем нет, только беззвучный смех и довольная мордашка, которой Эвен бы врезал с кулака, не узнай он в темноте того, кого так упорно искал. — Не меня ищешь, романтик? — Исак начинает задыхаться, словно это, мать его, действительно так смешно. Ни черта. Вообще ни разу. Нэсхайм чуть разрыв сердца не получил. — Да сдался ты мне! Тебе вообще повезло, что я тебя на лопатки не уложил! — взрывается он, выпуская нервный смешок, а после облегченно выдыхает и ладонью проводит по своему лбу, стирая капельки холодного пота. — А говорил, что ты не маньяк. — Ну, это не я только что чуть не убил человека, просто к нему прикоснувшись. — Откуда я знал, что ты такой трус? — Вальтерсен склоняет голову на бок. — И раз ищешь не меня, то… Просто так шатаешься по парку? Эвен отрицательно мотает головой. Да-да, он врет, но кому какая разница, когда они снова встретились практически на том же самом месте, что и в первый раз? Это ведь и было главной миссией для него. — Я сегодня не играл здесь. Меня позвали в бар. Иногда я выступаю там, а иногда морожу зад на улице, так что приди ты чуть раньше или позже, то, может, и не наделал бы в штаны. — Заткнись, — с притворной обидой фыркает Эвен, пряча руки в карманы джинсов. Неловко как-то. Исак все еще улыбается, словно с его лица никогда не сходит это хитро-веселое выражение, а Нэсхайм чувствует себя идиотом, но, черт возьми, он перся в этот парк и морозил свои конечности не ради того, чтобы выставить себя полным придурком, а ради того, чтобы Вальтерсен согласился стать частью его фильма. Именно из-за этого он здесь. — Заткнись, я серьезно. Лучше давай присядем, у меня к тебе деловое предложение. — О, правда что ли? А я думал, ты снова хочешь проводить меня до метро, — но вопреки своему сарказму, Исак все равно послушно двигается за Эвеном, забираясь на самую неприметную скамейку с ногами. Нэсхайм устраивается рядом и, шмыгнув носом, достает из рюкзака коробку с круассанами и закрытый термос с кофе, протягивая его музыканту и надеясь, что хотя бы на это он не съязвит. И не язвит. Забирает термос, открывает крышку и с довольным вздохом делает большой глоток, закрывая глаза на пару секунд. Эвен же нервно дергает коленкой, пока запихивает в рот круассан, довольствуясь тем, что удалось стащить свои любимые — с клубничной начинкой, тающей на кончике языка. — Угощайся, — все, что может сказать он, потому что после действительно сильного испуга, черт бы побрал этого Вальтерсена, Нэсхайм удачно растерял все свои мысли, которые должны были выйти в несколько уверенно произнесенных предложений. — Говори уже, а то меня смущает эта тишина. Но круассаны, безусловно, вкусные, — Исак облизывается и отряхивает шарф от маленьких крошек, в упор смотря на Эвена, который поджимает губы и ведет себя так, будто находится в совершенно другом месте. В своей голове. — Ладно-ладно, черт, — спустя пару минут говорит он, растягивая каждое слово. — В общем, ты должен поучаствовать в съемках. — Должен? — Не должен, нет, но я тебя очень прошу. Ты выручишь меня, а я буду твоим должником, да и тебя покажут на презентации, а там, знаешь ли, будут очень влиятельные люди. Вдруг твоя игра кому-то приглянется. Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, всего лишь сниму, как ты играешь и поешь, ничего такого. Можешь даже не обращать на меня внимания, — Эвен складывает ладони в умоляющем жесте и смотрит на музыканта так, как смотрят щенки, выпрашивающие у хозяина что-то вкусненькое. Исак усмехается и выгибает одну бровь. А Нэсхайм напрягается, ожидая ответа, ведь для него это поистине важно. Нельзя упускать такую важную часть, а за короткий срок он вряд ли где-то найдет отличного уличного музыканта, который отнесется к нему с пониманием. — Будешь моим должником? Тогда… С тебя пятьсот крон и… — он задумчиво стучит пальцами по подбородку, хотя где-то внутри уже валяется на земле, умирая со смеху из-за удивления, медленно растущего на лице его собеседника. — И большая, нет, просто огромная пицца с сыром! — Ладно, — быстро, кажется, даже не раздумывая, соглашается Эвен, не находя другого выхода. Деньги, так деньги. Пицца, так пицца. Придется отложить затею с покупкой новой камеры к Рождеству и свои накопленные с зарплаты купюры отдать этому вымогателю. Но это будет того стоить, он уверен на все сто. — Ладно? Ты серьезно? Вот черт, ты действительно не понимаешь шуток, а твое чувство юмора опущено до самых низов! — Чего? Что опять не так? — Господи, да выдохни ты. Почему бы и нет? Мне не сложно сняться в каком-то там фильме, чувак. Если это, конечно, не порно, — на этих словах он краснеет, и именно это выдает в нем подростка. С бушующими гормонами и ветром в голове. Но Эвену плевать, правда. Сейчас он и слова выдавить не может, лишь победного мычит и хлопает ладонью по ноге Вальтерсена, получая от него нехилый толчок в плечо. — Скажу тебе больше, — загадочность в голосе Исака заставляет Нэсхайма замереть и развесить уши, потому что… Что вообще творится в голове этого паренька? — Раз твоя тема — любовь, то я даже мог бы помочь. Мои школьные друзья постоянно устраивают грандиозные вечеринки, и, знаешь, любовь к наркотикам, алкоголю и вечеринкам не хуже любви к музыке. Ты же собираешься раскрыть эту тему как можно глубже, верно? А этот парень — находка. Эвен бы в ноги ему упал, да только он еще не настолько поехавший головой, но радостно вскрикнуть «гениально!» — это он может, да. Исак весело смеется, прикусывая кончик языка ровными зубами, а затем, сделав еще один глоток все еще горячего кофе, который помогает ему не превратиться в сосульку, он лезет в свой рюкзак, вырывая лист из тетради. — Вот, это адрес. Приходи в субботу. Я думаю, веселье начнется ближе к десяти, — он пихает лист в карман Нэсхайма и спрыгивает на ноги, поправляя лямку все того же гитарного чехла. Он исчезает так же быстро, как и в прошлый раз, кивая на прощание. Эвен и слова не успевает сказать, оставаясь наедине с пустым термосом, пустой коробкой с крошками внутри и клочком бумаги в кармане своей куртки. Ни номера телефона, ни своей соцсети. Ничего. Потрясающе. Эвен возвращается домой как раз к тому времени, когда в квартире пахнет жареным мясом, а воздух становится немного теплее благодаря включенному газу на плите. И он мысленно делает себе пометку: заплатить за отопление завтра же, иначе он угробит не только себя, но и Соню, которая совсем не виновата в том, что ее парень такой забывчивый идиот. За ужином он рассказывает девушке о своей драгоценной находке в виде кудрявого музыканта, восхитительно играющего на гитаре в парке, который даже мог бы стать изюминкой его фильма (очевидно, Соне это не нравится, если вглядеться в ее лицо, выражающее подозрение). А затем, отлынивая от мытья посуды, привычно глотает пилюли, запивая их горячим чаем, и, поблагодарив Соню поцелуем в щеку, он снова с головой уходит в работу, забираясь на кресло и устраивая ноутбук на коленях. Рядом лежит разряженная камера, а на экране компьютера появляется папка с одним лишь файлом, подписанным как «любовь к работе». Сегодня он снял Эллен, которая, кстати, была вовсе не против, и Нэсхайм посчитал ее идеальным примером такой любви. Стойкая женщина, готовая рвать и метать за свое место, свое заведение и своих сотрудников. Конечно, не таких лентяев, как Эвен, но все же. А все ведь не так уж и плохо, не так ли?